Текст книги "Лошадь смеется"

Автор книги: Гагик Саркисян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

В КВАРТИРЕ НА СТАРОМ АРБАТЕ

– Проходи. Вымой руки и поставь кофе.

– Какое мыло для рук?

– Розовое… И сделай бутерброды. Мне с маслом и сыром, а себе…

– А себе ты сам сделаешь.

– Куда ты звонишь?

– Але! Добрый вечер, Оленька, запишите 192-74-96. Я нахожусь по этому номеру. Звоните в любое время.

– То есть как в любое время? Я ложусь спать…

– Тебе с сахаром?

– Да все равно… Осторожно… – Ваграм разложил репродукции на журнальном столике, – поставь сюда… Посмотри, какой костюм клоуна… Шляпа набекрень, нижняя петля куртки застегнута на верхнюю пуговицу…

– И висит на солнечном луче…

– Странно? Черный с сиреневым костюм клоуна висит на солнечном луче, а вокруг алое, лимонное пространство… И все… Хороший кофе… Веселый, смеющийся костюм клоуна… Кто он, этот клоун? Кто-то из очень близких художнику людей? Не может быть, чтобы такая картина была всего лишь случайностью… или эпизодом в жизни художника…

– Найти хотя бы одного близкого ему человека, который его хорошо знал как художника…

– А зачем он тебе? – спросил Ваграм.

– Нужен, – ответил Олег.

– Ах, нужен? Да?

– Нужен. Я думаю, не могла же Елена Карина знать, что после смерти мужа произойдет такая метаморфоза. И то, что не стоило ни гроша, а вызывало только насмешки и подшучивания, будет стоить бешеные деньги?

– Ну почему? Скажем, картины Модильяни, которые он при жизни не мог продать и за пять франков буквально на следующий день после его смерти стоили пятьсот тысяч… Карина, наверное, начитанная женщина…

– Все так запутанно… Для обычной смерти чего-то здесь не хватает…

– Да, не хватает. – Несколько репродукций Ваграм переложил с журнального столика на письменный стол.

– Но ведь она его не понимала…

– Что?

– Но с кем-то он должен был поделиться, если хотел покончить с собой. Кому-то должен был сказать, что все, конец, нет дыхания…

– А ты многих расспрашивал?

– Да не имел я права ни у кого и ни о чем спрашивать. Только так, косвенно.

– А в институте, где он работал, думали, что у него жена актриса?

– Ну, когда женился, он шутил, что его жена будущая знаменитость, что она поступает в театральный. Но домой к себе никого не приглашал. Подумай сам, она – несостоявшаяся актриса, он – непризнанный художник. Ну, что же им приглашать в дом кого-то. Не очень-то приятно. Люди могли бы поиронизировать над этой тщеславной парочкой… Мне нужны факты, а у меня их нет. А в живописи, да еще в такой, я ни фига не смыслю…

– Сначала была фантазия, – пошутил Ваграм, – лишь потом она становилась действительностью. Или фактами. Все, что есть на земле прекрасного, создано человеческой фантазией. А все уродливое создано на земле теми, кто в нее не верил.

– Записать? Или можно просто запомнить?

– Запиши на манжете, что мы настолько далеки от истины, насколько уродство попирает красоту, а по утрам смейся.

– Мне необходимы доказательства, какой была смерть Вадима Карина.

– Смертью занимаешься ты. И вообще, тебе не надоели все твои грабежи, кражи, убийства, коррупция?.. Все твои мрачные персонажи? А что же ты не принес бутерброды?

– Ночью есть вредно.

– Что-то мне мешает…

– Что?

– Имя… Почему Карина звали Вадимом, а не Виктором?

– Потому что его звали не Виктором, а Вадимом.

– И напрасно. Имя – это очень серьезный аргумент в искусстве. И вообще, звуковой ряд имен – это сложная структура времени…

– Хорошо, что я не Мефодий, туго бы мне пришлось. Но картины писал Вадим Карин. И это неопровержимо.

– Этого никто и не опровергает.

Тигр зарычал: р-р-р! Глаза его засверкали, и он привстал на передние лапы. Шкура переливалась зелено-желтыми волнами. Электронным чутьем он легко улавливал малейшие изменения привычного спокойного ритма в доме и не переносил, когда на хозяина повышали голос. Ваграм погладил зверя: – Иди в спальню и отдохни на своем коврике. И он послушно отправился в спальню.

– Нервный зверь!

– Олег! Мы имеем дело с феноменом, где общепринятый анализ нас заведет в тупик. Реальность у нас с тобой только одна – произведения художника. Поэмы Гомера есть. Будем искать погибшую Трою. Но прежде всего необходимо выяснить судьбу женщины, которую он любил.

– А жена?.. Он разве ее не любил?

– Не знаю, но среди выставленных картин портрета жены нет. Так? Или не так?

– Так, профессор, так, но странно.

– Что-то должно быть странным… Что-то странным должно быть.

– Но отрицать вообще, что портрет жены существует… не рано ли?

– Не знаю. Я тебе сказал. Я пока ничего не знаю.

– А если Карина не хочет его выставлять… Ну, представь себе, она на этом портрете более чем обнаженная. Так может быть?

– Может, Олег, может. Но только Карина не святая. Совсем не святая… А вполне современное декольтированное создание. И если бы действительно был такой портрет обнаженной Кариной, я думаю, она бы его рекламировала без всякой застенчивости.

– Ты считаешь, что такого портрета нет?

– Такой портрет есть, но только это не портрет жены.

– А чей же?

– Женщины, что играла главную женскую роль в его жизни.

– Кем же была для него Карина: прислугой, домработницей, горничной?..

– Кем-то была… Но пока мы не будем знать, кто наша прекрасная незнакомка, мы не сдвинемся с места.

– А в «Винном погребке в Таллине»… тут несколько женщин.

– Нет. В «Винном погребке» действие происходит лет двадцать пять назад. Совсем иная генерация… Она должна быть намного моложе…

– Но по звездным пейзажам и земляничным полянам в галактиках не очень-то восстановишь женское лицо…

– Ну и что? У нас есть картины, и выбора, альтернативы нет.

– А некоторые из акварелей просто кричат…

– Что? Повтори…

– Я сказал, на некоторых из акварелей просто крик.

– Крик?

– Да. Крик… А как это иначе назвать?

– Называть иначе не надо… Ты заговорил о причине. Но где портрет женщины, кому он кричит. Кто она – эта женщина?

– Это я тебя спрашиваю! Кто? – сказал Олег.

– А горячие пирожки с мясом любишь?

– Очень. Давай.

– А вот взгляни на эту репродукцию.

– Я ее помню. Это «Салон самолета».

– А откуда летит самолет?.. Обворожительная стюардесса…

– Да, пожалуй…

– Красота ее, конечно, преувеличена. Здесь чувствуется особое, даже ревнивое отношение автора к стюардессе. В ней есть собирательные черты. А нам с тобой нужен конкретный образ…

– Кстати, насколько я знаю Прибалтику, такой приятный сервис с горячим кофе и горячими пирожками ожидает только тех пассажиров, которые летят из Таллина. И все это за сорок копеек в воздухе.

– Да, она очень похожа на эстонку. Ты прав, Олег… феноменальная наблюдательность и фантастическая память…

– Что за патетика, профессор?

– Это не патетика. Стюардесса и салон самолета писались не с натуры… не с натуры… А все детали переданы точно. Абсолютно точно. Даже пар идет из кофейных чашечек, меняясь в цвете… Дело в том, что это одна из первых картин. Здесь еще есть в манере некий натурализм и конкретность. Здесь свобода цвета все-таки скована и подчинена конкретным деталям.

– А остальные картины написаны в другой манере? И не по памяти?

– Нет. Все картины написаны по памяти. За исключением двух-трех, и, надо признать, самых слабых. Видимо, конкретность сковывала автора. И он перестал ей доверять.

– И ты снова будешь утверждать, что все это произошло за одну весну? По-моему, на изменение манеры у художников уходят годы, десятки лет?

– Верно, Олег, верно. Но здесь все исключительно. Художник, видимо, чувствовал, что у него нет этих десяти лет. Что у него всего на это – только один или два дня… или даже несколько часов.

– Ваграм, а ты не увлекаешься?

– Нет… А вот теперь взгляни на «Автопортрет» Виктора Карина.

– Вадима. Вадима Карина, а не Виктора.

– Извини. Просто мне имя Виктор больше нравится.

– Мало ли что тебе нравится…

– Хорошо. Вадима. Постараюсь не забыть… И там, и тут одни и те же краски – на «Автопортрете» и «В салоне самолета». Одна и та же информация цветом. Одно ироническое настроение. Когда я посмотрел первый раз, я вздрогнул от ощущения, что здесь не две картины, а одна. Их невозможно разделить, как будто парный портрет. Значит, обе картины автор писал одновременно.

– То есть Карин любил стюардессу?

– Я ищу преступника.

– Ничего себе поворотик. Неужели Карин любил стюардессу?

– Знакомство Карина с будущей любимой женщиной произошло здесь, в этом салоне самолета. Это для меня бесспорно, как бесспорно и то, что смерть Карина была не первой и не последней… И сама драма началась раньше, чем он был убит…

Но тут крупным планом есть еще вторая женщина. Именно она сидит рядом с Кариным. Правда, они оба сидят к нам спиной.

– Эту загадку нам с тобой и надо разгадать. Лицо женщины, что сидит к нам спиной. И дать этой женщине имя. Условное имя.

– А ее называй как тебе удобнее.

– Прекрасно, вот картина – «Ника Самофракийская»… Назовем ее Никой. Просто Ника. Коротко и просто.

– Ты чем-то огорчен?

– Нет… Нет… Садимся в самолет и летим вместе с Никой, Кариным и стюардессой. Это был, конечно, вечерний рейс. Освещение в картине вечернее. Итак, рейсом Таллин – Москва… Посмотрим, как произошло это знакомство…

САМОЛЕТ ЛЕТЕЛ ИЗ ТАЛЛИНА

Вадим Карин и Ника сидели рядом. Карин рисовал в блокноте карикатуры на пассажиров.

– Почему вы на всех рисуете карикатуры? Вам кажутся люди смешными? – спросила Ника.

– Смешными? Нет… забавными.

Стюардесса проходила по салону, предлагая горячий кофе и горячие пирожки с мясом и с капустой. Это было почти по-домашнему. Она подошла к Карину и Нике и с приятным эстонским акцентом сказала:

– Пирожки и кофе горячий. Будете?

Ника взяла кофе и пирожок.

– Сколько я вам должна?

– Деньги потом. В конце рейса… А ваш сосед не хочет горячий кофе?

Карин рисовал.

– Эй, – запросто обратилась к Карину Ника, – вам предлагают кофе. Вы хотя бы посмотрели, кто предлагает.

Карин весело посмотрел на Нику, а потом на стюардессу.

– Ну, если это так вкусно, давайте два пирожка и два кофе.

– Я думала, вы йог… А вы обжора!

– Дать еще? – стюардесса засмеялась.

– Еще два пирожка.

Стюардесса дала еще два пирожка, но почему-то не уходила.

– Вкуснятина! – сказал Карин. – Кто у вас занимается этим творчеством?.. Пекут прямо на борту самолета?..

– Да, пекут… Все? Больше не будете?

– А меня в открытый космос пассажиры не выкинут?

– Ну, тогда я пошла…

– А деньги, деньги?

– В конце рейса… – стюардесса ушла.

– Сервис! Послушайте, соседка! Сервис! Где мы находимся? Эта стюардесса случайно не ангел с крылышками?

И Карин снова принялся рисовать карикатуры… Когда самолет прилетел, Ника сказала Карину:

– У вас есть визитная карточка?

– Есть, – сказал Карин, – а что?

– Ничего, – сказала Ника, – давайте сюда свою визитную карточку…

– А если я не дам? – спросил Карин.

– Так надо, – сказала Ника, – дайте!

– Хорошо, – Карин улыбнулся, вырвал из блокнота листок и на нем написал свой адрес и телефон.

По трапу они спускались уже не вместе. Прощаясь, Вадим Карин улыбнулся стюардессе. Стюардесса сказала ему: «До свидания» – и тоже очень откровенно улыбнулась.

– Звоните, когда будете в Москве, – сказал ей Карин.

– Хорошо, а куда звонить? – спросила стюардесса.

– Запомните, – спросил Карин, – 231-31-31?..

– Запомню!

– И не забудьте привезти вкусные пирожки…

Ника, которая была уже внизу, почувствовала спиной, обернулась и погрозила Карину пальчиком. Стюардесса понимающе улыбнулась Нике. Ника пошла на стоянку автобуса. Карин пошел на стоянку такси.

– Эй! – крикнула Ника, когда Карин садился в такси. – Возьмите меня! Какого черта вы не говорите «до свидания»!

Но Карин не обернулся. Он ее не слышал…

– …Все было так, как бывает в двадцатом веке… Вот этой Ники нам с тобой очень недостает.

– Но кто она, эта твоя Ника?

– Может быть, в этой встрече не все достоверно. Но Карин познакомился с ней и сам не подозревал, кем она станет в его жизни. И знакомство произошло в этом салоне самолета.

– Но куда экзотичнее познакомиться в винном погребке. Вот здесь, вот за этим столиком. Мне нравится этот «Винный погребок в Таллине», – сказал Олег.

– Экзотичнее?.. Но за этим столиком произошло совсем другое знакомство… Меня беспокоит вот какая штука…

– Какая?

– Как будто кто-то смотрит на обворожительную стюардессу со скрытой иронией.

– Да… Что-то неуловимое есть. Но очень уж неуловимое…

– Если бы Карин любил стюардессу, он бы ее не нарисовал чересчур маленькой…

– Он бы ею заслонил все небо? – Олег захохотал. – Маленькая, но красивая!..

– Красивая, но маленькая! Она обворожительна, она красива, но самолет летит так же, как он летел…

– А что, нужна катастрофа?.. Где авиационная катастрофа? Какой-то кошмар! Летит себе и летит! А может, он разбился, когда он летел назад из Москвы в Таллин? На этой авиалинии с катастрофами сущая неразбериха.

– Олег, Ника сидит к нам спиной, но художнику как-то удалось найти для нее загадочные линии. Эта ее загадочность притягивает. Она является центром внимания. Словом, нравственный или любовный треугольник налицо. Поэтому я и разыграл сцену знакомства в самолете, как ты ее видел.

– Когда же Карин встречался со стюардессой, а когда с Никой?

– Стюардесса живет в Таллине, – Ваграм отглотнул из чашечки кофе, – а Карин в Москве.

– Ну и что? Для модных и красивых женщин расстояние ничего не значит.

– Тебе хочется, чтобы у Карина был роман со стюардессой.

– Но какие-то отношения у них были, раз он ей оставил свой телефон.

– Олег, ты, кажется, ищешь близких Карину людей…

– Близких? Это моя главная задача.

– Неглавных задач у тебя не бывает.

– С его родителями совсем глухо. И ни единого родственника.

– Но это вроде по твоему ведомству. Наведи справки…

– Справки я могу навести, – Олег сделал несколько гимнастических движений, снимающих усталость, – но сейчас от родственных связей ничего не осталось. Сестра не знает, что у нее есть брат. Брат не знает, что у него есть сестра. А! Каким был Вадим Карин в детстве? Каким он был ребенком? И что это было за воспитание? Готовился ли он еще в детстве или в юности стать художником, а потом забросил свою мечту и поступил в технический вуз? И какой была атмосфера в доме, в котором он рос?.. Отца он не знал. Только одна мать. И та умерла одиннадцать лет назад.

– Вот мы и вернулись к твоему «Винному погребку в Таллине», он как раз написан красками воспоминаний.

– Мой любимый погребок, погребок.

– Возможно, это буквально про его мать. Или про его отца… Мы можем с тобой только предположить по теории вероятности, что эта картина о его родителях. Очевидно, действие в погребке происходит в середине или в конце пятидесятых годов. Тогда – особенно в Прибалтике – еще можно было услышать разговор людей с запахами из романов Стефана Цвейга, Ремарка, бергмановского кинематографа, лица с наивной или сентиментальной надеждой, что ничего особенного в мире не произошло. Тогда редко кто понимал, что землян спасет только единая судьба и что время устремилось именно по этому каналу. Все это было не так уж и давно… Нам тогда было лет по десять.

– Поменьше, наверное, – сказал Олег.

– Так что чуть-чуть обернуться назад – и мы с тобой услышим уплывающие звуки танго и встревоженный, перепутанный разговор на черно-белом фоне того времени…

ВИННЫЙ ПОГРЕБОК В ТАЛЛИНЕ

– …Ничего не помните? Я еще не встречал женщин, которые бы ничего не помнили. И которым не хотелось бы сравнить то, что у них было, с тем, что у них есть…

– Есть…

– Ну, да… Теперь.

– Ну, все-таки я вам кое-что расскажу… Не знаю, будет ли это правдой… Скорее всего – нет… Но я вам обещаю, что, пока я буду рассказывать, это будет правдой. Это будет так, как было…

– Да… Странно…

– Ну отчего же? Когда я буду смеяться, вы не верьте мне. Это совсем не значит, что я смеюсь. Я уже давно заметила, что я смеюсь, как правило, просто так. И вовсе не потому, что мне смешно. Я иногда чувствую себя актрисой. Между прочим, я когда-то хотела стать великой актрисой. Нет! Никогда я не мечтала и не собиралась. Но есть же такие профессии, которыми в разговоре можно пользоваться как хочешь? Вот вы? Вы не были… клоуном?

– Нет.

– Вы так говорите «нет», как будто были.

– Я не был клоуном.

– Да!.. Так я вам и поверила!

– Но я им не был.

– А на велосипеде вы когда-нибудь катались?

– Что?.. На велосипеде?

– Ну да! На детском велосипедике? Вы любите чернику? Вот такая полянка зеленая, а на ней растет, как смешные детские глаза, черника. Они смотрят на тебя и не понимают, что тебе надо, чего ты от них хочешь… Вы в детстве не бегали на такую полянку? Ну, может быть, не в детстве, а в юности? Я все забыла про эту чернику… Значит, я вам уже рассказывала?..

– Вы не могли мне рассказывать, потому что я первый раз вас вижу.

– Разве первый? А почему же вы тогда вспомнили?

– Я? Я вспомнил не это. Я вспомнил, но это вас не касается. Об этом рассказывал мне кто-то другой.

– Кто-то другой… Или другая?

– Это совсем неважно.

– Знаете? В тот раз в самолет я взяла с собой корзинку с черникой. Я помню, что купила эту корзинку на Арбате, на Старом Арбате, в кулинарии на втором этаже. Вы там когда-нибудь бывали? Вы ведь тоже москвич?

– Да… Когда я был студентом… Я часто приходил в «Прагу» есть шпикачки.

– О! Шпикачки – это вкусно!

– Да. Вкусно. Там их очень вкусно готовили.

– Там всегда такие милые очереди.

– Милые?

– Да! Милые! Такие красивые смешные очереди. Все в шарфиках, шапочках, с зонтиками. И все хотят есть. Тогда это было иначе. Не так, как теперь. Теперь едят по-другому. Я помню, как-то раз я пришла, а очереди никакой нет. Ну, хотя бы пять, хотя бы семь человек. Я так расстроилась и стала ждать…

– И дождались?

– Да. Конечно… А вот в самолет я села с пустой корзинкой.

– Без черники?

– Да! С пустой. Со мной так часто случается… Я беру какую-нибудь сумку и думаю, что все купила и положила в нее. Но оказывается, что там ничего нет… Ну, вы вспомнили?

– О чем?

– Ну, про эту лесную полянку?

– Я же вам сказал. Это вас не касается. Это совсем другие воспоминания…

– В общем-то рассказывать не о чем… Все, кого я знаю, у них то же самое… Ну, когда-то очень давно познакомилась с мужчиной, а потом рассталась с ним… Не знаю, может быть, я его любила, а может быть, нет. Мне ведь не надо оправдываться перед вами? Ничего нового о себе я вам не могу рассказать. Ничего исключительного. Все нелюбимые делают друг друга несчастными… Позже или раньше, но это должно было случиться и со мной… Я даже подумала, что теперь рассказывать о своей судьбе могут только те, у кого ничего не было в жизни – ни мужчины, ни детей… У кого было только одно воображение… Какой она должна быть, жизнь! Эти умеют фантазировать, их интересно слушать… Потому что все, что они рассказывают, очень уж не похоже на то, что есть на самом деле… У меня тоже была такая подруга. Ну, не подруга, а так, знакомая женщина… Однажды ночью я увидела бездну, во сне.

Но, конечно, ничего не помню. Проснулась, а бездны нет. Так, одни очертания, а я летела в эту бездну… Знаете, я вообще ничего не запомнила из своей жизни. Вечерами мне кажется, что жизнь – это какая-то насмешка. Но хоть какие-то впечатления должны были бы остаться от этой насмешки? А их нет, никаких… Ну, какие-нибудь имена, ну, лица… лицо мужчины… Как вы считаете? Я должна была бы запомнить, должна?.. Да? А вот я не помню… Ведь мне уже двадцать пять… За это время произошли события, в мире произошли события… Я плакала, конечно, плакала и смеялась, ходила к врачу, кому-то звонила по телефону. Кто-то мне звонил… Садилась в поезд… Ведь все это было… или летела в самолете… Одна или с кем-то… Наверное, интересно все это вспоминать… Как вы думаете? Вы могли бы быть им? Чьим-то первым мужчиной вы были?.. Да? Непонятно? Что непонятно?..

– Я закурю…

– Курите… А я думала, пока я буду рассказывать про Арбат, вы вспомните…

– Так вы умышленно…

– Ха-ха-ха!.. Конечно… Вот и официантка… Вы что-то хотели?

– Нет. Это я вас собиралась спросить, вам что-нибудь принести? А то у меня сегодня очень много столиков…

– Не знаю. Принесите еще глинтвейна.

– По стаканчику?

– Да. Можно по стаканчику.

– А соленые орешки?

– Можно соленые орешки. Только глинтвейн, пожалуйста, мускатный.

– Хорошо. «Красный камень»? Да?

– Приятное название. А почему так называется – «Красный камень»?

– Этого я не знаю.

– А вы здесь давно живете?

– Хм, как вам сказать? В общем, да. Я здесь вышла замуж.

– Как интересно! И за кого? Здесь можно выйти замуж?

– Можно… Да так, за одного человека. Значит, по стаканчику глинтвейна. Погорячее или теплый?

– Но обязательно мускатный.

– Хорошо.

– Слышите, опять говорят о войне…

– Сейчас принесу… Да! Сырные палочки?

– Сырные палочки? Можно.

– Ладно.

– А за какого человека она вышла замуж?

– Она сказала – за одного человека.

– Но так все говорят. А почему вы упомянули про войну?

– Я?.. Когда?..

– Только что.

– Ну, наверное, потому, что она была.

– Но она была, когда вас еще не было на свете.

– Меня? Вы меня с кем-то путаете…

– Да. Когда была война, вас еще не было на свете.

– А я не про эту войну… То есть не про ту…

– А про какую?

– Вообще, про всякую… Я кое-что про нее знаю…

– Про кого? Или про что? Про войну?

– И про войну… И про эту официантку…

– И про все на свете. Вы, наверное, знаете про все на свете?

– В тот раз, когда я летела в самолете…

– Она тоже летела?

– Да, нет! Понимаете, когда я вспоминаю про эту корзинку с черникой, я… я обязательно встречаю всех знакомых…

– Когда вспоминаете про корзину с черникой?

– Да. В это время мне встречаются люди… и как будто бы я их всех знаю…

– Ничего удивительного, когда все чужие…

– Ну, да. Ас вами так тоже бывает? Кого бы вы ни встретили, вам кажется, что вы… ну, что это ваш знакомый… Что вы его где-то уже встречали… А фашизм не останется на планете?

– Не надо задавать такие вопросы.

– А что? Очень глупо?

– Нет.

– Вы, наверное, любите женщин?

– Что?

– В эпоху Возрождения был такой Игнатий Лойола. Он был потомственный дворянин с хорошими светскими манерами…

– Да. Он был офицер.

– А зачем он создал инквизицию?.. У толстовского отца Сергия есть какие-то черты Игнатия Лойолы…

– Кошмарная параллель.

– Да? Это производит впечатление?.. Я ничего и ни о чем не знаю. И обо всем только догадываюсь. Это как называется?

– Не так уж плохо.

– Если об этом все знают, а я только догадываюсь…

– Ну и что? Так построены ваши воспоминания.

– Если у меня ничего не было? В ту ночь…

– Я принесла вам теплого глинтвейна и орешки.

– Посидите с нами, когда будете посвободнее.

– С удовольствием… А почему вы меня спросили – за кого я вышла замуж?.. Я знаю, вы клоун… Я вас, кажется, видела на манеже?.. Я не перепутала?.. Я подойду попозже…

– Ха-ха-ха! Я же сказала, что вы клоун… Зачем же вы отказываетесь… Разве стыдно быть клоуном?

– Зачем вы ее пригласили?

– Но она очень хотела посидеть с нами. Вы же любите красивых женщин… Смотрите, какая-то лошадь бежит… Это не из вашего цирка?

– Да?.. Бежит?.. Где?

– А красивая лошадь, правда?.. По городу… лошадь… одна… без седока… По-моему, она оранжевого цвета… Это очень редкая масть… А глаза у нее зеленые…

– Скажите, вы кто?

– Как только оранжевая лошадь побежит обратно… назад в свою конюшню… Ведь где-то у нее есть своя конюшня?.. Неужели вы не любите звезды, вечерние звезды?.. А потом рассвет?.. Но сначала звезды, одни звезды… А кто она?.. Она любит звезды?..

– Она?..

– …Оранжевая лошадь… Она непременно побежит назад…

– Сейчас я вам расскажу, как мы с вами расстанемся… Это будет утром… Сегодня утром…

…Олег вздохнул.

– Ты говорил, что тебе ничего неизвестно о личной жизни матери художника…

– Ты думаешь…

– Я думаю, эта женщина – его мать. Она никогда не была замужем. Возможно, в этот вечер она почувствовала свое будущее одиночество…

– И все тот же костюм клоуна. Так грустно висит на вешалке в гардеробной винного погребка.

– Думаю, что мать не однажды рассказывала своему сыну об этой встрече. Вот почему его постоянно тянуло в Прибалтику.

– Таких картин у Карина больше нет…

– Да… Нет. Однако.

– Снова «однако»? Сколько у тебя этих «однако», «но», «все же»?

Олег взял репродукцию… На нижнем плане в ало-зеленых садах просыпался город, с распахнутыми настежь окнами. А в верхней части – над утренним городом в бирюзово-янтарном небе вились жаворонки.

– Радостное мышление. Да? – хитро спросил Ваграм. – А тебе известно, что птицы летают только над красивыми городами? Едва город становится невзрачным и грязным, птицы перестают над ним летать, они его огибают… Однако… где-то должна быть еще одна вещь…

– Какая вещь?

– В которой выражена запредельная печаль художника…

– Да что с тобой?

– Где эта вещь? Где эта вещь?

– Какая запредельная печаль может быть у художника в двадцать восемь лет?

– А страх? Страх потерять любимое существо? Тебе разве не печально, что когда-то все кончится. Таков человек. И тут никуда не деться. Даже в самых жизнерадостных произведениях у того же Моцарта, Рафаэля, Пушкина все равно есть пронзительные ноты печали. Как у каждого из них есть свой реквием…

– О чем ты говоришь?

– Я говорю о картине, которой не было на выставке.

– Что это за картина?

– Это и есть портрет Ники…

– Ники? Почему обязательно Ники?

– А потому, что высшая печаль в искусстве выражается в образе женщины… Это принцип искусства… Данте выразил свою высшую печаль в Беатриче. Шекспир – в Офелии. Гете – в Маргарите. Микеланджело – в Пиете… Мать и любимая… Вот две высшие точки печали в искусстве…

– И где же портрет Ники?

– Скорее всего у Елены Кариной…

– Зачем ей его прятать?

– Это хорошо, если она его прячет… Хуже, если она его уничтожила…

– Да она за деньги родного отца продаст…

– Сегодня это не для всех исчерпывающая характеристика.

– Но он стоит больших денег. Не будет она его уничтожать.

– Но и продавать не станет.

– Да? Но почему? Почему? Потому что нет ее собственного портрета? Или она боится, что портрет соперницы откроет людям глаза. Что он любил не ее?

– Но ведь его нет среди картин?

– А вдруг он не написал его. Не успел. Или пробовал, но не получилось?

– Нет! Он есть! Есть! Но он должен был бы находиться в доме у самой Ники.

– Так! И что же?

– И Карина его оттуда выкрала.

– То есть как выкрала? У нее что, были ключи от квартиры соперницы? Или она взломала замок? Она что – взломщица?

– Нет…

– Если это нет, то что – да?

– Все могло быть куда изощреннее и вероломнее.

– Допустим! Допустим! Коль скоро такая женщина по имени Ника ходит по земле, если это не только твое воображение, то не проще ли выяснить…

– К сожалению, не проще.

– Но здесь что-то не так.

– Что не так?

– А сама Ника? Такими вещами женщины дорожат больше всего на свете. Кража портрета была бы для Ники потрясением. И она бы немедленно обратилась за помощью. Но случая подобной кражи в электронной картотеке не зарегистрировано.

– Но она не обратилась.

– Но это очень важно. Я понимаю, что Елена Карина ненавидела Нику. Тут нетрудно догадаться. Но это еще не значит, что она… взломщица.

– Ты, по-моему, лучше меня знаешь, что преступление – это всегда сюжет. Жизнь преступника сюжетна. Вот человеческую жизнь нельзя вместить в тесные рамки сюжета.

– Если это было не самоубийство и не глупая смерть, кто же, по-твоему, знал, что Вадим Карин – аллергик? И кому он об этом мог рассказать? Женщине? Мужчине? Кому понадобилось убирать его с дороги – скупщикам его неизвестных картин? Или самой Елене Кариной? Почему ты не называешь убийцу? Или все-таки это стюардесса? Ангел с крылышками?

– Кто?..

– Да, кто? А может быть, это Ника? Она – убийца? Что?.. Что это случилось с твоим тигром? Как ты его переключаешь?

Появившийся зверь беспокойно рычал. Он не находил себе места. Потом прошел в прихожую, прилег возле дверей. И захохотал.

– Вот световой ключ, посмотри. – Ваграм вытащил из кармана что-то очень похожее на зажигалку. – Услышал за дверью шорох. Реакция у него молниеносная, он же – световой робот.

– Ну и хохочет твой световой робот! Ладно, какой вообразил Нику ты, можно подумать, что ты с ней встречался каждую субботу…

– Тебе же нравится стюардесса.

– Но стюардессу красивой написал художник.

– Он еще написал на ее подносе чашечки с горячим кофе.

– И что? Наступит момент, и в чашечку горячего кофе стюардесса накапает яд и сыграет свою зловещую роль. Знаете, профессор, бросьте эти ваши студенческие штучки и не делайте из меня доктора Ватсона… Ваша версия с украденным портретом не в меру романтична для нашего времени.

– Ты матерый реалист, Олег, но реальность ничуть не более чем условия игры для человеческой фантазии…

– Я вам просто напоминаю, что мы живем в двадцатом веке, в котором женщины не крадут друг у друга портреты.

– А если женщины не коснулась коррозия века?

– Ах, тебе не хватает романтической барышни из прошлого. Объяснитесь, профессор! Какими же должны были быть отношения в семье Кариных, чтобы жена решилась на такую наглую авантюру. Если уж на то пошло, то какая реакция была у мужа, когда он узнал, что у Ники выкрали портрет?

– В чем ты сомневаешься, Олег? В том, что они давным-давно перестали быть мужем и женой? Или ты не усек разницу между каринской акварелью «Розы в космосе» и бриллиантовыми серьгами в розовых мочках печальной вдовы?

– Я не заблуждаюсь, между ними был непреодолимый барьер непонимания и отчужденности. Она хорошая стерва. Я не заблуждаюсь. Но воровство и мошенничество – из другой сказки.

– Вот оно что? Ты задаешь мне вопросы. Высокомерно выслушиваешь мои ответы, но продолжаешь думать, что это было самоубийство. И моя версия кажется тебе сказочной.

– Да нет, Ваграм! Нет!

– Обмануть может документ чиновника, а науке и искусству – зачем? Они все равно передадут генетический код своей эпохи. Достаточно знать ньютоновский закон тяготения, чтобы сообразить, что Ньютон жил в домашнем веке. А в уравнениях Галуа ты встретишь ту же неразрешимую проблему человеческой комедии, как на страницах Бальзака… Нам надо вычислить, что произошло в судьбе художника. Какая драма?.. В его сюжетах она выражена только частично, в них только ее начало. Значит, драма спрятана в самой композиции цвета.

– Ваграм, ты лучше рассердись не на меня, а на тигра. Я должен исчерпать все аргументы в защиту Кариной.

– Ну-ну, поиграй со мной в кошки-мышки. А я тебе и не обещал рождественской новеллы о белоснежных приключениях Снегурочки… Ты пришел ко мне с историей, и я ее читаю по произведениям художника… К сожалению, в них мало сказочного.