Текст книги "Ч. Ю."

Автор книги: Галина Демыкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Как он, наверное, выбирал позу, чтобы без позы и все же, чтоб выглядеть получше… Пятый – грустный и умный поэт, шестой, седьмой.

Пониже расположились круги и стрелы обложек. Здесь прежней симметрии не было: книги были расположены и наступательно – прямо, и уклончиво – боком, и свернуты в трубочку наподобие телескопа, и посажены, как бабочки с раскрытыми крылышками.

Еще ниже размещались тексты. Разные. Вот открытая страничка с одним стихотворением, вот – с другим, а вот – с двумя последними строчками, перенесенными на новую страницу:

 
Пчел пучеглазых и плачущих почек.
А ночью…
 

Даше понравились эти пучеглазые пчелы.

Книги легли на стол, на кушетку, и все равно их оставалось много. Куда еще?

– Знаю! – крикнул Виктор.

Он принес из кухни самую большую кастрюлю, и книги были заложены туда, будто куски капусты. Получились отличные книжные щи.

– Духовная пища, – сказал Виктор.

– Давай тарелки! – крикнула Даша.

Виктор принес и тарелки. Книги, подобно блинам (если раскрыты) или жаркому (если обложкой вверх), роскошно легли, ожидая соуса или сметаны.

– Пиршество духа! – радовался Виктор. – Хорошо бы твой Миша притащил побольше друзей – я написал ему в записочке. Тех, кто не нашел книг в магазинах. Будем раздавать задаром.

– А Женя? Лида?

– Все, все придут. Я обзвонил с утра.

Велосипед – пустяк, игрушка. Он ушел на это дело почти весь, осталось, может быть, крыло от заднего колеса. И оно радостно махало, ожидая того, что будет. Оно любило повеселиться, это крыло, невзирая на то, что осталось в одиночестве. Велосипед – отличная вещь, дорогая игрушка. Но игрушка всегда меньше, чем игра.

***

Миша Романов позвонил у дверей. Когда Виктор и Даша открыли, сказал смущенно (он теперь, по определению Виктора, «велик, но скромен»):

– У меня здесь… – и без перехода к тем, кто стоял за спиной: – Входите, милостивые государи. Мы званы.

Государей было четверо, и один из них совершенно взрослого вида.

Виктор и Даша у дверей склонились в хорошо отрепетированном поклоне. Ах, как они веселились во время приготовлений! Романов, приняв игру, гордо прошествовал по коридору, «милостивые государи» протопали следом. Но тут опять позвонили – это явилась Лида.

– Лида! А где Алик?

– Пошел в институт узнавать. Он придет.

Снова звонок – Женя с двумя девицами.

Пока все не собрались, Виктор не приглашал в свою комнату, сидели в маминой. Зато теперь – пожалуйста. Дверь отворилась.

На вошедших смотрели со стены, почти с потолка, два десятка грустных близнецов. Били в глаза стрелы с обложек, раскрытые страницы звали поглядеть

 
Пчел пучеглазых и плачущих почек…
 

– Люблю хорошего родительного падежа, – сказал Миша.

Он не смеялся. Скорей бодрился, что ли. «Государи» были ошеломлены изобилием печатной продукции.

– Выразительная у тебя все-таки личность, – сказал кто-то из них Мише, глядя на фотографии.

– Романов, неужели все это написал ты?

Миша Романов стоял посреди комнаты, недоуменно смотрел в окно, будто что-то обдумывал. Может, искал позицию? Он не отвечал, и голоса начали звучать все глуше.

Женя Масальский – ведь он всегда знает, как быть! – подчеркнуто-серьезно взял с тарелки книгу, разложенную блином, расправил и начал читать. Читал внимательно, долго. Девицы тоже взяли по книге. И Лида. Начался, так сказать, литературный обед. Стало тихо. Незнакомые молодые люди вынули книги из кастрюли (прямо руками!). Вот и они углубились. Было что-то невесело. Может, из-за стихов – они ведь не были веселыми. Миша все стоял посреди комнаты. Ни резких движений, ни этого заносчивого взгляда. Он был растерян, вот чудо!

И тут снова позвонили у дверей. Открыла Лида. В комнату вбежал Алик. Он не увидел книг. Он не увидел Жени, Миши, новых людей. Он ринулся к Виктору:

– Поздравляю, старик! – и пожал обеими руками его руку. – Очень рад за тебя.

– С чем?

– С поступлением. Ты – в списке принятых.

Алик был бледный, совсем нескладный. Волосы слиплись и стояли дыбом. На лбу и верхней губе блестел пот.

– Ну, Алик, Алька! – затеребила его Лида. – А ты? Что у тебя?

– Меня нет! – сказал Алик. И вдруг голос его завибрировал, а толстые губы вылепили улыбку. – Я пошел, ребята, я ведь на минутку.

И вылетел из комнаты.

– Странно, – сказала куда-то в сторону Лида, – он набрал столько же очков, сколько Виктор. Да еще с рабочим стажем, производственник. Непонятно.

– Что ты хочешь сказать? – обиделась за Виктора Даша.

– Мне просто это кажется странным. А тебе, Виктор?

Она глядела в упор.

Виктор смутился. Пожал плечами:

– Я бы на их месте выбрал не меня.

– Я бы тоже. – Лида вроде бы усмехнулась, может, даже хотела смягчить резкость, но, видно, очень расстроилась за Алика и не смогла.

– Я пойду, – сказала она очень тихо. – Ты как, Женя? – И шагнула к двери.

Женя все так же сосредоточенно отложил книгу и подошел к Романову:

– Ну что, старик?

– Да, да, – ответил тот, как в тумане. – Я догоню. Идите.

Ни с кем не прощаясь, Женя, а за ним и девицы покинули комнату.

Все шло не так, как хотелось. Неужели все они лишены Ч. Ю.? Но ведь раньше оно было! А Даша? Как она смеялась, когда развешивали и раскладывали книги, искали отрывки из стихов, чтобы Виктор, спрятавшись за штору, произнес оттуда стиховые монологи Романова, чуть утрируя авторскую манеру чтения. У него это здорово получалось!

Пусть бы уж скорее уходил этот Романов. Чего он все молчит. Не нравится – выругался бы, он ли не умеет отбрить!

Но Миша все стоял посреди комнаты, глядел на книги – кажется, даже считал их! – и молчал тяжело и напряженно, будто пробивался к какой-то мысли. Потом двинулся к выходу. Друзья – следом.

– Книги берите! – попросил Виктор. – Это для всех. – Ему казалось, что он кричит, а голос его едва шелестел в этой густой тишине.

– Да, пожалуй, – резко повернулся Миша, и его сухие узкие пальцы (такие же, как у его матери) неожиданно скомкали страницу. Потом он начал совать книги в свой потрепанный портфель. Книги мялись, не лезли, и он поставил портфель на пол.

– Берите, ребята! – умолял Виктор. – В магазинах ведь нет!

Ребята тоже взяли.

И вдруг Миша нашел ту мысль, его будто осенило:

– Вот и все мои читатели, – проговорил он. – Вот и все, для кого я… – и вдруг икнул. – Прошу про… – начал он и снова икнул.

– Ты что, старик? – подошел к нему его взрослый приятель. – Давай постучу по спине.

– Иик! – ответил Миша. Взрослый постучал. – Ик, ик…

– Девушка, воды, – попросил один из ребят.

Даша принесла. Миша стал пить, подавился, закашлялся. Даша поплескала ему на голову. Все было вроде бы смешно, если кому рассказать. Но никто не смеялся.

Миша, как во сне, проплыл мимо Виктора и Даши, толкнулся в кухонную дверь, потом попал в ванную.

– Сюда, сюда, – указала Даша.

И он вышел. И все они. Очень быстро. Так что даже пробка в дверях. Это было похоже на бегство.

Только Даша стояла, прислонясь к коридорной стене.

– Ладно, Дарья, пошли пить чай, – сказал Виктор все тем же бледным голосом.

В маминой коробке осталось несколько конфет. Их съели молча. До того, как вскипел чай.

Зазвонил телефон.

– Мама дома?

– Нет, Василий Иванович, – отозвался Виктор. – Мамы нет.

– Что-нибудь случилось? – почему-то забеспокоился тот.

– Нет, нет. У нас, во всяком случае, ничего.

– Ну, передай привет.

– Спасибо.

– Я еще позвоню.

– Хорошо.

Виктор представил себе серьезное и, в общем, доброе лицо этого старого человека, почему-то услышавшего его смятение. Лицо человека, которого обманули.

– Такова жизнь, – сказал он Даше.

– Что? – будто проснулась она. Даша думала о чем-то своем, важном.

– Жизнь, говорю, полна превратностей. Может, за меня похлопотали там, в институте. Кто знает?

– Ну и что? – живо отозвалась Даша. – Не теряй Ч. Ю., Витька.

Она быстро встала, подошла, потерлась носом о его плечо, – ну точно так, как он мечтал когда-то. Но теперь это не принесло радости: повод не тот.

– Вить, сегодня наши собираются у Жени. Пойдешь?

– Что ты! – отшатнулся Виктор.

– Хотя да… – не стала спорить Даша. – А я сбегаю, ладно?

Голос ее звучал просительно, но глаза и, главное, поза выдавали решимость. И Виктор в том прозрении, которое порой приходит с горем, ясней ясного ощутил: помри он сейчас на этой проклятой кухне, она все равно пойдет. Выбор сделан.

– Ступай. – Виктор пожал ее тонкие пальцы. – И не верь гаданьям по руке.

– Ты чего? – заглянула ему в глаза Даша и прощально провела ладонью по его лицу. – Я позвоню тебе оттуда… Я и Женя… И ребята…

Едва ли она верила в то, о чем говорила. Просто этот красивый паренек вызывал в ней сочувствие. Может, даже нежность. Но не приносить же в жертву ему такую отличную компанию. Не сидеть же с ним весь вечер (да один ли еще вечер!) в этой тишине и пустоте.

– Будь, Виктор!

– Будь!

***

Виктор взял телефон в мамину комнату (не хотелось заходить в свою), повалился на тахту. Темнело. Мелко и неровно постукивал о железо подоконника дождь. Вот и дождик пошел. Может, вернется? Да что за ерунда! Из-за дождя-то? И этот стук оттенял тишину. Как, оказывается, она живет и дышит! Как звенит в ушах и заглядывает в глаза! Он прежде не знал тишины: как только мелькал в углу серый подол ее платья, он бежал куда-нибудь (было куда!), и его ждали, ему радовались, без него не могли обойтись.

Обошлись.

Свечи в стеклянных банках из-под майонеза (а он тут ни при чем); сквозь дым – широкая улыбка Жени Масальского (улыбка не ему, не Виктору); смех Даши, и вся она – яркая, праздничная (не ему!); картины, которые он так любит и не увидит больше. Стихи, споры, и вся обстановка дружбы и взаимного приятия…

Теперь никому на всей земле нет до него дела.

Даже мама… «Взрослый человек. Считаю свои заботы о тебе…» Поступление в институт было ее последней заботой. Ничего себе! Но ведь он, Виктор, пошел на это. Согласился.

Алик? «Поздравляю, старик. Рад за тебя». Вспомнить больно! Больно, потому что он правда был рад. Не завидовал. Нелепый Алик со своей теорией естественного отбора на альтруизм. «…То племя, которое не хотело защищать детенышей, не только своих, а всех, всего рода, неизбежно вымирало и, значит, не могло передавать свои эгоистические гены потомству».

Виктор тогда еще заспорил:

– Значит, клыки и когти – все это обречено?

– Я говорю о групповом отборе, Витька, – взмолился Алик, – о том случае, когда не особи выгодно, а всему роду.

И тут же, помнится, вмешался Романов, резко прокричал, резко махнул рукой:

– А в организованном обществе? Если бы человечество только сидело и боялось, да разве могли появиться Пушкин, декабристы и… не заставляй меня говорить очевидные вещи. Что им всем было выгодно, что ли, их бунтарство?

Романов. С его дьявольским самолюбием. И оказаться в унижении ни с того ни с сего. Да еще при Даше! Такого не прощают.

Даша? Любовь? Какая такая любовь! Разве она бывает, если можно вот так: «Я позвоню. Мы позвоним…» Ведь вместе придумывали. И за институт не осуждает: «Не теряй Ч. Ю». А вдруг она позвонит? Да он бы… он бы…

В комнате совсем темно. Вечер. Может, ночь? Разве так поздно зовут в гости? Виктор все равно не пойдет. Но если бы вдруг… Да нет, он не ждет. Что об этом…

Звонит телефон. Виктор хватает трубку.

– Але! Это ты, мама? – Голос его заметно падает. – Да, ма, все хорошо. Угу. Пока.

Нет, если Даша такая – пусть не звонит. Даша, Даша, Даша… Самая красивая, праздник, чудо! Пусть не звонит, ему и не надо! Пусть бы Женя, Лида. Обругали бы его. Да, да, он не стал бы оправдываться. Или кто-нибудь взрослый, даже чужой. Подошел бы: «Напутал ты, брат. Сделай теперь так вот и этак, трудно будет, но ты сделай. А потом ложись спать-почивать, утро вечера мудренее».

Неужели никто никогда не подойдет к нему с добротой, не положит теплую руку на голову…

И в отчаянии, в тоске, в смятении, сродни которому угрызения совести, Виктор уткнулся лицом в ладони:

– Отец! Папка! Папа!

Зазвонил телефон. Виктор не спешил взять трубку. Он знал, кто это.

– Але. Мамы нет.

Там помолчали, будто хотели спросить. Или слушали его прерывистое дыхание.

И вдруг Виктор спохватился. Им овладело знакомое чувство, похожее на вдохновение.

– Василий Иваныч! – Он задохнулся, боясь упустить. – Василь Иваныч! Я все знаю. Спасибо вам.

– О, что за разговор…

– Я знаю, как вам было трудно.

– Перестань!

– Я очень, очень благодарен.

– Ты не выпил, часом? Где мама?

– Мамы нет. Я тоже один, Василь Иваныч. Я вам хочу сказать… Я сперва смеялся. Нет, не то. Я хочу сказать: к вам в институт не приняли моего товарища, а он… он настоящий врач…

– Мне твоя мама говорила об этом парне. Я и сам его заметил. Но это не в моих силах.

– Василь Иваныч, я знаю, как мама хотела, чтоб я учился. Ей трудно было просить, Василь Иваныч, но если его вместо меня?

– Что?

– Если я заберу документы?

– Как знаешь, – быстро и сухо проговорили на том конце провода (какой-то даже голос другой!). – Твой друг не принят. А ты как знаешь. Не маленький. Должна у тебя быть хоть капля здравого смысла.

– Раньше мне говорили про чувство юмора, – начал было Виктор, но его перебили:

– Учти, другой такой возможности не представится.

– Это был мой единственный шанс, да?

– Пожалуй, да. Подумай.

– Я подумаю.

Там опустили трубку на рычаг.

Ему предлагали подумать. Это было категорично выраженное, но вполне конкретное предложение.