Текст книги "Лошадь смеется"

Автор книги: Гагик Саркисян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

КРАЖА ПОРТРЕТА НИКИ

Карина пришла в квартиру Ники, представившись страховым агентом. Дверь ей отворила мать Ники.

– Вы ко мне?

– Да. Я страховой агент.

– Мне нечего страховать.

– Все так говорят. Вот я ничего и не зарабатываю…

– Да вы пройдите. Можете сами убедиться.

– Вы простите меня… Ну, наверное, у меня такая профессия. Я должна думать, что всегда есть что-нибудь застраховать.

– Я вас понимаю. Вы ведь живете на проценты от страховки?

– Да. Вот в соседнем доме я книжки застраховала.

– Но у меня их очень мало, – ответила мать Ники.

– А вот эту картину вы не хотите застраховать? – Карина увидела на стене портрет Ники.

– Нет, – сказала мать, – это моя девочка.

– Прелестный портрет.

– Для меня он живой…

– А, может, у вас есть другие какие-нибудь картины…

– Не-ет… Других картин у меня нет. Нечего мне страховать.

– Да-а! Можно, я поближе подойду? Я немного близорука.

– Конечно, подойдите.

– Спасибо. – Карина подошла поближе к портрету Ники. Она поняла, что портрет легко снимается. Было очевидно, что мать вечерами снимает его поцеловать и пожелать спокойной ночи. – Невозможно оторваться… Какая красивая!

– Она больше печальная…

– Но всем, кто смотрит, как она должна нравиться…

– Некому нравиться… Только одна я смотрю на него.

– Это я понимаю…

– Нет у нас родственников. Нас на свете было двое. И больше никого… Никого… Мои родители и два брата погибли в войну.

– А как же муж?

– Я не была замужем. Работала. Училась. Наверное, мой муж прошел мимо меня…

– Господи, как все одинаково.

– Ничего не поделаешь. Время было неровное.

– А у дочери тоже никого не осталось?

– А кто? Дети? Ей самой только двадцать лет было…

– Ну, а подруги, друзья? Они хоть к вам заходят? Не оставляют же они вас одну.

– Никто ко мне не заходит.

– Да, когда горе, человек никому не нужен.

– До этой весны мы всегда были вдвоем. Только в эту весну она стала взрослой. И впервые уехала одна в Прибалтику…

– Я тоже одна. Был любимый, а потом не стало.

– Если мужчина любит, он не уйдет.

– А у вашей дочери был любимый? Тоже не заходит?

– Я не хочу об этом говорить. Дай бог, если это было так. Если это была любовь. Значит, хоть немного счастья, но у нее было. Я желаю счастья тому человеку, кого она любила.

– А разве она вас с ним не познакомила?

– Я сама не хотела знакомиться. Мало ли, вдруг не понравлюсь. В молодости я получила такой урок, – ответила мать. – Я видела его на похоронах. Он очень плакал. Никогда не думала, что мужчина может так убиваться. Но я его ни о чем не спросила. Я боялась ему помешать. И уехала с кладбища одна, а он остался. Поминок я не устраивала. Какие поминки, если она живая. Вы не верите, что она живая?

– Верю. Хоть бы на кладбище к вам подошел.

– Куда подходить? Нас всего было двое. Он и я.

– Ну, поговорил бы с вами. Пожалел.

– Я ушла.

– А с работы кто-нибудь был на похоронах?

– Нет. Ника после школы два года отработала чертежницей, а в этом году уволилась и хотела поступать в институт…

– Вы бы повесили ее фотографии. Все легче было бы.

– Она не любила фотографироваться, недавно даже все свои детские фотографии разорвала…

– Ну, может, они у кого-нибудь из ее школьных подруг есть. Позвоните – вернут! Может, она что дарила.

– Ах, какая вы глупенькая!

– А я еще лезу со своей страховкой. Простите, пожалуйста. Я хочу вам чем-нибудь помочь, но не знаю чем.

– Что она могла подарить? Как была в одном джинсовом костюме, так в нем и ушла…

– Да. Жаль, – сказала Карина.

– Мне ничего не жаль, – ответила мать, – теперь мне ничего не жаль. Вот она здесь. А остальное меня не касается…

– Нельзя быть такой безразличной к жизни. Вы еще молоды.

– Я давно старая.

– Ну, что вы! Какая же вы старая. Сколько вам?

– Разве это что-нибудь значит – сколько?

– Но ведь теперь ничего не изменишь…

– Нет, – ответила мать, – это не ее смерть. Ника жива. Это я знаю. Вы думаете – это портрет? Видите, живая. Она утром пьет со мной чай. Я пью чай, а она – кофе. Она так любит кофе. Вот и улыбается уже, видите?

– Успокойтесь… Я буду к вам заходить…

– Ника жива… жива… Это я умерла…

– И все же нельзя ставить на себе крест. Если вы не против, я бы к вам заходила. Мне тоже бывает так одиноко.

– Приходите, – сказала мать, – я всегда после пяти дома. И всегда одна. Я поставлю чай. Или, может, кофе?

– Хорошо. А я сбегаю за пирожными.

– Да нет, нет. Не надо, что вы…

– Вот этот момент, – сказал Ваграм. – Мать Ники пошла готовить чай или кофе. Карина молниеносно сняла и сунула портрет Ники в свою просторную сумку. Посмотрев, что мать Ники возится на кухне, ищет спички, наливает воду, моет или достает чашки и так далее, она выскочила из квартиры:

– Я побежала за пирожными.

– Для женщины с такой несладкой судьбой портрет дочери был единственной связью с жизнью. Мать всерьез принимала портрет за живую дочь. И вторично пережить ее смерть было для нее непосильно.

– В это трудно поверить.

– Можно не верить, но это так. Надо полагать, у матери Ники было совсем изношенное сердце, и оно не выдержало. А может быть, она была вообще тяжело больна. Так что этот вечер был для нее последним. Поэтому никаких данных о краже картины в твоей картотеке нет. Жаловаться было некому.

– Превосходно выбранная маска. А зря ее не приняли в театральный… Страховой агент…

– Помнишь, кто-то из посетителей посоветовал ей застраховать картины? И она ответила, что это не так просто сделать…

– Да-да!.. Я помню. Посетитель настаивал.

– А Карина снова ответила, что сейчас ей не до этого. И опять не произнесла глагол «застраховать». Хотя должна была бы его произнести. Она хотела убежать от этого слова. Человек совершает преступление, и место, где он его совершает, не дает ему покоя. Оно его навязчиво тянет к себе, а он старается это место забыть, вычеркнуть его из памяти… Это знают все. То же самое происходит и со словами. Преступник боится их произносить, если они обозначают способ его преступления.

– Вот во что бы я совсем не хотел верить, так это в смерть Ники. Было бы лучше, если бы ты ошибся в своем гармоническом анализе… Нельзя убивать тех, кого надо любить…

– Ника не понимала, что такое остерегаться. Она не была искушена ни как человек, ни как женщина. Это было ее первое и последнее чувство. Вот она и не оборачивалась. Вадим Карин встретился с женщиной незаурядной. Правильнее было бы сказать, что он находился в водовороте ее чувств. Это был какой-то фейерверк искренности. И когда бы так продолжалось дальше, я не знаю, выдержал бы Вадим Карин такое напряжение или нет. Скорее всего, эта любовь выпотрошила бы его.

Во всяком случае, она всецело поглотила Карина.

– Неужели ты не ошибаешься?

– Это произошло за несколько дней до смерти Карина… За два, три или четыре дня…

СМЕРТЬ НИКИ

– Ты устал…

– Ничего… Это пройдет…

– Может, сварим еще кофе?

– Да!.. Да!

– Я недавно видел, как по Новому Арбату шла влюбленная молодая женщина…

– Да. Да! Ты прав! Это была Ника!

– Что?

– Сейчас ты увидел Нику. Ты только не подумал об этом. Разве сам ты это не почувствовал?.. Просто надо обостренно чувствовать, что происходит в нашем мире… Это она… Это она прошла по Новому Арбату… Это случилось на Новом Арбате… Как же ты мог? Ты не поверил в то, что ты почувствовал, в то, что ты увидел?.. когда же, наконец, мы станем доверять тому, что мы живем в одном и том же времени…

…Ника шла по Новому Арбату… Иногда она останавливалась, запрокидывала голову и, лукаво прищурившись, смотрела в небо. Она шла с огромным букетом цветов. Все в ней было заразительно. Прекрасно и заразительно… Казалось, прохожие завидуют каждому ее движению. Завидуют и радуются… Приятно, когда идет человек и этот человек совсем иначе похож на то, что мы называем жизнью… Ника говорила вслух. Как будто ей самой надо было слышать то, что она сказала:

– Как хорошо! – говорила она. – Как хорошо!

– Девушка, – обратился какой-то прохожий. Но Ника не оборачивалась. Она продолжала идти…

– Как хорошо! – повторила она. Какой-то другой прохожий спросил ее, где она купила такие цветы.

– Вы хотите со мной познакомиться? – спросила Ника.

– Очень! – сказал прохожий.

– Поздно, – улыбнулась Ника и продолжала быстро идти.

– Как хорошо быть женщиной! Как хорошо! Ты ни к кому не будешь так относиться… Ты ни к кому не будешь так относиться… Ни к кому…

– Девушка, остановитесь! Нельзя так быстро идти…

– Обернитесь, девушка!

– Я не оборачиваюсь… – сказала Ника. На той стороне Калининского проспекта она увидела Вадима Карина. Ника побежала навстречу Карину сломя голову… Через дорогу. Она бежала с криком: Любимый! Любимый!.. Машина… Прямо на нее неслась машина…

– Олег! Надо остановить машину!!! Надо остановить машину!!! Ты слышишь?!!

– Это невозможно, Ваграм, она уже сшибла ее… Машина сшибла Нику… Жила она еще несколько минут. Очевидно, для того, чтобы сказать Карину, который подбежал только теперь:

– Вот так-то, любимый… Я знала, что все кончится очень скоро… Но ты меня похоронишь?.. Я уже говорю с тобой издалека. Никогда еще не испытывала такого чувства… Слышишь?.. Совсем не больно… Наверное, с болью из этого мира не уходят… Любимый!.. Мне так хорошо было быть женщиной… Скажи маме… Привет, любимый!

– Кофе! – сказал Ваграм, – давай сварим по чашечке крепкого кофе…

– У тебя есть сигареты?

– Да. Посмотри, где-то тут… Убийство Карина было лишь продолжением трагической смерти Ники…

– Подожди. Давай сначала выпьем кофе.

– Ты помнишь, что произошло?

– Я тебе сказал, оставь меня в покое. Ради бога!

– Я сам хотел затормозить машину… Хотел, но не мог. Он несся с такой скоростью. И она… Она все знала… Она сама побежала навстречу своей смерти с букетом цветов. Никто не мог остановить ее. Никто… Ты считаешь, что я виноват? Ну, скажи, что же ты молчишь? Ты считаешь, что я виноват?.. Это же не я сидел за рулем! Что ты на меня так смотришь, как будто я был в машине…

– Какая нелепая смерть…

– Романтика! Это все романтика! Нечего делать в нашем веке романтике… Мы ее давно перечеркнули за ненадобностью. Шофер бы никогда не задавил ее, если бы хоть чуть-чуть жил в ее измерении…

– К сожалению, это не принимается во внимание…

– Да. Я знаю. Но я постоянно испытываю чувство вины за других. Каторжное состояние… Невыносимо…

– Тебе с сахаром?

– Я положу сам.

– Может, мне поехать домой?

– Ты сам устал. Сколько лет прошло, как мы не спали с тобой целыми неделями?

– А, старик! Мы с тобой уже давно не студенты.

– Да. В декабре – тридцать пять!.. Тридцать пять лет… А ты – в ноябре, да?

– Да. Ты забыл? Я на целый месяц старше тебя. Но если ты считаешь…

– Да. Я считаю, что тебе уходить не надо.

– Тогда май… Карин умер восемнадцатого мая… А смерть Ники… Ты говоришь, на три, четыре дня раньше…

– Это ты будешь устанавливать точные даты… Неопровержимым должен быть сам принцип построения доказательства… И тогда оно естественно обрастает жизненными подробностями и бытовыми деталями… А к точности дня или часа гармоническое доказательство безразлично:

Но точно ль мы вернемся через час?

Не более. Для нас дела изъяты

Из времени. Мы вечность уместить

Способны в час, и час продолжить в вечность.

Мы измеряем жизнь свою не так,

Как смертные. Но это – наша тайна.

Иди за мной…

Кажется, междугородная. Сними трубку…

– Алё?

– Добрый вечер, Олег Юрьевич. Вы мне сказали позвонить в любое время суток…

– Здравствуйте, Галина Петровна! Что-нибудь узнали?

– Все узнала. Все. Год назад Карина еле спасли в Лиепае. У него болел коренной зуб. Пока он ожидал очереди, ему дали таблетку анальгина, и с ним случился приступ. Я нашла врача, она отлично помнит этот случай. Карин был с женой. Она даже запомнила прическу жены «Мирей Матье».

– Вылетайте первым же рейсом и привезите врача… Спасибо…

– Молодец, Олег, я все слышал. Молодец. Я знал, что ты ведешь свою юридическую игру, но держишь ее в тайне от меня.

– Подтвердилось то, что до сих пор было моей мучительной догадкой. Он был совершенно здоров. Медицинская карточка – чистая. И я просил проверить все стоматологические клиники, платные и бесплатные, в Москве, в Сочи, в Лиепае, – везде, где они были вдвоем. Но, видит небо, я делал все, чтобы опровергнуть самого себя… Старина, я отнял у тебя столько времени, но у меня не было никаких фактов. Никаких. И я, как в прошлый раз, вспомнил, что твоя гармоническая математика в них не нуждается.

– Не нуждается?.. Ну, нет, это не совсем точно. Точнее – у них иной характер… Юная мадам Карина плавает в нашем времени, как рыба. Она знает, какими фактическими отходами загрязнены водоемы. И поэтому ведет себя, как при естественном ходе событий, а он между тем кардинально отличается от насильственного…

– Еще один вопрос…

– Если бы один…

– Зачем Кариной понадобилось это насилие? Зачем понадобилось убивать мужа, если соперница Ника была уже мертва?..

– Да. Конечно. Мало ли что бывает в жизни художника. Увлечения, размолвки, а потом все возвращается на круги своя. И заблудший, раскаявшийся муж вместе с картинами остается при ней. Да?

– Да. Зачем?

– На всякий случай. Вдруг Вадим Карин влюбится в новую Нику.

– Ваграм, перестань валять дурака.

– Почему же перестать?.. Ты думаешь. Ты думаешь…

– Что я думаю? Договаривай.

– Я не знаю, что ты думаешь. Откуда я знаю.

– Что ты хочешь сказать?

– Я?.. Это ты хочешь сказать. Ты! Но этого недостаточно. Она откажется. Первым укол анальгина сделал врач?.. Врач!

– Ну, нет. Ты же слышал. Она отлично помнила, что ее муж – аллергик.

– Но она скажет, что она забыла, перепутала, растерялась, испугалась. Хорошо, наконец, она тебе скажет, что если она сама знала, что ее муж – аллергик, то не мог же он об этом не знать. А это уже, как ты сам считал совсем недавно, смахивает на самоубийство. И она за это схватится, но не как за соломинку, а как за бревно. Скажет, что не хотела сначала признаваться, не хотела, чтобы ее мужа считали самоубийцей. Не хотела шума. И так далее. К тому же теперь доказать, от какой дозы аллергена скончался Карин, невозможно.

– Ваграм, ты же говоришь прописи, и комару ясно, что она начнет вертеться.

– Прописи? Потому что мне плевать на твою Карину, плевать. Ты знаешь, что она сделала?

– Я ничего не понимаю, что с тобой творится? Ты носишься по квартире, как твой тигр.

– Я хочу тебе сказать, что если существует какой-нибудь гармонический кодекс мироздания, то принцип избирательности играет в нем чертовски загадочную роль. Эта загадка буквально выглядывает из всех щелей мироздания.

– О чем ты говоришь?

– Вот репродукция – софа и люстра валяются в лесу…

– Ты мне не ответил на мой вопрос. Зачем Кариной было убивать своего мужа, если Ника была уже мертва?

– А почему люстра и софа оказались в лесу?

– Я помню, что в малиновом гарнитуре Кариных не хватало софы, а о том, как она оказалась в лесу, мы поговорим завтра…

– Нет. Сейчас.

– Я не узнаю тебя. Я тебя чем-нибудь обидел?

– Прости Олег. Но то, что произошло, – немыслимо. С этим не так легко согласиться…

– Со мной это тоже случается.

– Выслушай меня, Олег, если бы было только отравление, доказать ее вину было бы очень и очень трудно. Но есть обстоятельства… обстоятельства, которые не оставляют ей ни одного шанса для защиты. И опровергают ее любое алиби.

– Ты неисчерпаем, Ваграм!

– В ту же ночь, когда Ника и Вадим Карин прилетели из Прибалтики, то есть они прилетели вечером, а в час или в два, или, может быть, в три часа ночи, в квартире Карина раздался телефонный звонок. Спал Карин или не спал, не знаю. Может быть, он еще читал детектив или слушал магнитофонные записи… Все это не суть важно. Важно, что это случилось ночью. В характере Ники было мыслить и чувствовать неожиданно. Все ординарное она отметала с ходу, и она выбрала самый острый, самый рискованный вариант…

В КВАРТИРЕ КАРИНЫХ

– Алё? Алё? – сказал Карин и повесил трубку на рычаг.

Через минуту раздался звонок в дверь. Карин удивился, но дверь открыл.

– Это я, – сказала Ника, – я пришла… Слушаете музыку по ночам? Сами себя веселите? Идите, слушайте дальше. Я закрою дверь сама. Только поскорее.

Карин пошел в комнату несколько растерянный. Но Ника вела себя так естественно, что растерянность Карина уступала естественности Ники.

– Сейчас будем пировать, – сказала Ника, – вот вам ваш портрет. А это все для кухни.

Она поставила на стол бутылку сухого вина и фрукты… Карин выключил магнитофон.

– Дослушали? – спросила Ника. – На столе все готово.

– Когда вы успели? – спросил Карин, рассматривая портрет.

– Это неважно. Нет времени отвечать. Поставьте его где-нибудь. И потом, не «вы», а «ты». Понятно?

– Понятно, – сказал Карин.

– Ну, вот, – сказала Ника, – времени у нас очень мало. Скоро утро. А мой шеф приходит ровно в десять.

– А кто ваш шеф?

– Начинается, – сказала Ника, – через пять дней я сама о нем забуду. Я ухожу с работы… Садись.

– Как вас зовут?

Ника показала на себя пальцем: Тебя зовут… Ника. И показала пальцем на него:

А тебя зовут… Я пью за тебя… Я тебя люблю. Скажем, так.

– А как со мной?

– С тобой то же самое, только ты этого не знаешь. Но это очень быстро выяснится.

– Хорошо, – сказал Вадим.

– Я думала, у тебя здесь немного иначе. Это все красиво – уют, забота. Ты еще не задохнулся от этого уюта?.. А люстра тебе не мешает спать?

– Нет. Не мешает, – сказал Карин. Ника вошла в комнату и присела на тахту.

– Малиновый цвет – красиво, – сказала Ника. – Сам покупал? Или выбирал?.. Ну, ладно, некогда, иди ко мне… Скоро утро… Ты завтра идешь на работу?

– Во второй половине, – сказал Карин, – к двум часам. – И снова взглянул на портрет. – Ты что, художница?

– Я? Да. Я художник. Я вообще все… Я Ника…

… – Утром Ника сказала: Кофе готов. Я сделала тебе гренки. Вкуснее не бывает.

Они позавтракали. Потом Ника стала расхаживать по квартире…

– Так. Так. Так… Какие у тебя есть инструменты?

– То есть какие инструменты? – спросил Карин.

– Мне нужно срезать эту люстру.

– А что тебе для этого нужно? – спросил Карин.

– Да ножницы. Простые ножницы. Ага, нашла. Иди сюда. Помоги.

Она срезала люстру и положила ее на софу.

– Это твоя комната? – спросила она.

– Да, – сказал Карин.

– А та комната – ее?

– Да, – сказал Карин.

– Ее комнату не будем трогать, – сказала Ника.

Карин посмотрел на часы – уже девять.

– Ну, вот и хорошо, – сказала Ника, – надо позвонить в мебельную скупку.

– Зачем? – спросил Карин.

– Как зачем? Сдать эту софу. Больше на ней никто спать не будет. А если будет, то ни я, ни ты не будем знать – кто.

– А, может быть, не надо?

– Надо.

– Ну, ладно, раз надо, – сказал Карин, – а на чем я буду спать?

– Купишь что-нибудь менее малиновое на вырученные деньги.

Ника полистала справочник, нашла нужный телефон и позвонила в мебельную скупку.

– Алё! Доброе утро. Все пришли на работу?.. А кому из вас нужна малиновая софа? И модерновая люстра?.. Всем? Правильно… Продается за бесценок. Деньги нужны… Вот прямо сейчас нужны… Сию секунду… Улица Лермонтова, дом тридцать три, квартира тридцать три… Через сколько?.. Отлично! Ждем! – и повесила трубку. – Сейчас сюда прибудут скупщики…

Скупщики действительно приехали молниеносно. Трое скупщиков вошли.

– Где ваша софа и люстра?

– Вот. Быстренько забирайте.

– А деньги? Кому платить деньги?

– Карин, получи деньги.

У него в доме Ника заразилась общепринятой формой обращения по фамилии. Так к нему обращалась жена. Ника тут же с брезгливостью почувствовала бациллы расхожей матрицы и стала называть Карина – «любимый»… По цвету ее картин легко установить, что слух у нее тоже был абсолютный…

Пока Карин получал деньги и расписывался в квитанции, двое других скупщиков вынесли софу и люстру. Сунув квитанцию в карман, смеясь, следом за ними вышел и третий скупщик… Ника закрыла за ними дверь.

– Черт возьми, – сказал Карин, когда скупщики унесли софу и люстру.

– Печально?

– Нет, – сказал Карин. – Пустовато…

– Вот здесь, на этих стенах будут висеть картины…

– Какие картины?

– Лучшие в мире, которые создаст Ника… Ночь, звезды, море, солнце, весна, водопады и… землетрясение. Портрет повесишь вот здесь, над изголовьем, но без меня…

– А зачем землетрясение?

– Так надо, – сказала Ника. – Вот твоя визитная карточка.

И возвратила ему листок из его блокнота, на котором еще в самолете Карин написал свой адрес и телефон…

– С ума сойти!.. С ума сойти!.. Все, что угодно я мог предположить, но чтобы такое… Кому могло прийти в голову, что на свете и это бывает. Отдать сто с лишним картин… Но в них была вся ее жизнь… Как?

– В них была вся ее любовь к жизни…

– И ты…

– И я…

– То есть…

– Ага… Мадам не учла принципа избирательности, без которого не может быть искусства… Где бы ни появился художник, все, что вокруг него, он наполняет собой… Но в квартире Кариных предметы оставались обычными, словно художник не прикасался к ним… Квартира Кариных была сама по себе, а картины – сами по себе… Они висели на стенах отрешенно. Они были здесь чужие… Принцип избирательности был нарушен. А там, где этот принцип нарушается, надо искать трагедию…

– Значит, ты уже в квартире Кариных понял, что Карин не может быть художником?

– Да.

– Понял?

– Да. Понял.

– А, следовательно, чтобы выставить эти картины, настоящий художник должен быть мертв?.. Вот в чем твоя подножка с автопортретом…

– Автопортрет Вадима Карина нельзя было принять за автопортрет. Такая самовлюбленность звучала диссонансом среди всех остальных произведений… Но, как портрет – это было превосходное зрелище… Я не сомневался, кто-то увидел Карина влюбленными глазами… Впрочем, как и весь мир, который висел у него в комнате. Художник был феноменально талантлив. Раньше я никогда не встречался с такой манерой письма. Но ни одна из картин не была подписана автором. Так могла поступить только женщина, которая просто отдавала картины своему любимому, как отдавала себя. Она и не думала где-то выставляться. Все это было ей в высшей степени безразлично. Ее беспокоил лишь один зритель. Ее любимый. И только его ей надо было убедить, что она – художница… Что она – Ника! Становилось ясно, что все события должны развиваться вокруг этой женщины. И, конечно, точкой отсчета во всех моих построениях была личность Ники… Оставалось понять, каким образом ежедневно в квартире Кариных появлялись картины одна за другой… Ведь писались они не в его квартире…

– И акварель «Винный погребок в Таллине» стала для тебя посылкой?

– Лишь безрассудно любящая мать могла не вмешиваться в дела дочери и умела не замечать, что дочь ежедневно выносит из дома картины. Едва нарисует и тут же уносит… Я понял, что эта женщина когда-то очень любила, но ее не любили… Такие матери готовы терпеть самые странные выходки своих дочерей, чтобы как-то сохранить и без того рвущиеся нити отношений…

– Итак, Карин – единственный зритель ее картин.

– Да. Свидетелей ты не найдешь, кто бы видел эти картины при жизни Ники.

– А стюардесса? Тоже исключается. Очевидно, встретившись со стюардессой, Елена Карина убедилась, что та понятия не имеет, кто автор картин. И успокоилась. Иначе она бы не пошла на убийство. Как не стала бы рисковать и в том случае, если бы не знала о смерти Никиной матери. Думаю, что она об этом узнала на следующее же утро. Ладно. Ладно. Ладно. Но Москва – это же не пустыня? Ника работала чертежницей, а Карин – инженером… Абсурд?

– Это вроде бы абсурд… А на самом деле все очень логично. Два месяца любви… Тут Нике и Вадиму никто не был нужен. Наоборот, все это время они искали уединения… Любовью не делятся… Просто и естественно…

– Но ты долго карабкался к этой простоте.

– Да. Я очень долго карабкался к этой естественности и простоте. Очень долго… Теперь тебе все ясно?

– После смерти Ники Елена Карина хотела заставить мужа подписать картины. Но у нее ничего не получилось. Для него это было кощунством. И он наотрез, железно отказался. Отказался и этим отказом подписал себе смертный приговор.

– Ты думаешь о том, как «найти» этих двух женщин?.. Я тебя правильно понял?

– Ты назвал ее Никой. А если ее зовут иначе?

– Ты Старый Арбат знаешь?

– Ты живешь на Старом Арбате…

– Похоже, что тебе спать пора.

– Давай говори!

– Ты останавливал сегодня ночью машину на углу Веснина и Щукина, возле старого готического особняка с двумя подъездами на обе улицы?.. А напротив по диагонали, через дорогу, в садик мы с тобой заходили? Где растет роскошная красная рябина?.. Но сейчас август… А теперь посмотри на репродукцию, как выглядит садик весной…

– Да! Это он!.. Слушай, это тот самый садик!

– Да? А я думал, другой.

– Перестань выпендриваться, профессор!

– Он нарисован с высоты птичьего полета… И увиден с этой стороны… То есть художник рисовал его в доме на углу Веснина и Щукина… Вот и все.

– Что – все?

– Пейзажа улицы, на которой жил Вадим Карин, среди акварелей нет… А, между прочим, каждый художник очень любит рисовать место, где он живет.

– Ах, да! Это тоже был для тебя один из аргументов…

– Так что выясни, какие смерти были зарегистрированы в этом готическом особняке, из окон которого просматривается уютный староарбатский садик… Думаю, что Ника и ее мать жили здесь…

– Я сейчас же позвоню…

– Олег! Дом номер…

– Тринадцать дробь два. Я помню.

Ваграм сел за фортепиано.

– Але!.. Доброе утро, свяжите меня с электронной картотекой Москвы… Але!.. Картотека? Доброе утро… Выясните, пожалуйста, какие смерти были в доме тринадцать дробь два, угол Щукина и Веснина, за период с марта по июнь этого года… Я жду…

– В доме номер тринадцать дробь два зарегистрировано за период с марта до июня две смерти Анна Иннокентьевна Юркевич, пятидесяти трех лет, умерла третьего июня, – ответили на другом конце провода, – и Виктория Андреевна Юркевич, двадцати лет. Погибла пятнадцатого мая в автомобильной катастрофе.

– Спасибо, – сказал Олег и повесил трубку – Что же ты перестал играть?..

– Я все слышал…

– Значит, Карина была у Анны Иннокентьевны вечером второго июня. То есть через восемнадцать дней после гибели дочери и через пятнадцать дней после убийства мужа. Ну, продолжай!

– Что, продолжай?

– Продолжай удивлять. Почему ты назвал ее Никой? Потому что есть картина «Ника Самофракийская»?

– Объясняю популярно, для невежд… У каждого художника есть страсть в какой-нибудь из картин, но зашифровать свое имя. И «Ника Самофракийская» помогла… Я решил, что имя художницы должно быть Вероника или Виктория…

– Вика… Вика – прежде Олег не владел этой интонацией.

Тигр подошел к Ваграму и зарычал: р-р-р! Зверь не поверил наступившей тишине.