Текст книги "«Этнический парадокс» и стереотип мышления"

Автор книги: Галина Старовойтова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Галина СТАРОВОЙТОВА
«Этнический парадокс» и стереотип мышления

Наше обществоведение долго, очень долго ограничивалось «застольным» воспеванием межнациональной гармонии и игнорировало остроту и напряженность реальных коллизий. А возникающие в этой сфере события замалчивались, загонялись внутрь и ждали своего часа. Пока мы ритуально скандировали лозунг о социальной однородности, углублялась тенденция социальной дифференциации. Описание национальных реалий до самого последнего времени велось с помощью двух вульгарно-метафизических формул: «расцвет и сближение», а также «национальная по форме и социалистическая по содержанию» (культура). Но ведь эти внутренне противоречивые формулы не только не отражают существующей сложности этнокультурных процессов, но давно уже не выполняют и пропагандистской функции ввиду своей стертости, девальвированности.

Весь прошлый год в Закавказье прошел под знаком «карабахской проблемы». Это не единственная коллизия в национальных отношениях и не первый случай возникновения напряженности в нашей стране. О других ситуациях мы часто знали меньше, поскольку наша пресса в недавнем прошлом была менее разговорчивой. Но специалистам были известны массовые выступления последних лет – в Грузии и Абхазии (в защиту языковых и культурных прав народов – в 1978 году и теперь), в Орджоникидзе (1981), в Якутии (1985), в Алма-Ате (1986), в Цхинвали (1988), в Молдавии, Прибалтике и других местах.

ОТ РАСХОЖИХ ШАБЛОНОВ – К РЕАЛЬНОСТИ

Уникальна ли наша ситуация по сравнению с другими странами мира? И да, и нет. Этнические процессы бурно проявляются повсюду в современном мире. Они связаны, с одной стороны, с утверждением на арене мировой истории уникальных культур народов, считавшихся ранее отсталыми и обретшими свою государственную независимость относительно недавно. С другой стороны, всплеск этнического самосознания у народов, живших в «постиндустриальном обществе», вероятно, вызван неосознанным сопротивлением нивелирующему воздействию современных технологий и моделей образа жизни, угрожающих сохранению культурной традиции и национальной самобытности. Возрождение национального самосознания получило название «этнического парадокса» современности.

Даже в США, стране, где господствующей тенденцией этнических процессов долго считались взаимовлияние и сплавление культур, принесенных иммигрантами из разных стран, сегодня заметен рост интереса к языкам и традициям предков. Американские этнологи долго опирались в изучении этнических процессов в США на так называемую концепцию «плавильного тигля» («melting pot»), теперь она не вполне отражает объективную картину. «Мы думали, что у нас варится суп, а получился салат», – шутят американцы по этому поводу.

В какой-то мере глобальные процессы характерны и для нашей страны. Однако у нас этнический парадокс имеет свои особенности, коренящиеся в тяжком наследии сталинизма, не вполне изжитом не только в практике национальных отношений, но и в теории.

Да и значительная часть терминов, сама концепция арсенала науки о нации нуждается в пересмотре. Необходимо, например, договориться об однозначной трактовке содержания таких ключевых понятий, как «национализм», «патриотизм», «шовинизм», «интернационализм», «космополитизм» и др., а также уяснить, как они соотносятся между собой. Например, где проходит граница между национализмом и патриотизмом? Или: что следует понимать читателю под такими, например, газетными пассажами: «…вчера произошли новые столкновения между тамильскими националистами и сингальскими шовинистами…»? Какая из сторон хуже? И в каких терминах описывать сегодня выплеснувшиеся на улицы наших городов национальные движения? Среди самодеятельных неформальных движений прошлого года национальные оказались наиболее массовыми.

Ереван 1988 года, говорят, вошел в Книгу рекордов Гиннесса по такому показателю, как доля постоянного населения, одновременно участвовавшего в демонстрациях. Нагорно-Карабахская автономная область поставила грустный «рекорд» по длительности забастовки. В Литве было собрано 1 миллион 800 тысяч подписей под наказами сессии Верховного Совета СССР, принимавшей поправки к Конституции. Полумиллионные митинги увидел Баку…

Нередко митинговая стихия захлестывала улицы и площади городов. Но вспомним о точном ленинском наблюдении: «…стихийность движения есть признак его глубины в массах, прочности его корней, его неустранимости, это несомненно» (В. И. Ленин, ПСС, т. 34, стр. 217). Исследовать движущие силы национальных движений, разбуженных перестройкой, нам еще предстоит.

Мы не располагаем пока адекватной классификацией всего многообразного спектра этих движений – от национально-культурных и движений за сохранение и возрождение исторических памятников до сепаратистских (между прочим, тоже конституционных), национально-освободительных и националистических.

Впрочем, пресса и так называемый здравый смысл (или обыденное сознание), не услышав суждений серьезной социальной науки, поспешили выдвинуть свои объяснительные схемы. В общем виде они сводятся к двум стереотипам: вульгарно-экономическому детерминизму и «концепции заговора».

Согласно первой схеме, достаточно улучшить снабжение региона продуктами и товарами, чтобы национальные чувства успокоились. Весьма обычная мера из арсенала национальной политики – инвестирование в экономику соответствующего региона. В начале развития карабахских событий можно было услышать обывательское рассуждение типа «колбасы им не хватало». Но в данном конкретном случае такие, казалось бы, необходимые меры по социально-экономическому развитию всех проблем не решают. Впрочем, это можно видеть и на зарубежных примерах: вроде бы в Ольстере колбаса продается не по талонам, однако кровопролитие на почве национальных столкновений длится там уже не первый год. В чем же дело? Ход событий показал, что в национальных процессах очень высока значимость надстроечных, субъективных факторов, и тут необходимо предпринять именно политические шаги для урегулирования конфликта.

Второй привычный стереотип рассуждений укладывается в «схему заговора» кучки внутренних экстремистов (провокаторов, внешних подстрекателей, например, агентов мировой буржуазии, любых злоумышленников, вплоть до «жидомасонов»). Народ, согласно этой схеме, отождествляемый с толпой, подобен неразумному дитяти, который легко и надолго становится игрушкой темных (коррумпированных, мафиозных) сил и не способен на собственные сознательные действия, отвечающие его насущным потребностям.

Идея внешнего вредоносного влияния уходит корнями в глубинные пласты человеческого сознания, мыслящего в рамках «мы– они», где «они» – это весь враждебный, чуждый социальный мир, например, колдуны из соседнего племени, насылающие мор или неурожай и т. д. На этой идее замешены и ксенофобия, и шовинизм. К подобной точке зрения близка мысль о всеобщей ответственности за массовые выступления мафии, осуществляющей «отвлекающий маневр».

Как честные налогоплательщики, мы вправе вопросить: как долго «коррумпированные элементы» будут отвлекать внимание наших детективов митингами и демонстрациями и оттягивать торжество правосудия?

Теперь наше общество осознает тяготы своего пути. Мы познали бездушие отчужденной от народа власти, мы познали кризис культурной преемственности, утрату исторической памяти, нереализованность светлых идеалов, за которыми шли энтузиасты 20-х и 30-х годов. Мы были долго лишены «внутренней политики»; возможность участвовать в ней нам вернули перестройка и обновление. Но человек всегда остается – по Аристотелю – «живот-

ным политическим», и неудовлетворенная потребность в активном социальном действии ищет своего выхода. В условиях недавнего взаимного отчуждения государства и общества именно эта потребность заставила многих людей обратиться к извечным, естественно-исторически сложившимся институтам – к семье, к нации.

Социологи еще в 70-х годах заметили, что господство административно-бюрократической системы не менее, если не более, чем рост образования, вынуждает личность обратиться к фундаментальным основам бытия, а также к своим корням, своим истокам. В условиях становления гражданского общества еще больше возрастает значимость национальной общности, ведь именно для этого общества характерно обилие и богатство горизонтальных (в противовес вертикальным) связей, сила общественного мнения как регулятора социального поведения, возвращения морали в политику. Многие из этих черт уже имеются в готовом виде в той разновидности социума, который мы называем нацией. Ведь что такое нация, как не естественное живое тело гражданского общества? Государственный аппарат призван лишь обслуживать нужды этого общества (высокое призвание!). И пока национальное развитие полностью не исчерпало своих возможностей, сбрасывать со счетов национальный фактор не приходится.

Если исходить из приоритета гражданского общества над государственностью, то допустимо утверждение, что право нации на самоопределение может быть поставлено даже выше идеи государственного (или республиканского) суверенитета.

О БУДУЩЕМ НАШЕЙ ФЕДЕРАЦИИ

В. И. Ленин не успел провести в жизнь план построения многонационального государства на принципах подлинного федерализма. Многие народы вошли в состав РСФСР (этой федерации внутри федерации), а впоследствии и других союзных республик – Азербайджана, Грузии, Таджикистана, Узбекистана – на правах автономий разного ранга, подчиненных союзным республикам. Тем самым принцип федерализма был существенно потеснен практикой автономизации, а сами народы оказались стоящими в разной позиции по отношению к органам центральной государственной власти: одни имеют с центром прямые связи, другие – связи, опосредованные органами национальной государственности другого народа.

Сегодня у нас четыре типа национально-государственных и национально-административных образований: союзные и автономные республики со своими конституциями, автономные области и округа. Критерии определения статуса этих единиц неясны. Ссылка на высказанные Сталиным (1936 г.) требования к союзной республике – наличие внешней границы и не менее миллиона населения – никогда не были законодательно закреплены и вряд ли могут быть признаны обоснованными. Да и сам механизм создания новых или восстановления старых автономий не сформирован. Недостаточно разнообразны формы культурно-национальной автономии для народов, расселенных в другой этнической среде. До начала 30-х годов существовала большая, чем теперь, дробность первичных национально-административных образований – тысячи национальных сельских Советов и сотни национальных районов, что позволяло проводить более гибкую, дифференцированную кадровую, культурную, школьную политику, отвечающую интересам различных национальных групп.

Однако в государственной системе это не нашло своего отражения. Устройство Верховного Совета СССР предполагает участие в нем всех народов страны (перепись учитывает их около 120), однако реально в прежнем Совете Союза состояли представители около 40, а в Совете Национальностей – около 60 народов (причем список первых сорока, наиболее многочисленных, повторялся в обеих палатах). Иначе говоря, в высшем органе государственной власти была представлена примерно половина народов, правда, крупнейших.

Различие названий палат не должно вводить в заблуждение: до последнего времени состав постоянных комиссий в них был совершенно идентичным, и национальная палата до сих пор не выполняла особых функций, связанных с разрешением национальных проблем, подобно прежнему Наркомату национальностей. Палаты различались только принципом представительства – Совет Союза набирается от территорий, с учетом численности населения, а Совет Национальностей– от республик и других национально-территориальных образований, население которых, впрочем, всегда многонационально. От отдельных национальностей (принцип раздельного электората, применяемый кое-где за рубежом) депутаты не избираются. Новая избирательная система также не дает никаких гарантий представительства национальностей в высшем органе государственной власти. Представительство республик зависит и от внутренних структур: при наличии более дробных подразделений число депутатов увеличивается. Так, Украина может избрать только 32 депутата, а Грузия – в общей сложности 59 депутатов: дополнительно по 11 от Аджарской и Абхазской АССР и 5 – от Южно-Осетинской автономной области.

Есть и другие поводы для размышлений. Например, почему бы республикам, имеющим в своем составе автономии (например, в России их 31), не создать в своих Верховных Советах вторую (национальную) палату?

Иногда раздаются голоса за переход от «древовидной», ветвящейся иерархической системы взаимозависимостей национально-государственных образований к «горизонтальной», когда все подчинялись бы напрямую единому центру. Имеет смысл, на наш взгляд, прислушаться и к сторонникам равного представительства всех народов страны в национальной палате, поскольку национальные культуры равновелики независимо от численности их носителей.

Весьма существенным остается вопрос о перезаключении Договора об образовании СССР. Во-первых, потому, что на практике произошел значительный отход от постулированных в нем когда-то принципов, да и сегодняшняя

реальность требует пересмотра перечня тех полномочий в политической и экономической сферах, которые республики делегируют центральному федеральному правительству. Во-вторых, с 1922 года изменился и сам состав суверенных субъектов Договора (так, республики Прибалтики его не подписывали, а за Азербайджан, Армению, Грузию договор был подписан руководством Закавказской федерации).

Само соотношение прав и обязанностей центра и республик, а также содержание прямых межреспубликанских хозяйственно-культурных связей (минуя центр) нуждается сегодня в пересмотре. Сочетание сильного и компетентного центра с экономико-культурным республиканским разнообразием (в системе разделения труда, учитывающего природные особенности и сложившиеся традиционно производственные структуры), развитие многосторонних связей между всеми членами обновленного союза могло бы способствовать его консолидации.

И еще одна государственно-правовая проблема. Она касается непосредственно каждого советского гражданина. Как известно, во многих странах (практически во всех) национальность людей в личных документах не фиксируется. У нас есть графа национальности, но притом принята весьма архаическая практика определения национальности. Она определяется не по самосознанию людей (этот принцип действует только при проведении переписи населения), а «по крови», по биологической принадлежности одного или обоих родителей. Этот позорный принцип находится в вопиющем противоречии с многократно постулированной идеей примата социального над биологическим во всем, что касается человека. Миллионы наших сограждан от этого испытывают определенные трудности. Значительное количество людей проживает в иноэтнической среде в крупных городах (около 55 млн. чел., или почти 20 % населения страны), много родилось в результате национально-смешанных браков, которых насчитывается около 10 миллионов по стране. И почему сын, допустим, армянина и латышки, родившийся в Москве или Калуге, не знающий никакого другого языка, кроме русского, должен по достижении 16 лет обозначить себя латышом или армянином? Чаще же в такой ситуации он ощущает себя русским. А если его родители, в свою очередь, рождены были в смешанных браках? Вероятно, нашлось бы немало желающих записаться (как это и принято в наших заграничных паспортах) просто как «советские», но действующая милицейская инструкция искусственно затрудняет в этом случае естественный процесс.

Иногда предлагается просто отменить графу «национальность». Однако данные пробных этносоциологических опросов в разных регионах страны показывают, что в большинстве население против отмены «паспортной» национальности (например, 70–80 % молдаван и грузин, около 65 % населения Москвы). Дело здесь, видимо, не только в привычке, но и в боязни «потерять свое лицо». Люди видят в этом первый шаг на пути к ассимиляции более многочисленным народом.

И, может быть, разумно уже сегодня в порядке эксперимента для желающих разрешить отказаться от этнического самоопределения – пусть в их паспортах появится прочерк в графе «национальность» или просто будет написано– «советский». Наверное, пора решить два вопроса: о сужении круга документов, в особенности детских, в которых фиксируется национальность, и одновременно расширить число факторов этнического самоопределения и признать наиболее значимыми родной язык и этническое самосознание.

Каждая нация, этнос, формируется и существует в определенных природных условиях. Экологическая опасность грозит не только природно-ландшафтным комплексам, не только отдельным гражданам, но подчас этносу в целом. Такое осознание надвигающейся беды возникло в Эстонии (в связи с проектом разработки фосфоритов), в Армении (деятельность АЭС в сейсмической зоне, в центре крошечной этнической территории армянского народа, а также наличие химических производств в Кировакане и самом Ереване), в Грузии (проект строительства Транскавказской железной дороги), на Украине и в Белоруссии (достаточно напомнить о Чернобыльской трагедии, химических и горнодобывающих предприятиях), в Казахстане (часть которого стала полигоном испытаний ядерного оружия), в Приаралье и т. д. – практически на всей территории страны и за ее пределами – у наших соседей.

Нередко новый подход к этноэкологическим проблемам выступает альтернативой приоритету экономической рентабельности хозяйствования и использования ресурсов.

Недавно (1988 г.) Эвенкийский Совет народных депутатов воспользовался своим правом и наложил вето на проект строительства Туруханской ГЭС, который угрожал значительной части этнической территории эвенков. Это пример нового уровня осознания ответственности за будущее своего народа.

Мировое сообщество сегодня понимает необходимость отказа от понятия «отсталые народы». Признается, что нужен равноправный диалог со всеми как с суверенными партнерами. Ответственностью за будущность малых народов, создавших в экстремальных условиях (арктических, высокогорных, пустынных и др.) своеобразные типы этнических культур, проникнут ряд последних международных документов – например, принятый в 1988 г. документ, названный «Частичный пересмотр положений Конвенции 1957 г. (№ 107) о коренном и другом населении, ведущем племенной образ жизни». Мировое сообщество наконец приходит к пониманию того, что надо отказаться от искусственного осовременивания образа жизни таких народов, оно заявило об уважении и необходимости охраны, о признании приоритета их экологичных систем природопользования на своих этнических территориях.

«ПЕРВЫЙ СРЕДИ РАВНЫХ»

«Русский вопрос», отнюдь не сводимый к пресловутой загадочности русского национального характера, сегодня снова стоит в повестке дня. От его решения зависит будущее всех народов нашей Федерации.

Положение русского народа сегодня во многом парадоксально. Крупнейший народ страны играет ведущую роль во всех основных сферах ее политической, культурной и хозяйственной жизни. Русские широко представлены в высших эшелонах государственной власти, а также в партгосаппарате всех союзных республик. Как известно, второй секретарь ЦК, обкома или райкома в национальных республиках и областях, как правило, русский. Иногда они занимают даже первую должность в национальной республике. Высока доля русских среди руководства творческих союзов, Академии наук СССР и так далее. На русском языке издаются все центральные газеты и журналы, ведется вещание Центральным радио и телевидением, делопроизводство и т. д. Таким образом, русский язык фактически играет роль государственного языка, а не только языка межнационального общения. И в то же время в своей собственной республике– РСФСР– русские многого лишены. Например, они не имеют академии наук. Более того, Россия, по сути, не имеет столицы! Ведь Москва – столица многонационального государства, и влияние общесоюзных ведомств здесь неизмеримо сильнее, чем республиканских органов.

Исключительность положения русских – в том числе и в своей собственной республике – двоякая, и она сама по себе может вызывать разную, в том числе и негативную, оценку со стороны как самих русских, так и представителей других этносов. К сожалению, в обыденном сознании ошибки нашего исторического пути тоже нередко связываются с русскими, ведь именно русские или русифицированные кадры в республиках осуществляли политику сталинизма, потом политику волюнтаризма, потом – политику застойных лет.

Положение русского народа в сложившейся системе межнациональных отношений не вполне удовлетворяет ни самих русских, ни представителей других народов советского многонационального сообщества. Спору нет, русский народ объективно находился, да и сейчас находится в особом положении. Эта особость связана с историей формирования нашего многонационального государства вокруг русского национального ядра, с огромным и неоднозначным влиянием на судьбы этого государства русской культуры и русских политических традиций, наконец, просто с многочисленностью русского народа (по переписи 1979 г. из 262 миллионов человек населения СССР русских было 137 миллионов).

Бесспорно, однако, и другое. Превращение Российской империи в союз равноправных народов предполагало отход от имперской системы ценностей и перенос акцентов в самосознании русских с государственных на те же, что и у любого другого народа, непреходящие ценности народной жизни, национальной культуры. При таком подходе всякое подчеркивание национальной исключительности, выяснение вопроса о том, какой народ «первее», выглядит нелепостью, историческим анахронизмом.

И русский народ оказался жертвой именно такой нелепости. В сталинские времена, особенно в послевоенный период, старательно подчеркивались особая миссия и особые тяготы, выпавшие на долю русского народа. В тексте торжественной речи на приеме в Кремле, посвященном великой победе, Сталин назвал русский народ «наиболее выдающейся нацией, заслужившей общее признание как руководящая сила». Историческая роль России в сознании огромной державы отражена и в тексте Государственного гимна – «…сплотила навеки Великая Русь…» Таким образом, предлагалась схема федеративного союза партнеров, один из которых – первее других…

Огромность русских земель расценивалась издавна (в переписке Екатерины II с французским просветителем, а также В. Ключевским, Н. Бердяевым и др.) как причина особого пути политического развития страны, а также как этнопсихологический фактор, обусловливающий «власть пространства» над русским мировосприятием, над русской душой. К сожалению, не столько история, сколько география является доминантой русского самосознания.

Назойливое подчеркивание «первенства среди равных», неизменный эпитет «великий» (армянский или таджикский народы могли быть «древними», «трудолюбивыми», «гостеприимными» и т. д., но «великим» мог быть только русский народ) могут вызвать естественную обиду других народов. А такая словесная исключительность убаюкивала и самих русских, препятствовала естественной консолидации сил, связанной с закономерным ростом национального самосознания в процессе вызревания гражданского общества.

Когда центральная власть совершала преступления или ошибки, грузины, эстонцы или узбеки все же имели дополнительный эшелон самозащиты, могли – хотя бы изредка – добиться каких-то уступок, например, в сфере культуры, ссылаясь на свое национальное своеобразие, исторические особенности и т. д. Забавные, но характерные примеры: нерусские солдаты в армии легче могут получить разрешение командира на ношение усов, чем русские. Кинжал горец может иметь в качестве части национального костюма, а для русского или белоруса ношение холодного оружия может стать поводом судебного преследования. Так что у русских этой линии «самообороны» – со ссылкой на национальную специфику – не было, и обычно им приходилось платить по всем счетам без всяких скидок. Отсюда другая причина культурно-исторических утрат русского народа, та, что именно на его базе в послесталинское время ускоренно формировалась новая историческая общность – советский народ. Думается, что ставить под сомнение реальность этой общности, как делается некоторыми авторами (Чепайтис В. Два пути. «Согласие» № 2, 1989, 2 февраля), нет достаточных оснований: в стране действительно сложилось огромное метаэтническое образование с однотипной социально-профессиональной структурой, опирающееся на общую идеологию, русскоязычную нетрадиционную культуру и обладающее общесоветским самосознанием. Глубина взаимопроникновения черт этой общности и национальных культур различна: возможно, их наибольшая идентичность достигнута в русской среде. Однако советский народ, считает В. Чепайтис, «создается не на основе русской культуры как единой системы, а лишь на базе нескольких вырванных из контекста этой культуры стереотипов с приложением множества других». В силу изменения демографической ситуации – ускоренного воспроизводства народов Средней Азии и др. – нельзя быть уверенным, что дальнейшее формирование метаэт-нической общности будет по-прежнему базироваться именно на русских (или шире– на христианских) культурных стереотипах.

Отчасти по этой причине русский народ более интернационализирован. И потому создается впечатление, что все русское как бы лишь составляет фон для иных национальных проявлений. Но так как этническое существует объективно и на современном этапе развития, по-видимому, никуда не собирается исчезать, то в конце концов оно дает себя знать в самых неожиданных формах. Возможно, В. Чепайтис прав, связывая деятельность «Памяти» с запоздалым сопротивлением утрате национальных черт. Сопротивлением, добавим мы, пытающимся использовать неадекватные средства и зовущего на бесперспективный путь национальной замкнутости, сохранения мнимой «чистоты крови» и т. п.

Нам, русским, еще не раз придется всматриваться в собственное отражение в зеркале социальной реальности, узнавая и не узнавая свои черты. Вопрос о русском характере не нов, но остается ли неизменным сам этот характер? Тот ли это народ, каким он был вчера или позавчера? Бунтарь и богоносец, взыскующий Третьего Рима, провозвестник «света с Востока» для загнивающего Запада?

Когда-то наблюдения Ф. Энгельса применительно к английскому обществу позволили ему сделать вывод о возможности радикальных изменений характера народа за исторически краткий период в 60–80 лет. В работе «Положение рабочего класса в Англии» он говорит о неузнаваемом населении страны, «которое состоит из совершенно других классов, мало того, составляет совершенно другую нацию с другими нравами и с другими потребностями, чем раньше»/ Социально-экономические процессы за 60–80 лет нашей истории были не менее бурными, чем в Англии периода промышленного развития, да еще сопровождались тремя войнами – двумя мировыми и одной войной тоталитарной системы против своего же народа. Страшный социальный смерч истребил русскую интеллигенцию, сорвал с родных мест и почти уничтожил крестьянство, на протяжении веков бывшее главным создателем и хранителем народной культуры. Могло ли все это не сказаться на духовном облике народа, на его жизнеощущении, на его этническом самосознании? Один простой человек в Эстонии – Энн Рооба, могильщик на старом русском кладбище в Таллинне, – так объяснил мне свое понимание судьбы русских мигрантов

в Прибалтике: «Человек отличается от любого животного кроме души, тем, что он имеет кое-что, имеет имущество. Эти бедные русские не виноваты, что им пришлось покинуть свои родные края, когда после коллективизации у них ничего не осталось. Стало возможным взять чемодан и уехать куда угодно. Как можно любить родину, где ничего твоего уже нет? А вот если знаешь, что твоя корова стоит в хлеву голодная, будешь даже ночью рвать ей траву голыми руками и никуда не поедешь…»

Геноцид сталинских репрессий подкосил русский народ так же, как и другие народы, и среди многих народов нашлись желающие взять на себя роль палачей своих соплеменников. Тут, казалось бы, все равны. Но мне кажется, что есть еще одно последствие тяжких лет нашей истории: были уничтожены не все без разбора, а лучшие – самые смелые, самостоятельные, ответственные и инициативные – словом, те, кто вырос повыше общеподстриженного газона, кто мог поднять руку не «за», как все, а «против», кто имел свой голос, кто первым высовывался из окопа, ведя других в атаку… Так что война, как и сталинизм, истребляла с большей вероятностью все же лучших. Можно понять писателя В. Астафьева, задающего тревожный вопрос о том, не изменился ли сам генофонд русского народа в результате этих потерь?

Действительно, когда слышишь ущербные, граничащие с психопатологией призывы к «чистоте крови», к утверждению своего превосходства если не над всеми народами, так хоть над одним из них, трудно поверить, что и такую форму этнического самосознания мог породить великий и полноценный народ, занимающий видное место в многонациональном государстве. Тревога «Памяти» обоснованна, но ее рекомендации не могут помочь излечению русского народа, поскольку сами болезненны. Они указывают ложные ориентиры, уводят от реальных проблем и могут породить нездоровые мифы в русском самосознании. Невольно вспоминается мысль П. Я. Чаадаева о том, что единственно «критический» патриотизм может быть плодотворен. «Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами… Я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной».

Русский народ, конечно, изменился, и мы не знаем сегодня хорошо, что представляет из себя этот народ, прошедший через такие испытания, имеющий такие демографические провалы, такие разрывы в своей культурной памяти, расселенный на столь необъятных, слабо сообщающихся между собой территориях. Сегодня этот народ опять представляет собой загадку – и уже не столько для зарубежного советолога, сколько для нас самих.

И русскому, и другим народам страны сегодня близка формула Ч. Айтматова: каждая нация стремится быть не только сытой, но и вечной. И это стремление не исключает единства человечества – единства, реализуемого в богатом разнообразии национальных культур.

Родина 1989 07