Текст книги "Как тесен мир"

Автор книги: Галина Демыкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Галина Николаевна ДЕМЫКИНА
КАК ТЕСЕН МИР

Глава I
СЕРГЕЙ СЕРГЕИЧ

Над дачным поселком с поэтичным названием «Полумесяц» – кооператив бывших военных врачей – ветер рвал на клочки приветливые голоса радиодикторов. От их бездушного веселья глохли птицы на сучках и старые деревянные строения с фанерными перегородками голо всплывали над палисадовой зеленью всей своей убогостью и беззащитностью.

Сергей Сергеич, пятидесятилетний сельский учитель, приехавший сюда погостить, сидя на перекладине незастекленной террасы, наблюдал, как напротив дома, у клуба, старший брат его Виктор Сергеич Жучко, маленький, иссохший, в грязной соломенной шляпе и запятнанной куртке поверх пижамы, раздраженно руководил опасными действиями радиотехника:

– Громче… Еще громче, прошу вас. Пайщикам седьмого квартала едва слышно.

– Вы-то где живете? – простодушно спросил парень.

– А?

– Вы-то сами где живете?

– Я-то? Вот – рядом. Я не для себя.

– А не оглохнете?

– А?

– Не ог-лох-не-те, спрашиваю?

Молодой радиотехник засмеялся, спрыгнул с лесенки, вытер руки о штаны, взял сколько причиталось денег и расписался в конторской книге.

Отчетность Виктор Сергеич вел с отменной точностью. А голоса, перебивая друг друга, остались метаться над людьми, будто в них переселился гражданственный дух Жучко.

Дух его настигал повсюду. Он взывал к людям с доски объявлений в березовой роще у клуба:

«Сбережем зеленого друга! За порубку деревьев на участках дело пайщиков будет передано в суд».

«Сорить бумажками и играть на гитарах строго запрещается. За нарушение…»

– Почему нельзя играть на гитарах? – спросил как-то Сергей Сергеич.

Его удивляло неосмысленное и бедное течение жизни брата. Он привык быть вблизи людей, занятых работой на земле, знающих ее и думающих о жизни, рождающейся и умирающей ежегодно, и о другой, большой жизни, которая не умирает из века в век, передавая людям свою доброту, холод свой и свое тепло.

Он учил детей и любил их непохожесть и оберегал ее, хотя многие полагали, что в коллективе это лишне. И теперь его удивлял брат, которого он редко в жизни видел и мало знал, – удивлял желанием всех подравнять («Все, как один, засадим участки черной смородиной!» – гласило одно из его объявлений); вызывали недоумение гряды клубники, над которой трудились много и с нелюбовью; да и весь быт, укладывавшийся в пустые, не расчерченные никакими пристрастиями плиты времени между трапезами.

И только внучка брата, шестнадцатилетняя Светлана, притягивала к себе его тревожное и жалостливое внимание. В ней было что-то взывавшее к доброте и к помощи. Может, просто внешний облик, хрупкость плеч и рук, вкрадчивость движений, беспомощная ее красота: таких девушек похищали, спасали, из-за них убивали друг друга на дуэли.

А они могли вовсе и не быть несчастными – просто выглядят так: слабость, женственность.

И свою дочку Аду он разглядывал, будто впервые: эту зиму она жила без него, потому что училась в Москве на биолога и за это время стала характером легче снаружи и жестче внутри. Он видел, что Ада не сближается с двоюродной сестрой (так девочки решили называть друг друга); делает это не резко, но явно.

– Ты не обижаешь Свету? – спросил он.

– Как я могу ее обидеть? Она сильнее меня – ведь она красива.

– А ты умна.

– Пусть поумнеет.

Будто так легко, будто не стоит труда взять и поумнеть, когда ты так привлекательна, что на тебя оглядываются встречные, когда перехватываешь эти взгляды и пьешь их, погружаешь в них горящее лицо и слышишь пряный запах южных цветов…

О, он хорошо знал: когда бьют в нас звонкие барабанчики и трубы трубят, оборотясь узкими жерлышками к востоку, хочется нам идти по веселой и шумной дорожке, по той самой, которая впадает в самое себя и никуда, никуда не ведет.

Ну да, он жалел Свету и не был уверен, что сумеет ей помочь.

Глава II
САША

– О хэпи шейх! О хэпи, хэпи шейх!

Черноголовый тоненький паренек Саша Чибисов мчится на велосипеде, пригнувшись, как гонщик, к высокому рулю. Велосипед женский, мамин, посадка, конечно, не та, но если сомкнуть руки у самого основания руля и отвести локти… О хэпи шейх!

Раннее утреннее солнышко холодновато светит из-за берез, в роще еще никого, все дорожки с их корнями и выбоинами – твои.

О хэпи, хэпи шейх!

Ехать особенно некуда: дачный поселок, занюханный цветочек. Все исхожено на десять верст кругом. Но когда ты летишь, а деревья, дачи, заборы летят в другую сторону…

Вот здесь живет приятель Ленечка. Он на два года старше, но Саша в свои пятнадцать уже перерос его. Здесь, за резным металлическим забором, красивая Нина Столярова. Дорожки по всему участку расчищены, и цветы, цветы вдоль этих дорожек. Даже отсюда слышен их перемешанный запах.

Дед у Нины – высокий, негнущийся, чопорный, эдакая боевая доблесть в отставке; бабка – ворчливая и проныра: все бежит, все бежит – в магазин, на станцию – и всюду первая! Трудноватая семейка. И как только Нинка с ними уживается? Ну, да она спокойная – толстая и спокойная. Жирок амортизирует. Ничего девчонка.

А дальше – Светка. Она еще красивей Нины и влюблена в Сашу. А ему что! Только весело, вот и все! В прошлом году он сам, правда, был влюблен в нее по уши, а в этом – еще неизвестно. Он не уверен. Но оттого что здесь, рядом с березовой рощей, живет Светка, весело. Весело – вот и все.

Саша еще раз проехал мимо этого участка. И чего он ездит? Ведь там не только Светка, но и Виктор Сергеич Жучко.

А почему, когда проезжаешь мимо забора, просветы между штакетинами сливаются в один большой просвет и можно увидеть весь зеленый, белый и розовый от цветов участок? Почему не сливаются штакетины и не получается сплошной серый забор?

Вот то-то и оно!

Не только Жучко, но и Светка! О хэпи шейх!

– Эй, Саша! Саша Чибисов!

Этот голос не спутаешь. Это сам Жучко, в полной своей шляпно-пижамной форме.

– Развези-ка, дружок, билетики по вашей аллее. Все равно гоняешь без толку.

Саша берет преузенькие клочки бумаги, испещренные невероятно затейливыми буквами жучковской выработки:

«30-го в 7 час. – вечер друзей за чашкой чая. Явка друзей обязательна».

– А если кто из друзей не придет? – спрашивает Саша.

– Решение правления голосовалось, – строго говорит Жучко и надвигает грязную шляпу на кустистые брови. Черные глаза в желтых белках глядят с радостной подозрительностью: – Вчера ночью кто-то на гитаре бренькал – не слыхал?

– Нет, не слыхал, – отвечает Саша неискренним голосом.

Один билетик он берет себе – покажет отцу, папа Ира оценит! С другими отрывает от клубничных грядок соседей. Нечего теперь сгибаться над рулем, некуда мчаться. Он выполняет общественное поручение – отрывает людей от клубники.

Чудеса! Весь поселок взращивает клубнику. Зачем? Были врачами и женами врачей, может, медсестрами, воевали, делали операции, спасали людей. Мама говорит, что и здесь, в поселке, тогда еще ни одним забором не оскверненном, дежуря по очереди, устраивали для детей всех односельчан костры и дальние походы. По утрам, говорит, звенел над крохотной тогда березовой рощей горн, и ребята бежали на линейку, боялись опоздать, потому что предстояла прогулка в дальний лес, или состязание на велосипедную скорость, или кто знает, что еще придумывали в те былинно далекие годы теперешние старики для своих теперь уже взрослых и заносчивых детей. А для внуков не хотят. Устали? Или другими сделались?

Разводят, растят, лелеют клубнику. В основном – для себя.

Саша верит и не верит матери. Сама же она говорила, что детство помнится, залитое солнцем. Были небось и дожди, а ведь не просочились в память?!

Ну кто, скажите, Жучко, что ли, водил ребят в лес и на речку?

Или вот эти старухи, склонившие свои дубленые лица над грядами? Они хотят клубнику с грядки. Прямо с грядки, не иначе. Есть ее, жевать пустыми деснами. Желудки сокращаются, бьются, как сердца: клубники! Дайте клубники с грядки!

Желудки ведут их в бой, зовут на подвиг; трепещут от радости при победе и тупо ноют при поражении…

…– Вечер друзей! – кричит Саша, приваливаясь с велосипедом то к одной, то к другой калитке. – Получите билет. Явка строго обязательна!

– Придем, придем, – отвечают ему серьезно, обтирают о фартуки руки, бережно берутся за билетики. – Расписаться не надо?

Некоторые уже едят эту клубнику, посыпав сахаром и залив молоком. Густые женские усы побелены пенкой.

– Приятного аппетита.

– Спасибо, Сашенька.

Можно заехать к Жучко, отрапортовать: билеты, мол, розданы. Даже непременно надо съездить, а как же! Злиться будет старик. Но по дальней аллее идет Света. Она! Точно – она! Больше никто так степенно не ходит. Кажется, что вышла прогуляться, – не хватает только зонтика от солнца и породистой собаки. А на самом деле ее просто погнали в магазин. Вон и сумка-авоська перекинута через руку. Молодец Светка! Она всегда хочет быть красивой!

– Светка, салют!

– Доброе утро, Саша. – Смуглые щеки ее чуть темнеют – ага! – желто-коричневые глаза сразу же опускаются.

Удивительно красивая эта Светка! Особенно теперь, когда волосы не подкручены, а ровно подстрижены у самых плеч.

– В магазин?

– Да.

– Скажи деду, что я развез билеты.

– Скажу. – И щеки опять темнеют под загаром. Стесняется старика. Хм! «Явка обязательна».

– Тащи велосипед, заедем за Леней.

– Не могу, Саша. Ко мне сестренка приехала.

Вот оно что! Жаль – будет теперь возиться.

– Маленькая сестренка?

– Не очень. На второй курс института перешла.

Они смеются.

– Познакомишь?

– Конечно.

– Ну, я поехал.

– Пока, Саша.

***

Сашиного папу зовут Ира (Ираклий), маму – Саша (Александра) и Сашу тоже Саша. И в доме все время какая-то путаница: то мама забудет сумочку с ключами, то папа принесет без спросу щенка неизвестной породы, а то Саша-сын забудет сварить суп: мама Саша почти никогда ничего не варит, она работает у папы в лаборатории и приходит поздно, а папа почему-то чаще всего дома и тоже всегда занят – ведет научную работу. И только про Сашу-сына все ясно: он учится в одной школе простой и в другой – музыкальной, по классу гитары.

Кроме того, мама постоянно надевает Сашины брюки (мужские лучше сидят) и нещадно подсучивает их и мнет, и папа тоже надевает и тоже подсучивает. Можно подумать, что много брюк, а их всего две пары. И только Саша-сын не может надеть ничьих, потому что всех перерос и весь, как папа говорит, разновеликий – ноги длинней, чем надо, и руки тоже, голова маленькая, нос широкий.

Но отец, кажется, не очень прав, потому что к этому лету Сашка – он и сам это чувствует, – весь натянулся, подобрался, стал ловким, как барс или другой такой же никому не известный и красивый зверь.

Зимой Чибисовы живут в довольно хорошей московской квартире, а летом – в довольно плохом сарае под названием «кухня». Потому что дача не их, а маминой мамы (она была массажистом в военной клинике), и бабушка живет в даче сама вместе с двумя серыми пугливыми старушками, друзьями детства.

Никто не верит, что эти старушки – друзья детства, потому что бабушка румяная, с рыжими, покрашенными хной волосами, бегает легко и по утрам делает зарядку с гантелями. Но это чудо природы – на самом деле ей много лет. Бабушка не растит никакой клубники.

«Было у меня две грядки, – говорит она и смеется, показывает все свои отличные крепкие зубы, – Витюша Жучко заставил. «Стыдно, говорит, ничего не делать! У всех, говорит, есть». Но теперь все заросло. – И вздыхает серьезно. – У меня такая переоценка ценностей: лучше в магазине купить!» Бабушка Саша любит свою дачу, все три маленькие комнатки. Ей больно отдать их в губительные руки детей.

«Пусть радуется, – говорит папа Ира. – Такую тещу бог дает избранным», – и охотно живет в сарае под названием «кухня». Но, как утверждает Жучко, в кухне жить запрещено, даже если там ничего не варят.

Лето началось с его посещения. Жучко сдвинул соломенную шляпу с незагорелого лба, глянул на стол без клеенки возле кухни и сказал:

– Неудобно, товарищи, получается.

Папа Ира оторвался от своих научных трудов и стал глядеть на белую половину жучковского лба.

– Здравствуйте, – сказал он растерянно.

Жучко смутился.

– Здравствуйте, Ираклий Петрович. Не пользуетесь вы полной радостью дачной жизни.

– Да нам, собственно, хорошо… – заволновался папа Ира.

– Нет, не пользуетесь…

– Зато мы бережем зеленого друга, – отозвался Саша. Он нарочно вынес гитару и тихонько позванивал на ней, чтоб Жучко не думал, что его здесь боятся.

– В кухне жить нельзя, – посуровел Жучко.

– Мы не живем, – вяло солгал папа Ира.

Жучко глянул в открытую дверь, нащупал глазами три раскладушки.

– Но почему, почему нельзя? – перехватил его взгляд папа Ира и заволновался. Он легко мирился с неудобствами, но не любил почему-то вмешательств.

– Есть постановление… – официально начал Жучко.

– Но оставьте его в покое! Дайте людям жить! – срываясь на шепот, заговорил папа Ира. – Оно к вам руки не тянет!..

– Кто?

– Постановление!

– Что вы говорите такое! Какие руки? Да вы успокойтесь, товарищ Никитин!

– Я Чибисов, Чибисов, а не Никитин! Это моя теща Никитина! Вы мне работу сорвали! – Папа Ира вскочил из-за стола, и тут Жучко счел разумным отступить.

– Я поговорю с пайщицей, – сказал он, отходя.

– Не загоняйте нас палками в рай! – пошел за ним папа Ира. – Не загоняйте нас в рай!

Но Жучко уже был возле дачи, и оттуда летел его справедливый бас:

– Лександра, кто тебе дороже, Лександра?!

Бабушку, представьте, тоже зовут Саша, если только в это можно поверить.

– Нет, ты зайди, зайди! – звенел бабушкин поставленный голос. Она в молодости не только массировала, но и пела, и притом хорошо. – Ты погляди, какая у меня тут красота… – И, видимо обращаясь к старушкам, радостно говорила о Жучко: – Мы ведь старые друзья. А старые друзья не ржавеют!

Когда Саша проходил мимо бабушкиной террасы, растерянный Жучко, подавленный в своей энергии, пил чай между двумя старушками, а бабушка Саша, раскрасневшаяся, со сбившимися волосами, пела, размахивая руками:

 
Гей да тройка,
Снег пушистый!..
 

И Саша чувствовал себя сильнее растерявшегося папы Иры и степеннее бабушки Саши.

Интересно, слышал папа Ира про старых друзей, что они «не ржавеют», а? Нет поговорки, которую бабушка Саша не перепутала бы!

Глава III
СВЕТА

Светлана проснулась, когда и солнца-то еще не было. Почитала свои любимые стихи – была у нее такая тетрадка, куда она переписывала стихи и разные песенки.

Одно стихотворение даже наизусть поучила:

 
Девушка, вспыхнув, читает письмо,
Девушка смотрит пытливо в трюмо,
Хочет найти и увидеть сама
То, что увидел автор письма.
 

Особенно там хорошо под конец, когда девушка думает, что парень подшутил, назвав ее красивой, а дело обстоит вот как:

 
Просто где вспыхнул сердечный накал,
Разом кончается правда зеркал…
 

И дальше… Только дальше Света чуть-чуть еще не доучила. Не доучила и опять задремала чутким к радости сном, ожидая ежедневного зова: «Светик!»

Это мама так зовет ее. И, дождавшись, спрыгнула в рубашке до полу, протопала босая (ступни красивые, узкие) к столику, на котором стояло зеркало. Ничего себе. Тот прыщик, что был вчера возле носа, исчез. Худое смуглое лицо, быстрые резкие глаза того желто-коричневого цвета, который не бывает мягким. (А зачем им быть мягкими? У красивой девушки должны быть холодноватые глаза.)

– Светик, – позвала сама себя в зеркало. И высунула язык. Потом засмеялась – длинная такая, узкая, затаенная улыбка. – Ты мне нравишься, Светик. – И приспустила ресницы и прикусила нижнюю губу. (Передние зубы хороши – две ровные белые лопаточки с прорежинкой посредине. Говорящие зубы.) Потом нахмурилась. – Глупая ты, Светка! – И побежала на террасу к маме, к милому Сергей Сергеичу – брату деда, такому непохожему. Дед занозистый и сердитый, как репей, а этот – высоченный, толстый, а глаза как у маленького: все по ним видно – доволен он или нет, интересно ему или скучно; когда неспокоен, удивлен, рад – все это видно, даже если молчит. И как такому человеку жить? Любой обидит. Свете жалко Сергей Сергеича, и она все хочет сказать ему: «Надо быть хитрее!» Да неудобно как-то.

А вот дочка его Ада совсем не такая. Света так ждала ее, думала, всё друг другу рассказывать будут, на танцы вместе ходить в клуб – с сестрой дедушка пустит – и вообще подружатся, а вот нет. Наверно, не так-то легко полюбить чужого человека. Ведь она ей почти чужая, эта Ада, – только так говорится «сестра», а прежде никогда не видались.

Сначала она Свете понравилась. Света считала, что женское лицо должно быть умным и злым. Вот и у Ады было такое – злое и умное. Потом только заметила – Ада прихрамывает. Значит, танцев не будет. И общих секретов. А как прочитала эта Ада стихи в заветной Светкиной тетради – все ясно стало: строит из себя умную. Света таких не любит. И никогда не полюбит. Но сестра – что ж будешь делать! – гостья.

На террасе была одна Ада.

– Здравствуй, Адочка. Ну, как на новом месте? Приснился жених невесте?

И покраснела. Какой уж тут жених? Глупо как сказала.

– Мне твой Сашка приснился, – ответила Ада. – И знаешь, будто он тебя поцеловал, а я плачу, плачу… – и засмеялась, как взрослая.

А чего смеяться? Он всего года на четыре младше ее и такой красавец – понятно, заплачешь.

– Знаешь, Ад… Он вот когда с гитарой вчера вечером приходил к сосне, ну, на скамеечку, – так посмотрел на меня! А потом говорит тихонько: «Спеть тебе песенку?» А я прямо покраснела вся, хорошо, что темно было. «Спой, говорю, я песни вообще люблю». А он: «Ну, если вообще, я не буду». Дура я, дура, потом прямо заснуть не могла, все думала: какую бы он спел?

– «Хэпи шейх» спел бы, – улыбнулась Ада.

Конечно, ей больше ничего не остается, как ехидничать. Не надо бы ей говорить ничего. А кому говорить? Все девчонки в этом году повлюблялись в Сашку. Особенно Нина.

Нина красивая. А нравится ему Света. Да, да-да! И, значит, Света красивей всех!

 
Просто где вспыхнул сердечный накал,
Разом кончается правда зеркал.
 

И вспомнила, как там дальше:

 
Просто весь мир озаряется там
Радужным, синим, зеленым.
И лгут зеркала.
Не верь зеркалам,
А верь лишь глазам влюбленным.
 

Вот это стихи! И почему Аде не нравятся?

А мимо забора – жжж, жжж! – накручивает педалями Сашка.

Света быстро одевается, приглаживает недавно остриженные волосы, делает несколько кругов перед зеркалом (нет, хороша, очень даже ладная девочка!), оглядывается, нет ли поблизости деда, и выбегает на дорожку, к забору.

– Эй, хэпи шейх! – кричит она.

Саша замедляет свой полет, легко, как с коня, соскакивает с велосипеда.

– Познакомь с сестрой, – говорит он.

– Ты же видел вчера, – смеется Света (зубы у Светланы хороши, особенно два верхних, с прорежинкой).

– Да ведь ты нас не познакомила!

Света смотрит и, как тогда перед зеркалом, приспускает ресницы.

– Ну что ж, если это твой вкус…

Саша храбро идет по дорожке между кустами дурманного жасмина и ведет за рога велосипед. Приваливает его к террасе.

– Знакомьтесь, – говорит Света. – Это Саша, а это Ада, моя сестра.

Ада встает, делает короткий шажок больной ногой и, как взрослая, оглядывает Сашку. Оценила, улыбнулась глазищами, подала широкую руку. Она не выше Светы, но шире, и это, конечно, не так уж красиво.

– Здравствуй, Саша, – говорит она. – А ты мне сегодня приснился.

– Молчи, молчи! – кричит Света и прикладывает к щекам руки (узкие кисти, пальцы длинные, ногти красиво подстрижены).

Ада глядит на Сашку в упор, и вдруг кожа его шеи, щек, лба розовеет. Света даже руки с лица сбросила. Показалось? Вот сходит розовость. А может, ее и не было? Сашка усаживается, кладет грязные руки на стол, потом снимает.

– Твой дед, – говорит он Свете, – велит под страхом смерти всему третьему поколению расставлять столы для дружеского чая стариков. – И поясняет Аде: – У нас тут как дом с надстройкой. А третье поколение – это мы, я вот, Светка…

– А нас пустят? – радуется Светлана.

– Наверное.

– Потанцуем! А, Сашка?

– Я хочу Аду пригласить.

Света замирает. Не видел он, что ли?

– Я не танцую, – спокойно говорит Ада и тянется к отцову портсигару. – У меня нога больная. После полиомиелита. – И достает сигарету и – вот чудеса! – закуривает.

– Ты разве куришь? – переходит на шепот Света.

– Да. Изредка. – И к Сашке: – Не хочешь?

И Сашка прикуривает от Адиной спички, и они сидят, как взрослые, курят (хорошо, что дед ушел!) и глядят друг на друга, и Ада говорит (вот нахалка!):

– Ты и правда красивый мальчик.

Сашка уже не краснеет.

А Света сидит, как дурочка на чужих именинах. Потом спохватывается.

– Саша, – говорит она, – покатаемся на велосипедах?

– Не могу, – отвечает он, не глядя. – Мне еще в магазин велели.

– Вот что, ребятки… – Ада ставит локти на стол, так по-хозяйски ставит, и в широкие ладони тяжело кладет голову. – У вас тут лес есть?

– Муровый, – говорит Саша. – А что? За грибами?

– Нет, мне надо птиц послушать. Я ведь биолог.

– Ну и что? Зачем вам… зачем тебе птицы?

– Мне надо знать, кто как поет. То есть я знаю, конечно, но надо научиться легко отличать. Я орнитологом буду.

– Звери лучше, – серьезно говорит Саша. – Много лучше.

Света не видела его таким серьезным – с ней он все смеется.

– Одинаково, – отвечает Ада. – Вот ты знаешь, например, как летают журавли? Они летят целый день, а к ночи устают и опускаются на землю. И сразу засыпают. Не спит один только дежурный. Один-одинешенек длинный журавль стоит, поджав лапу. А сон его клонит. И чтобы не поддаться, он в лапу камешек берет. Сон разожмет ему пальцы, – он выронит камешек. А выронит – проснется.

– У нас на участке гнездо есть, – сказал Саша. – Не знаю, какой птицы. Я подошел, а она не слетает. Глядит вот так… вот как Светка!

Света поднялась со стула, вышла. А Саша даже не обратил внимания. Из соседней комнаты голос его – как жужжание шмеля. Потом они засмеялись – Сашка и Ада. Потом пошли с террасы.

Света подбежала к окну. Они стояли за забором. Он хотел подсадить Аду на багажник, но Ада не села, и они пошли по дорожке.

И велосипед шел рядом третьим лишним.