Текст книги "Танки идут на мины"

Автор книги: Галина Бакшеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Возвратившись в академию, Мугалев зашел к секретарю партийного комитета А. И. Севко. Это был молодой, но вдумчивый и опытный партийный руководитель. Выслушав товарища, он посоветовал:

– Ты остынь малость, Павел Михайлович, глубже продумай вопрос и учти сложившуюся ситуацию. Потом вернемся к нему. При случае доложу о твоей работе начальнику инженерных войск Красной Армии генералу Воробьеву. Он ведь бывший начальник вашего факультета и хорошо знает тебя.

Но с этим не согласился присутствовавший при разговоре член парткома Д. И. Шор:

– Мне звонили из ГАБТу, я в курсе дела. Считаю, что мимо деляческого уклона Мугалева нельзя проходить, и оставляю за собой право поставить этот вопрос на обсуждение партийного собрания.

И поставил с конкретной формулировкой: или Мугалев согласится с мнением специалистов о ненужности его работ по тралу и прекратит заниматься делячеством, посылать докладные записки, или поставит себя вне рядов партии.

…Собрание, заседавшее бурно и долго, не разделило мнения Шора. Адъюнкт академии остался в рядах партии.

Шел уже 1941 год.

☆
ИСПЫТАНИЕ В БОЮ

Война!.. Никто не знал в том, 1941 году, сколь долгой будет она и какой трагедией обернется для миллионов и миллионов людей.

Пока же встревоженные люди на улицах, стоя у репродукторов-громкоговорителей и вслушиваясь в слова диктора, делали предположения, пытаясь предвидеть ход событий.

К этому времени было сделано немало для оснащения Красной Армии новой боевой техникой: созданы образцы стрелкового и артиллерийского вооружения, зенитных орудий, бьющих одинаково сильно как по самолетам, так и по танкам противника, различные виды снарядов… Начавшаяся война потребовала пересмотра всех планов мирного времени. Фронты остро нуждались во все более совершенной технике и эффективных средствах поражения врага.

Войска армии еще до войны начали получать новые танки Т-34 и КВ. Однако для всех танков по-прежнему оставались труднопреодолимыми минные поля. Надо было спешить с довершением конструкции наземного противоминного танкового тральщика.

С разрешения начальника инженерных войск Красной Армии генерал-полковника М. П. Воробьева еще в мае 1941 года возобновились работы над тралом Мугалева.

Специальная комиссия, созданная для испытания первых прицепных катково-дисковых танковых тралов, выбрала полигон недалеко от Москвы. На рыбинском заводе «Дормашина» под руководством автора изготовили образцы экспериментальных секций тралов.

Член комиссии, представитель Главного автобронетанкового управления Красной Армии майор Николай Миронович Ковалев с автором изобретения познакомился еще в Москве. Будучи одним из специалистов, придерживавшихся положительного мнения о перспективах развития Катковых наземных минных тральщиков, он хорошо знал обстановку, в которой протекала работа Мугалева.

Жизнь на испытательном полигоне начиналась с рассвета. Ковалев внимательно присматривался к конструктору. Сухопарый, невысокий ростом, очень подвижной, в меру уравновешен и спокоен. Эта уверенность и спокойствие, столь нужные в работе, особенно при общении со взрывчаткой и минами, невольно передавались его помощникам.

Когда на полигон выкатили опытный трал, прицепленный к гусеничному трактору, Павел Михайлович еще раз внимательно осмотрел кабину машины, пощупал тонкий броневой лист, прикрывающий место водителя, стараясь еще раз убедиться, насколько надежно он защитит. Потом неожиданно для всех присутствующих сам сел за рычаги управления.

Сколько Ковалев ни убеждал инженера, что водитель достаточно опытен, высококвалифицирован и все указания в состоянии выполнить точно, Мугалев стоял на своем: «Поведу сам, испытывать буду сам. Я должен на себе почувствовать действия взрывов».

Как автор изобретения и испытатель тральщика, Мугалев знал, что речь идет прежде всего о возможности уничтожения мин и устройства безопасных проходов в минных полях. Но, кроме того, наземные танковые тральщики, по его мнению, должны были крепить и поддерживать высокий уровень морального состояния бойцов, идущих первыми на прорыв через минные поля. Их неудержимый наступательный порыв должен способствовать ускорению темпов общего продвижения войск, преодолевающих оборонительные рубежи.

Здесь, на испытательном полигоне, решалась не только судьба изобретения, но и судьба самой идеи. Малейшая неосторожность со взрывным материалом могла кончиться гибелью испытателя. И от самого конструктора зависело теперь, по какому руслу пойдут испытательные работы. Поэтому все опасные для испытателя функции он брал на себя. Он помнил: «Общаясь с минами, исследователю дано ошибиться лишь только раз… Я могу рисковать собой и машиной, но никак не людьми» – таково было категорическое заявление Мугалева.

«Все изобретатели – люди, бесспорно, одержимые, – думал Ковалев. – Смелость, собранность, быстрота реакции, наконец, физическая выносливость и многое другое – неотъемлемые качества их характера. Так что спорить с этим человеком бесполезно».

И он стал терпеливо наблюдать за работой испытателя.

Заурчал мотор, Мугалев тронул машину. Теперь все его внимание, вся сила воли были сконцентрированы на едва различимых из щели броневого листа бугорках в травянистом покрове поляны, где стояли замаскированные дерном противотанковые мины.

…Все шло удачно. Уже взорвали до десятка мин с нарастающим весом заряда тротила. Но когда заряд довели до четырех килограммов, Ковалев приказал конструктору сойти с машины, пустить ее на малом ходу без водителя. Павел Михайлович начал было возражать. Но, увидев решительный взгляд майора, сказал, что поведет трактор на малом ходу, а при подходе к мине спрыгнет с него. Когда трактор приблизился к мине на расстояние менее десяти метров, Николай Миронович дал сигнал, конструктор спрыгнул с машины и укрылся в специально вырытой траншее.

Через считанные секунды раздался мощный взрыв. Многотонный трал бросило в воздух. Вращаясь на длинном дышле, он смял броневой лист, раздавил место водителя и, оборвав петлю прицепа, отлетел в сторону. Все замерли в оцепенении. Ковалев бросился к Мугалеву:

– Жив?

Инженер вылез из траншеи со ссадиной и шишкой на лбу, отряхиваясь от комков грязи и пыли. Он молча, смущенный, подошел к Ковалеву и с благодарностью пожал ему руку.

– Спасибо, Николай Миронович, ваша предусмотрительность сохранила мне жизнь.

Что и говорить, эксперимент был не из обычных.

Инженер рисковал жизнью, не думая, конечно, о том, что это риск. Для него словно не было опасности, а была работа, именно работа, которую надо выполнить тщательно, четко. «Только лично всесторонне испытав образец конструкции, можно познать достоинства и недостатки испытываемой машины, дать ей объективную оценку», – говорил он Ковалеву.

Испытания подходили к концу. Они показали, что в основном расчеты конструктора верны, требовалось лишь учесть некоторые выявившиеся недочеты и замечания танкистов, которые справедливо говорили о большом весе трала, ограничивающем маневренные возможности танка-тральщика.

Во второй половине июля пришел приказ: испытателям вернуться к месту службы.

* * *

…Москва первых недель войны. Суровые лица людей, на домах и заборах боевые призывы, плакаты, наскоро написанные таблички со словом «Бомбоубежище». На окнах домов – приклеенные крест-накрест полоски бумаги.

На некоторых площадях и улицах появились аэростаты воздушного заграждения, которые поднимались в воздух с наступлением темноты. На крышах высоких домов стоят зенитные орудия. Витрины магазинов укрыты мешками с песком.

Мугалев приехал домой рано утром. Он жил недалеко от академии, в Подколокольном переулке. Жена, открыв дверь, обрадованно всплеснула руками. Ведь она знала «его дело», знала, где был он. Переодевшись, Павел Михайлович наскоро позавтракал. Скупой, торопливый разговор с детьми – четырехлетним Сашей и десятилетним Владленом. Поспешный уход не удивил жену, только ребята пытались задержать отца. Они давно, его не видели.

Многих товарищей и сослуживцев Мугалев уже не застал в академии. Одни находились на фронте, другие – в распоряжении Наркомата обороны. Павла Михайловича тоже сразу же охватило желание поскорее уехать туда, где гремят бои. И через несколько дней он во главе группы слушателей академии отбыл на фронт со специальным заданием Ставки Верховного Главнокомандования.

Был конец июля. Все сложнее становилось положение на фронтах. Вражеское продвижение в глубь нашей страны продолжалось. 16 июля фашистские войска взяли Смоленск.

Группе военинженера 2-го ранга Павла Михайловича Мугалева было поручено произвести тщательную рекогносцировку участка Серпухов – Коломна, определить необходимые силы и средства для подготовки серии взрывных заграждений на случай подхода противника.

К месту назначения офицеры прибыли поздно вечером. Машины остановились возле бревенчатого одноэтажного домика. Здесь их приняли представители командования сектора обороны. Расспросили, как добрались, каково самочувствие, познакомились поочередно с каждым. Затем ввели прибывших в курс разворачивавшихся событий.

Каждый из них должен был продумать и сделать предложение, которое командование использует для укрепления участка обороны на дальнем подступе к Москве.

Мугалев полностью включился в эту работу.

Как он понимал, испытания тралов были временно прекращены. Но, будучи глубоко убежденным, что противоминный танковый трал нужен армии, он продолжал думать о нем, готов был в любой момент со всей энергией приступить к дальнейшей работе над ним. Но когда придет это время?

Мугалев, как конструктор, не был ограничен разработкой только своей темы. Он знал, с каким предубеждением и даже иронией были поначалу встречены реактивные минометы БМ-13. Какая, мол, это артиллерия! Но когда 14 июля 1941 года по Оршанскому железнодорожному узлу прогремел первый залп «катюш», мнение скептиков о боевых качествах нового оружия резко изменилось. Этот факт обнадеживал Павла Михайловича, утверждал в нем глубокую уверенность в правоте и его дела. Тральщики, безусловно, понадобятся войскам и будут должным образом оценены.

…Разгромленные под Москвой немецко-фашистские войска откатывались назад. Мугалев был уже далеко от столицы. Военно-инженерная академия, эвакуированная во Фрунзе, затребовала своих преподавателей, в том числе и Павла Михайловича, тотчас же, как только была завершена ими работа на рубеже Серпухов – Коломна. Но какой офицер может спокойно усидеть в глубоком тылу в то время, когда на фронтах успешно осуществлялся ряд наступательных операций! Мугалев понимал, что это лишь начало. Впереди – жестокие бои. Как бы противник ни старался вернуть утраченные позиции, но начало его изгнанию положено. Вот когда нужны нашим частям тральщики.

И он пишет рапорт с просьбой дать ему возможность подготовить тральщик к будущим наступательным боям. Ответ не заставил себя долго ждать. Когда пришла депеша «Срочно выехать в Москву», Мугалев понял зачем.

Начальник инженерных войск Красной Армии генерал-полковник М. П. Воробьев со своим штабом располагался в здании Военно-инженерной академии имени В. В. Куйбышева. Общение с Михаилом Петровичем Воробьевым всегда доставляло конструктору радость. До войны он был начальником факультета средств инженерного вооружения академии, частенько читал лекции. Генерал увлекал аудиторию глубокой эрудицией, прекрасными ораторскими качествами, широтой взглядов. И весь его внешний вид был располагающим: высокий, плечистый, умное доброжелательное лицо… Большое внимание он уделял исследовательской работе слушателей. Был в курсе дел и разработок, которыми занимался Мугалев.

Возвратившегося из Фрунзе конструктора М. П. Воробьев принял немедленно. Когда адъютант пригласил офицера в кабинет, он увидел там также профессора Г. И. Покровского. Мугалев знал, что профессор внимательно следит за его исследованиями, и мнением его дорожил необыкновенно. Ведь Покровский был не только блестящим экспериментатором, но и замечательным педагогом-энциклопедистом, на лекции которого собиралась чуть ли не вся академия. Кругозор его был совершенно необъятен. В короткие часы отдыха он любил заниматься живописью или играть на виолончели.

– Посоветовавшись с комбригом, мы пришли к единому мнению о прогрессивности вашего предложения и поддерживаем его, – сказал М. П. Воробьев, усаживая Мугалева за стол. – Фронты должны получить модернизированный вариант трала.

Конструктор не смог скрыть охватившего его волнения. Больше всего выдавали его чувства глаза. У Мугалева они синие, проникновенно-доверчивые и вместе с тем настороженные – ведь он специалист по минам, секундная оплошность, единственное неловкое движение стоит жизни. Поэтому у него и взгляд очень осторожного человека.

Г. И. Покровский, понимая состояние своего ученика, ободряюще кивнул ему.

Окна кабинета Михаила Петровича Воробьева выходили на Покровский бульвар. Этот старинный уголок Москвы генерал любил трогательно. Покровский знал об этом. И одну из своих картин с видом на бульвар подарил генералу. Теперь она висела в кабинете. Мугалев заметил ее, вобравшую в себя суровый облик военной Москвы. Конструктор был доволен, что судьбу его решают эти люди.

– Чтобы ускорить работы по испытаниям тралов, – продолжал Воробьев, – Ставкой дано указание выделить Тульский завод НКПС с его конструкторским бюро. Вам поручается возглавить эти работы. Контроль и помощь будет осуществлять первый секретарь Тульского обкома партии Василий Гаврилович Жаворонков. Надо спешить, товарищ Мугалев, с работами, довести испытания ваших образцов до дела в наиболее короткие сроки. Смело стройте и экспериментируйте. Испытаниями тралов будет руководить специальная комиссия. Ее возглавит от Автобронетанкового управления инженер-майор П. К. Ворошилов. С ним и согласовывайте свою работу.

В начале мая 1942 года Мугалев выехал из Москвы в Тулу. Первым человеком, с которым он встретился там, был В. Г. Жаворонков. Секретарь обкома буквально окрылил конструктора:

– Наступит наконец и такое время, когда широким фронтом пойдем вперед. Вот когда будет особая нужда в ваших тралах.

Мугалев помнил замечания танкистов и теперь думал над тем, что можно сделать еще для облегчения конструкции трала и увеличения его маневренности и проходимости. Он решил отказаться от сплошного дискового катка опытных образцов и ввел раздельные секции перед каждой гусеницей танка.

На заводском полигоне секции трала крепили к танку Т-34. Легкая в управлении «тридцатьчетверка» в дыму и пламени разрывов день-деньской бороздила полигон. Секции трала крепили также и к легкому танку Т-60. Машина эта тоже выдержала все испытания. Разрывами мин не только отрабатывалась конструкция наземного тральщика, но и вырабатывалась и утверждалась в людях уверенность в безопасности траления.

В номер заводской гостиницы Мугалев возвращался поздним вечером, усталый и полуоглохший. Сон был коротким и тревожным. С рассвета он со своими помощниками опять выходил на полигон. Последними испытаниями модернизированного образца трала конструктор остался доволен. Теперь предстояло проверить его в боевых условиях.

Первые два танка-тральщика появились на Воронежском фронте в августе 1942 года в составе 233-го отдельного танкового батальона 86-й танковой бригады. Командир батальона майор Петр Данилович Тертычный, коренастый, крепко сложенный человек средних лет, с загорелым, обветренным лицом, с орденом боевого Красного Знамени на кителе, оказался приветливым хозяином. Он внимательно выслушал приказ в штабе бригады о придании батальону танков-тральщиков. Здесь же в штабе состоялось знакомство с Мугалевым. Договорились о времени работ по приварке крепежных деталей тралов к броне танков и обучении членов экипажей тральщиков.

Майор Тертычный познакомил военинженера с обстановкой. Его батальон вел боевые действия на одном из участков Воронежского фронта в районе Перекоповка – Озерки – Каменка. Здесь и должны были тральщики проложить безопасные проходы в минных полях атакующим танкам и пехоте.

– Наступательные действия наших танков на этом участке были неудачными, срывались, – говорил майор. – В двух случаях при атаке переднего края обороны противника танки внезапно загорелись и взорвались. Экипажи погибли. Лишь одному бойцу удалось спастись. Его в тяжелом состоянии подобрали наши автоматчики и отправили в госпиталь. Уточнить обстоятельства гибели танков до сих пор не представилось возможным. Полагаем, что они подорвались на особых противотанковых минах, которые, возможно, впервые применяет противник.

«Разыскать бы этого танкиста и расспросить его, – мелькнула мысль у Мугалева. – Но в состоянии ли будет он что-либо сказать?»

Причина гибели танков и экипажей оставалась нераскрытой. Тревожные слухи о появлении у немцев особых противотанковых мин расползались и могли сказаться на моральном состоянии экипажей. Было принято решение произвести разведку боем, то есть, вызвав огонь на себя, установить причину гибели танков. Для этого выделили один тральщик, несколько танков и взвод автоматчиков.

Командование считало, что с помощью тральщика можно будет внести ясность в сложившуюся обстановку. И его применения ждали с нетерпением.

В тылу, в районе выжидательных позиций танковых частей, Мугалев провел тренировку экипажа тральщика на подрывах боевых мин. Экипаж действовал слаженно. Это радовало конструктора. Ведь тральщик впервые выходил на поле боя.

На рассвете 10 августа 1942 года тральщик по сигналу с ходу стремительно проскочил рубеж, где цепочкой во ржи стояли остовы сгоревших танков, раздавил притаившуюся в кустах противотанковую пушку, уничтожил ее расчет и с поврежденным вражеским снарядом дышлом трала вернулся на исходные позиции. Ни одной мины он не выявил и не взорвал.

Мугалеву стало ясно, что надо повторить разведку и добыть сведения о действии «загадочной» мины, которые смогут помочь раскрыть тайну гибели танков.

Он попросил командование разрешить ему самому возглавить разведку. Конструктору разрешили. Замысел был прост. Под прикрытием обратного ската высоты, на гребне которой стояли погибшие танки, в некотором удалении от них из подошедшего танка через десантный люк высаживаются два разведчика. Скрытно они должны подползти к остову ближайшего танка и установить: цела ли гусеница, сохранилась ли форма опорных катков, есть ли следы разрушения брони днища, бортов и лобовых листов. На выполнение задания разведчикам отводились считанные минуты. Танк должен ожидать их и прикрыть своим огнем.

Занималось полное света и солнца августовское утро. Мугалев думал о том, каким образом сегодня ему удастся узнать, что это за мины, которые сжигают наши танки?

Конструктор занял место в качестве пятого члена экипажа. В сопровождении нескольких автоматчиков на борту танк тронулся.

Машина шла высокой рожью, приближаясь к роковому участку. Примерно в 300–400 метрах виднелись остовы наших сгоревших машин. Павел Михайлович, напрягая зрение, внимательно всматривался в них через башенные приборы наблюдения. На черной полосе выгоревшей ржи четко вырисовывались корпуса танков, башни, отброшенные взрывом боеукладки. Конструктор обратил внимание на характерную деталь: у всех просматриваемых танков ходовая часть была цела, опорные катки не деформированы, бортовые листы целы, – значит, причина гибели танков не мины! Мина рвет гусеницу, деформирует опорные катки, проламывает борт и днище танков. Этого он не обнаружил, рассматривая ближайший сгоревший танк с отброшенной башней.

Но что это? Мугалев вдруг заметил в приборы наблюдения, как вдали на фоне кустов блеснул яркий белый всплеск огня. Не успел он подумать, что это такое, как сильный взрыв потряс танк. Машина остановилась. Инженер быстро спустился из башенного отделения вниз и громко скомандовал: «Задний ход!» Но механик-водитель лежал без признаков жизни. Заряжающий сержант Кулаков бросился к рычагам управления и не смог ничего сделать – они не работали. В это время раздался второй взрыв – на лобовом листе танка.

Мугалев дал новую команду: «Открыть огонь по кустам, что за сгоревшими танками!» Но башню заклинило, пушку нельзя было повернуть в нужном направлении. Более безвыходного положения, казалось, не может быть. Танк наполнялся дымом. Кто-то крикнул: «Горим!» Все члены экипажа были ранены мелкими осколками тыльной стороны брони, и кровь заливала их лица и руки.

Командир машины капитан Зорин быстро открыл башенный люк. Но не успел подняться над ним, как беспомощно опустил окровавленную руку. Укрывшийся во ржи немецкий автоматчик бил в упор с близкого расстояния.

«От первого выстрела загорелось моторное отделение, – определил Мугалев. – Но странно – видимой пробоины в броне нет».

От горящего мотора в открытый башенный люк потянулся черный дым. Воздух в танке стал накаляться. «Открыть десантный люк! – скомандовал Мугалев. – Всем прижаться к стенкам и полу танка!» – приказал он.

Кто-то быстро открыл люк, и в него потянуло свежестью и прохладой. Но тут же раздался новый взрыв на лобовом листе брони. Прижавшись к полу у правого борта, конструктор отчетливо увидел узкую огненную струю, на мгновение соединившую верхнюю часть лобового листа с моторным отделением. Пожар в танке усилился.

Языки пламени и клубы черного дыма потянуло в верхний открытый люк. Поток воздуха, поступающий через десантный люк, отводил огонь и дым, охлаждая боевое отделение, где лежали члены экипажа. Температура воздуха в танке резко возрастала. Сознание инженера работало с невероятной четкостью.

«Итак, значительной пробоины в броне нет. Вот какова она – эта „загадочная“ мина, поджигающая наши танки! Вовсе не мина, как предполагали, а особые снаряды, прожигающие броню, и наши тралы здесь ничем не помогут». Поняв это, инженер крикнул:

– Товарищи! Хоть один из нас должен донести командованию: не от мин взрываются и горят наши танки, а от особых артиллерийских снарядов, которые начали применять немцы. Эти сведения любой ценой надо доставить своим!

Он приказал:

– Всем по очереди выбираться через десантный люк под танк и рожью уползать к своему переднему краю.

На лобовой части танка раздался третий взрыв, и снова блеснула та же огненная струя.

Воздух в машине все более накалялся. Послышались стоны. Лица и руки танкистов в крови, дымится одежда на них. Два человека успели пролезть через люк. Раздался очередной взрыв, и Мугалев четко увидел, как огненная желто-красная струя с разлетающимися искрами, напоминающая грубо скрученный пеньковый канат, на мгновение протянулась от средней части лобового листа брони и исчезла в моторном отделении. Струя вращалась, выбрасывая во все стороны искрящиеся звездочки горящего металла. И все та же картина – огненная струя, пронизывающая машину.

Моменты действия последующих взрывов немецких снарядов Мугалев наблюдал, лежа с открытыми глазами, прижавшись к борту танка.

Раненые члены экипажа, помогая друг другу, наконец выбрались через люк из горящего танка.

Раздался пятый взрыв, сопровождаемый все той же сверкающей огненной струей. За ним шестой, который инженер уже не слышал. Он потерял сознание. У него оказалась перебитой осколком кисть руки, пробита грудь, из рваных ран обильно сочилась кровь.

В это время находившийся под танком стрелок-радист старший сержант Смирнов крикнул инженеру:

– Лезьте в люк, я помогу!

Но ответа не последовало. Тогда он просунулся в отверстие люка, ухватил за плечи командира и потащил на себе. Беспомощно свисающая голова Мугалева оказалась у люка. Но вытащить безжизненное тело инженера Смирнов не смог. «Да он уже и мертв», – решил стрелок-радист и уполз в рожь.

Когда к Мугалеву вернулось сознание, он осмотрелся. На нем тлела гимнастерка. В танке никого уже не было. Стояла тишина. Из верхнего люка валил дым, в моторном отделении бушевал огонь. Он лежал головой к десантному люку. Оттуда тянуло прохладой и виднелась спасительная земля. Понял, что кто-то тащил его, но, решив, что убит, оставил.

Конструктора охватило непреодолимое чувство – драться за жизнь. Невероятными усилиями он вылез из люка под танк. Нестерпимый жар в танке сменился прохладой земли, и это удвоило силы.

Инженер пополз в рожь. И вовремя. Он уже находился в 10–15 метрах от танка, когда раздался глухой взрыв. Башня танка неуклюже подпрыгнула, чуть наклонилась и свалилась на землю. Черные клубы дыма взметнулись в небо и поползли над рожью. «Вот и хорошо, – подумал Мугалев. – Теперь немцы не станут нас искать во ржи, полагая, что все погибли в машине».

Конструктор упорно полз, стараясь скорее уйти из опасной зоны. Он полз медленно и долго, теряя сознание и вновь его обретая, истекая кровью. Рядом с ним разорвалась одна, затем еще две мины. «Может быть, это случайные мины? – думал он. – Возможно, немцы заметили меня ползущим на ничейной полосе и решили добить». Пыль и комки земли набивались в открытые раны. Его мучила жажда. Обескровленные губы деревенели. Левый локоть разбит осколками, и рука не действовала. Пользуясь уцелевшей правой рукой, он снова начинал ползти.

Мугалев добирался к своему переднему краю более 12 часов, пока наконец ночью не был обнаружен нашими автоматчиками, которые передали его санинструктору, а тот – в медсанбат 86-й танковой бригады.

Очнувшись, инженер увидел знакомого военврача. Несколько дней назад он стоял у дороги в ожидании попутной машины в штаб бригады. Мугалев ехал туда же и подвез врача. В дороге разговорились, тот тоже оказался москвичом, даже жил недалеко от него – у Яузского моста.

– Срочно доставьте меня в Тулу, – потребовал конструктор.

Военврач 2-го ранга И. В. Алексеев отрицательно покачал головой:

– Нет, Павел Михайлович, нельзя этого сделать. У вас открытые раны, сплошь забиты землей. Что возможно, предприняли для предотвращения шока. Но может случиться все. Я доложил о вас в штаб бригады. Если к утру не наступит ухудшения, эвакуируем в Тулу. Не теряйте времени, продиктуйте медсестре свой доклад для командования и письмо жене.

Военврач Алексеев, пожилой уже человек, опытнейший хирург, привыкший ничему не удивляться, был сейчас поражен волей этого офицера к жизни: он тяжело дышал, пульс его едва прослушивался, но превозмогая слабость, физическую боль, Мугалев медленно, контролируя свою мысль, начал диктовать сестре доклад.

Утром раненого уложили на сено в кузов полуторки. Машина осторожно тронулась. Водитель взял направление на Тулу.

В Тулу приехали к вечеру. Машина остановилась у здания обкома партии. Сопровождавшая конструктора медицинская сестра позвонила секретарю обкома и передала просьбу Мугалева лично выслушать его сообщение. Жаворонков вышел на улицу, подошел к машине:

– Эко вас разделали! В таком состоянии не докладами заниматься, а в госпитале лежать.

– Василий Гаврилович! Немцы начали применять особые снаряды, – начал говорить Мугалев. – От них горят танки и гибнут люди. Надо срочно сообщить в Москву. Я видел действие этих снарядов своими глазами. Мне бы, как очевидцу, лично о них доложить. Сестра же хочет сдать меня в госпиталь. Дайте ей указание доставить меня в Москву. Я выдержу дорогу.

– Успокойтесь и говорите спокойнее, – попросил Жаворонков.

Мугалев подробно рассказал обо всем увиденном на поде боя и в горящем танке.

– Да, данные весьма важны и действовали вы правильно, – сказал Жаворонков. – Примем такое решение: вас задержим здесь на день-другой подлечиться. Как полегчает, так и отправим. Я же сообщенные вами сведения немедленно передам в Москву.

Спустя неделю Мугалева доставили в Москву. Он уже мог передвигаться, и в назначенный час его привезли на прием к генерал-полковнику М. П. Воробьеву. Сюда же вызвали комбрига Г. И. Покровского. Выслушав рассказ Мугалева, Покровский поинтересовался деталью «вращающейся струи», поблагодарил за сведения и ушел в свою лабораторию, которая находилась во дворе академии. Конструктора отправили долечиваться на Арбат, в Центральный военный госпиталь.

Вскоре в госпиталь прибыл начальник Танкового управления генерал С. А. Афонин.

– Ну, Мугалев, теперь ты настоящий танкист, коль немец изрядно намял тебе бока в танке, – говорил полушутя, тепло генерал.

Посещение генерала, его слова ободрили тяжелораненого офицера. Он почувствовал в себе прилив сил и теперь думал о скорейшем выздоровлении, о том, чтобы незамедлительно вернуться в строй.

Полтора месяца пролежал конструктор в госпитале. Потом отправили его на месяц в подмосковный санаторий. Здесь из разговора с одним генералом он понял, что два тральщика направлены под Сталинград. О том, что там готовилась исключительная по масштабам наступательная операция, он не знал, но интуитивно полагал, что раз посланы туда тралы – значит, быть чему-то важному, и рвался туда. Надо было что-то предпринять. И вот в выходной день, выпросив у няни свою одежду, чтобы погулять по лесу, он… сбежал.