Текст книги "Деревня Цапельки, дом один"
Автор книги: Галина Демыкина
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Глава X. Горячее солнышко
А солнышко горячее. Алёне жарко в платке, да в платье с рукавами, да в ботинках. А лицу, хоть ничего и нет на нём, ещё жарче.
И грабли потяжелей стали, и спину заломило.
Но вот по лесу задребезжало, застучало.
– Обедать!.. – закричал кто-то.
Другие, может, не знают – кто, только Алёна сразу распознала: Женин это голос. Он обед привёз. На телеге, значит, ехал, один правил лошадью.
Все сразу пошли к той поляне, где шалаши. А там на телеге бидон стоит. А Женька гордый такой. Всё возле лошади ходит, гладит, хлеб ей даёт. К Алёне не подошёл. И она не подошла. Села с бабушкой в тени, за шалашом. Потом легла на траву, глаза прикрыла, а чуть-чуть всё же глядит. Там небо почти белое – раскалилось. Травинки у горячих щёк тоже в небо подымаются. Птица пролетела высоко… Но как-то незаметно крутанулось колесо, небо внизу оказалось, в нём птица плывёт, а рядом песочек – разбегись да прыгай, как в речку! Разбежалась Алёна, вот сейчас забултыхается, нырнёт в прохладу. А Женя Соломатин (и откуда взялся?) говорит:
«Нельзя здесь купаться… Здесь омуты…»
И отпрянула Алёна. И проснулась.
Уж не так ей жарко – отлежалась в тени. Рядом бабушка. Тоже, видно, заснула. А на земле стоит пшённая каша в мисочке. Пожалели женщины будить их, поесть оставили, а сами дальше пошли.
Села Алёна. Распрямила спину – ничего!
Прислушалась. Тихо как! Только и слышно: пчела пролетит – жужжанёт; птица одна другой с ветки что-то крикнет. В деревне сроду такой тишины нет. А запах, травяной дух! Не сено ещё и уж не трава. Мёдом не мёдом, земляникой не земляникой пахнет. И Алёна подумала: «Хорошо он там живёт, в лесу, Младший».
Подумала и обрадовалась чему-то. И вспомнила, как бабушка ему сказала:
«Я тебе ещё с Алёнкой поесть пришлю».
Этому и обрадовалась.
Глава XI. Отец
Алёна с бабушкой приехали домой, в Цапельки, на телеге, потому что бабушка очень устала. Вот приехали они, а дверь в избу открыта. Вошли – никого нет. А как глянули на стол, так и застыли: на столе скатерть постелена, щи дымятся – по тарелкам разлиты, хлеб нарезан… А тарелок – три… И нет никого.
– Скатерть-самобранка, да? – спросила Алёна. Она знала, что так не бывает, но думала – у бабушки, может, и бывает!
Бабушка села к столу, на лавку:
– Ну, выходи, кто там за печкой прячется?
– И ничего я не прячусь, – услыхала Алёна.
И из-за печки вышел… отец.
– Папка!
Он был в чистом костюме, рубашка белая, руки отмытые.
– Ну, стары да малы, давайте Борьку обмоем.
– А где он? – стала оглядываться Алёна. – В чём мыть-то будем?
Отец и бабушка засмеялись, а отец сказал:
– Вот щами и обмоем. Садитесь, работники, к столу.
Он был рад, папка. Он был красивый. А про Борьку непонятно говорил – пошутил, наверно.
– Как Нюра-то? – спросила бабушка.
Алёна насторожилась. Ведь Нюрой её маму зовут.
– Ничего, – ответил отец. – Больно парень горластый, спать ни вот столечко не даёт.
– Пап! – попросила Алёна. – Мне бы хоть глазком на него глянуть!
– Увидишь скоро, – ответил отец.
Он достал из-под стола белую бутылку, разлил из неё по стаканчикам. Себе налил и бабушке.
– Ну, за Борьку маленького! – сказал он. – Чтоб рос большим.
Алёна потянулась к отцу:
– Папка, у нас очень бабушка хорошая.
– А фотографии-то свои молодые она тебе не показывала? – спросил он. – Ведь первая красавица была.
– Ой, сынок… – отмахнулась бабушка. – Чего теперь вспоминать.
– Баушк, а ты давно была молодая?
Бабушка засмеялась, не ответила.
– А песни как пела! – покачал головой отец.
– Она и теперь поёт, – проворчала Алёна. – Корове своей.
Отец погладил Алёнкину голову:
– Чего насупилась?.. Э, да ты, я вижу, носом клюёшь. Ложитесь-ка вы спать, работнички! И мне пора домой.
Когда отец ушёл, Алёна поглядела случайно на лавку, а на ней – свёрток в серой бумаге.
– Ой, баушк, что это?
– Гостинец тебе, наверно.
– А тебе?
– Дак ведь я старая.
Алёна покраснела.
– Но ведь ты была молодая. Нет, баушк, чур, на двоих! – и развернула.
А там было голубое, мягкое, как льняное поле, когда лён цветёт. И пахло тоже льном. Платочек! Голубой платочек в белую крапину. А рядом ещё что-то белое, тоже в крапину. В синюю.
– Это, баушк, тебе.
И у бабушки тоже стал платочек. У Алёны – голубой, а у бабушки – белый. Надели они свои платочки и стали друг против друга. И засмеялись. Бабушка покачала головой:
– Правда, что стары да малы!
И тут вошла девочка – Таня. Сразу углядела:
– Ой, Алёна, какой платок-то!
А потом вспомнила, зачем пришла.
– Здравствуйте, Евдокия Тихоновна! – сказала она бабушке. – У нас соль кончилась. Насыпьте полстаканчика. А мы купим – отдадим.
– Насыпь, Алёна, – велела бабушка.
Алёне почему-то не понравилось, как сказала Таня, что они купят и отдадут. Будто бабушке соли жалко!
Алёна насыпала побольше полстакана, подала.
– Алён, – попросила Таня, – а ты дашь платочек поносить?
– Это папка подарил, – ответила Алёна.
– Не дашь?
Алёна промолчала. И Таня пошла со своей солью. Потом обернулась к бабушке:
– Спасибо, Евдокия Тихоновна.
И закрыла дверь.
– Баушк, – спросила Алёна, – она красивая?
– Красивая девочка. Они и все в роду красивые, – ответила бабушка.
Алёна вздохнула и пристроилась к бабушке мыть посуду.
Вдруг бабушка согнулась, прижала руку к спине.
– Ой, внученька! – и засеменила от шестка к кровати.
Алёна подбежала, укрыла бабушку одеялом:
– Ты полежи. Я посуду домою.
– Бог с ней, с посудой. Посиди возле, расскажи что-нибудь.
Алёна села на кровать, подумала, подумала, но ничего не вспомнила.
Бабушка закрыла глаза, вроде бы задремала. И тогда Алёна тихо-тихо стала говорить:
– Жила-была Белая Цапля. У неё был сад на болоте. А в саду – домик. И в домике она берегла белое перо. И вот пришла туда одна девочка. И как взяла она в руки это перо, так и выросли у неё крылья…
– Что-что? – переспросила бабушка. – Очень уж тихо ты сказываешь.
– Это я так, – смутилась Алёнка. – Сказку позабыла. Вспомню, потом скажу.
Глава XII. Яблоки
А утром Женя Соломатин сам прибежал. Алёна глянула в окошко, а он на крылечке сидит.
Заторопилась, плеснула на лицо водой из рукомойника, повязала платок вокруг шеи, есть и вовсе не стала. И – скорей на улицу.
Женя поднялся со ступеньки, на Алёну глядит во все глаза.
– Ну и платок!..
– Хорош?
– А то…
Потом снова сел, вздохнул.
– Ну, всё… откосились. Мне вот столечко покосить не дали.
– Чего делать будем? – спросила Алёна.
– Я… Я попрощаться…
– Что, Жень, уже обратно?
– Пора… В полдень тронемся.
И вдруг из-за дома выплыла девочка – Таня. Опять в своих сандаликах и красных носочках. Праздник у неё, что ли?
– Вы чего здесь сидите?
Алёна была не рада. Она сказала:
– Ничего.
А Женя был рад. Он сказал:
– Прощаться пришёл…
– Знаешь что? – сказала Таня Алёнке. – Давай пойдём Женю провожать. И свернём в дедов сад, нам почти что мимо идти. Ох там и яблок! Женька натрясёт.
Женя удивился:
– Какой сад?..
– А тот самый, – шёпотом ответила Алёна. – Помнишь? Цаплин.
– Это что ещё за цаплин? – засмеялась Таня. – Пошли, пошли, пока не жарко.
– Не пойду я, – сказала Алёна. – Того сада трогать нельзя.
– Что так? А я всегда-превсегдашеньки там яблоки рву.
– У вас же, Таня, свои есть.
– Чужие вкуснее!
– Вот из-за этого всё и случилось, – горячо заговорила Алёнка. – Старший брат на чужое, на дармовое позарился, из-за него и Белая Цапля не расколдовалась.
– Чего она болтает? – пожала плечами Таня. – Нелепица какая-то.
Алёна совсем обиделась:
– И очень даже лепица. Очень лепица. Вон Женька знает…
Таня поглядела на Женьку.
– Сказка это… – ответил он. Ему, видно тоже захотелось яблок.
– У тебя, Алён, всё нельзя, – сердито проговорила Таня. – Всё тебе жалко.
– Врёшь ты! – крикнула Алёна. – Это же не мой сад!
– Всё равно. Жадная ты. Вот хоть Женю спроси. Правда, Жень?
– Правда… – вдруг выдавил из себя Женька.
Алёна прямо рот раскрыла.
– Чего это я тебе пожалела?
Женька молчал.
– Ну, чего? Чего пожалела? Говори, бессовестный!
– Не мне… – медленно затянул Женя. – Не мне. Тане вот… Платок не дала.
– Ух! – взорвалась Алёнка. – Ух, напела уже тебе в уши? Ну и идите воруйте яблоки! Идите!
– И пойдём! – ответила Таня.
Она взяла Женю за руку, потянула. И он пошёл. Голову опустил и пошёл.
Алёна стояла у крыльца и глазам своим не верила: пошёл! Сроду бы не подумала, что он пойдёт!
Она и не заметила, как слёзы закапали на ушки голубого платка.
Глава XIII. Дома разбирают
Теперь отец стал часто приезжать в Цапельки. Наверно, он всё-таки соскучился по Алёне. И ещё потому, что начали перевозить в Марьино сперва урожай, какой собрали, а потом и дома. Выйдет Алёна утром – а в ряду то одного дома нет, то другого, прямо как у Женьки с зубами. У него зубы стали одни выпадать, а другие на их месте расти. Он сам показывал и даже потрогать давал. Но дома – это совсем другое дело. Они из земли не проклюнутся. Алёна знала – ей отец сказал – здесь теперь будет большой сад. А деревни не будет.
Девочка Таня тоже собиралась переезжать к ним в Марьино.
Как-то утром открыла дверь в их избу:
– Здравствуйте, Евдокия Тихоновна! Здравствуй, Алёна, – и втащила большой узел, поставила возле двери. – Бабушка велела к вам вещи сносить. Можно?
– Как же, как же, – закивала бабушка. – Ваш дом сегодня разбирать будут? Помоги, Алёна.
Алёна вышла следом за Таней, впервые ступила на их крыльцо.
В горнице всё было переворочено. Одеяла, подушки, перины лежали на кровати, перевязанные верёвкой, фотографии со стен сняты, и на их месте на обоях яркие квадратики. Возле двери были сложены мелкие узелки, коробы.
– Помогать пришла? – спросила Танина бабушка. Она была прямая, высокая, черноглазая, и брови тоже чёрные, широкие.
– Вы теперь у нас жить будете? – тихо спросила Алёна.
– Как бог даст, – строго ответила старуха. – Бери вот узелок-то.
До обеда Алёна с Таней молча таскали вещи. Всю избу чужими вещами заставили.
А в обед приехал Алёнин отец и мужики из Марьина, начали Танин дом разбирать. Сперва отец вошёл в избу, отогнул гвоздики на оконных рамах и вынул стёкла.
– Держи, Татьяна. Вон туда, к кусточку, поставь. Подмоги ей, дочка.
Пока они стёкла носили, глядь – уже рамы повынули. И стал сразу дом на дом не похож. Нельзя в нём теперь жить: слепой стоит.
А мужики уже с крыши железо сбивают, вниз подают.
Деревянный настил, что под железом был, тоже сняли. И совсем дом обеднел. Сруб один.
Вот и брёвна скатывать начали – аккуратно скатывали, чтобы не разбить, – две жердины как горочку положили от верха до земли. Вот тут Алёна и заметила, что на брёвнах по венцу зелёной краской написано. Снизу – она сразу узнала – будто птица с клювом, как она на одной ноге стоит. Один, значит. Первое бревно. Повыше – будто сидит птица на земле. Цифра два это. Потом – летит птица. Цифра три. А уж дальше Алёне и не прочитать. Не знает она, как другие цифры пишутся.
Бабушка наварила щей полон горшок, всех, кто с отцом приехал, и Таню с её бабушкой на обед позвала.
Все уж за столом сидят, а Таня всё ходит возле своих вещей, что по горнице разбросаны. Будто чего потеряла. Алёна ей – ни слова. И Таня так же. Потом нашла чемоданчик, сверху положила, тоже к столу села. Пообедали – стали брёвна на машину грузить.
– И я в Марьино поеду, – сердито сказала Танина бабушка. – А то ещё свалите невесть где.
Села в кабину к Алёниному отцу и уехала.
А девочка Таня осталась в горнице у Алёниной бабушки.
– Ты не горюй, – сказала ей бабушка. – В Марьине клуб есть, туда и кино, говорят, привозят.
– А я и не горюю, – ответила Таня. Она взяла тот чемоданчик, что нашла среди вещей, и сказала, глядя в бабушкин потолок: – Я там в школу ходить буду. И вообще…
И открыла чемодан. А в нём рядком, на подушечке, лежали куклы: и Дашутка, и Эльвира, и Борька-голыш. Те хоть в платьицах, а он ничем не закрыт. Захолодал небось – как-никак осень. И глаза у него не сердитые.
– Зачем мне теперь куклы? – сказала Таня. И поглядела в окошко.
Алёна промолчала.
– Я их кому-нибудь отдам.
Алёна опять промолчала.
– И Эльвиру отдам. И Дашку-замарашку. И Борьку этого.
Алёна стала убирать со стола. Она не хотела говорить с Таней. И кукол её не хотела.
А как приехал отец железо и рамы с Таниного дома увозить, попросила:
– Пап, а пап, возьми домой хоть на денёк. Мне Борьку посмотреть хочется.
И отец вдруг сказал:
– Поедем.
Машина стояла возле дома, и Алёнка побежала поскорей и села в кабину, пока отец не передумал. Бабушка принесла ей в кошёлке огурцов и яблок:
– На, мамку-то угостишь.
Отец сел за руль, включил мотор. Поехали!
Глава XIV. Куклёнок
Мимо, мимо, мимо Цапелек! А в них и домов-то уже почти нет. Только плетни, а за плетнями кусты да яблони… Прощай, Цапельки! Нет больше Цапелек.
Сегодня, скоро, скоро, Алёна увидит маму.
…Мимо колодца с журавлём…
Алёна увидит маму и ещё Борьку. Братишку. Он ну точно куклёнок маленький! Волосы кудрявые, глазки синие! Ой, скорей бы!..
…Мимо леса, и луга, и речки, и бочажка…
Она так давно не видела маму. А Борьку Алёна сразу подхватит, и они пойдут гулять по деревне, и все будут завидовать. Скорее бы! Ой, скорее!..
Вот и Марьино. Большая деревня тянется вдоль реки. Куда речка – туда и она.
За рекой птицеферма. Её хорошо видно с дороги. Ходит там по земле, как среди жёлтого облака – только это не облако, а цыплята, – женщина в белом халате. Кто это? Вдруг мама?! Алёнка уже схватила отца за руку, чтоб машину остановил. А потом разглядела: не мама это, а тётя Надя.
Деревня большая, а вся знакомая: и дорога, и берег, и дома.
Гараж. А там машины, машины, машины. Утром оттуда и тракторы выползают – пылят да грохочут, и председателева легковушка вылетает, и папин грузовик… А на подножку грузовика мальчишки прыгают, Женька Соломатин… А отец им:
«Брысь, мелюзга!»
Вот и к дому подкатили. Скамейка возле окон, куры гуляют рябенькие. Цыплята уже подросли, сделались вроде бабушкиных: голенастые, бегучие… А так всё как было. Будто и не изменилось ничего. Но Алёна-то знает!
– Ой, пап, открой дверку-то! Открой скорей!
На крыльцо вышла мама.
– Мама! Мамочка! – И Алёна повисла у мамы на шее.
– Милая ты моя, – приговаривала мама, – доченька… Загостилась. И меня, поди, забыла.
– Ой что ты, мам!.. Мама, у нас бабушка очень хорошая. Мам, а где Борька?
– Пойдём, дочка, покажу.
Они вошли в комнату, а там в углу, под окном, качалка деревянная. Её отец ещё при Алёне мастерил. От спинки качалки до спинки белая марля натянута – это от мух и комаров. Приподняла мама марлю, а там… А там свёрточек крошечный, в белую простынку запелёнатый, одно личико видно. Розовое, носик махонький, рот как дырочка, а глаза закрытые. И дышит, дышит. А из-под чепчика волосики треугольничком.
Алёне захотелось его потрогать, погладить – живого, настоящего.
– Борька! Мы с тобой Цаплины. Ты знаешь?
Алёна осторожно коснулась ладошкой его лба в том месте, где волосы из-под чепчика вылезли треугольником – тёплые, мягкие.
А Борька весь покраснел, будто рассердился, сморщился, по лицу рябь прошла и тихонько – ну шёпотом прямо! – запищал, как замяукал. Ишь недотрога!
Она к нему всей душой… Она к нему как сестра… А он?!
Но мама была чему-то рада. Осторожно приподняла своего Борьку, положила на согнутую руку:
– Не плачь, сынок, не плачь, маленький…
А на Алёну и не глянула.
Алёна побрела к выходу, стукнулась о скамейку в сенях, потёрла ушибленную ногу и заплакала.
– Ты чего, дочка? – Отец поднял её лицо, заглянул в мокрые глаза: – Чего ты?
– Стукнулась.
– Ну, беда-то! Давай подую.
Он подул на Алёнину ногу, потом спросил:
– Ну, как тебе Борька?
– Пап… – сказала Алёна и отвела глаза. – Пап, что ж мы теперь делать-то будем?
– Как так?
– Борьке-то я не глянулась. Совсем не глянулась.
Отец рассмеялся, подхватил Алёну, вынес на крыльцо. Раскачал на руках, будто хотел бросить, а потом придержал, будто поймал.
– Вот так мы его! Выкинем.
– Нет, пап, уж пускай. Он не виноват.
– Ну, в лес к волкам заведём.
Алёна вспомнила Таню.
– Не хочу, чтобы Борьку к волкам.
Отец опять засмеялся, сел на крыльцо, посадил Алёнку к себе на колени.
– Вот что, дочка. Не тревожься зря. Подрастёт наш Борька, пойдёшь с ним по деревне – твои подружки обзавидуются.
– Правда, папк? И он меня за сестру признает?
– Ну что же, я врать буду? Вырастет – ещё заступаться за тебя станет. Вот увидишь.
Алёна вытерла глаза, обняла отца за голову, потом вырвалась и побежала в избу. Борька уже снова спал под марлевой занавеской. Мама возилась у печи.
Алёна подошла к качалке, приподняла марлю, строго посмотрела на малыша:
– Хорошо. Ладно. Расти. Скорей!
Глава XV. Дома
Вот раньше мама работала на птицеферме, и ей было некогда. А теперь мама дома, и ей всё равно некогда! Алёна ей:
– Мам, ты сказки сказывать умеешь?
А мама:
– Умею, дочка. Принеси-ка чистую пелёночку, вон на плетне сушится.
И возится с Борькой. Укладывает его спать. Алёна снова:
– Мам, а ты тоже Цаплина?
– А как же. Поди, доченька, картошки подкопай. Знаешь, где лопатка-то?
А сама хватает Борькины пелёнки – и к речке, полоскать.
Алёна ей всё про бабушку хотела рассказать. Какая у них бабушка. И ещё про Младшего.
А маме некогда.
– Подожди, – говорит, – вот бабушка приедет к нам в Марьино, опять вместе гулять станете.
Алёна так и ахнула:
– А я? Разве я не поеду в Цапельки?
– Куда ж ехать-то? Цапелек почитай что и нет. Все дома уже к нам свезли… Возьми-ка вот кастрюлечку Борькину песочком почисть.
Алёна села возле дома, трёт, оттирает копоть с кастрюльки, а сама на дорогу поглядывает, ждёт отца. Как же так? Неужели она больше Цапелек не увидит? Она и с дедушкой Младшим не попрощалась.
Как же так?
Под вечер приехал отец. Вошёл в избу:
– Где Алёна?
– Здесь я, пап!
– На́ твои вещи, а вот это гостинец от бабушки.
– А бабушка?
– Не едет она к нам, дочка. «Поживу, говорит, пока что здесь, а после видно будет».
– Как же одна-то? – удивилась мама. – Страшно небось. Все переехали.
– А велела брёвна к дедову дому свезти. Пристройку сделают – вот и не страшно. Там ещё паренька им дают – садовода. В саду жить станут.
Алёна развернула белую тряпицу, в которую был закручен гостинец.
Пирог. Яблоко. Одно-единственное, большущее, наливное. И в отдельном кулёчке всего понемногу – вишенья, смородины, сливы, крыжовника…
Она знала, почему бабушка послала ей всё это.
Но Алёна, хоть и переехала в Марьино, будто уже больше не уходила из того волшебного сада. Там солнце и тень, и яблоки в траве, а голову подымешь – на ветках вишни обсыпные, как фонарики…
И вдруг отец достал из нагрудного кармана что-то плоское – книжечка не книжечка, – аккуратно завёрнутое в газету.
– А это береги… – сказал он. – Всего одна такая фотография у бабушки.
Алёна отошла к окошку, осторожно развернула газету. И вдруг сердце у неё застучало часто-часто… Возле озера с деревьями и цветами на стуле сидела девушка в длинном белом платье. Волосы её были распущены, руки в широких белых рукавах чуть откинуты назад, будто крылья. А лицо с широко расставленными тёмными глазами как у царевны в сказке.
– Кто это? – шёпотом спросила Алёна. Но её не услышали. И она не стала переспрашивать, потому что сказка от переспроса портится. Да она и сама знала кто.
Алёна спрятала карточку под подушку. Подумала и яблоко спрятала тоже. Потом тихонько вышла на улицу. Дошла до ближнего конца деревни, свернула к полю.
– Далеко ль, Алёна?.. – услыхала она Женькин голос.
Женька тащил траву для поросёнка и, поравнявшись с Алёной, поставил корзину.
– Ты не сердись, Алён… Мы тогда яблок не рвали. Нам дед полную кошёлку насыпал.
Алёна не ответила. Чего с ним говорить-то! Будто в яблоках дело. Она так и увидела Танины сандалики да красные носочки рядом с Женькиными босыми ногами. Значит, кто за руку потянет, за тем и пойдёт?
– Чего молчишь?.. – спросил Женя.
– Я не молчу, – пробурчала Алёна.
Она вдохнула предвечерний воздух, глянула вверх, на розовое от солнца и облаков небо.
– Ну, Жень, я пошла.
И вдруг увидала: над полем, над жёлтой его стернёй, гордо вытянув белую шею и раскинув широкие белые крылья, летела птица. Она на лету подтянула длинные красные лапы, набирая высоту, и вот уже скрылась там – за полем, за лесом, за болотами… Она летела в сторону Цапелек, к тем болотам, к тому саду, в сыры боры…
Раскрасавица белая птица
Сыры боры, сыры боры облетала,
Мой домочек во борочке увидала…
А в воздухе закружилось перо.
Женька и Алёна бросились ловить. Но перо будто выбрало – пало прямо в Алёнины руки.
Это было прекрасное белое перо – длинное, гладкое. Нижний прозрачный конец его был ещё тёплый.
– Чур, на двоих! – закричал Женька.
– Нет, Жень, я ведь жадная.
Женя опустил голову.
– Ничего ты не жадная… Приходи к нашему дому в лапту играть.
– Может, приду, – ответила Алёна. И пошла домой, бережно унося перо.
Она вошла тихонько в избу, положила перо под подушку – туда, где лежали яблоко и фотография. И вдруг заплакала.
– Чего ты, дочка? – спросил отец. Он подошёл, погладил её по волосам. – Обидел, что ли, кто?
– Нет. Жалко мне.
– Чего жалко?
А Алёна и сама-то не знает. Только знает, что жалко.
– Бабушка без меня скучает.
– А ты ей письмо напиши. Я поеду – передам.
