Текст книги "На качелях любви"

Автор книги: Галия Мавлютова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Даша, иди, оформляй командировку, ты едешь в Иваново, – тяжело и шумно вздохнув, сказала Марина Егоровна.

Из рук женщины-воина ускользнула верная добыча. Марина Егоровна не успела положить на язык даже маленький кусочек десерта. И все шумно выдохнули, вторя Марине Егоровне, – с облегчением, хором и одновременно. Получилось смешно, будто в зале заседаний вдруг спустил огромный футбольный мяч. Пьяным шмелем я вылетела за дверь и, прижавшись спиной к дверной створке, надменно взглянула на секретаршу. «Сидит себе, цаца, клацает по клавишам, а настоящим журналистам присесть некогда. По командировкам вся измотаешься, по городам и весям, весь день на ногах, а все потому, что звездам трудиться надо – и днем, и ночью. Некогда тут с вами рассиживаться», – подумала я. А девушка взглянула на меня, вытянула губы в трубочку от чрезмерного удивления и рассеянно отвернулась. А мне стало стыдно. Еще ничего не сделала, а уже нос задрала выше крыши. Отлепившись от двери, стараясь соблюсти едва обретенное шаткое достоинство, я вышла из приемной. И стрелой полетела по коридору, сбивая по пути редких встречных. Они шарахались от меня, разбегаясь в стороны, словно боялись, что я по инерции закручу их в свой клубок страстей и печалей.

Соня низко склонилась над клавиатурой, выискивая несуществующие ошибки. Она не обратила на меня внимания. По ее разумению, я уже отрезанный ломоть – выбыла из штатного расписания редакции. Но Сонька жестоко ошибалась. И мне захотелось ткнуть ее носом в этот промах. Так тыкают котят в миску с молоком, чтобы приучить неразумных к строгому распорядку.

– Сонька, я еду в Иваново! – воскликнула я, широко распахивая руки.

Бушующая радость клокотала во мне, как атомный реактор. Сейчас я была сродни Марине Егоровне. Мне хотелось объять весь мир вместе с Сонькой и ее компьютером, с перегородками и норками. Моих рук хватило бы на всех. На весь мир!

– Тебя уже уволили, что ли? – равнодушно отозвалась Соня.

– В командировку еду, понимаешь, в Иваново! – крикнула я, злясь на вселенскую женскую бестолковость.

И я не напрасно злилась. Соня подняла голову, посмотрела на меня, осмысливая информацию. Вдруг в ее глазах блеснуло озарение. Сонька сначала позеленела, затем пофиолетовела, посиреневела и, в конце концов, вновь пожелтела. Старческая желтизна надолго застряла на юном девичьем личике.

– И я с тобой еду! – безапелляционным тоном заявила Соня.

– Соня, ты что, с ума сошла? Это мое первое задание. Первая командировка. Все первое и все мое, понимаешь? Или – не понимаешь? – вскричала я.

– Не понимаю, – усмехнулась Сонька, – не понимаю. Ну что ты там напишешь? Кстати, где это письмо, о чем текст?

Смышленая девушка Соня сразу сообразила, что я еще не прочитала письмо и до сих пор не знаю, о чем в нем идет речь. Завелась, вскочила, побежала, а куда и зачем, никому не известно. Однако умудренная Соня пребывала в полной осведомленности насчет моих туманных перспектив. Ей все было известно заранее, с пеленок, она изначально родилась бабушкой. Я внимательно пригляделась к Сониному личику. Желтизна не прошла, наоборот, прочно схватилась, словно зацементировалась. Пройдет много лет, и ее лицо покроется пергаментом. Мне стало жаль Соню. Может, все-таки взять ее с собой? А то состарится от злости раньше времени.

– Дашка, возьми меня с собой, а, – заныла Соня на тоскливой ноте, – а то я уже очумела от редакции. Бессонница замучила, нервы ни к черту.

Внутри у меня все ликовало. Гордячка Сонька ноет и плачет, просится в компанию. А я не возьму, она же заест меня в дороге поедом. А я не умею говорить слово «нет». Еще не научилась. И сегодня у меня первое испытание. Проба пера. Мне впервые придется отказать близкой подруге. Ведь Сонька числилась моей подругой. Мы считаемся близкими подругами. Но это не так. Мы не дружим. Просто поддерживаем отношения. Моя якобы подруга совсем не умеет дружить. У Сони отсутствуют эмоции. У нее во всем преобладает рацио. Она даже на собственных похоронах умудрится провести переговоры с небесными силами. Периодически я плачусь Соньке в жилетку. И она жалеет меня ровно две минуты. Ей быстро надоедает сочувствие, и она отбрасывает меня в сторону как ненужный балласт. Мне становится обидно, и я обливаюсь слезами. Потом все забывается. Далее следует очередной сеанс психотерапии. Все вышеперечисленное и является главной составляющей пресловутой женской дружбы.

– Соня, – сказала я как можно тверже, – Соня, я не могу взять тебя с собой. Я поеду одна. Так решило верховное руководство.

Легче всего свалить все грехи на начальство. Разумеется, при этом возникает опасность, что Софья побежит искать правду у генералитета, но за это время мне успеют выписать командировочные. Я вытащила скомканный листок из надорванного конверта. Наверное, Соколов уже прочитал и выучил наизусть секретную информацию, только вот письмо сжевать не успел. Ему не позволила профессиональная совесть. При чтении письма мое лицо вытянулось в продольную линию от изумления. На листке было всего несколько слов, накарябанных плохой шариковой ручкой. Их нацарапал какой-то странный человек. Либо он находился в бреду, либо у него было очень плохое настроение. «Спасите невинную душу. В нашем городе погибает очень хорошая женщина, молодая и красивая. Она спит с крокодилом!» И все. Точка. И ни адреса, ни телефона. Что за белиберда, какой крокодил? Я искоса взглянула на Соньку. Она с силой барабанила по клавиатуре, а сама ждала, когда сварится редакционный суп. Я приуныла. Не дождетесь желанного горячего, уважаемая Софья. Суп у меня получился несъедобным, кажется, отъездилась Дарья Добрая в командировки. У меня никогда ничего не получится. В письме не было адреса. Там вообще ничего не было. Я съезжу впустую, но все равно надо научиться говорить «нет». И Соньку я с собой не возьму. Ее нельзя подставлять. Она не любит прокалываться.

До сих пор я не написала ни одной статьи. Ни разу не брала интервью. В течение года покорно стажировалась, перечитывая до дыр входящую корреспонденцию, терпеливо выискивала любопытных людей, интересную информацию. А по моим отчетам в командировки ездили другие – опытные журналисты. Они наскоро собирались, подписывали проездные и командировочные, уезжали из Питера возбужденные, с лихорадочно блестевшими глазами. А возвращались умиротворенные, счастливые, с победой в кармане. Вся редакция поздравляла счастливчика. В течение дня журналист ходил героем. А во лбу у него горела звезда. Но уже на следующий день триумфатором назначали другого, только что приехавшего со свежими новостями из очередной глубинки. А первый мгновенно стушевывался, уходил в тень до следующей командировки. И вот настал мой черед. И я жутко боялась облажаться. А тут еще Сонька со своими проблемами. Я постучала пальцами по столешнице. Из-за многочисленных перегородок вмиг высунулись встрепанные головы. Мне пришлось мило улыбнуться в пространство, и бессмысленный стук прекратился сам по себе. Слышимость в редакционном зале офигенная. А Соня все выжидающе постукивала по клавишам. Кто же ей поверит?

– Соня, я поеду одна, это уже решено, – сказала я, с трудом отрываясь от стула.

Подруга обиженно промолчала. А я знала, что творится внутри молчания. Сонька не верит мне. Она ждет моего позора. Многие в редакции ждут, когда наступлю на грабли по третьему разу. И Соколов в глубине души мечтает, чтобы я нечаянно прокололась. Тогда я стану несчастной и поплетусь к нему за утешением. И он меня приголубит, возьмет на ручки, покроет мое тело поцелуями. Не приду. Не ждите. И не опозорюсь. Вернусь из Иванова с победой. И ровно на один день стану героем. А потом – будь, что будет. Я долго ходила по этажам, ставила разные печати, собирала подписи, уточняла номера документов. И никто не подсказал мне, не проинструктировал, не научил, как найти эту женщину в незнакомом городе, погибающую от крокодиловой любви. Поистине легче иголку отыскать в стоге сена. Иголка-то одна, а погибающих женщин на свете несть числа. И крокодилов на планете много развелось – их миллионы и миллиарды, просто тьмы тьмущие. Грусть незаметно овладела моим сердцем. Почему-то все стало скучным, неприятным. И побеждать расхотелось. Наверное, все мои силы ушли на борьбу с лишним весом. Вообще-то, у меня нормальный вес, но в Питере многие девчонки сидят на различных диетах, вот и я попала под общее поветрие. В городе свирепствовал массовый девичий психоз. В итоге я получила вполне реальную анорексию. Меня просто воротит от любой еды. При виде аппетитного пирожного у меня начинаются спазмы отвращения. Борьба с лишним весом сродни эпидемии. Все девушки планеты сгорают от желания уничтожить в корне якобы зверский аппетит. Едва это происходит, сразу начинаются проблемы с обществом. Девичьих сил на жизнь не остается. Они кончаются во время борьбы с телом. В Испании озабоченные родители создали общество по спасению голодных девушек. Они объявили анорексию национальным бедствием. Но мои родители находятся далеко, а если бы они увидели меня воочию, безоговорочно присоединились бы к испанскому движению. Я встряхнулась, как мокрая собака. Мне невольно придется опробовать рецепт по выработке энергии от чемпиона по греко-римской борьбе. Это ведь он каждый день ест мясо с кровью и запивает все это хозяйство горячим бульоном. Я тоже хочу стать чемпионом среди звезд. За три недели. Отложив на минутку мысли о звездном восхождении, я подошла попрощаться с Соней. Мы же с ней подругами числимся. Подруги – это же почти семья со всеми вытекающими из нее последствиями.

– Ох, Дашка-Дашка, ничего-то ты не привезешь из Иванова, – вздохнула подруга с притворным сочувствием.

И Сонька посмотрела на меня стальным взглядом. Голос звучит медово, а в глазах плывут медь и олово. Я хотела тайком пролезть к ней в душу, но у меня ничего не вышло.

– Сонь, это у меня ничего не выйдет, понимаешь, – сказала я, – но это будет мой опыт. Любой опыт ценен, даже отрицательный. И мне не нужна чужая помощь.

– А я тебе не чужая, – холодно откликнулась Соня, – мы целый год вместе сидим, почти родней стали, из одной чашки чай пьем.

Она, как всегда, права. У нас одна чашка на двоих, а вторая разбилась, разлетелась осколками на счастье. Все, что приносит удачу, разлетается вдребезги. Закон Бойля-Мариотта.

– Соня, мы еще съездим с тобой в командировку. В Париж. Когда-нибудь. Но потом, чуть позже, – сказала я, чтобы разрядить сгустившуюся атмосферу.

Меня уже ждали в приемной у генерального и главного в одном лице. Олег Александрович Зимин является генеральным директором корпорации, главным редактором газеты и одновременно ее собственником. Однако имперские замашки не испортили его внешность, отнюдь. Мне кажется, наоборот, они украсили его, сделав Зимина солиднее и авантажнее. Олег Александрович всегда держит дверь в кабинет открытой. Ему мало воздуха и пространства, он пытается проникнуть в чужой мир, чтобы чувствовать себя хозяином положения в любом месте и в любое время. Зимин сразу увидел меня, едва я вошла в приемную, резво выскочил из-за стола и вышел мне навстречу.

– Даша-Даша, радость вы наша, командировку уже оформили? – сказал Зимин, излучая благожелательность и радушие.

До меня снизошел небожитель. Редко кому в наше время улыбается такая удача. А мне вот нечаянно подмигнула. Меня заметил в толпе сам верховный главнокомандующий. И не только заметил, но даже выделил в отдельную величину. Теперь я не отношусь к серым редакционным массам.

– Уже оформила, – негромко сказала я, испытывая смущение и робость.

Мне стало невыносимо жарко. Словно весеннее солнце распустило свои лучи, распространяя летний жар. В одну минуту с меня сошла бравада, куда-то подевалась наигранная храбрость, кожа прогрелась до основания и сползла, будто змеиная шкурка, оставив снаружи лишь одни нервные окончания. Меня бил озноб. Душевный жар Олега Зимина проникал только в меня. Больше никто ничего подобного не ощущал. В его присутствии меня будет опалять зноем и обдавать ледяной стужей. Это уже произошло. И это навсегда.

– Про крокодила мы давно знаем. Все знают. И никто не верит, – сказал, улыбаясь, Зимин.

А меня словно в доменную печь бросили. Так они все знали про этого крокодила! А меня мучили, пытали, иголки под ногти втыкали. Гестаповцы, лимоновцы, усамабенладеновцы. Неужели начальство везде одинаковое, неизменное, покрытое толстым слоем двуличия и ржавчиной лицемерия? «Комета» на них на всех не хватает. И тетя Ася давно в гости не приезжала.

– А я верю, – продолжал Зимин, – в вас, Даша, и верю, что вы справитесь с заданием. От первой командировки зависит вся дальнейшая творческая судьба журналиста. Как вы считаете, справитесь?

– Легко, – сказала я, с трудом преодолевая робость.

Зимин приподнял брови и опустил. Его несколько смутила моя наигранная храбрость. Олег Александрович присмотрелся ко мне, подошел, поднял руку и тут же опустил, окончательно смутившись. Наверное, он хотел прикоснуться ко мне, но почему-то не посмел. И я тихонько отошла в сторону. Прощание состоялось. Это ведь целый ритуал. Я побывала на дне мужской души. Там глубоко, чисто и ясно, но очень жарко. Мои уши пылали, как свечки. Я вся горела. Олег Александрович вздрогнул, видимо, что-то почувствовал, какое-то проникновение. Неопределенные ощущения витали в воздухе. Два человека пылали и горели от взаимного тяготения и всеми силами пытались продлить сладостные муки.

– Даша, тебя проводить? – раздался голос сзади.

Чуткая и лукавая Марина Егоровна подкралась сзади и незаметно, она пыталась спасти от неминуемого пожара редакцию газеты тиражом в два миллиона. Марина Егоровна, видимо, подошла на цыпочках. Сначала наблюдала, а потом решила вмешаться. Интересно, а как долго она тут стояла?

– Н-нет, меня не нужно провожать, – пробормотала я и юркнула за дверь серой мышкой.

Во мне полыхали отголоски большого костра. Я понимала, что симпатии Зимина распространяются гораздо дальше и глубже, чем можно было предположить. Он увлечен мной, ему интересно, но его внимание к юной особе заметно окружающим. И Марина Егоровна, и Лариса Петровна давно догадались, они ведь далеко не дуры. Да и генеральный, относившийся слишком снисходительно ко всем сотрудникам газеты, с небесной лестницы все же спустился впервые – сделал этот героический шаг ради меня. Не только женщины-легионерши, вся редакция заметила необычное в поведении высокого начальства. И Соколов, и Сонька, и даже наша каурая Динка. И все принялись перебирать тонкости и сложности прощального кружева. Они сплели огромную сеть из недомолвок, взглядов и ощущений. И накинули эту сеть на пятиэтажный дом. И нашу газету целиком затянуло в невод обывательщины. Но я еще ничего не знала, что будет потом. И совсем не думала о грядущих неприятностях. Все горести обрушились на меня гораздо позже, когда я вернулась. А сейчас меня ничто не тревожило. Все мои помыслы находились в другом месте. Тело пребывало в Питере, а мысли улетели далеко отсюда, они были уже в Иванове. Почему-то я заранее готовилась к провалу. Наивные друиды не ошиблись с гороскопом, портулак – мое личное божество. Но, несмотря на все предсказания, во мне жила все же уверенность, что я приеду со щитом в руках. Никогда нельзя играть на поражение. Из последних сил я настраивала себя на успех. И синдром портулака ушел в небытие, он оставил в покое мое сознание и больше не тревожил по ночам.

Я побежала домой на Петроградскую сторону, чтобы пообедать перед отъездом и собрать вещи. Мне хотелось хорошо поесть, для этого нужно было приготовить кушанье по рецепту греко-римского борца. Все вышло, как он предрекал. Я бросила кусок мяса на раскаленную сковороду, прямо в растопленное масло, через минуту получился отличный бифштекс с кровью, а стакан горячего бульона придал мне невероятной бодрости. И я помахала анорексии ручкой, прощаясь с ней навсегда. Борьба с весом закончилась моим унизительным поражением из-за греко-римского рецепта. Перед поездом я ненадолго вздремнула. И мне приснился Зимин. Улыбчивый, мягкий, покладистый и одновременно твердый как сталь. Двойственность его натуры завораживала, привлекала, заколдовывала. Под его волшебным воздействием хотелось победить трехглавого дракона, Змея Горыныча и всех прочих страшил и чудищ, какие только существуют в сказках и в реальной действительности. Зимин мне не просто нравился. Я его любила, во сне и наяву, любила всегда, еще в детстве, еще до моего рождения. Наша любовь была предрешена свыше. Мне было хорошо с ним. Спокойно. Только слишком горячо. В жарком огне его души можно было сгореть, обуглиться, превратиться в головешку. Раздался резкий звонок. Это звенел мой знаменитый будильник, почти антикварный, он будил меня в детский сад, в школу, я взяла его с собой из дома, чтобы мне было спокойнее спать и просыпаться на чужбине под любимую трель механического петуха.

Поезд плавно катился под горку. Колеса методично выбивали металлический рок. А я ворочалась на верхней полке плацкартного вагона, и передо мной проплывало безмятежное лицо вечно пылающего изнутри Зимина. Я пыталась найти разгадку сложного ребуса. Через какие страдания должен был пройти человек, чтобы научиться сохранять ледяное самообладание в любой ситуации при интенсивном внутреннем горении? Сложный ребус так и остался неразгаданным. Я была еще слишком мала для решения житейских загадок.

А в Иванове меня не ждали. И без меня тут народу полным-полно, и с женщинами в этом городе явный перебор. На вокзале кипела какая-то отдельная жизнь, не похожая на какие-либо другие. Повсюду сонные пассажиры. Запах жареных сарделек с кетчупом плотно застрял в воздухе. Я стремительно сбежала по высоким ступеням и очутилась на городской улице. Улица как улица, ничего кровожадного не попалось на моем пути, никаких крокодилов, слонов и леопардов я не встретила. Женщин было много, но все они выглядели вполне счастливыми, наверное, разные обездоленные болтались где-то в других местах города. Я пристально вглядывалась в лица прохожих, пытаясь обнаружить хоть одно, имеющее явные признаки погибающей женщины, безнадежно влюбленной в аллигатора. И ничего не обнаружила, никаких признаков безумия. Я бездумно бродила по проспектам и площадям, улицам и переулкам и плакала. Сначала тихонько, про себя, потом слегка приоткрыла шлюзы и вдруг зарыдала громко, уже не таясь от прохожих. И никто не остановился, чтобы утешить меня. Мои слезы текли напрасно. Я не встретила в окружающем мире сочувствия к моему девичьему горю. Да разве я смогла бы рассказать кому-то чужому про свою печаль, дескать, влюбилась в знойного мужчину, а он ради эксперимента отправил меня в Тмутаракань за мифическим призраком без имени и адреса. И теперь потирает руки в ожидании моего будущего позора. А позор уже состоялся. Он налицо и на лице, на щеках, губах и ресницах, и непрерывно стекает с подбородка черными солеными полосами. В бутике мне клялись, что тушь несмываемая, дескать, не боится ни воды, ни огня, ни ветра. И даже горячих поцелуев. Не размокает, не тает, не пачкает. Обманули, ввели в заблуждение, разыграли. У-у, бездушные. Я зарыдала еще громче. Содрали с меня бешеные бабки, а на салфетке скопилась густая чернота. Это не очищение и не катарсис. Это жуткая смесь самолюбия и глупости в одном флаконе. И вдруг сквозь слезы промелькнуло нечто гибкое и игривое. Это была мысль, шальная и одновременно тонкая и пронзительная, как острие рыцарской шпаги.

Все крокодилы живут в зоопарках. Это аксиома. И лишь в экзотических фильмах эти существа свободно плавают в водоемах, спасаясь от непереносимой жары. Ведь даже в Ниле все крокодилы повывелись, не перенеся надругательства над собой. Они покинули гостеприимную реку еще в прошлом веке. Поперек зубастого горла встал знаменитый Суэцкий канал. Местами проживания длиннохвостых чудищ в средней полосе могут быть лишь организованные и благоустроенные клетки. Ведь не поселишь же крокодила в однокомнатной квартире. Ему простор нужен, объемы, пространство. И полноценное, калорийное питание, кстати, говорят, что они и человеческое мясо уважают. Кроме зоопарка, имеют право на существование в разных дельфинариях, аквапарках, аквасадах и прочее, прочее. Наверное, крокодилы водятся в цирке, это вполне возможно. А в Иванове есть цирк? Я размазала остатки якобы несмываемой туши по зареванному лицу и помчалась по улицам, напоминая своим видом ободранную нелегкой жизнью гончую. Все мы когда-то произошли от животных. Это непреложный факт. Каждый день в этом убеждаюсь. Динка похожа на юную лошадку. Я – на легавую собаку. Сонька – на ядовитую змейку. Стоп! Гадов не трогать. Так можно далеко зайти. На кого же тогда похож Зимин? Я перебрала в уме всех свиней и кабанов, зайцев и лосей, но подходящего образа для Олега Александровича у меня не нашлось. Видимо, я плохо разбираюсь в животноводстве. И с зоологией у меня явные нелады. То нос у животного не подходит, то оскал натуру выдает, то зубы. А у Зимина и нос, и зубы, и хватка – все выглядит вполне прилично и, я бы сказала, эротично. Нет трехдневной щетины на щеках, начисто отсутствуют кровожадные клыки, даже кадык не торчит острым жалом. Все честь по чести, каждый предмет аккуратно разложен по полочкам мужской красоты. Самый мелкий шовчик пристроен к месту, самый крохотный рубчик пришит ровненько, пряменько, ладненько. Я даже всхлипнула от умиления. На свете много чудес, а общеизвестных мало, всего семь. Я торжественно возвела Олега Александровича Зимина в разряд чуда под восьмым номером, ведь совершенного мужчину можно спокойно приравнять к уникальному творению. А Зимин самый совершенный и гармоничный мужчина на всем белом свете. На этой мысли я уткнулась лбом в окно киоска. В глубине окошка петлей висели усы, седые такие, лохматые, длинные, видимо, с Украины сбежал киоскер, прямо с Майдана. Как ни гнались соотечественники за казацкими усами, все же не смогли догнать.

– Мне справочник по городу, быстро, я очень спешу, – выдохнула я.

Я волновалась, ведь мне нужно было догнать свою победу. И некогда тут раскланиваться с кем попало. От бега мое дыхание превратилось в тяжелое сопение. Я не дышала, как все нормальные люди. Мои легкие не могли втянуть даже малую порцию кислорода. Я откровенно задыхалась. Усы в окне сначала задрожали, а затем затряслись от бешеного негодования.

– Какой еще справочник? – завопил угрюмый дядька. – Где я тебе его возьму?

– Тихо-тихо-тихо, – сказала я, выравнивая голос и тон до нормального уровня, – мне нужен справочник по Иванову. Я хочу пойти в театр, цирк и зоопарк. И еще в террариум.

– Куда-куда, – крикнул киоскер и от негодования высунулся из окна ровно наполовину.

И мужчина надолго застрял в нем, теперь ему крышка. Слишком тучный дядька. Не вылезет, это точно. А меня не проведешь – глаз алмаз.

– В террариум хочу прогуляться, – нежно улыбнулась я прямо в усы дядечке. – А адреса не знаю. Дайте мне справочник. Немедленно. По-хорошему прошу.

– Сестра ты им, что ли? – грубовато пошутил усатый.

– Сестра – не сестра, родня, одним словом, – мне пришлось поддержать шутливый тон перебранки.

Любой ценой необходимо добиться успеха. В эту минуту для меня стерлись все условности и столичная спесь. Я не могла уйти от него без справочника. Но торговец безуспешно колотился в окне, пытаясь освободиться из плена. А если бы и освободился, то справочников у него все равно не было.

– Может, адресок нарисуете? – сказала я, прикидываясь наивной дурочкой, легонько прикасаясь к мужчине пальчиком, будто бы помогая ему нырнуть обратно.

– Щас, все брошу и рисовать начну веселые картинки, – желчно буркнул пленник своего киоска.

Он никак не мог влезть в свое утлое прибежище. Плечи не пролезали. Жалкий киоск трещал по швам, угрожая превратиться в развалины, он был слишком тесен и неказист для богатыря с огромными усами. Даже для пышной растительности на его лице требовалось отдельное помещение. Что уж говорить об остальном телосложении...

– А я тут всякую всячину навезла, – небрежно бросила я в пустоту, будто бы сама с собой разговариваю.

– А чего там у тебя всякого-то? – заинтересовался богатырь и застыл, как изваяние, в жгучем интересе, даже киоск приостановил треск и скрежет. Он тоже прислушивался к моим словам.

– Да, диски тут есть, флэшки с контрафактными фильмами, задаром отдам. Дай адресок-то, – сказала я, роясь в сумке.

Никаких контрафактных фильмов у меня, разумеется, отродясь не водилось. В сумке валялись лишь рабочие диски. А когда продавец обнаружит обман, меня уже не будет в Иванове. У дядьки разгорелись жадным огнем глаза, даже усы вожделенно приподнялись. Рядом явно проползала выгода – нельзя упустить момент!

– Зоопарк рядом с вокзалом, цирк подальше будет, и никакого аквапарка у нас нет. Зато террариум есть, – сказал киоскер, предвосхищая мой вопрос, он даже приподнял кверху толстый палец, похожий на вареную сардельку, такой же розовый и развалившийся, – как же нам без террариума, никак не обойтись, но он подальше будет. Аж на окраине города. Далековато твоя родня живет, сестренка.

– Ничего, брат, глаза боятся, ноги бегают, – сказала я, вытаскивая из кармана ручку и записную книжку.

– Стулья вперед, – сказал дядя и неожиданно провалился во вместилище киоска.

Там что-то затрещало, загрохотало, и вдруг все стихло. Моя авторучка застыла в немом полете.

– Эй, а стулья-то нужны? – крикнула я в пустоту.

– Вперед стулья, вперед, – просипел продавец, кряхтя и отдуваясь где-то в глубине.

– Держи свои стулья, – я бросила диски в окно.

Мужчина осмотрел товар и продиктовал адреса. Я вдруг подумала, а что, если он тоже обманул меня? Назвал не те номера домов, сознательно перепутал названия улиц. Ведь я же обманула его. Обман за обман. Мы квиты. Продавец останется в своем киоске как ни в чем не бывало, а вот мне придется париться в этом славном городе еще не одну неделю. За это время мой лоск оботрется, да и шику заметно убавится, и вернусь я в Питер сильно ободранной, без добычи, короче – на щите. И тогда не видать мне великого Зимина, ведь Олег Александрович не терпит неудачников. В этом мы с ним солидарны. Я их тоже органически не переношу. Но усатый перекупщик еще не дорос до обмана, в отличие от меня он действовал по правилам и понятиям. Установочные данные в обмен на контрафактный товар. А что, нормальная сделка, вполне в духе времени. И вместо желанного контрафакта усач получил мои статейные наброски. Так ему и надо. Мелкая месть в женском стиле придала мне толику творческого вдохновения.

А в зоопарке ничего не слышали о бабнике-крокодиле. Понятное дело. Все местные крокодилы состояли на строгом учете и к ивановским женщинам никакого интереса не проявляли. Им явно были по барабану абсолютно все женщины, не то что конкретно ивановские. Я прошла мимо знойных животных, ощутив затхлый запах сырости и прокисшего воздуха. На бедных крокодилов я старалась не смотреть. Вид у них был несчастный. Им бы сейчас на волю, в пампасы, в речку Нил или куда там надо попасть крокодилам, чтобы зажить в естественных условиях. Почему-то в моей голове засел террариум, где, по словам продавца из киоска, имели счастье проживать мои родные сестры. И я поехала на окраину города. Добиралась к ближайшей «родне» на перекладных – трамвай, троллейбус, автобус, маршрутка. Мой маршрут осложнялся глубоким незнанием местности. Прохожие как сговорились, они посылали меня в обратную сторону, называли другие номера, но я тупо ориентировалась по координатам, полученным от киоскера в результате неправедной мены. К вечеру я добралась до террариума. Заплатила пятьдесят рублей за вход, зашла внутрь и ужаснулась. Этакий маленький зоопарк для ползучих гадов, их где-то собрали в одну кучу и посадили в змеиный концлагерь, сознательно обрекая на длительные мучения. Минимум условий, повсюду грязь и антисанитария. И ни одного посетителя. У клеток стоял какой-то змеиный служащий. Странное создание, никогда раньше таких не встречала. Паренек с длинной челкой на узком и бледном лице округлил глаза до невероятных размеров, отчего стал похож на Гитлера и Чаплина одновременно. Вероятно, я была первым и последним посетителем этого странного заведения.

– А у вас крокодилов нету? – сказала я, с трудом подавляя тошноту.

– А вам они зачем? – вопросом на вопрос ответил паренек, бережно укладывая челку на место.

Она слегка сдвинулась от явного изумления. Странный парень явно не ожидал увидеть когда-нибудь и каких-нибудь посетителей в этом змеином уголке.

– Так просто, с детства люблю крокодилов, жить без них не могу, по ночам снятся, – небрежно отмахнулась я от нелепого вопроса.

Какое ему дело до моих увлечений? Хочу увидеть крокодила, чтобы полюбоваться его совершенной красотой, хобби у меня такое, экзотическое зрелище нервы взвинчивает, от него в затылке холодеет от ужаса. Зато это мое личное хобби. Прошу любить и жаловать. За вход пятьдесят рублей уплачено.

– Хм-хм-хм, – ухмыльнулся змеиный караульщик.

Его странный облик действовал мне на нервы. Молодые годы парня проходили в мрачном заведении с отвратительной подсветкой. Вокруг осклизлые стены, непреходящая сырость, затхлый воздух. Оскорбленные змеи шипели и извивались от возмущения, но они были арестованы. У них не осталось сил на борьбу с вероломным человеком. А человек ехидно ухмылялся. Челка змейкой сползала по потному бледному личику. Неприятный тип. Но это мое первое задание. Если я сейчас же не очарую этого негодника, меня больше никогда не отправят в командировку. А самый удивительный мужчина на свете потеряет ко мне нечаянно вспыхнувший интерес. Да, стимулом к действию служил интерес Зимина к моей скромной персоне. Любая девушка знает, когда и в каком месте мужчина обратил на нее внимание. И если он ей симпатичен, его интерес непременно усилится, потому что конкретная девушка сделает все, чтобы укрепить шаткое и рассеянное расположение конкретного мужчины. Я руководствовалась внутренним порывом. Мне хотелось побывать на дне души Зимина еще разочек. А для этого я должна добыть треклятого крокодила хоть со дна океана. Но в Иванове нет океанов. И морем здесь не пахнет. Я даже не знала, есть ли тут хоть какая-нибудь речка, самая маленькая, крохотная, но краеведческие изыскания не входили в мои планы. В данный момент мне нужно было околдовать паренька с лицом Адольфа Гитлера. Или Чарли Чаплина.

– А вам не страшно с этими? – сказала я и кивнула в сторону огнедышащих змей.

Злобное шипение напоминало паровой котел взбесившегося паровоза. Обстановка в зловонном заведении заметно накалилась. Я никого и никогда не обольщала, не очаровывала и не соблазняла. До этой минуты мне не приходилось воздействовать на сильный пол своими дивными чарами в столь ужасных условиях, но, видимо, пробил мой судьбоносный час. Сейчас проверю, как это можно сделать и не быть отравленной ядовитой слюной. К примеру, любой гад может плюнуть в меня из своей душной и тесной клетки. Просто так, из ревности. Из чувства собственности.