Текст книги "Как тесен мир"

Автор книги: Галина Демыкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Глава XI
АДА

Ада быстро прошла от калитки к дому. Ей хотелось скорее увидеть отца, войти в добрый круг его понимания и поддержки. Она любила решать сама и действовать тоже. Но порой остро чувствовала отсутствие отца, будто часть ее вдруг отделилась, переселилась физически в другого человека и отошла. И тогда ее настигала беспомощность. И сейчас она так обрадовалась, когда увидела его одного на террасе! Большой, грузный – трудно поверить, что так легок на ходьбу, – он сидел на ступеньке, ссутулившись, положив голову на руки. И сразу обернулся. Ждал. Вопрос, не сказанный словами, – только в повороте головы, в глазах. Затаенная в лице готовность к радости и огорчению, не скрытая, как у ребенка.

– Папка, ему плохо. Папка!..

Ада, пока не видела мальчика, думала обо всем этом отстраненно, издалека. Ей важнее было, что скажет Влад, как выглядит Саша, какую позицию занять ей самой.

А теперь сознание беды не отпускало мысль, не давало ей метнуться ни в какую сторону. Только о Сашке иногда помнилось: как же тогда ему?

Отец слушал Аду внимательно, не перебивая, – и про мальчика, и про врача Алешу, который «пошел к Марусеньке».

– Тебе придется поговорить, папка, – решила Ада. – Я не сумею…

– Нечего говорить. Надо что-то делать, – сказал отец. – И хватит этой конспирации. Надо найти лучшего в поселке врача. Ты знаешь его? Нет. А Виктор знает. Вот я и поговорю с ним. – И шагнул в комнату. – Виктор, можно тебя?

Ада осталась на ступеньке террасы. Она готова была бежать куда угодно по первому слову Жучко-старшего. Кого он назовет, к тому и отправится. И вот голос его зазвучал через открытое окно. Резкий, скрипучий голос маленького человека:

– Ну что ж, врача так врача. Но не через нас. Понятно? Нас это не касается. И не впутывай Свету. Она ни при чем. Пассажир не отвечает за шофера. И хватит об этом. Все! Хватит!

Слышно было, как он протопал в другую комнату и оттуда крикнул:

– Пусть Ираклий Петрович этим занимается. Да, да… Его сын… его щенок… его, простите, пащенок… – и задохнулся, закашлялся.

Мимо забора в сторону станции проплыла чья-то черная голова. Ада приподнялась на цыпочки, думала – Саша. Нет, это был просто очень похожий на него, но совершенно взрослый человек. Может быть, даже папа Ира, у которого сегодня, как говорил Саша, ответственный доклад.

***

Оставалась одна бабушка Саша. Она пока еще беспечно распевала в своей чистенькой застекленной терраске:

 
Расскажите вы ей,
Цветы
Мои!
 

«Придется рассказать», – подумала Ада. Она сидела на крылечке Сашиного сарая – зашла, как и обещала.

«Знаешь, что с ней будет? Прямо рука не поднимается», – будто ответил ей Саша.

Он только что проводил папу Иру на доклад – помог найти свежие носки и почти не мятую, снежной белизны рубашку. Брюки, пиджак и ботинки папа Ира чаще всего находил сам. Эти шумные сборы чуть отвлекли, а теперь Саша снова погружался с головой – ни вдохнуть, ни выдохнуть – в тягостный мир необратимости.

– Ну ладно, пойдем, – сказал он.

Бабушка Саша встретила их на пороге. Темные глаза ее прямо-таки сверкали радостью встречи с внуком и его приятельницей и еще – радостью теплого дня, хорошего аппетита и каких-то забавных воспоминаний, связанных с арией Зибеля: «Расскажите вы ей…» И с Фаустом вообще, и с этим красно-черным Мефистофелем, и вечной молодостью…

– Входите, Адочка. Я столько слышала о вас.

Аде понятно, что слышать было не от кого, но желание сделать приятное – оно хорошо само по себе, даже без подливы из правдоподобия.

– Спасибо. Мы к вам по делу, Александра Семеновна.

– Пожалуйста, пожалуйста. Садитесь. Чайку?

– Нет, спасибо.

– А ты, Сашка, что-нибудь ел? Вы знаете, это буквально дитя улицы. Почти не входит в дом.

– Александра Семеновна…

– Да, да. Я вас слушаю. Только скажите Саше, чтобы он не горбился. Вы красивая девушка, он вас послушает.

– Бабушка!

– Молчу, молчу! Ну, так что за дело?

Ада дивилась, как эта женщина инстинктивно отталкивает от себя неприятное. Не знает еще, в чем оно, но внутреннее обоняние подсказывает: осторожно. Здесь опасность. Капкан, может быть. Здесь протоптала дорожку беда.

Прав Саша – рука не поднимается. На чутко идущего по грани радости и несчастья зверя и у охотника порой не поднимется рука.

– Видите ли, – сказала Ада, – заболел один очень дорогой нам… дорогой мне мальчик. У него сотрясение мозга. Вы ведь знаете всех здесь. Вот я и подумала… Может, вы поможете.

Бабушка Саша проницательно поглядела в Адины глаза и не стала расспрашивать. Нет, нет, зачем же? Она поможет и так.

– Вам нужен Столяров, – сказала она авторитетно, на глазах превращаясь из певицы в медицинского работника. – Он нужен вам.

– Бабушка! – шепнул Саша. – Но ведь он не подпустит нас даже к калитке. – И пояснил Аде: – Это Нинкин дед. Он нас всех, ребят, прямо ненавидит.

– И вы тоже боитесь, Адочка?

– …Н-нет, но я не знаю его. Вряд ли он поможет незнакомой. А рисковать тут нельзя.

– Хорошо! – торжественно произнесла бабушка Саша. – Я сама пойду с вами. Но вообще-то он добрейший человек – как говорится, мухи не укусит!

Саша и Ада поглядели друг на друга и впервые за эти дни улыбнулись.

Сначала шли быстро, потом, приблизясь к даче Столяровых, замедлили шаг.

– Хорошо бы узнать, дома ли Вера Ефимовна, – сказала бабушка Саша. – Она, бедняжка, такая нервная стала, ее ишальгия прямо скрутила. А Василь Василич ведь ухаживал за мной! – и улыбнулась молодо и победно.

Но узнать о Вере Ефимовне оказалось невозможным, и они под неумолкающий лай белой овчарки, привязанной к яблоневому дереву, гуськом проследовали по песчаной расчищенной дорожке к даче, задыхаясь от запаха флоксов, Табаков и еще каких-то неизвестных, но резко пахнущих цветов.

Увидев Сашу, высокий старик в грязной майке и старых тренировочных штанах с пузырями на коленках, Столяров-дед, нахмурился, а Столярова-бабка Вера Ефимовна, правда сильно погнутая болезнью, выдала ласковую улыбку. Когда была замечена бабушка Саша, старики поменялись выражением лиц. Ада не вызвала никакой реакции.

Возле террасы на столбах стояли два керамических горшка, из которых во все стороны лезли настурции. Опять настурции! Никуда не вырвешься от них, от этого грубо беленного больничного дома, растрескавшегося сада без тени и человека в сапогах и кепке, держащего черные руки у лица… Самого мальчика Сашина мысль обтекала, как речка скалу. И, чтобы помочь ей, что ли, обтекать, Саша шагнул на террасу, где уже велся тот самый, очень важный, может, даже решающий разговор.

– А что за мальчик? – спросил Столяров.

– Это вот Адочкин родственник, – ответила бабушка Саша и оглянулась растерянно на Аду. – Это братик Адочки Жучко.

– Странно, – ответил старик, поглаживая остаток светлых волос на голове. – Сегодня видел Виктора Сергеича, и он мне – ни слова.

– И тем не менее, – сказала Ада, разводя руками.

– Ну что ж, – ответил Столяров-дед, подумав. – Я зайду к вам. Сейчас переоденусь…

– Да чего там переодеваться, – вмешалась Вера Ефимовна, – тут идти-то два шага.

– Дело в том… – сказала Ада. – Дело в том, что мальчик в больнице.

– А, ну так чего же тогда? – пропел Столяров-дед и стал величественным. – Даже и неловко путаться! И зачем? Почему мы всегда не верим рядовым врачам?

– Он очень молод, – оробев, сказала Ада. «Не поможет. Не хочет – и не поможет, – стучало у нее в висках. – И нечего тревожить это самодовольство, облаченное в грязную майку и обсаженное цветочками».

Она поднялась, шагнула к выходу.

– Простите, пожалуйста, за беспокойство.

– Ну что вы, Адочка, – остановила ее бабушка Саша. – Василь Василич просто говорит, что нельзя не верить врачам… Он все сделает. Правда ведь, Василь Василич? – И опять к Аде: – Ведь мы, врачи старой школы, – мы клятву давали… Что вы!

Столяров-дед вдруг хмыкнул, провел тыльной стороной большого пальца по несуществующим усам:

– Ну и хитра эта Сашенька, ну и Лиса Патрикеевна!

Он молодо, без кряхтения, поднялся, пошел в комнату и зажужжал там бритвой. Бабушка Саша победно оглядела всех, кто присутствовал при ее моментальной победе.

Глава XII
САША

Старик Столяров, взяв под руки Аду и бабушку Сашу, торжественно шагал по поселку, облаченный в легкий серый костюм: врач старой школы исполняет свой долг.

Саша плелся сзади, опять коченея от памяти бело-оранжевого запаха карболки и этой затемненной палаты…

По дороге его догнала Нина – полная, краснощекая, красногубая.

– Что, деда к мальчику ведете? Ну и верно. Только как же ты… как же вы… Нам придется все сказать?..

– Неважно, – ответил Саша. – Главное, чтоб помогли.

– Ленечка говорит… – начала Нина и осеклась.

– Ну, что Ленечка?

– Он говорит – тебя судить будут. Ведь тебе скоро шестнадцать. Но вообще-то, если дед поможет и все обойдется…

Саша даже остановился. Такое ему и в голову не приходило.

– Дура! – закричал он. – Дура! Дрянь! Ты что думаешь, из-за этого, да? Думаешь, я из-за этого?!

– Чего ты орешь? Ничего я не думаю. Сашка, честное слово! Я просто о тебе волнуюсь.

Ну конечно. Она же не видела мальчика, не слыхала этого: «Плохо, ой, плохо! Помрет он!» А его, Сашу, знает с первых шагов своих по земле. И потом, сам же он согласился, что надо молчать. А теперь он скажет. Пусть судят. Пойдет в милицию и сам скажет.

– Ладно, Нин. Ты иди домой.

– Нет, я с вами. Мне бабушка велела.

– Чего так?

– У деда вчера был сердечный приступ. Не сильный, правда, но все же. – И разжала кулак. – Я с валидолом.

Врач старой школы шел, галантно склоняясь то к одной, то к другой даме, и ни слова о хвори. Нет, ты ничего еще, дед. Более или менее подходящий.

Они были уже у выхода. Дед Столяров и Ада с бабушкой Сашей задержались у калитки, давая кому-то пройти.

И вдруг воздух стал желтым и густым, как во сне – не продохнуть. И то же ощущение: зажат. Не вырваться.

В калитку аккуратно, стараясь не задеть встречных, входили двое: коренастая женщина в платке и мужчина в сапогах, старых брюках и синей рубахе; на темных поперечных складках его лица поблескивал пот. Они вошли и огляделись.

– Где здесь домоуправление… или контора, что ли? – спросила визгливым голосом женщина и провела рукой по лбу, будто хотела заслониться от солнца.

Бабушка по всему активному складу своей натуры должна была спросить: «А что вам надо?» Но тот же нюх, инстинкт сохранения спокойствия, видно, удержал ее. Она показала рукой на клуб:

– Вон, видите большой дом? Это клуб. Там же и контора.

Двое поравнялись с Ниной и Сашей, подозрительно глянули одинаковыми светлыми прищуренными глазами.

– Я узнаю, не бойсь, – сказала женщина. – Я сразу узнаю.

И прошли мимо.

– Кто это? – шепотом спросила Нина.

– Откуда я знаю? – сердито ответил Саша и ускорил шаг. Они нагнали деда Столярова и зашагали все вместе по широкой проселочной дороге.

Когда Саша оглянулся, ему показалось – а может, и правда – там, за забором поселка, стояла коренастая женщина и, приставив руку к глазам, смотрела ему вслед.

***

В темном коридоре с побелкой на бревнах и пакле, высокий, весь в белом врач казался привидением. Он и правда был молод, но не так чтобы очень красив – большой нос, узкие глаза, узкие губы.

– Мы относительно мальчика… – начала бабушка Саша.

– Петрова Кости, – подсказала Ада.

– А, Костя. Да. Намучились мы с ним. Да еще отец вот недавно забегал – и с кулаками: «Уморишь, говорит, убью. Задушу».

Врач не смеялся и не сердился, точно это его мало касалось.

– А можно посмотреть мальчика? – солидно сказал Столяров-дед. – Я врач.

– Профессор, – добавила бабушка Саша. – Профессор Столяров.

– Я учился по вашей книге, – кивнул доктор. – Конечно, пожалуйста. – Он опять сказал, как бы отстраняясь от себя, без суетливости и без обиды. И добавил: – Кстати посоветуемся, стоит ли делать прокол. У него отек мозга все же значительный. – И крикнул в темноту: – Нюра, дай-ка халат!

А когда вышла красивая сестричка с халатом и дед Столяров облачился в него, став сразу строгим и снисходительным, доктор повел его к дверям 2-й палаты, сказав остальным:

– А вас попрошу подождать.

– Давайте выйдем на улицу, – предложила бабушка Саша.

И они сели на белую скамеечку, как тогда. И опять Саше было холодно и мутно от страха.

День опадал, солнца не было видно за больничным домом, но и при этом освещении дом был холоден, беззащитен и беспощаден.

Да. – Да.

Нет. – Нет.

Если человек попадает в больницу, он чаще всего становится между этими понятиями плюс еще один довод в пользу «да» – вот этот врач или другой какой-нибудь, со своим знанием, умением и желанием помочь. А теперь еще Столяров-дед. Скорее бы он вышел.

Саша сидел на краю скамейки и от волнения на планке ее расставлял пальцы, как на грифе гитары:

 
Прежде, когда тебе
Жилось беззаботно,
Все улыбалось так же мне вокруг…
 

Это была ария все того же Зибеля из «Фауста» Гуно. Саша разучил ее для бабушки Саши, и она сохранившимся еще поставленным контральто пела, часто сбиваясь:

 
В горе теперь протекает твое время,
Плачь, Маргарита, плачь, дорогая,
Вместе с тобою плачет верный друг.
 

Это было далекое оперное, гитарное, беззаботное время. А теперь даже бабушка Саша сидит строгая: медицинский работник старой школы. И о чем-то уже, вероятно, догадывается. Да она давно догадывается. И вот не бросает его. И Ада не бросает.

Хорошо, что есть Ада. Она как стерженек вбила в эту историю. Отбросила мелкое и не главное.

Но что же так долго? Что они там делают?

Нинка глядит добрыми телячьими глазами, от них ни тепло ни холодно. А что же Светка? Саша совсем забыл о ней. Да неважно.

Почему они не выходят?

Папа Ира, наверное, делает свой доклад. В другое время Саша волновался бы. Надо ему сказать. И маме Саше тоже.

Вот они!

Два человека одного роста, молодой и старый, стоят на крыльце. Ада, припадая на правую ногу, подбегает первая. Бабушка Саша за ней. Саша только весь вытянулся вперед – ноги не держат его.

Лица у врачей серьезные. Они что-то договаривают. Потом профессор Столяров делает шаг вперед и кладет руку на плечо Аде:

– Ну, ничего, девушка милая. Я думал, хуже. Ничего.

– Выживет он? – спрашивает, как выдыхает, Ада.

– Да. Нет сомнения. Только нужна неподвижность. Вам неплохо бы подежурить. Как будет полегче, мальчик начнет двигаться, вскакивать… Еще он испугался. Маленький нервный шок. Это пройдет.

Дед Столяров дает советы об уходе, о том, когда начать поднимать мальчика. Саша не слышит больше. Он сидит, ухватившись холодными пальцами за скамейку, а по щекам бегут горячие реки, и горло сдавило.

– Что это с молодым человеком? – спрашивает врач. – Что с тобой?

Саша хочет ответить, но вместо слов из сдавленного горла выбивается хрип.

– Нюра, воды, пожалуйста, – говорит врач и подносит к Сашиным губам теплый граненый стакан.

Саша начинает пить и проливает воду, а когда молодой доктор обнимает его: «Ну пей, пей, все будет хорошо, не волнуйся!», из горла точно вырывается пробка, и он уже плачет в голос, давясь перехваченным дыханием, и сквозь спазмы и всхлипы говорит врачу, склонившемуся над ним:

– Это я, я сбил… Я сбил мальчика!

***

– Фамилия?

– Чибисов.

– Имя и отчество?

– Александр Ираклиевич.

– Год рождения… Место жительства…

Человек в бледно-зеленой милицейской рубашке записывает. Лицо у него серо, глаза прозрачны, руки жилисты. Очень обыкновенный человек. Следователь.

В маленькой комнате накурено, по стеклу закрытого окна ползает муха. А за окном гудит электричка – милиция возле самой станции, – спешат к поезду люди, какой-то парень промчал на велосипеде. Все движется, шумит. А Сашина жизнь остановлена стоп-рычажком.

– Припомните, в котором часу это было.

– Я не знаю точно.

– Ну примерно?

– Часа в три. В пятнадцать часов.

– Вы ехали один?

– Нас было несколько человек.

– Кто?

– Они уехали вперед, они не видели.

– А с вами на велосипеде?..

– Одна девушка.

– Фамилия, имя.

– …

– Ну, так я жду.

– Я один виноват. Я забыл про тормоз.

– Про какой тормоз?

– Я взял чужой велосипед…

– Украл?

– Нет, мне дал приятель.

– Кто?

– …

– Вы напрасно скрываете… – следователь переворачивает страничку, смотрит имя и фамилию, – Чибисов… Александр. Все это нам очень просто установить. Продолжайте.

Саша рассказывает. Теперь, когда Косте легче, память уже не обходит его так настойчиво, хотя говорить все равно трудно: то забывается слово, то, когда вспомнится, никак не станет на место:

– Не сказал никому… потому что… некому.

– Как это – некому?

– Папа был занят… Ада…

– Кто это – Ада?

– Одна девушка.

– С которой вы ехали?

– Нет, другая.

– Она не ездила с вашей компанией?

– Нет.

– Но у вас столько друзей… взрослых я имею в виду. И семья профессора Столярова, и…

Он, видно, уже наводил справки. Не приди Саша сам, его бы, может быть, взяли. Взяли, как беглого преступника, скрутили бы руки…

– Подпишите протокол. Вот здесь. Прочтите сначала…

Когда Саша вышел, папа Ира, весь вытянувшись вперед, сидел на скамейке в коридоре. Саша и забыл, что они пришли вместе. Папа Ира сразу встал, растерянно подошел к сыну:

– Ну что?

– Ничего. Допросили.

Саше, как всегда в самое неподходящее время, хотелось спать. Прямо глаза закрывались.

– Подожди тут, – сказал папа Ира и постучал в дверь к следователю.

А Саша плюхнулся на темную скамейку в темном из-за давно не мытого окна коридоре, и сразу перед глазами поплыли стены, двери, пахнущие кожей, выцветшие зеленые рубахи…

– Уморил тебя наш-то? – сказал кто-то над самым ухом.

Саша открыл глаза. Это был Миша, милиционер, который дежурил по ночам у них в поселке.

– Ну что, подводят под статью?

– Не знаю, Миша. Пускай. Мне теперь – ничего. Когда искали, было страшней.

– Ну, ясное дело. А я тут отца видел… ну, мальчика-то, Кости этого. Молчит. То кричал, ругался, а теперь молчит. «Как, говорю, сынишка-то?» А он: «Ничего. Лучше теперь. Ну, недели две еще отлежит». – «Дурачком-то, говорю, не останется?» – «Нет, все соображает. Теперь, говорит, шоссейку эту обходить за версту будет. А то ишь, воли взял, с Веркой, соседской девчонкой, купаться. У них пятеро, им, говорит, может, и не жалко, а у меня один».

Саша потер сонные глаза. Хорошо, конечно, что отец притих, но не в этом дело. Дело не в этом. Теперь надо придумать что-нибудь для Кости, чтобы он смирно лежал, чего нибудь там в своей бритой голове не испортил. И Саша улыбнулся этому глупому Косте – как он водил глазами за мухой, а потом засмеялся: «Во залаза! От деда ко мне плилутилась!»

Из следовательского кабинета вышел папа Ира, сохранив еще на лице сосредоточенное выражение.

– Пойдем, сынок. Здравствуйте, Миша.

– Ну что? – спросил уже на улице Саша.

– Что будет, то будет, – и улыбнулся просительно. – Правда?

И нечего было папе Ире смущаться – ну не смог поговорить, и не надо. Саша вовсе не хотел, чтобы за него заступались. Он просто рад был, что папа Ира, когда узнал про все, не стал злиться, и мама Саша не стала, а в один голос спросили: что с мальчиком? И побежали узнавать у Столярова. И рад, что вот теперь папа Ира пошел с ним – просто как товарищ, хороший друг папа Ира.

– Папка, – сказал Саша.

– Что, сынок?

– Да так. Ничего.

Глава XIII
АДА

«Влад, а мы на днях уезжаем».

Или, может, не так:

«Я хочу поблагодарить тебя, Владлен».

Он, естественно, спросит, за что.

«Знаешь, при тебе я как-то живу выше. Ты понимаешь, о чем я?»

Наверное, он поймет. И тогда можно сказать:

«Ну, вот и все. На днях я уезжаю».

Он, конечно, не станет очень-то печалиться. А может, и погрустнеет.

…Ада спешит в больницу к Костику. Дорожка ведет через березовую рощу к выходу из поселка, мимо неуютного двухэтажного дома.

Раньше она просто не видела этого дома за нетесаным забором и ветками яблонь. А теперь вдруг он точно вырос, и все дороги ведут мимо него: и на станцию, и в больницу… Не обойти. Он отовсюду виден. И сам, может, смотрит – опять она идет. Опять идет.

Ада независимо вскидывает голову, торопится, прихрамывая, старается не смотреть. Но видит, видит. За калиткой, облокотясь на поперечную доску, стоит Владлен. Узкое бледное лицо его серьезно, глаза без улыбки.

– Здравствуй, – говорит он и выходит навстречу.

– Ты далеко ли? – опрашивает Ада и сама слышит, что фальшивит голосом. Играет независимость.

– Нет, недалеко. Ждал вот тебя, – совершенно без пощады обрывает он эту игру. И идет рядом.

Он ненамного выше Ады, она хорошо видит бледную кожу его лица, желтые веснушки; рядом с ее рукой – его рука, узкая, поросшая рыжеватыми волосами и тоже вся в веснушках. Может быть, это и не очень красиво – вот такая обвеснущенность. Но красивее людей не бывает. Нет на свете. Потому что есть человеческая сущность. И она делает человека дорогим или безразличным, вдыхает значимость во внешность и в слова или оставляет их незамеченными.

– Ты рада? – резко в своей манере спрашивает Влад.

Конечно, он очень уверен. Но и правильно.

– Чего молчишь? Ты думаешь, что так нельзя говорить? Да? Самоуверенность?

– Ну, пожалуй.

– А может, это интуиция.

Ада молчит. Она не знает, как ответить, не решается пробиться со своими словами.

– Я читал, что теперь детей прямо с детского сада будут учить мыслить в разных математических системах. В двоичной, например.

– Как это?

– Ну, у нас все мышление построено на десятичной системе: один, два, три, четыре, пять и так далее, до десяти. А может быть так: ноль, один, одиннадцать, сто…

– А зачем?

– Ну, по двоичной, например, работают кибернетические машины. А если привык мыслить иначе, трудно перестроиться.

– Ну? – не понимает Ада.

– Это я к тому, что мы привыкли думать, что НЕ представляем из себя абсолютной ценности. Поэтому движемся псевдонезависимо, и самолюбие разрастается, и так трудно за этой шелухой… Трудно понимать друг друга.

– А мы представляем абсолютную? – спрашивает Ада, уже приняв посыл.

– Да. Да, наверняка. Ты – во всяком случае. – И Владлен подает ей руку. – До вечера. Собственно, я и ждал тебя, чтобы это сказать. Правда, не так научно… Ну, уж как вышло.

Он круто поворачивает к дому. Он уверен. Он так говорит вовсе не от робости. Просто такой он человек. Такой человек. Выпадает же счастье! Как дождь, как снег… Как роса на зеленое поле… Ада нагибает голову, чтобы идущие с поезда люди не видели, что она смеется от радости.

Она потом, чуть позже, пройдет в памяти снова весь разговор, расставит акценты и ощутит его еще сильнее, чем сразу. Так у нее всегда бывает: потом все ощущается сильнее.