Текст книги "Как тесен мир"

Автор книги: Галина Демыкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Глава IV
САША

Саша всегда замечал, что со старшими легче. Даже эта Ада – ну намного ли старше? – а с ней совсем по-другому, чем со Светкой. Спокойно. Она сама ведет. Нет, то есть к лесу ведет он, конечно, потому что она просто не знает, а вот разговор, что ли… Даже не разговор, а вот как им относиться друг к другу. Тон какой-то, нотку, что ли. Во! Тональность. Он не раз слышал в музыкальной школе, что композитор не случайно пишет пьесу в си бемоль миноре, например. Играть труднее, а зато в другой тональности не прозвучит. Ада тоже взяла сложную тональность: что вроде они и друзья, и Саша ей нравится, и она все же считает его маленьким, но говорит, как с равным… Нет, Сашка ничего так не думал, но обострившимся вдруг чутьем угадывал эти впервые за жизнь сложные оттенки и слушал их. Как на хорошем концерте, на которые он почему-то (ленив, что ли?) очень редко ходил.

– Тебе в магазин надо, – сказала Ада, когда они дошли до леса. – Поезжай.

– Не надо мне.

– Ты же сказал.

– Я наврал.

– Зачем врать по пустякам? – удивилась Ада.

– А я не по пустякам. Мне не хотелось уходить.

Саше никогда еще так легко не говорилось и не дышалось. И деревья никогда не проступали так ярко из солнечных лучей. Ада трогала загорелыми пальцами кору сосны или березы, и Саша видел тогда – она хороша, это кора, живая.

Они вышли к перелеску, где стояли низенькие, в полроста человеческих, елки. Сухие, тонкие ветки их, похожие на паутину, тянулись в горячем воздухе, подсвеченном красным. И Саша удивился этому подсвету. Не замечал до Ады.

Дальше шла хоженая-перехоженая с детства поляна с красными листьями земляники. А посредине – пень корнями наружу.

– Царит, – сказала про него Ада.

И верно – он был как нос на лице.

– У Светки есть игра, – сказал Саша. – На внимание. Поглядеть на человека, а потом сразу припомнить, какие у пего глаза, нос, рот. Или – какие вещи в комнате.

– Ну? – не поняла Ада.

– Я почему-то не видел никогда, какие бывают деревья. Что у сосны другие ветки, чем у ели, и вся посадка, что ли, другая. А ты видела?

Ада засмеялась и ничего не сказала, и Саша подумал, что это она наколдовала ему такое зрение. Только сознаться не хочет.

– А какие у меня глаза? – спросила Ада. – Какого цвета?

Саша глянул и мысленно отшатнулся от света их поверх темноты. И не разглядел, конечно. Он больше увидел все лицо без улыбки, с широкими губами и широкими ноздрями, и темные завитки возле ушей.

Он тогда нагнулся, чтобы сорвать лесной колокольчик и отдать Аде, но забыл отдать и держал перед собой его шуршащую, выгоревшую до белизны шапочку.

Птицы молчали от жары, и рукам было жарко на руле велосипеда.

– Стоп! – шепотом крикнула Ада и схватила его за плечо.

Прямо на дорожке сидела белка. Ярко-рыжая шкурка ее светилась на солнце, а серый хвост прозрачно просвечивался воздухом. Белка глядела на людей без удивления и страха, а наглядевшись, поднесла к мордочке желтые лапы, и в них была зеленая сосновая шишка. Обглодала ее быстро-быстро, бросила белый свежий стерженек и только тогда не спеша, как кошка, побежала по теплой тропе, а потом свернула. И осталась добрая благодарность, что не испугалась и поела вот тут, прямо на глазах, и ушла спокойно, без суеты. А чего? Почему надо не верить?

Белка ушла, а рука Ады еще была на Сашином плече, и он боялся, что она заметит, что он это заметил, и стоял, забыв выдохнуть, и слышал, как бьет током от этой руки.

Потом Ада сняла руку, и они пошли обратно молча. Саша не глядел на Аду, будто она знала про него что-то, чего знать друг про друга нельзя. А она поглядывала, чуть скосив глаза; он не видел, а знал, знал. И сердился на нее за это.

На поляне Ада сорвала несколько цветов гвоздики и колокольчики – другие уже, полевые, ярко-лиловые и мелкие. Из одного вытряхнула пчелу и стала насвистывать песню – неизвестно какую, тягучую, деревенскую.

Песня точно расхрабрила ее и развеяла.

– У нас при школе, – сказала Ада, – отец ульи построил, одна стенка стеклянная. И вся жизнь пчел видна. Ты знаешь, ведь у них строительный разум.

Саша не хотел про пчел, но потом стал слушать, и ему понравилось, как они сообщают друг другу на расстоянии, где гречишное поле, и как берегут матку, и как лепят свои квартиры. И он уже забыл про эту руку на плече и был рад, когда Ада позвала его:

– Ты приходи. У меня отец хороший. Приходи.

***

– Как тесен мир! – сказал за ужином папа Ира. – Иду сегодня по роще, а навстречу – Влад. Помнишь, Сашенька, я тебе рассказывал, такой талантливый паренек у меня на практике был?

Мама Саша кивает, не отнимая лица от чашки с молоком. Она всегда приезжает голодная.

– Так он, оказывается, здесь живет, рядом с поселком. Для матери снял дачу.

– У нас, по-моему, деньги вышли, – говорит мама Саша, вытерев ладонью рот. – Ой, спасибо, ребятки, до того вкусно накормили.

– Как так – вышли? – беспокоится папа Ира.

– Сама не знаю. Погляди в столе – одна десятка лежит.

Папа Ира смотрит – да, действительно одна. А до получки палкой не докинешь.

– Ну что ж, – говорит он, – придется засесть за куль-муль-башем.

Так называется у них в доме побочный приработок. Папа Ира отлично пишет всякие познавательные статьи в журналы и для радио и, когда садится писать, горестно говорит:

 
Кульмуль-башем-башем-башем,
За копеечку попляшем.
 

А потом увлекается и всем читает, и товарищи папы Иры говорят, что он гениальный человек.

– Так что этот Влад? – вспоминает мама Саша.

– А ничего. Я его пригласил к нам. Очень интересный паренек. Вот Сашка, может, ума от него наберется.

– Не наберусь, – обещает Саша.

Все ложатся спать, а Саша остается возле сарайчика. Он сидит на ступеньке и глядит, как темнеет небо среди знакомых и лишенных всякой тайны сосен и берез, и ему хочется идти куда-нибудь, и он знает, где находится это «куда-нибудь». Но так, без дела, не пойдешь. Кажется, что все время глядит кто-то: «Ага! Опять он тут!»

И дом – один дом из всего поселка – будто вырос, стал виден отовсюду.

Идешь в магазин – мимо этого дома.

В лес идешь – тоже мимо него. К станции – тоже, к Лене, к Нине… Не обойдешь – слышишь его, ощущаешь, видишь. И он, может, видит тебя, подмечает, сколько раз прошел. И смекает своим деревянным чердаком:

«Нарочно. Нарочно ходит!»

И сосна со скамеечкой, возле которой столько собирались с малого детства еще, – и она напротив этого дома. Как он раньше не замечал! Прямо хоть не ходи никуда!

А вот теперь, когда почти уже стемнело и час, наверно, двенадцатый, можно пойти. Ну просто пройти мимо.

И Саша идет.

Дом этот стоит так: лицом глядит в березовую рощу, что насажена еще дедами вокруг клуба, а спиной повернулся к оврагу, и там вдоль забора, по самому гребню оврага, идет узенькая песчаная тропка. Ада, наверно, ничего этого не знает. Ей можно рассказать: знаешь, Ада, прежде здесь ездили на трехколесном велосипеде и проезжали, хотя и жутко было. А теперь, чтобы пройти, надо держаться за забор. (Тут можно ей подать руку. Или сама – как захочет.) Оползает овраг. А внизу его – крохотная речушка. Она не мелеет, бежит и бежит по камешкам, по илу, по речным ракушкам – изо дня в день, из года в год переливается. Только теперь в ней купаются одни малыши. А раньше трудным казалось не только что переплыть, а добраться до маленького островочка – острова Щавеля. Он был просторным и необитаемым, и там ждали попутного ветра и кораблей, бились со львами и выбирали себе друзей из самых смелых. А смелыми были не Леня, не Нина и не Светка, а совсем другие, с которыми дружба не укрепилась.

Тут Ада, может, что-нибудь спросит…

Саша постоял над оврагом, держась за сосну, которая скоро тоже, как и другие, полетит в овраг, отпечатал на песке возле ее корней узорные подметки своих спортивных ботинок – правую и левую – и потом пошел обратно по дорожке, вдоль забора. Вот сломана штакетина, из-за нее высунулась ветка малины. Вот по эту сторону ограды дикая какая-то трава со стручками. Ада дотрагивается до стручков, и они щелкают, раскрываются, разбрасывая семена и завиваясь бараньими рогами. Поэтому Саша зовет их «баранчики». А вот и калитка. Кругом, значит, обошел. Кругосветное путешествие. За ветками и листьями почти не видно дома. Только видно, что он темный – спит.

И Саша идет обратно, богатый этой речкой, и сосной, и сломанной штакетиной. Ему совсем не хочется спать. Но, когда он закрывает глаза, спится крепко, радостно, в отдых.

Глава V
АДА

«Влад, добрый день. Пишу, как и обещала. Не знаю, стоит ли тебе приезжать сюда, даже ради мамы. Поселок странный. Весь почти состоит из глубоких пенсионеров-маразмистов и их внуков-приматиков. Даже мой просветительский папуля не может пробить этой серости своей посеребренной головой. А я погрузилась от тоски в дебри кокетства. Правда, мальчик, на которого оно обращено, мил и красив и даже тонок, если не считать его невинности во всех областях знания. Кажется, он не читал ничего, а все остальные читали со знаком минус, то есть все шло на оглупление.

Моя сестра о героине одной из книг говорит «она такая милашечка», а стихи наизусть учит (учит!) такие, что ими можно казнить преступников. Прочтешь – и готов!

Я была бы рада твоему приезду, мой добрый, взрослый и такой умный друг! Но скучища-то, а? Густопсовая. Привет от папы, он тебя запомнил».

Ада перечитала письмо, удивилась его недобрости и порвала. Зачем казаться злее, чем есть? Да и писать надо ли? Захочет приехать – адрес известен, не захочет – как заманишь?

Когда он провожал ее с последнего экзамена (с ее последнего, у него-то еще полсессии впереди – старший курс!), прощаясь, провел рукой по ее волосам и, как всегда проглатывая буквы, безапелляционной скороговоркой сказал: «Я, вероятно, примитивный человек, но это просто удивительно, до чего ты в моем вкусе. Просто удивительно. – И потом подал руку. – Ну, беги, второкурсница!» В его устах это была, конечно, ласка. Строг. Ада засмеялась от памяти его узкой руки, резкого голоса, лица в веснушках – некрасивого лица уверенного в себе человека. И, как всегда, так или по-другому столкнувшись с Владом, почувствовала себя сильнее. Если о тебе думают, значит, ты того стоишь. А если такой незаурядный человек (а он незаурядный, это знают все в университете), то и тем более. И смешно, что она занимает свои мысли Светой – как она нелепо пожала плечами, когда отец прочитал из Леонида Мартынова:

 
Это почти неподвижности мука —
Мчаться куда-то со скоростью звука,
Зная прекрасно, что есть уже где-то
Некто, летящий со скоростью света, —
 

а ее ласковая мамаша вдруг возговорила человеческим голосом: «Теперь модно писать так, чтобы было непонятно». Им непонятно! Господи! Да любой из папиных учеников не затруднится понять и более сложное. А когда говорили о Петрове-Водкине, старший Жучко вообще решил по глухоте, что речь идет о каком-то пьянице.

И только бедный Сашка, весь красный, в муках, постигал новое. Даже отяжелел весь от сведений, ушел домой, покачиваясь, а не полетел, как обычно.

Ада улыбнулась теперь уже Сашке, нескрытой радости его глаз, тянущихся за ней повсюду. Ну что ж, раз о тебе думают, значит, стоишь того.

…Ада вышла за калитку и оказалась прямо напротив большой сосны, единственной сосны во всей березовой роще. Под сосной была врыта скамейка, и на ней сидел Саша с гитарой. Рядом стояли Света, еще какая-то полная девушка и паренек лет семнадцати. Они слушали Сашу, его гитара громко, как целый джаз, жужжала струнами. Он склонился над гитарой и не видел Ады, а Света видела, но отвела глаза.

Прихрамывая сильнее обычного, Ада пошла вдоль забора, стараясь не видеть и не слышать.

Смешная девочка Света! Будто Аде нужен ее Сашка с его несовершеннолетней глупостью! И с его бренчащей гитарой, и с тем, как он краснеет, точно девица! Смешная Света! Но гитара вдруг оборвалась, и тогда зазвучал приветливый Светин голос:

– Ада! Ты что же мимо проходишь?

Это, конечно, Сашка увидал ее, когда кончил играть, и сказал: «А вон твоя сестрица». Ада точно знала, точно. Она сама иногда удивляла себя таким вот неувиденным знанием, и оно мешало ей. Мешало верить, быть искренней. Мешало быть как все. Может, это потому, что она долго болела?

Ада подошла и познакомилась с новыми – Ниной и Леней. Все молчали, и Ада тоже не знала, что сказать. Тогда Саша снова заиграл на гитаре. Играл он лихо, рука двигалась вверх, вниз, задевая сразу все струны.

– Новый гитарный бой, – сообщил он Аде, не отрываясь от игры.

– Сколько просил Сашку – научи! – сказал Леня, обращаясь к Свете. – Хоть бы ты повлияла.

– Я не влиятельна, – радостно отозвалась Света.

– Ну, не скромничай.

– Вот спроси Аду.

Леня вопросительно глянул на Аду, Ада пожала плечами. Немой разговор. Но сразу поняла, что Леня не расположился к ней. Эти моментальные симпатии и антипатии она тоже слышала, к сожалению, сразу. Осязала кожей.

И верно, Леня повернулся к ней боком, даже почти спиной. И начал разговор о джинсах – о заказанных портному джинсах, от которых все ахнут.

Девочки оживились, заспорили, неловкость отошла. Но Аде было неудобно в этой беседе, и она не знала, что сказать, и была слабой и неумелой.

– Ну а что, Свет, ты уже овладела наблюдательностью? – спросил Леня, когда джинсы исчерпали себя. – Давай проверим. Нинка, спрячься за дерево.

– Зачем?

– Быстро.

– Ну, спряталась.

– Светка, какое у нее платье?

– Господи, да я это платье ей сама укорачивала!

– Ну, так какое?

Над сосной небо было красным, и высоко в ветках какие-то птицы утихали на сон и что-то еще покрикивали. И некрашеное дерево скамейки сделалось красным от неба. А на скамейке сидел Саша. Он не играл. Он смотрел на Аду.

– Ты чего?

– Я хочу вспомнить твое платье.

– Какое?

– Когда я пришел тогда и Светка нас познакомила.

– Не помню.

– А я помню. Коричневое с красным.

– А, да. Это упражнение на долгую память. А еще что помнишь? – Ада села на скамеечку.

Сашка сразу повернулся к ней:

– Сухие елки.

– Идет, – сказала Ада. – А я – поляну с земляникой.

– Царь-пень, – подхватил Саша.

– Белку, – продолжила Ада.

Саша запнулся.

Ада улыбнулась взросло и ласково:

– Колокольчик, наверно?

– Что это за игра? – спросил Леня.

– Тоже на память, – ответил Саша, глядя в сторону.

– Ребята! – вклинилась Света. – Поехали завтра на озеро. Глядите, солнце как хорошо село – тепло будет.

– Поехали, – сказал Леня. – Только вот опять с Ниной беда – она ведь безлошадная!

– Я ей дам свой велосипед, – крикнула Света, – а ты меня посадишь на раму. Идет, Ленечка?

– Во-первых, мой без тормоза, – лениво ответил Леня, – а во-вторых, не хочу печалить Сашку. Пусть он тебя везет.

– Но у него ведь дамский!

– Ладно, дам ему свой, поеду на дамском. Чего не сделаешь для друга.

Ада охотно ушла бы, но не хотелось, чтоб подумали: обиделась. И потом еще – слышала, как натянут Саша, и ждала, что скажет. И он правда сказал:

– Надо достать велосипед для Ады.

– Я не поеду, – тотчас же ответила Ада.

– Достанем, что вы, – смутился Леня.

– Спасибо, ребята, я не поеду.

– Почему? Ну почему? – уже чуть кривляясь, стал допытываться Леня. Точно, очень точно – он сразу ее невзлюбил! – Ну почему же не поедете?

– Просто мне неинтересно с вами.

– С нами?

– Нет, лично с вами.

– А…

Глава VI
САША

– Пап, – спросил Саша у папы Иры, когда утром они в ожидании чая, который не вскипал здесь часами, сидели втроем на крылечке своего сарая. – Пап, ты знаешь, что такое хокку?

– Что с ребенком? – спросила мама Саша, поправляя тапку, которая вечно спадала с ее гладко отполированной правой пятки. – Ребенок, ты не болен?

– Он смутился от невежества, – сказал папа Ира. – Хокку, мой дорогой, – это японское трехстишие. Это очень древняя форма стиха…

Но мама Саша уже разлила по чашкам чай, поставила на уличный стол без скатерти сковороду с недожаренной картошкой.

– Давайте, ребята, я опаздываю.

Саша, обжигая губы картошкой, с удовольствием глядел, как мама, загорелая и узкокостная, как девчонка, скакала на одной ноге, стараясь надеть туфлю и не поставить босую ногу на землю.

– Поехали, сын.

Мама уселась на багажник, и они помчали к станции. По дороге, как всегда, мама давала Р. У. – руководящие указания:

– Купишь хлеба. Деньги в столе. Творогу тоже. Мясо есть у нас?

– Есть, есть.

– Ну, и все тогда. Подогрей папе суп…

– Ну мам!

– Да, да. Ты сейчас свободен, а у папы самое ответственное время. И чего ты теперь вечно спешишь? Куда?

Но тут на них наплыла станция, мама спрыгнула на ходу, Саша подал ей сумочку, которая висела на руле.

– Ну, будь, сынок!

А на соседней станции уже гуднул, отходя, поезд; значит, вот-вот будет здесь, и Саша, волнуясь, следил, как мама бежит по высокому мосту: так, поднялась наверх – хорошо! (А поезд на полпути.) Бежит по ровной площадке моста – отлично! (А поезд уже виден из-за липовой аллеи.) Мчится вниз по ступенькам – туп-туп-туп, – на каблуках легко ли! (А поезд стоит уже, открыл двери. Никто не выходит, только садятся.) Туп-туп-туп! Гудок! Поезд трогается. Пустая платформа. Уф! Успела.

И так каждый день. Хоть бы разок приехали заранее.

Теперь, когда все обошлось с маминым отъездом, Саша впадает в то странное состояние, которое называется «скорее». Скорее купить продукты, скорее накормить папу, починить разболтавшуюся педаль, прочитать книгу, которую дал Сергей Сергеич, – скорее, скорее!

А чего, собственно, торопиться, он и сам не сказал бы точно. Только надо. Надо!

Так, все готово. Теперь – на велосипед. О хэпи шейх! О хэпи, хэпи шейх!

Саша перемещался на своем дамском велике очень быстро, но все как-то кругами. И не мог решиться крикнуть Свете или Аде, что он здесь, мол, приехал. И тем более не мог решиться войти в калитку. Почему? Неизвестно почему. Вообще-то войти очень просто. Потому что там Сергей Сергеич, и он, если встретит в саду, обнимет за плечи или, если сидит на террасе, обнимет глазами: «Здравствуй, Александр, молодец, что пришел!» И сразу найдет дело – подвязать ли к колышкам помидоры какого-то особого сорта – продолговатые, которые он здесь насадил. (Вот тоже копается в земле, а глядеть приятно. И земля отвечает ему любовью.) А то прочтет вслух что-нибудь из книги, которая ему понравилась. Тогда уж всех созовет – и Аду, и Свету: «Послушайте, нет, вы послушайте только!» И они тогда все вместе, объединенные духом того человека, который так отлично сказал, и сами точно дотронулись до его мысли и стали чуть умнее и сильней.

Вот это все, наверно, и боится пропустить Саша. И не только это. Он вечно боится, что куда-нибудь уйдет Ада. Возьмет и уйдет с утра. Она же не должна ему говорить.

Жжж, жжж! – крутятся, напрягаются педали.

Вдруг калитка открылась, и вышла Ада. Саша как раз летел ей навстречу и резко затормозил, чуть не свалился. Он так обрадовался, что не сразу сообразил поздороваться. Ада протянула Саше крепкую руку и, хотя была много меньше его, посмотрела как бы сверху вниз – взглядом взрослого на ребенка. Неужели она всегда чувствует эти четыре года разницы? А может, просто показалось.

– Пойдем со мной на станцию, – сказала она. – Отец просил узнать расписание.

– Он уезжает? – испугался Саша.

– Да, на несколько деньков в Москву.

– Пошли.

И никакой неловкости. А вот Светка… Да Светка никогда бы не сказала так: «Пойдем». Стала бы крутить: «А я на станцию. Тебе не надо?» – «Нет». – «А жаль». – «Я могу проводить». – «Ну, это уж одолжение». – «Почему одолжение?» – «Ну, любезность». И после этого не о чем говорить.

А тут идут вместе люди: захотели вместе идти и идут.

– Как тебе мой папка? – спрашивает Ада. И заранее улыбается: ее отец не может не понравиться, раз он так нравится ей.

– Ты знаешь, Ад, я удивляюсь, неужели он брат Жучко?

– Ну конечно, младший брат. А ты думал – однофамилец?

– Нет, просто не вяжется.

– А чего? Люди ведь не помидоры, не обязаны быть похожими. Даже если на одной грядке. А они и росли-то врозь.

– А вам не скучно там, в деревне?

Ада помолчала.

– Видишь ли… Отец ведь там давно. Уже несколько поколений выучил – наготовил себе собеседников. Ты бы удивился прямо. Уж его ученики не спутают Пикассо с Сикейросом, а Сикейроса – с Дос Пассосом.

Это, конечно, она придумала заранее. Вот, мол, скажу Сашке. Значит, хотела ему сказать покрасивее. И поддеть немного, потому что двух третей (ни Сикейроса, ни Дос Пассоса) он совсем не знал.

– Да, конечно, – сказал он философично, – неважно, где человек живет, важно, к чему он стремится.

Ада засмеялась:

– А ты к чему стремишься?

– Я стремлюсь поспать подольше, да бабушка Саша не дает.

– У тебя бабушка тоже Саша?

– Да. И дедушка был Саша, и мама – Саша. Только папу не укомплектовали. Поэтому у нас такая путаница. Встанешь, а штанов нет – бабушка Саша надела и ушла в магазин.

Ада теперь смеялась не над ним, а над тем, как он рассказывал. Наконец-то!

– Она что же, такая худая?

– Конечно. Она спортсменка. Утром зарядку делает – только косточки хрустят! И прыжки, и приседания. Я в своей немощи и показаться боюсь. А тут прыгнула – подвернула ногу. Болит коленка. Болит и болит. Пошла к врачу. А врач говорит: «У вас травма футболистов – воспаление мениска».

Аде, видно, нравилось, она смеялась, уже не глядела свысока (еще чья возьмет: твой Сикейрос или моя бабушка Саша!).

– А мама теряет деньги, – продолжал Саша. (А чего? Аде можно.) – Получит зарплату, идет, а за ней дорожка, дорожка из мелочи и рублей!

Это, конечно, он приврал, но в семье все подсмеиваются над мамой, что она свою получку донести до дома не может. Бабушка даже говорит…

– А бабушка Саша говорит, – перебивает себя Саша. – Бабушка Саша говорит: «Зачем только ты работаешь? Дом запустила, а денег все равно нет. Овчинка, говорит, не стоит свеч!»

– Так и говорит: «Овчинка не стоит свеч»?

Они оба смеются и не замечают, что уже дошли до станции.

– Она все поговорки путает. Ни одной правильно еще не сказала! – кричит Саша.

Возле самого моста к ним подходит бледный такой, ушастый и веснушчатый паренек. Чуть пониже Саши.

– Ада, неужели ты? – говорит он не очень внятно, будто дорого ценит каждое слово.

– Ой, Влад! Приехал все-таки!

Они здороваются за руку, и оба рады.

– Познакомься, – говорит Ада. – Это Саша Чибисов.

– Веселый, – подает ему руку парень.

Это, как видно, его фамилия. Вот уж кто не веселый, так это он!

– Ты что же не написала?

– Я… (и – рассказ). А ты давно здесь?

– Я… (и тоже очень короткий и обстоятельный отчет о матери, которая заболела и пришлось снять дачу в этой дыре, потому что магазины рядом).

Теперь понятно: парень этот довольно взрослый, старше Ады. Может быть, даже тот Влад, о котором упоминал отец. А произносит невнятно, чтобы его слушали внимательнее.

– Ну, все, – обрывает он себя. – Пошли к нам.

– Пойдешь, Саша? – спрашивает Ада.

– Нет, спасибо, – почему-то резко, точно как этот Влад, отвечает Саша. С ним часто так – невольно перехватывает чужую интонацию.

Он ловко садится на велосипед.

– Заезжай! – кричит Ада и, наверно, объясняет ушастому Владу, какой это забавный и милый паренек.

Саша только кивает головой – приеду, мол, и на бешеной скорости скрывается за деревьями.

На песчаной дорожке мелькают черные тени липовых веток и листьев, которые сошлись над головой в пристанционной аллее. Хорошо! Не жарко!

Интересно, знает этот тип, кто такой Дос Пассос? Ну и ладно! Зато у него уши торчат и веснушки.

Держитесь, лиственные тени! Быстрей, еще быстрей! А у Сашки нет таких идиотских веснушек, и, оказывается, он умеет здорово рассказывать. А захочет, будет знать все на свете! Сил у него хватит! Вон их сколько – так и гудят!