Текст книги "Ч. Ю."

Автор книги: Галина Демыкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Я говорю о групповом отборе. Конечно, был отбор и индивидуальный, на эгоизм. Но именно групповой отбор породил у человека этические эмоции.

Виктор вспомнил вдруг, что его отец тоже занимался этими генами и хромосомами, и теперь пожалел, что не вник во все это хоть немного – тогда можно было бы со знанием дела перебить Алика. Жаль, что Алик завладел вниманием, – скучнит вечер! Вообще как-то сегодня постно у Женьки. Надо бы оживить.

Виктор оглядывается, оценивая обстановку: несколько человек слушают Алика; кто-то еще рассматривает картины и рисунки, сваленные на столе; с дивана несется довольно мелодичное гудение. Запели. Здесь любят петь.

Виктор, стараясь остаться незамеченным, выходит из комнаты, потом – из квартиры. Последнее, что он видит: Миша Романов повязал на шею чей-то пестрый платок, прошелся мимо девчонок, заломив руки к затылку:

 
Мы цыгане —
Люди злые,
Любим кольца
Золотые.
 

А девочки и рады, подхватили:

 
Три доли-доли раз,
Три доли-доли два.
Три доли шайбарэ!
 

Даже на улице слышно. Этому Романову только завестись!

А вот, видно, к хрипучему Жениному магнитофону подключили микрофон, и тот же Миша, прервав пение, официальным голосом кричит:

– Гражданка в джинсах! Не туда поехали. Фальшивите. Держитесь правой стороны. Все держитесь правой стороны!

Полная иллюзия милицейской машины с громкоговорителем.

Виктор, стоя на противоположном тротуаре, возле телефонной будки, точно посторонний заглядывает в знакомое окно, как в тепло подсвеченный аквариум. Вот Лида тряхнула прямыми белыми волосами – она разговаривает с Женей возле запотевшего от чая окна. Проплыла Даша. Только бы не ушла! Еще немного подожди, Даша! Сейчас будет веселей!

Виктор входит в телефонную будку, набирает номер и сквозь стекло внимательно следит за всем, что происходит у Масальского. Уши его ловят чуть слышное:

 
Три доли-доли раз!
Три доли-доли два!
 

Ага! Вот Женя Масальский отбегает от окна. За окном движение теней. Это потому, что в жужжание разговоров и крикливое пение врезается телефонный звонок. Женя хватает трубку:

– Что? Что? Не слышу! – прикрывает трубку ладонью. – Тише, тише вы, это из милиции. – И тому, кто на проводе: – Нет, товарищ Воробьев, довольно тихо. Соседи? Опять снизу? Нет, вина нет. В чайнике?

Все пораженно притихают. Несправедливость обескураживает. Женин голос начинает дрожать:

– Зачем же эти наговоры? Зайдите и посмотрите. Какие новые девушки? Кто их зазвал… Ах, это ты, Витька?! Ну, гад! Ну, приди только!

Все облегченно вздыхают. Потом смеются. А когда раздается звонок у двери, Миша кричит:

– Это Витька! Прячьтесь кто куда. Тихо!

Женя Масальский идет открывать. А Виктор там, за дверью, заговорщицки:

– Я принес корм для канарейки.

Женя подхватывает игру:

– Канарейка сдохла.

– Ваша тетя просила вам кланяться.

– Какая тетя?

– Из Крыжополя.

– Войдите! – Женя открывает дверь, Виктор пулей влетает в комнату и останавливается, пораженный: пусто.

Потом замечает: из-под пальто торчит чья-то нога в старой туфле, оконная занавеска вздрагивает от чьего-то смеха.

– Ага! Засада! – кричит Виктор, быстро задувает свечи, вскакивает на подоконник, будто хочет выпрыгнуть, его хватают за ноги…

Теперь Виктор в своей стихии! Он ли не умеет сделать так, чтоб было весело! Да нет, здесь не просто веселье: это одновременно и пародия на множество похожих фильмов, и демонстрация собственной ловкости, и свалка. Ребята тоже рады поразмяться: поустали от серьезных разговоров.

Женя зажигает свет: он боится за картины.

– Ну хватит, хватит. Сколько вам от роду лет?!

Конечно, он постарше, Женя. Поскучней. Но раз Он говорит, значит, все. Виктор поднимается с пола, расшаркиваясь и кланяясь, помогает отряхнуться Алику. Алик, мол, гость, ему и почет особый.

Даша, выбравшись из-под вороха пальто, поправляет красиво растрепавшиеся волосы и домовито начинает подбирать черепки от глиняных кружек, которые, разумеется, полетели с подоконника. Длинноносая Нина помогает ей.

– Где Витька, там всегда что-нибудь эдакое! – качает она головой. И смеется. – В тот раз таракана в спичечном коробке принес. Одна девочка попросила спички, он кинул ей, она открывает… Ох, писку было!

Пальто с дивана постепенно исчезают. Голоса слышны уже на лестнице, потом во дворе.

Виктор галантно подает Даше пальто. Предварительно он выворачивает один рукав. Даша долго не попадает, смущается. Потом все улаживается (то есть Виктор говорит: «Ах, вот он, оказывается, где, рукав!), и они выходят на весеннюю ночную улицу.

– Ну, как тебе? – спрашивает Виктор.

– Ты заметил насчет Лиды? (Они теперь запросто могут говорить друг другу «ты»).

– Это еще не факт, – отвечает Виктор. – Женька любит осваивать новое. Но ты не жалеешь, что пошла?

Она поворачивает к нему оживленное лицо, и Виктор снова понимает, как она удивительно хороша.

– Даша, а бывает так, что ты придешь куда-нибудь, а там девушка красивей тебя?..

– Ни-ког-да! Хочешь, я тебя столкну с тротуара?

– Попробуй!

– Пожалуйста.

Даша довольно решительно толкает Виктора, он не удерживается и спрыгивает на мостовую (вот тебе обманчивая девичья хрупкость!).

– Ну, теперь держись!

И они бегут по улице, сворачивают, петляют… Хорошо, что нет прохожих!

Даша неожиданно останавливается:

– Это мой дом. Спасибо за вечер и за проводы. – Даша коротко кивает и проскальзывает в дверь.

Виктор остолбенел: он-то думал – они заплутались среди незнакомых улиц… А Даша уже взбежала на второй этаж и помахала рукой из лестничного окна. И показала язык.

– Выходи, побродим по весне! – кричит Виктор.

– Я живу в строгой пуританской семье.

– А жизнь проходит.

– Спеши! – смеется она.

Это игра. Виктору нравится игра. Только он больше любит вести ее сам.

– До завтра?

– До потом.

Девушка скрывается. Второй этаж, дверь справа. Виктору немного не по себе. Его обошли. Ну ничего. Чья еще возьмет!

Он читает название улицы, номер дома. Глядит на ручные часы: половина двенадцатого. Мама, конечно, спит. Ася с профессором вернулись из театра. Ася, как всегда, поит его чаем. Они заводят свои традиции; по пятницам – поздние чаи. Ого! Не опоздать бы! Виктор останавливает такси, усаживается поудобней на заднее сиденье, спокойно ощупывает карманы, в которых полное ничего! Пустота.

– Добрый вечер! – приветливо говорит Виктор, входя все в ту же кухню. Он обаятельно улыбается Николаю Николаевичу. – Я очень боялся не застать вас. У меня к вам вопрос… по вашей специальности…

Широкоскулое профессорское лицо – лицо добряка – сразу утрачивает появившуюся было настороженность.

– Пожалуйста.

– Ох, да, совсем забыл. Там, внизу, такси, а у меня… – И он доверчиво выворачивает карманы.

– Конечно. Пожалуйста, – опять говорит профессор, будто и не знает других слов.

– Нет, нет. Это мы поручим Асе. Ладно, тетушка? Только чаевыми не балуй! – И профессору: – Она такая транжирка!

Ася, бледнея от злости и нежелания выдать острого чувства жалости к бросаемым на ветер деньгам, выходит расплачиваться.

Виктор тем временем красиво и душисто, со знанием дела заваривает чай. Он искренне запамятовал, чем занимается профессор, и потому смущенно говорит:

– Вы знаете, Николай Николаевич, я, пожалуй, сегодня не буду мучить вас разговорами. Вы ведь зайдете к нам еще?

– Конечно. То есть я надеюсь…

Виктор расставляет разного цвета чашки с одинаковым рисунком (гостевые!), выжидающе смотрит на дверь. Ася уже поостыла. Она рада, что здесь мир и уют.

– А у меня есть сюрприз, – сообщает она, – специально для вас, Николай Николаич, – и открывает духовку. Там пусто. – Ты не знаешь, Виктор…

Но Витя уже раскланивается с профессором:

– До свиданья. Простите. Мне завтра рано вставать…

А сам уголками глаз поглядывает на Асю. Она, конечно, все поняла. Но сейчас, при профессоре, бессильна. Только пятна по лицу.

***

– «А потом погода испортилась», как любил начинать большие книги старик Хем. Чего ты, мам?

Мать лежала на тахте. Лежала и сердилась. Этого Виктор, как известно, терпеть не мог.

– Мам, ты мной недовольна?

– Да.

– Не потрафил?

– Не потрафил.

– Неудачный первенец?

– Что-то в этом роде.

– А что, мам?

– То, что ты не сдаешь выпускные экзамены.

– Но ведь я же тебе говорил: я получу аттестат. У меня совершенно официальная справка. Я болен. Это не грипп и не ангина, а нервный спазм.

– Но у тебя не болит никакая голова. С чего ей болеть?

– А ты бы хотела, да? Чтобы у сына, да? У родного?

– Не будем разговаривать в этом тоне. Я надеялась, что ты поступишь в институт.

– А почему бы нет?

– Потому что… – Мама приподнялась, глаза ее сердито задвигались, рот стал маленьким. Она очень странно сердится, вся сердится: даже нос, даже руки. – Потому что, – задохнулась мама, – в институт тоже нужна справка о состоянии здоровья. Ясно? Если ты не можешь сдавать одни экзамены, значит, не можешь и другие.

– Мам, ты открываешь уже исследованные земли. – Виктор отошел от окна, сел на тахту, погладил мамину сердитую руку. – Мамочка, ну послушай. У меня будет нужная справка. Я уже договорился. Мне достанет приятель – Алик, очень толковый человек. Все будет хорошо. Если не засыплюсь, конечно.

– А где, собственно, ты собираешься засыпаться?

– В медицинском.

Мама вдруг отвернулась. И ясно было, что она плачет. Виктор понимал почему, хотя он, честно говоря, когда выбирал, не думал об отце. А теперь вдруг подумал и словно увидел его глазами матери – элегантного, сдержанного. У отца была особая улыбка, которая иногда вдруг появлялась как бы поверх серьезного и даже грустного лица – улыбка человека, умеющего, именно умеющего быть внимательным, ласковым, веселым. Выходя из своего кабинета – то есть из-за стола, отгороженного шкафом (у них тогда еще была одна комната в общей квартире), отец иногда точно сбрасывал путы своих каких-то мыслей и вдруг с этой самой улыбкой нагибался к маме, обнимал ее за плечи:

– Ну что, полетаем немного? – И это сразу отделяло их от мира, делало юными заговорщиками.

– Давай! – сразу расцветала она. – В гости? В театр? Куда скажешь. Твоя воля!

Мать убегала в ванную комнату переодеваться и выходила сияющая. Виктору казалось, что она едва сдерживается, чтобы не запрыгать, не завизжать от радости.

И он чувствовал себя глубоко одиноким.

Как-то отец привез Виктору из заграничной командировки отличные, очень модные по тем временам туфли. Отдал, смущаясь. Эти туфли были движением сердца – он никогда и ничего, кроме книг, не привозил. Даже маме. И тогда Виктор впервые подумал, что отец, может быть, любит его.

– Виктор! – окликнула мама (он даже вздрогнул). – Там телефон звонит. Ты что, не слышишь?

Виктор побежал в кухню.

– Але!

– А что, мамы дома нет? – спросил чей-то удивительно знакомый, но забытый мужской голос.

– Мама дома есть, – в тон отчеканил Виктор. Ему не понравилось, что его обошли приветствием.

Он потащил телефон на длинном шнуре к маме в комнату.

– Да. Добрый день, – сказала мама в трубку усталым голосом. А потом даже чуть раздраженно: – Я же просила!

Но тот, на проводе, не обиделся. Бубнил, бубнил, так что трубка гудела, заполненная его басом.

– Да что ты говоришь! – воскликнула вдруг мама и просияла, точно вышла из тени на солнышко. – А мы только что с Витькой говорили… Он? В медицинский, конечно. Ну… Не знаю, насколько это удобно. Подумаем!.. Потом он, говоря честно, не находка. Да, да, заходи, конечно. Да в любой день. Позвони только.

Мама положила трубку и кивнула Виктору на дверь: мотай, мол, отсюда, буду вставать.

Виктора распирало любопытство. Кто-то что-то такое сообщил прекрасное. Кто? И что? И при чем здесь его, Викторово, поступление в институт? Ой, как она долго! Виктор топтался у двери.

– Мам, кто звонил?

– Помнишь, был такой доктор Вихроватый.

– А… И что он?

– Подожди. Сейчас выйду.

Мама появляется и неожиданно легкой походкой проскальзывает мимо Виктора. В дверях ванной останавливается. Произносит торжественно:

– Издали папину работу.

Это событие. Человек положил жизнь на свое открытие (странно, но Виктор не знает сути. Надо бы узнать, особенно если он собирается в медицину… Хм, с чего он взял, что собирается?!).

Вода в ванной плещет вовсю. Мама любит купаться. Сегодня воскресенье, ее день. А что же этот Вихроватый? Он, значит, не первый раз разговаривает с мамой, если она не удивилась, услыхав его. Она даже успела попросить его о чем-то, чего он не выполнил: «Я же просила!..» Может, не звонить домой? А куда? На службу, вероятно. Но почему она потеплела потом и даже пригласила его? А, вот что: он продвигал папину работу. Ну конечно. Теперь неловко выталкивать его. Батюшки, а вдруг это и есть «он», о котором тогда Аська… «он»! Вихроватый. Толстый, с одышкой и красными щеками. Герой. «Он», а? Вихроватый. А может, Вихреватый? Нет, вернее, Вороватый – он любил их книжки зачитывать.

– Мам, ты скоро? Мама, он придет к нам?

– Кто?

– Этот… Угреватый.

– Его фамилия Вихроватый, – сухо говорит мама и раскрывает дверь.

Она уже выкупалась, на голове тюрбан из полотенца. Лицо покраснело. Да ведь и она, собственно, не молода. Но после папы… Тьфу! Надо бы хорошенько отбрить этого, как его… Бесноватого. Просто необходимо.

Мама идет в свою комнату. Она что-то напевает (хотя слуха у нее ни вот столечко), она открывает ящик стола, где сложены отцовы рукописи. Рада. Просто рада за отца. При чем здесь этот «он»? Виктору чуть неловко за свою агрессивность.

– Мам, я пойду в библиотеку.

Она оборачивается. Глаза огромные и такие, будто она только вернулась издалека. И вот увидела его, Виктора.

– Хорошо, сынок. Так ты занимаешься? Ты действительно хочешь…

– Да.

– Это, Витька… Это для меня… как подарок.

Она снова отворачивается, Виктор целует тюрбан на ее голове и медленно спускается по ступеням.

Он действительно идет в библиотеку.

***

Библиотека полным-полна. Безликая масса что-то читает и зубрит перед сессией. И только цветастое яркое пятно – праздник: Даша. Как она изогнула шею, склонила голову на узкую руку. Как тяжелы черные, всегда немного растрепанные волосы и как их много! Она здесь будто в темнице, ей нужен свет, солнце, трава, деревья!

– Даша, удерем за город?

Даша легко отрывается от английской книги (Институт иностранных языков), легко поднимается, узенькая, высокая, и, оставив книжки, идет следом за Виктором. Неужели так и не сдаст библиотечное добро? Какая прелесть! Забыла! Увидала Виктора и забыла.

У самого выхода – Лида и ее будущий коллега Алик (Виктор их как-то не заметил).

– Я убегаю, – шепчет Даша в самое Лидино ухо.

– Совсем?

– Ага. – И кивает на бывший свой столик. – Когда будешь уходить…

– Ладно. Сдам.

Они уже возле двери. Но тут их настигает Алик.

– Виктор, послушайте, Виктор! Мне дали на два дня работу одного очень талантливого человека (он называет фамилию). Ммм… вы… однофамильцы?

– Это мой отец, – строго говорит Виктор.

– Он ведь умер, да? Мне сказали.

– Да. Два года назад.

– Виктор, вы не раздумали в медицинский? – Алик заметно волнуется и выглядит это, как все у него, несуразно. – Слушайте, Виктор, справку я уже почти достал. Она непременно будет, это ерунда – справка. Не раздумали?

– Нет, а что?

– Там, в этой работе, есть одна мысль, – я вам покажу, – которую можно развить и продолжить. Вы можете сразу взяться за серьезную тему…

– Алик, – прерывает Виктор еще строже, – я никогда не позволю себе воспользоваться работой отца. Поймите, в этом есть что-то…

– Вы неправы! – почти стонет Алик. Он огорчен, его не так поняли. Он далек от пошлости. Продолжить дело, а не устроиться в жизни предлагает он. Это хорошо, что Виктор так принципиален, но…

– Вот и возьмитесь вы, – говорит Виктор.

– Я… Я ведь хочу стать терапевтом широкого профиля, а здесь нейрохирургия. Совсем другое.

– Но вы, насколько я понял, интересуетесь генетикой, а у отца есть…

Виктор покосился на Дашу, она застыла в уважительной позе: еще бы! Беседа двух молодых ученых…

– Видите ли, Виктор, это, конечно, не коридорный разговор… Но… Мне интересно все в медицине, все! И генетика, и хирургия, и психиатрия… Это, наверное, смешно?

– Нет, что вы!

– Но жизненная программа моя – лечащий врач. Я пока не имею права на другое… ну, что ли… морального права. – Он поморщился от собственного высокого стиля. – Нет, честно… Я не помню, говорил ли вам, я работаю на «неотложке», хотя еще не врач, только фельдшер… И я насмотрелся… В общем, я считаю, что первейшее дело медицины не столько спасать, сколько поддерживать гармонию человеческого организма. – Он опять заволновался, замахал руками. – Ведь что получается: приедешь по вызову – у человека сердечный приступ, – ну, впрыснешь там всякого добра, оживишь – и поминай как звали. А отчего был приступ? Переработал этот тип, не догадался больничный взять, а то и не дали! Или больной зуб у него кровь отравлял. А может, его словом зашибли, он и с катушек долой. Вы не знаете, что делает обидное слово!

– Так что же можете вы?

– На «неотложке» – ничего. А вот окончу институт, попрошусь в какую-нибудь сельскую больницу. Буду на своем участке знать все про всех. Я их налажу, как хорошие часы. С детства! А это – практика. И не знаю, для теории останется ли время! А вы могли бы прямо в науку… простите, может, я вторгаюсь… но мне так кажется… я уверен…

– Спасибо, Алик. – Виктор наклоняет голову, улыбается одной из своих самых простодушных и искренних улыбок. – Спасибо.

У Виктора есть дар посмотреть на себя со стороны. Эта сцена выглядит отлично: двое мужчин, двое людей, увлеченных одним и тем же делом, жмут друг другу руки. В рукопожатии есть нечто прямое, бескорыстное, как невысказанное обещание дружбы и поддержки. Даша зачарована этой картиной, этим кадром из фильма, роскошным мужественным спектаклем.

Виктор первый отнимает руку, резко поворачивается. Даша следует за ним, как по зову волшебной дудочки. Некоторое время он чувствует себя заклинателем змей (почти на протяжении всего коридора), возле уличной двери им овладевает беспокойство, что-то похожее на ощущение неловкости, будто эта дудочка издает фальшивую ноту.

– Над нашей квартирой… – говорит он Даше, выходя в солнечный день на сухой, уже по-летнему горячий асфальт. – Над нашей квартирой живет девочка, которая учится музыке. Удивительно бездарная. Она все время врет в аккомпанементе. Вот так играет:

 
Раз-два-три,
бряк-два-три,
раз-два-бряк! —
 

просто сил нет.

– Большая девочка? – спрашивает Даша.

– Лет шестнадцати, – отвечает Виктор, явно прибавляя, – очень хорошенькая, эдакая белокурая бестия. Но бездарна.

– А откуда ты ее знаешь?

– Поднялся на этаж. Не поленился. Постучал, она прервала игру, открыла. «У вас, говорю, свет горит? Да? А у нас нет. Простите».

Даша задумывается. О чем, интересно? Может, она проницательней, чем кажется? Может, она вроде Лиды? Тогда его работа груба.

Даша поднимает к Виктору серьезное лицо:

– У вас отдельная квартира?

Ух, гора с плеч!

– Да. Все уд., Дашенька, включая мусоропровод.

Даша краснеет. Потом смеется:

– Ох, Витька! – И вдруг ее осеняет: – Знаешь, давай не поедем за город? Махнем в кафе!

Виктор жалобно хлопает себя по карманам.

– У меня стипендия, – беспечно говорит Даша.

– Этого я не могу, прости.

– Ну, Витька, не стыдно? Мы же друзья. Потом отдашь.

– Ну, разве что.

Даша достает из сумочки десятку, и вот они уже в прохладном зале, за отдельным столиком. Два бокала, два прибора, две белейшие салфетки и посреди стола – цветок гвоздики. Один. На двоих. Для объединения и интима: «Наш общий цветок».

Даша тайком поглядывает в настенное зеркало, и ее лицо делается натянутым.

– Даш, не смотрись.

– Почему?

– Ты каменеешь от этих зеркал. Без них ты красивей.

– Разве это возможно?

Даша очень хорошо смеется, белозубо, ярко. Но ей не терпится побеседовать серьезно.

– Виктор, а почему ты не хочешь сделать… ну… как говорит Алик?

Виктор молчит. Ему тогда еще показалось, что на Дашу произвел впечатление разговор об отце. Ему это не очень приятно. Пусть бы ей нравился он сам.

– Поглядим, Даша, – говорит он. И опять слышит это

 
Раз-два-три,
бряк-два-три…
 

Хм! А Лида непременно заинтересовалась бы, почему он вспомнил тогда про музыкальную девочку. Хорошо, что он не влюбился в Лиду.

– Дашка, ты – чудо!

Она уже отпила из бокала немного рислинга, и теперь вдруг ей делается грустно.

– Я, Витька, может, и чудо, а твой Женя-художник любит Лиду. А не меня.

– Ну и что?

– Досадно! – И вдруг вся загорается сердитым огнем: – Я не терплю, понимаешь? Не терплю, когда нравится кто-то другой, а не я.

– Избалованная. Я тебя не возьму в жены.

– Возьмешь. Положить салату?

В смуглых Дашиных руках все оживает – и бокал, и простая ложка.

Виктор любуется ею. А ей, видно, необходимо нравиться еще больше и задеть немного. И она говорит:

– А Миша посвятил мне стихи.

– Прочти.

– Не помню. Я покажу тебе. Он подарил.

Виктора вдруг поражает догадка:

– Вы что, встречались без меня?

– Ну да! Лида с Женей зашли за мной, а потом мы позвонили Мише. Погуляли по улицам.

– Хорошие стихи?

– Прекрасные.

Настроение у Виктора круто и вдруг портится. То было отличное, а теперь – как ножом отрезало.

– У него книжка выходит, – добивает Даша. – На днях получает гонорар и зовет всех пропивать. И тебя.

– Благодарю, не ожидал.

Виктор расплачивается с официантом, дает ему изрядно на чай и медленно шествует за Дашей между столиками. В настенном зеркале отражается его высокий, довольно складный двойник… И у двойника молодое, слишком молодое и несколько обескураженное лицо. Надо что-то придумать, Витька. Ты же не идиот! Где голова? Не теряй головы, будь другом.

***

На столе в маминой комнате лежит тоненькая брошюрка в зеленоватой, будто выцветшей обложке. Это и есть папина работа.

Виктор просто не может заставить себя взяться за эту книжицу, так она разочаровала его своими размерами и блеклыми тонами. И на это положена жизнь! Мама получила какие-то деньги, кажется – небольшие. Виктор надеялся, что она даст ему на велосипед. Не дала. И ничего не купила. Что ж, можно понять. Хотя…

Теперь, когда устоялось лето, женщины (мама с Аськой) каждое воскресенье выезжают в ближний лес. Новый район. Две остановки на автобусе – и лес. Виктор, а иногда и Николай Николаич сопровождают их. Несут гамак, раскладное кресло, подстилку и еду в рюкзаке. Скучноватые гулянки. Но женщинам надо помогать. Вот был бы велосипед!

– Мам, если я поступлю в институт, ты мне… того… сувенирчик, а?

– Ну еще бы! Заказывай.

– Велосипед.

– Почему не автомобиль?

– Я думал – ты вправду.

– Ты потерял чувство юмора, сын.

– Потому что не тренируюсь.

– Ну и зря.

Виктор и сам знает, что потерял. Он заскучал как-то. Его стало раздражать многое из того, что прежде веселило.

Это, как он полагает, с того вечера, когда Даша бежала с ним по незнакомым улицам, а потом оказалось, что они незнакомы только ему, Виктору.

Не умножай числа растяп, наше время не для них.

Не шокируй сограждан: ничего не носи нараспашку, особенно душу…

У Виктора много всяких малых негативных заповедей.

Не возлюби ближнего своего больше, чем себя, ибо тогда он сядет тебе на шею.

Ни во что не уходи с головой – потонешь.

Последнее было критическим осмыслением опыта семьи: отец ушел в работу – и вот его нет (а эти два фактора связаны, тут уж сомнений никаких); мать ушла в обожание (обожествление!) отца – и вот ее тоже почти нет. Плетется, тяжело ступая по согретой, хвоистой земле. И видно, что не живет, не радуется.

А сегодня такое утро!

– Мам, совсем забыл сказать: я позвал ребят сюда, в лес. Здесь, говорят, есть озеро, мы сбегаем искупаемся, а потом – в кино.

Мама только поводит плечом. Это имеет несколько значений:

1) она-то надеялась, что сын позанимается;

2) может, она вовсе не хочет проводить выходной в обществе его друзей;

3) впрочем – безразлично. Как знаешь!

Они останавливаются всегда в одном и том же месте – на поляне.

Здесь Николай Николаич в свое время вколотил в сосну здоровенный гвоздь для гамакового уха. А в другое ухо продевается веревка и перекидывается через толстый сук дуба. На оставшемся конце веревки можно раскачиваться, будто это гигантские шаги. Что Виктор и делает, демонстрируя отяжелевшему профессору свою ловкость, смелость, а заодно и молодость.

Этот почти безгласный Ниф-Ниф вовсе, кажется, и не собирается жениться на Аське, что бесит Виктора. Причем бесит не столько из-за комнаты (чулан поднадоел), сколько вообще. Из чувства справедливости. Молодая тетушка хороша собой и так прекрасно фарширует кабачки.

– Николай Николаич, – говорит он, – вы любите фаршированные кабачки?

– А? – точно просыпается этот великий ученый. А ведь шел, как человек, и даже волок на спине отвратительное, тяжелое раскладное кресло.

– Ну, Николай Николаич, это когда берут зеленый такой кабачок, срезают кожу…

– Да, да, очень люблю. А почему, собственно, вас это… заинтересовало?

– Так. Хотел знать ваш вкус.

– Я не всегда понимаю вас, Виктор.

Он последнее время стал сдержанным и даже несколько величественным. Правда, он сейчас много работает. Может, потому?

Только они разложились, женщины переобулись и собрались побродить по лесу, а Ниф-Ниф завалился в гамак, как в кустах завозилось, зашумело, засмеялось прекрасным Дашиным смехом. Пришли. Тихое ура! Чтоб никто (даже сам!) этого «ура» не слышал. «Не возлюби ближнего своего»…

Даша гладко зачесала волосы (цыганка? таитянка?). А за ней, как пришитый, Миша Романов. Тихий и зависимый: никакого твердого стояния на ногах. В свежей голубой рубашке. Хм! Благостный. А он, пожалуй, был бы ничего, если б следил за собой. Нет, не то чтобы одевался (Виктор вовсе не ханжа), а просто немного думал бы, как он выглядит со стороны. Походка, посадка головы. И потом, не так выкладывался при чтении. А то – лицо потное, на лбу жилы, шея вытянута… Нет, не может он понравиться Даше.

Возле Лиды, как всегда теперь, Алик и Женя Масальский. Тоже почему-то видно, что они имеют отношение к ней, а не к Даше. Бедная Даша!

Они все выбежали с криком из-за кустов, но, наскочив на удивленный взгляд немолодой женщины, смешались.

– Это моя мама, – ласково говорит Виктор. – А это мои друзья. – И, подсмеиваясь над собой: – Здесь все мое. Мой лес, моя поляна, моя тетя, да, да, такая красивая, по имени Ася. И… – он не решается, – наш общий друг Николай Николаевич, уже профессор.

(А профессор задремал в гамаке. О господи, старость не радость!)

Виктор говорит и пристрастно наблюдает, как знакомятся. Алик сует руку маме, успевает сказать со всей своей нелепой искренностью:

– Очень рад. Я читал работу вашего мужа. Это гениально. Поверьте мне.

И вот уж у мамы никакого колючего взгляда, а веселый, открытый, заинтересованный:

– Вы – врач?

– Будущий. Сдал документы в медицинский. Вместе с Виктором.

Маме, разумеется, сразу понравился этот Алик. И Лида, представленная им:

– Лида скоро будет врачом. И вот увидите, отличным!

Лида без улыбки наклоняет голову:

– Я тоже читала. Алик приносил. Я не так, как он, разбираюсь, но то, что я поняла, мне кажется очень важным. А еще какие-нибудь работы есть?

Мама хочет ответить (да, есть, осталось много набросков, вероятно, надо собрать их. Виктор знает – это теперь ее конек), но тут подлетает Даша, сияет, тянет узкую смуглую руку:

– А я – Даша.

И не нравится маме. Так, во всяком случае, кажется Виктору.

– Ну что, к озеру? – говорит он.

– К озеру, к озеру!

Миша Романов так и не успел представиться. Да он и не хотел. Это точно. Что ему Виктор и тем более его родня?.. Он здесь ради Даши. Только.

– Пойдемте с нами, – зовет Алик маму. – И вы, Ася. Пошли (Ник-Ника не зовут, поскольку он спит).

И вдруг мама и Ася соглашаются. Мама хочет знать, где это озеро, а то живут рядом и… А что до Аськи – небось от обиды. Уснул. В ее обществе.

Кресло подставляют к гамаку со спящим (он – как рыбка в сети. Отличный улов!). Рюкзак с едой и подстилкой взваливает на спину Женя (он и тут знает, как поступить), и вот они идут все вместе. Мама говорит с Лидой, смеется. Алик топчется рядом. Женя приглашает обеих сестер (а ведь они похожи – мама и Аська. Вот открытие!) поглядеть его картины. Какое-то сегодня хорошее утро. Может, поэтому такое единение? И только бедный Ниф-Ниф там, в своих сетях, в своих тенетах… Проснется – никого. Уйдет. Уйдет рыбка!

– Сейчас догоню! – говорит Виктор, ощущая особый, радостный прилив сил. Он возвращается на поляну (улов на месте), свободным концом веревки шнурует и сближает края гамака (только сонное мычание в ответ) и, скрепив это все двойным узлом, со спокойным сердцем (теперь не уйдешь!) нагоняет остальных.

– Аська, дело в шляпе!

Она занята разговором с Женей и на Виктора не обращает внимания.

Что такое купание в жаркий день, знает всякий. Это прекрасное и прохладное дело, это – радость. Даже если берега засижены людьми. Виктор плавает отлично, сложен – дай бог! Очень хороша Даша, и опять же – нарядна в своем многоцветном купальнике. Весь пляж глядит на нее. Ее зазывают играть в волейбол, какая-то смуглая компания подгоняет ради нее лодку к берегу. Но Даша только смеется победно. Зачем они ей, когда у нее здесь друзья. И еще – Виктор. Он это чувствует. И даже немного смущен этим. Он глядит на Лиду. И Лида не хуже – как странно! – гибкая, ладная. Они с Виктором плывут рядом (Даша отстала), перебираются на другую сторону озера. Там – песок, редкие сосны и почти нет людей.

– Витька, ты хороший человек? – неожиданно спрашивает Лида, закапывая ноги в песок. (Они отдыхают, обсыхают на солнышке перед новым заплывом.)

– Есть сомнения?

– Нет… не знаю. Не пойму. Ты забавный, красивый…

– Благодарю.

– Думаю, что очень способный, а вот основа, стержень… Есть они?

– Лида, дай осознать. Я не задумывался так серьезно о себе любимом.

– Ну, осознай.

– Тотчас же?

Лида молча пожимает плечами – мне, мол, безразлично, перебьюсь. Или еще одно значение: если для тебя это тяжелая задача, прости великодушно.

Ни с Аликом, ни с Женей, ни с Мишей она так не обращается. Виктору хочется равенства:

– Я, Лидочка, не совсем понимаю, что ты вкладываешь в слово «стержень».

– Ну, если попроще, то я прикидываю так: чем станет человек в тяжелую для него и для меня минуту. В опасную. Куда рванется – ко мне или от меня?

– Навязший в зубах вопрос: «Можно ли с ним пойти в разведку»?

– Хм, знаешь, Витька, любую истину можно заключить в банальные слова, вроде бы убить ее. Но зачем? Послушай, вот о чем я говорю: существуют ли для нас с тобой уважаемые истины и какие именно?!

– А для Даши?!

– С Дашей я дружу со школы, понятно? Это почти родство.

– Ты будто оправдываешься.

– Ну, допустим. Да. Меня там не все устраивает.

– И я тебя «там» не устраиваю?

– Я об этом не думала.

– А я полагал, что весь наш этакий… ну… полуголый разговор затеян ради спасения Даши. А что до истин – то я люблю маму.