Текст книги "Легенда об учителе"

Автор книги: Галина Северина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

За несколько дней до занятий, не выдержав, мы поехали в московскую школу. В коридоре, пахнущем свежей краской, нас встретила веселая, кудрявая девочка лет тринадцати, в пионерском галстуке. Мы отдали друг другу салют.

– Вы, наверное, новенькие? В восьмой? Значит, вместе будем! – бойко заговорила она.

Вот это да! А я-то собиралась обратиться к ней, как к шестикласснице. Наверное, она поняла мое удивление, потому что рассмеялась, откинув кудрявую голову:

– Да, да! Вместе! Меня зовут Ира Ханина. Можно просто Ирка. А вас я знаю: Наташа и Света!

– Откуда? – ничего не понимая, заморгала я глазами.

– Секрет, секрет! – воскликнула Ира. – Мы ваши удостоверения видели в канцелярии. Интересно же знать, кто к нам пришел. Ну, что молчишь? Правильно же: Наташа? – протянула она мне руку. И в этом жесте было столько открытой сердечности, что губы мои сами раздвинулись до ушей.

– Нет, неправильно, – все же попыталась я ее сбить. – Наткой меня зовут.

– Так это одно и то же. В удостоверении написано: «Наталья». А хочешь, чтобы звали Наткой, – пожалуйста!

У Иры прямой, открытый взгляд, умное, подвижное лицо и уверенные движения. Но ничего деланного, наигранного. Она не стремилась, как Лилька, произвести хорошее впечатление. Просто другой быть она и не могла. Света тихонько шепнула мне на ухо:

– А нам повезло!

– Ну чего шепчетесь? Пойдемте, я вам школу покажу! – все так же весело предложила Ира и направилась по лестнице на второй этаж.

«Вот уже и появилась первая „новая“ взамен ушедших, как предсказывал Поэт», – думала я. Что Ира из лагеря лучших, я не сомневалась. А ее маленький рост, поразивший меня вначале, даже показался преимуществом. Как у Женьки Кулыгиной – ловкой, сильной, отважной пионерки!

От Иры мы узнали, что до революции в здании помещалось духовное училище. Высокие лепные потолки, белые колонны в зале – не сравнишь с нашей немчиновской! Тут даже отдельная пионерская комната, уставленная горнами, барабанами, флажками. А Ира сказала:

– Школа невелика. Есть больше. Но мы ее очень любим. В прошлом году наш седьмой класс получил знамя за хорошую учебу и общественную работу. Правда, сейчас многие ушли в техникумы, на разные курсы. Не знаю, удержим ли первое место? – вздохнула она и испытующе посмотрела на нас: не подведем ли?

– А Ната была у нас председателем учкома, – вдруг сказала Света. В голосе ее прозвучало: знай наших!

– Ну вот… – смутилась я. И было отчего, но Ира обрадовалась:

– Как здорово! И у нас им будешь. Комсомолка?

Я кивнула, все еще полная внутренней смуты.

– Я тоже. Была секретарем ячейки, – призналась Ира.

– И опять будешь! – отомстила я, но легче от этого не стало.

На обратном пути, стараясь не замечать моего неизвестно отчего испортившегося настроения, Света не умолкала.

– Меня сейчас больше страшат учителя, чем ученики, – тихо отвечала я. – Слышала, Ира рассказывала об одном, который и замечательный классный руководитель, и прекрасный физик, и вообще все на свете знает, какой-то Андрей Михайлович…

– Сербин. Запомни: ударение на последнем слоге, – подсказала Света, обрадованная тем, что я снова заговорила.

– Из сербов, что ли? Странная фамилия! – Я вздрогнула как от холода, хотя пекло солнце.

– Ты что? – удивилась Света.

– Ты знаешь физику, Светка?

– Н-не очень… А что?

– А я так совсем не знаю. Как же мы будем учиться у такого замечательного учителя? А ты – «председатель учкома»! Нашла время хвастать! – совсем расстроилась я.

– Э, как-нибудь! Жорка поможет! – беспечно махнула рукой Света. – Побежали. Опоздаем!

«В самом деле, что это на меня нашло? Побежали!» И ринулась за Светкой.

От бега кипит кровь, в ушах свистит ветер и хочется петь. Ведь ничего еще плохого не случилось. «Звезда стоит на пороге…»

В Немчиновке, сойдя с поезда, мы походили вокруг своей старой школы. Тихая, потемневшая от дождя и ветра, с ветхим мезонином, она показалась совсем крошечной. Как только мы умещались в ней?

На крыльце среди старых деревянных ступеней сверкала одна новая, свежевыструганная.

– Не будем наступать на нее. Она не для нас, – прошептала Света.

– Не для нас, – повторила я, и мне снова стало не по себе.

Через два дня придут сюда младшие ребята. Что мы оставили им? Глупого Родьку? Будет он ходить победителем, грозно приказывать, с хорошенькими девочками хихикать…

– Ах, это вы, оказывается? А я иду со станции и вижу – вроде кто-то знакомый у школы топчется! – раздался голос Жорки. Он шел к нам, размахивая сумкой с хлебом.

Ах, как вовремя появился Жорка! Хорошо со Светой. Но Жоркиной спокойной твердости мне не хватает!

– А у меня новости. Ты, Наточка, довольна будешь!

– Чем? – оторопела я.

– Нашего дорогого Родьку, то бишь Родиона Губанова, поперли-таки из вожатых…

Я не дала ему договорить, завертелась и в восторге влепила ему в ухо поцелуй.

– С ума сошла! – по-собачьи замотал головой Жорка, но не рассердился. Покраснел только.

– Как же это случилось? Говори! – требовала я, не переставая подпрыгивать.

Света стояла молча, округлив глаза.

– А вот как. Гриша был в райкоме, и там ему сказали. Все началось с того вечера, который устроили девочки из 7-го «Б» у Мили Якубович. Родька пришел туда с каким-то приятелем и принес несколько бутылок вина. Тоська с Женей Барановской подошли позже, когда Родька уже еле стоял на ногах. Он сразу предложил обрезать у Жени косы, кричал, что они не в моде теперь. Возмущенная Женя ушла. Тоська, конечно, с нею. А в доме Якубовичей поднялся такой визг, что соседи позвали поселковых комсомольцев. Тут-то они увидели Родьку во всей красе. Его не только вытурили из вожатых, но и поставили вопрос об исключении из комсомола!

Ох, как мы были довольны! Хотя и не наша это заслуга, но не все ли равно? Важно, что в нашей старой школе не будет больше Родьки. Немчиновских пионеров ждет новый вожатый! Уж сейчас-то должны прислать настоящего!

Теперь я понимаю, почему ко мне давно не прибегала Лилька Рубцова. Если бы тот вечер удался, обязательно пришла бы похвастать.

И странно, стоило мне подумать о Лильке, как она явилась в тот же вечер ко мне домой. Счастливая, с уложенной челкой. Поступила в медицинский техникум.

– Что же раньше ничего не говорила? Ох и любишь ты секреты! – беззлобно буркнула я.

– Нет, просто я сразу хотела показать студенческий билет! – бьет главным козырем Лилька.

Студенческий! Звучит громко. Нечего и говорить, как здорово она меня обставила. Я-то ничего. А вот мама! Она открыто завидовала Лильке, называя меня простофилей, и даже поплакала.

Маму жалко. Но медицина меня никогда не интересовала. Поэтому мне хорошо и спокойно. А последняя новость, сообщенная Лилькой, заставила забыть все остальное: Женя Барановская поступила в химический техникум, а вот Тоська… Тоська в архитектурный! Нет, недаром он из боевого звена ровесников.

Я не спрашиваю Лильку о злополучном вечере, не рассказываю о Родьке. Мы с нею расстаемся навсегда. Пусть ей будет хорошо. И мне хорошо.

Я смотрю в окно, полное ночных августовских звезд, и думаю: какая же из них моя? Не та ли, что вдруг сорвалась и покатилась? Нет, нет. Моя звезда стоит на пороге… И еще долго будет стоять, если я не вспугну ее…

В ПЛЕНУ СИНЕЙ БОРОДЫ

И снова первое сентября. Восьмой раз оно в моей жизни. Но в школу торопиться не надо: у нас вторая смена. Я решила проводить сестренку Нинку и заодно посмотреть нового вожатого. Родька исчез в начале лета, и никакой работы с ребятами не велось. Совсем они одичали.

– У вас теперь будет новый вожатый! – сказала я Нинке.

Думала, обрадуется. Ничуть. Вертится перед зеркалом, примеряет, на какую сторону лучше зачесать волосы. Нинка идет в пятый. Три года назад, тоже пятиклассницей, я с ожесточением отрезала косу. Мне здорово попало тогда от мамы. Я зажимала тряпкой порезанный палец и молчала.

У Нинки кос никогда не было. Ходит она с самого начала стриженая, без всяких переживаний. Как первопроходец, я иду впереди. Все шишки валятся на меня. Нинке удается жить без хлопот. Устав воевать со мной, родители на нее не обращают внимания.

– Не тащись со мной. Сама пойду. Не маленькая, – сердито шипит Нинка, стараясь отделиться от меня.

Будем ли мы когда-нибудь вместе? Вряд ли. Уж очень разные у нас стремления. С третьего класса я не вылезаю из библиотеки. Нинки, по-моему, там не было ни разу. Когда я по вечерам читаю, она визгливо жалуется:

– Мам! Натка опять зря жгет электричество!

У нее нет близких подруг, как у меня. Домашние дела интересуют ее больше школьных.

– Не все же такие ненормальные, как ты с твоей Женькой! – часто поучает она меня по-взрослому.

И откуда это?

Я вздыхаю, но все же иду рядом с нею. Хочу вспомнить себя пятиклассницей. Нинка с фырканьем исчезает.

На праздничном школьном дворе, где я всегда была своей, нужной, теперь посторонние ребята. Нерешительно останавливаюсь у забора. Сказали бы мне год назад, что так будет, не поверила бы.

– Ната! Вот здорово! – вдруг слышу голос Оли Лоховой, моей заместительницы по учкому. Она пробирается ко мне сквозь толпу.

– У вас новый вожатый? – почему-то шепотом спрашиваю я.

– Да. Только не он, а она! Видишь – на площадке?

Вижу. Девушка лет девятнадцати в белой кофточке и красном галстуке что-то негромко объясняет ребятам.

– Тоня. Меня зовут Тоней! – наконец долетает до меня.

– Успехов тебе, Тоня! – кричу я.

Оля смеется и тянет меня за собой. Но зачем? У них и без меня все хорошо.

– Счастья вам всем! – машу я рукой и мчусь домой. С какой-то удвоенной энергией выметаю двор, ношу воду из колодца и пою, как на демонстрации, во все горло.

– В школу новую не опоздаешь, певица? – насмешливо спрашивает мама. Она все еще сердится на меня за то, что я не пошла работать.

Я распрямляюсь и с ужасом вижу по старым кухонным часам, что поезд мой в этот момент отходит от станции.

Представляю, как металась по платформе Света и как хмурился и сердился Жорка. Они, конечно, уехали без меня. Не опаздывать же всем! И надо же такое в первый день…

В школе уже был звонок, хотя в классах стоял шум. Не все еще учителя вошли в них. Я поднимаюсь на второй этаж, прыгая через две ступени, гулко стуча по каменным плитам.

– Где тут восьмой класс? – задыхаясь, спросила я худенькую нянечку в белой косынке.

– Все еще лето празднуешь? – покачала она головой и указала на плотно закрытую дверь.

Я приложилась к замочной скважине и совсем близко увидела Свету. Я смело распахнула дверь и шлепнулась на парту рядом с нею. Совсем как в Немчиновке, где я часто опаздывала из-за общественных дел. Вожусь, устраиваюсь и не замечаю, какая мертвая тишина стоит вокруг. Света испуганно толкает меня в бок и что-то произносит одними губами.

– Чего ты? – не понимаю я и тут же вздрагиваю от спокойного, ясного, но полного странной силы голоса:

– Девочка, которая только что вошла, встань, пожалуйста!

Я встаю и недоуменно смотрю на худощавого, среднего роста человека с густой черной бородой и очень бледным лицом. Глаза тоже черные. Прожигают насквозь. «Кто это? – не сразу соображаю я. – Ах, да! Наверное, тот самый учитель с сербской фамилией…»

– Теперь выйди и попроси разрешения снова войти, – звучит тот же чистый голос, и так же чисто смотрят глаза.

Как загипнотизированная, я проделываю все, что требует этот человек. Наконец я снова сижу рядом со Светой, но уже не вожусь, а застыла, как статуя. Чернобородый одобрительно наклонил голову и стал продолжать объяснение.

Но какая стоит тишина! Ничего подобного не было в Немчиновской школе. Там всегда крутили головами, заглядывали друг к другу в тетради, переглядывались и перешептывались даже у таких строгих учителей, как Наталья Ивановна. А тут мне даже страшно скосить глаза, чтобы увидеть, кто сидит на соседней парте, тут ли Жорка с Гришей и новая знакомая Ира? И на меня никто не смотрит. В классе царит негромкий, волевой голос. Я вижу только затылки ребят. Господи, живые здесь люди или мумии?

Живые, потому что зашелестели тетрадями, начали что-то писать. По доске знакомо застучал мел. Непонятный человек что-то чертил и обозначал буквами.

Света снова толкнула меня, указывая глазами на пустую парту передо мной. Но я так боялась опоздать на следующий поезд, что помчалась безо всего. «Первый день можно и так провести», – почему-то легкомысленно решила я. Вот так начало новой жизни!

Я прикрываю ладонью глаза и хочу осознать, что же произошло, но мне мешает резкий электрический звонок. В Немчиновке тетя Стеша звонила веселым медным колокольчиком – и все как оглашенные срывались с мест. Звонок был для нас. По привычке я приподымаюсь, но Света сердито держит меня за юбку. В самом деле, никто не шелохнулся.

Бородатый «серб» неторопливо кладет мел и произносит своим четким, твердым голосом:

– Все это вы, конечно, знаете, но освежить в памяти не мешает. В следующий раз перейдем к курсу восьмого класса. Вы свободны, товарищи.

И первый раз улыбнулся. Да так, будто озарил всех. В черни бороды мелькнули меловой белизны отличные зубы, какие изображают на коробке с пастой «Хлородонт». Все зашевелились и ответно заулыбались.

– Никогда бы не подумала, что эта Синяя борода может улыбаться! – сердито фыркнула я и почувствовала что-то вроде неприязни к невозмутимому «сербу».

– У него не синяя борода, а черная, бархатная, – мурлыкающим голосом произнесла Света и окончательно вывела меня из себя.

Перенесенное унижение давило на сердце.

– Все равно. Семь жен у него наверняка томится в подвале, а то и больше.

– Ого, а ты, оказывается, злая, уважаемый председатель учкома! – услышала я чуть насмешливый голос Иры Ханиной. Она подходила ко мне сияющая, праздничная, как и полагается в этот первый сентябрьский день.

– И вовсе не злая, – буркнула я, едва сдерживая слезы. – А он, по-твоему, добрый? Здорово он тут вас всех выдрессировал. Пикнуть не смеете!

– Что с тобой? Не с той ноги встала? – пробует отшутиться Ира, но веселый блеск в ее глазах меркнет.

– Что, Наточка, получила урок светского воспитания? Это тебе не наш милый дядя Костя, у которого во время объяснений можно было в окно вылезать. Туда и обратно! Нет, существует дверь, да еще не в любую минуту ее можно открыть. На все свое время! – заговорил подошедший Жорка, потирая, по обыкновению, руки.

Как, и он? Мой верный, всегда поддерживающий меня Жорка против меня? Мою руку успокаивающе гладит Света, и я чувствую, что и она не за меня. Чем же их всех пленил Синяя борода?

Я оглядываю незнакомых ребят. Они увлечены разговорами, смеются. До меня им нет никакого дела. Я чужая. Чувство незаслуженной обиды охватывает меня. Еще никогда так не было. В самые трудные минуты жизни всегда кто-нибудь был за меня, поэтому я никогда не падала духом. А теперь?

– Ты предал меня! Да, предал! – кричу я в лицо Жорке.

Он медленно краснеет до кончиков больших ушей и по-собачьи трясет головой, будто отряхиваясь.

– Ты не права. Ох, как ты не права! Подумай! – говорит он и уходит на первую парту, где они обосновались с Гришей.

– Что там у вас? – слышу я Гришин голос и шелест сворачиваемой газеты.

– Так, ничего, – мычит Жорка и смотрит на доску, где еще не стерты написанные четким почерком формулы.

Девчонки молча смотрят на меня. Они ничего не могут понять. Звонок заставляет Иру уйти на место, а Света ободряюще шепчет:

– Литература сейчас. Твоя любимая.

У меня сейчас нет ничего любимого. Мне нехорошо до тошноты. И мыслей никаких нет. Пусто.

Так началась моя, как мне казалось, вечная ненависть к учителю, которого все глубоко уважали, о котором рассказывали необыкновенные вещи и крепко верили в них.

– Откуда ты взяла, что он серб? – недоумевала Ира, когда мы со Светой однажды зашли к ней домой перед уроками. – Фамилия ни о чем не говорит. Он самый настоящий русский – Андрей Михайлович! Ну а если б и серб – какое это имеет значение?

– Помнишь, у нас был венгр Тóни? – с удовольствием подхватывает Света, лишь бы свести разговор к миру.

Но я и не собираюсь ссориться с Ирой. Мне нужно обосновать свое отношение к Синей бороде, как я неизменно зову нашего учителя и классного руководителя.

– Ах, Андрей Михайлович! Тогда он из царей!

– Царя звали Алексеем Михайловичем, – поправляет Ира и заливается смехом. – Тоже придумала: из царей! Тот царь ему в подметки не годится. Да и нет сейчас никаких царей. В революцию последнего скинули! Дуришь ты, Натка!

Я и сама чувствовала, что позиция моя слаба, но незабытая обида заставляет искать повода для отплаты.

– А что он делал до революции? – наступала я.

– В гимназии учился.

– Ага! В гимназии! Барский сынок! – обрадовалась я. Таким путем шла бы Женька, и это меня поддерживало.

– А после революции учился в трудовой советской школе. Чего ты пристала? – сердилась Ира.

– В школе? Он же старый! – не сдавалась я.

– Нет, молодой. Двадцать пять лет всего. Это он за лето бороду отрастил. Вот посмотри нашу прошлогоднюю фотографию.

Я смотрю и своим глазам не верю: наголо стриженный, гладко выбритый, только с узкой полоской усов.

– Ну и артист! – неодобрительно хмыкаю я.

Ира осуждающе молчит. Действительно, о чем спор? Чего я добиваюсь? Оправдания своему поведению? Больше всего мучит разрыв с Жоркой. Нет, не дала мне радости новая школа.

Хорошо было только у Иры, в ее комнате, заставленной книжными шкафами. С такой обстановкой мне еще не приходилось сталкиваться, у нас не было дома ни книг, ни пианино, ни картин на стенах. Наверное, так было в доме Жени Барановской, но к ней я никогда не ходила. Впервые атмосфера интеллигентной, гостеприимной семьи коснулась меня. Мама у Иры была зубным врачом, папа инженером. И хотя тут ничего не было общего, все же мне вспомнилась семья Женьки Кулыгиной, с ее добрым отцом-сапожником. Как и там, к Ире можно было ходить гурьбой, располагаться на широкой тахте, как на печке, и говорить о чем угодно. Никто не запрещал, не останавливал. Ни в моей, ни в Светиной семьях ничего подобного и вообразить нельзя. Если и приходили друг к другу, то осторожно, тихонечко шептались. Чаще вообще бегали по улице. Иру окружали книги, музыка, и в то же время она была настоящая убежденная пионерка. Что-то Валино было в ее характере. Такая не свернет в сторону ни при каких обстоятельствах!

В общем, мне было бы совсем неплохо, если бы не появившееся странное чувство неполноценности. Мне хотелось, чтобы я из униженной, изничтоженной вновь стала радостной, сильной и чтобы никто не портил мне жизнь. Я была искренне уверена, что все мои несчастья начались из-за этого учителя, то бородатого, то бритого, то усатого. Мало того, что он выставил меня в первый день на посмешище, он еще усомнился при всех: а училась ли я в седьмом классе? Может, я из начальной школы пришла? Это когда я, как пешка, молчала у доски и не могла решить простейшей задачи.

Жорка сидел на первой парте кумачово-красный от стыда за меня. И это было хуже всего. Я положила мел и, как лунатик, пошла на место. Учитель не остановил меня, только быстро стер с доски написанную мною ерунду и что-то отметил в журнале.

«Вот и первый „неуд“», – решила я. Но Ира потом мне сказала, что поставлена точка, как у других слабых ребят.

– У вас был плохой учитель физики? – сочувственно спросила она. Странно, но Ира не переставала верить в меня.

Нет, у нас не было плохого учителя. Старый добрый дядя Костя – в нашем классе училась его племянница, и мы звали его за глаза так же, как она, – вел у нас физику и математику. Он много знал, но был слаб характером, и слушал его один Жорка. Иной раз они вдвоем исписывали всю доску при полном равнодушии класса. Все занимались своим делом. Тоська лазил в окно, Гриша читал газеты, а я и вовсе не бывала на уроках из-за общественных дел. Они мне казались куда важнее. Если б мы слушали на уроках дядю Костю, как Жорка, то и знали бы хорошо.

Но нас никто на это не настраивал. Наоборот. Среди урока часто влетал Родька и, не обращая внимания на растерявшегося старика учителя, забирал активистов на срочное совещание. Я всегда была в их числе. И не только как председатель учкома. Родька знал, что я могу организовать любое мероприятие, будь то агитпоход в колхоз или выступление на районной конференции. Хорошеньких девочек из 7-го «Б» он брал для представительства, меня – для дела.

«Ученье не убежит. Тут дело поважней!» – говорил в таких случаях Родька. Воображаю, как полетел бы он при одном взгляде Андрея Михайловича, если б вздумал снять ребят с его урока! При этой мысли меня разбирал смех, и Света радовалась:

– Ну, слава богу, повеселела!

Ей тоже нелегко. Правда, она была не в числе активистов, уводимых Родькой, а в числе тех, кто мог вылезти в окно. Но сейчас Света старалась крепиться и ободрить меня. Ей почему-то казалось, что все само собой образуется. Не имели же мы «неудов» в Немчиновской школе! Бог даст, и здесь пронесет!

Но почему же я, несмотря ни на что, считалась хорошей ученицей? Я грамотно писала, потому что этому научила меня Елена Георгиевна в начальной школе, я с увлечением читала стихи и писала прочувствованные сочинения по литературе. Этот огонек зажгла во мне Наталья Ивановна. Но никакого особого труда я в это не вкладывала. Это были мои природные склонности. Благодаря умению хорошо говорить у меня легко сходили многие предметы. Но физикой и математикой, где нужен большой труд, я никогда по-настоящему не занималась. Снисходительный дядя Костя, слыша обо мне хорошие отзывы своих коллег, авансом ставил «уды».

И я считала это нормальным, совесть меня не мучила. Даже больше: как и Света, я надеялась, что так пойдет и в новой школе, тем более что по литературе, истории, географии я уже получила хорошие оценки. Учительница литературы, шумная, восторженная Валентина Максимовна, прочитав мое сочинение по Мольеру, громко объявила:

– Эта девочка не испортит мне класс!

А учитель истории Антон Васильевич слушал мой ответ о Французской революции, покачиваясь на каблуках от удовольствия.

– Вот ведь ничего за лето не забыла! – обратился он с назиданием к классу.

Да, но я все лето читала Гюго и Анатоля Франса. Все довольно просто объясняется. Это не физика. В ней на красивых словах не выедешь.

Поздним вечером я бежала по сонной Немчиновке, спотыкаясь о корни берез, и голова моя шла кругом, как говорит мама, когда у нее много дел и она не знает, за какое взяться раньше. Вот и я не знаю. А еще и двух недель не прошло с тех пор, как я, счастливая и спокойная, слушала Лилькины новости. Вот кто, наверное, сейчас блаженствует в студенческой атмосфере. Там нет беспощадной Синей бороды с пронзительными глазами.