Текст книги "Лошадь смеется"

Автор книги: Гагик Саркисян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

В КВАРТИРЕ КАРИНЫХ

– Послушай, дружочек! Мне надоел твой роман!

– Ну, если надоел роман, читай детективы.

– Скоро тебе некуда будет вешать свои картины… Хорошенькая у тебя весна. А мне что, завидовать твоей весне или не надо? Ты же сам об этом будешь жалеть. Ты мне ответишь или нет?

– Я уже ответил.

– Я тебя спрашиваю, кто эта стюардессочка? Откуда она взялась? Красотка! Ничего не скажешь! Тут она предлагает тебе чашечку горячего кофе, а что потом? Или все было сначала, а потом чашечка горячего кофе?

– Не трогай картину.

– Боишься, что я выбью поднос из ее рук?

– Да! Ты пугаешь меня! Мне страшно!

– Скажи своей красотке, чтобы она больше сюда не звонила.

– По телетайпу? Или дать телеграмму на борт самолета?

– А ты не находишь, что я красивее ее?

– Не трогай картину.

– Какое вдохновение! Что ни день – новый шедевр!

– Смотри молча.

– Я стала тебя раздражать? Как только у тебя кто-то появляется, я тебя раздражаю. Не молчи, Карин! Не молчи!

– Я читаю.

– Скажи, если бы я стала актрисой, этого бы не произошло?

– Я читаю.

– Ах, какая же я дура! Какая же я дура! Я тебя потеряла!

– Если потеряла среди баранов, среди баранов и ищи.

– Ты меня презираешь за чаевые? Да? За чаевые.

– Чаевые – прекрасно! Это – гарнитур. Номер люкс на Черном море!

– Мерзавец!

– И это говоришь ты? Человек с утонченной психикой? Я не верю. Повтори.

– Мерзавец!

– Значит, я не ослышался.

– Мерзавец, сволочь, негодяй, подонок, ничтожество! Я подожгу все твои картины!

– А вот этого делать не надо. В Москве жаркое лето. И пожар может распространиться на гарнитуры из других квартир.

– Ты думаешь, что все это талантливо? Мазня все это! Все эти натюрморты, пейзажи, портреты! Все эти богини. Ника Самофракийская! Ха-ха-ха! Дерьмо – твоя Ника Самофракийская. Так не бывает, писать в день по одной-две картины, и все они шедевры. Сколько их у тебя? Сто? Все эти твои водопады, розы, клоуны. Уже сто штук. Или скоро будет двести. А «Клоун» ничего смотрится. Ты что, с ней в цирк ходишь? Циркач проклятый! Что же ты меня ни разу не пригласил в цирк?

– Когда я смотрел, как канатоходец балансирует по канату, ты пила яичный коктейль в ресторане «Берлин».

– Завтра же я пойду и пересплю с режиссером. Я поступлю в театральный институт. И стану актрисой. Ты еще подавишься моим успехом. У меня больше нет комплексов. С комплексами покончено. А это все – мазня! Это все – мазня! Если бы это было не так, то почему же все это здесь, в этой комнате, а не в картинной галерее? А? Почему это не на выставке? Что же ты молчишь? Ты думаешь, я не вижу, что ты сам сомневаешься? А вдруг это все художественная самодеятельность?

– А я-то думал, что ты сегодня пойдешь к кому-нибудь домой делать прическу, пока не репетируешь…

– Вот как? Я должна уйти? Скоро она сюда уже будет приходить? Хотя нет. Ты лучше меня познакомь со своей подружкой. Может, и мы станем подружками. Теперь это модно.

– Не мешай. Я читаю.

– Сними трубку, читатель! Ты не читал, а ждал телефонного звонка.

Он снял трубку. Карина ушла в свою комнату и сняла отводную трубку, перед этим демонстративно захлопнув за собой дверь.

– Алё?

– Любимый, я тебя жду! – Ника уже давно не называла его по имени, только «любимый».

– Где?

– Там же. Возле Вахтанговского театра. Или ты хочешь в другом месте?

– Нет. Я еду.

– Через час?

– Да.

– Поскорее, любимый! Хочешь я поеду к тебе навстречу?

– Не надо. Я еду. Пока.

– Любимый, я тебя целую…

– И почему до сих пор тебя не выставили с кафедры гармонической математики?

– Тут не надо быть завзятым романистом, Олег, чтобы вообразить перманентный конфликт между супругами. Или жену раздражало, что все эти полотна – сплошная дилетантская мазня и бездарность. Или если это талантливо, то нелепица, какого дьявола они пылятся на стенах. Я умышленно заглушил откровенное разочарование Вадима Карина в своей жене. Она хотела стать актрисой. У нее сорвалось. А мне всегда тоскливо понимать, что никто не опускается в болото быта с таким остервенением, как люди, не состоявшиеся в искусстве.

– Хорошо, я понял. После одного из таких подслушанных разговоров Карина выследила, где живет соперница. Но разве не могла она увидеть Нику в собственном доме?

– Могла, когда Ника еще не знала, что ее любимый живет в одной квартире с женой.

– Ты уверен?

– Была ли Ника в ночь смерти Карина в его доме?

– Да, – сказал Олег – Ревность – штука нешуточная.

– Ника только однажды была у него в тот вечер, когда они прилетели из Прибалтики. Но об этом… чуть позже. Тщеславная Карина задумалась – что же такое эти картины? Клад Монте-Кристо, несметные сокровища масонской ложи, золотая жила или блеф, профанация, художественная самодеятельность?.. И решила выяснить их действительную ценность у эксперта…

В ХУДОЖЕСТВЕННОМ САЛОНЕ НА УЛИЦЕ ДИМИТРОВА

Такси остановилось возле Художественного салона на улице Димитрова. Из такси поспешно вышла Карина. В руках у нее была большая хозяйственная сумка. Никого не спрашивая, Карина сразу прошла к эксперту.

– Я вам звонила, вы сказали, что можно зайти.

– Да-да. Пожалуйста.

– У меня есть две картины. Вы не могли бы их оценить?

– Чьи? Кто написал?

– А вы посмотрите… Сами поймете.

– Ну-ну, я жду. Показывайте.

Карина вытащила из большой хозяйственной сумки аккуратно завернутые в газету две картины. Развернула и показала эксперту. Эксперт был ошеломлен:

– Какой неожиданный цвет! Откуда они у вас?

– То есть как – откуда?

– Да нет, простите, мне показалось, что это похоже…

– На что похоже или на кого?

– Тысячу раз простите, солнышко… Да что вы, ни на кого и ни на что!.. Какой я невежда!.. Вы даже не представляете, какой я невежда. Мне показалось, что это похоже… И знаете, почему? – Потому что прекрасно.

– Но на кого похоже?

– Молодой Матисс…

– Но это не Матисс.

– Нет-нет, конечно же. Я вижу, что это не Матисс… Но какое умное влияние. Нет, вы только взгляните на эти линии… Вы будете их продавать?

– Я не знаю, сколько стоит.

– Да-да, солнышко, я понимаю. Вам нужны деньги… Но я вам найду покупателя. Если их продавать в салоне, они будут стоить дешевле.

– А сколько примерно?

– Тысячи три…

– Обе? – удивилась Карина.

– Нет, конечно, – ответил эксперт. – Каждая.

– Три тысячи… Нет… нет, это…

– Я вас понимаю… Но, подождите, я найду вам покупателя.

– А кому вы хотите предложить?

– Вы их не знаете. Это просто любители. Коллекционеры… Вы так спрашиваете, что я затрудняюсь, что вам ответить.

– А за сколько можно продать коллекционерам?

– Я думаю, что вот эта картина… Она могла бы стоить тысяч пятнадцать… А эта… какой колорит! Зачем вы их продаете?

– Сколько?

– Да-да… Уродливая картина – такое же несчастье для общества, как уродливый ребенок…

– Сколько?

Эксперт почти не смотрел на Карину. Он смотрел на картины:

– Тысяч семнадцать… Если бы у меня были деньги… Я бы сам купил. Но у меня никогда их не было. Я бы мог сказать вам неправду. Но перед кистью такого художника может соврать только негодяй. Господи, когда я научусь быть коммерсантом! Это же моя профессия. Мое ремесло. Но кто, кто же написал их? Я растерялся и даже не спросил, кто автор…

– Ну, какая разница? Разве это так важно? Это мой муж.

– Я нигде не видел его картин… У вас с мужем совсем нет денег?.. Как все повторяется.

– Что вы имеете в виду?

– Вы этого не поймете… Какая глупость думать, что меняются люди. А на самом деле меняется век… И знаете, чем отличается каждый новый век от предыдущего?.. Просто большее число людей делает то, что раньше делало меньшее число…

– Что же тут плохого?

– Плохого? Вы знаете, в чем смысл свободы большинства людей? – Чтобы боль одного человека стала болью всего общества.

– О чем это вы?

– Я? Ни о чем. О жизни. Стоит людям начать жить лучше, как все повторяется… Одни продают, другие скупают шедевры. Извините, я думаю о своем. Я отключился, как теперь говорят…

– Пожалуйста…

– А почему он их не подписывает? Скажите ему, пусть подписывает.

– Он пока не верит в себя.

– Но главное, что вы в него верите. Только у художников бывают такие красивые юные жены. Хотите, я приду к вам домой и сам приведу покупателей. Поверьте мне, что со временем этим картинам цены не будет… Я приду к вам, оставьте адрес… Живопись – это мое проклятие… Где вы их держите? Старайтесь держать в темноте. Чтобы солнце не съело краски… Я к вам зайду…

– Пока не надо… Сначала я поговорю с мужем… Если можно, я запишу ваш телефон.

– Да-да, пожалуйста. И оставьте свой.

– Я вам позвоню.

– Вы думаете, я хочу вас обмануть? Хорошо, не оставляйте ни телефона, ни адреса. Но приходите ко мне, приходите с мужем. И… приходите с мужем. И скажите ему, чтобы он подписывал картины. Так нельзя. Люди должны привыкнуть к имени.

Карина завернула картины и положила в сумку.

– Я вам позвоню.

Карина уже собиралась уйти.

– Подождите. Я вам дам адрес одного профессора. Он крупный коллекционер. Он обязательно у вас купит какие-нибудь картины… Стоит ему увидеть такой оранжевый цвет… Он вам заплатит все деньги, какие у него есть… Ах, что это за умница! Может быть, вы читали его книгу «Цветовая гамма в космосе»?

– Да-да! – сказала Карина. – Она у нас есть дома.

– Ну, вот видите… Сейчас, сейчас, сейчас… Вот вам его визитка.

– Спасибо.

Карина вышла из магазина, села в такси и, вернувшись домой, повесила картины на прежние места… Отныне она знала, что на стенах висит богатство.

 – А я узнал этого эксперта. Это Теплицкий? Да? Сергей Николаевич Теплицкий?

– Да. Это он…

– А откуда ты его знаешь?

– Я случайно с ним познакомился в Италии, в галерее Уффици. Он ведь раньше работал экспертом в Эрмитаже, а потом ушел на пенсию и переехал в Москву. Это первостатейный знаток живописи. Большинство экспертов ничуть не отличаются от скупщиков золота. И если бы Карина попала к кому-нибудь из них, они бы так высоко не оценили картины. Когда она сказала, что «Цветы в космосе» стоят десять тысяч, я понял, что она была у Теплицкого…

– Да. Этот бессребреник не умеет врать. У нас часто к нему обращаются за консультациями. У тебя есть его телефон?

– Где-то записан.

– Позвонить бы прямо сейчас. Но старик спит.

– Позвонишь завтра.

– По-моему, нам пора услышать телефонный звонок стюардессы, – сказал Олег. – Наверное, она звонила Вадиму не раз, когда его не было…

ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК СТЮАРДЕССЫ

– Алё? – сняла трубку Карина.

– Попросите, пожалуйста, Вадима, – сказал женский голос с эстонским акцентом.

– Его нет дома… Что передать?

– Скажите, что звонили из аэропорта. А когда он будет?

– Минут через десять.

– Я позвоню. Скажите, его ждет горячий кофе с пирожком.

– А вы приезжайте… он уже будет.

– Нет. Я не успею. Я позвоню. Завтра и послезавтра я буду в Москве. Тоже позвоню. А кто со мной говорит?

– Это сестра Вадима, – легко солгала Карина.

– Очень приятно, – ответил голос в трубке.

– Мне тоже очень приятно. А какая в Прибалтике погода? Я скоро лечу в Прибалтику.

– Хорошая. Дождь пройдет – и солнышко. А каким рейсом вы летите?

– Еще не знаю. Я еще не брала билет.

– Обязательно заходите ко мне. Запишите мой адрес…

– С удовольствием…

– А Вадим не приедет с вами?

– У него сейчас навалом работы… Но я постараюсь его уговорить… Мы; может быть, приедем с Никой… Вы так часто звоните и ни разу к нам не зашли…

– А я прилетаю и через четыре – шесть часов лечу назад…

– Ты должен будешь найти стюардессу. Она тебе очень понадобится…

– А как ты думаешь, она встретилась с Вадимом?

– Думаю, что да.

– В Москве или в Таллине?

– Наверное, и в Москве, и в Таллине.

– И что? Они встретились втайне от Ники? Ника знала о встречах Вадима со стюардессой? – спросил Олег.

– Нет. Не знала.

– Итак, – сказал Олег, – Вадим встречается с Никой и со стюардессой, но ни та, ни другая об этом не знают. А?

– Скорее, со стюардессой было всего две встречи. Одна – в самом начале, ну, дня через три, через четыре после знакомства. И другая – совсем недавно. В самом конце. Вадим был в отчаянии…

– В каком отчаянии?

– Вадим был в отчаянии…

– Хорошо, но в ночь смерти Карина стюардесса была в Москве? Или ты исключаешь такой вариант?

– Нет, – сказал Ваграм, – не исключаю.

– И могла оказаться в его квартире?

– Могла.

– В ночь смерти Карина? – переспросил Олег. – Она могла оказаться в его квартире?

– Видишь ли, – ответил Ваграм, – я не могу проследить сейчас весь каринский поток боли.

– А Карина познакомилась со стюардессой? И в ночь смерти Вадима эти две женщины могли встретиться?

– Я не знаю, в какой степени боль Вадима распространялась на стюардессу. Но я могу тебе сказать, что Кариной было необходимо с ней встретиться. В эту ночь или накануне, но встреча должна была состояться и окончательно решить судьбу Карина. Убивать его или нет, – сказал Ваграм.

– А почему Карина лишь спустя годы решила проверить, насколько талантлив ее муж?

– А как бы ты реагировал, если в течение одной весны в твоей квартире появилось сто с лишним картин, целая галерея?

– Ты хочешь сказать, что натянутость их отношений подтолкнула ее на этот шаг? Стоит ли вообще дорожить таким мужем?

– Да нет!.. Все не так. Дело в том, что до сих пор Карин серьезно не занимался живописью… Что-то ему мешало… Ну, Ван Гог тоже стал серьезно заниматься живописью в двадцать восемь лет. А Поль Гоген… Так вот, когда в эту весну посыпались картины одна за другой, она растерялась. Она поняла, что с мужем происходит нечто невероятное…

– Ну, да, она выходила замуж за обычного инженера. А тут однажды вечером домой явился гений… Как с ним говорить? О чем? Она, привыкшая себя считать пусть не состоявшейся, но актрисой, должна была непременно уйти в тень… То есть, пока у него все было плохо, картины скупали за бесценок, она диктовала свои условия, предъявляла претензии, требования… И вдруг – неожиданное крушение всех иллюзий.

– Что-то в этом роде…

– Так вот почему ни у одной из картин нет названия. Он еще сам не был уверен… А я думал, почему картины не подписаны? Откуда такая застенчивость у художника? Наше время, по-моему, не страдает застенчивостью. А красивое, как и талантливое, редко бывает несовременным.

– Ты не сваришь кофе?

– Поедем ко мне? Пообедаем?

– Какой обед? Глубокая ночь. Так я в не позвонил на дачу.

– Я сделаю яичницу с сыром. Сыр у тебя есть?

– По-моему, есть в холодильнике.

– А ты будешь?

– Нет, Олег. Я выпью крепкий кофе со сливками.

– Между прочим, наш Карин очень смахивает на Дон Жуана. Раздает телефоны направо и налево.

– И правильно поступает. Многие женщины не прочь увидеть в своем возлюбленном скрытого Дон Жуана.

– И все же, все же, все же… Психологических неясностей становится все больше.

– Тебя это удивляет?

– Да нет.

– Жизнь уже навсегда вырвалась из привычного логического кольца. Наше мышление бродит по лабиринтам неизвестного, в наши отношения уже не подчинены той логике, где можно все легко объяснить…

– Держу пари – сейчас мы услышим передачу на нашу тему. – Олег включил транзистор:

…Нет, нет, нет, нет – мы хотим сегодня,

Нет, нет, нет, нет—мы хотим сейчас…

Тигр захохотал.

– Понимает, что такое современная цивилизация. Все хотят сегодня. – Он погладил зверя.

– Всю жизнь мне приходится иметь дело с пространством, не обозначенным фактами, – сказал Ваграм. – Музыка, живопись, литература, – что в них является большей реальностью – наша повседневная действительность или воображение художника?.. В музыке Баха нет фактов… Но ты ее слышишь. И мир становится тебе конкретно ясен…

– И все-таки я думаю, хотя Вадим Карин и Дон Жуан, а любил он впервые.

– Вот сейчас ты сказал самое главное. Карин до сих пор никого не любил. А когда большой художник влюблен впервые, он видит этот мир таким, каким его до сих пор никто не видел. В его произведениях нет никакой осторожности… Мы столкнулись с тобой с явлением совершенного порядка в искусстве. Но беда в том, что совершенное беззащитно, как ребенок…

– Ты устал?

– Нет… Сваришь еще кофе?.. А что, много философствую? Да?

– Какую ты мне готовишь подножку?

– Я?.. Нет. Эту подножку нам подготовил Вадим Карин своим автопортретом… Все художники старались скрыть от людей свою нежность и ранимость. И старались написать себя суровее и даже более жестокими, чем они были в жизни. Автопортреты Леонардо, Микеланджело, Тициана и поближе к нам Ван Гога, Ренуара, Сезанна, Пикассо. Даже самый нежный из всех великих, Сандро Боттичелли, и тот нарисовал себя хмурым. Были, разумеется, меланхолические, спокойные портреты. Но ни Репин, ни Левитан, ни Тропинин, – никто из них не любовался собой… А Вадим Карин на автопортрете откровенно беззастенчиво влюблен в себя… Ты всмотрись в него – такая глубокая мятущаяся натура. Так себя любить может только очень жестокий человек.

– Но этого жестокого человека уже нет. И давай ему простим самовлюбленность. В конце концов, когда жизнь кончается так трагически, трудно провести границу между самовлюбленностью и иронией по отношению к себе.

– А ты мудрец, Олег… Хорошо, давай поговорим о его смерти. Что тебе известно?

– А ничего. Следствия-то не было… Обыкновенная процедура. Акт о смерти с приложением двух заявлений – врача и Елены Кариной. Вызвали «скорую помощь». Приехал врач. Сделал болеутоляющий укол анальгина. Тут же уехал. Елена Карина хотела посидеть с мужем. Он ее послал на все четыре перекрестка. Она ушла ночевать к подруге. Вернулась утром. А он мертв.

– Все понятно. После ухода врача Карина дала своему мужу с чашечкой сладкого кофе или с чашечкой сладкого чая дополнительную дозу анальгина… Наступила кома… Карин потерял сознание и уже больше не проснулся. Полное алиби. Очень современное убийство…

– Но неужели у тебя нет никаких сомнений, что это было убийство?

– Никаких, Олег, никаких. Это – тяжкое обвинение. Я понимаю, но это бесспорный факт.

– И этот болван врач… Он ничего не помнит и считает, что за сто двадцать рублей у него память блестящая… Он сказал, что у него столько вызовов за вечер, что он успевает только войти к больному и выйти… С ним разговаривали… Такой тип в линзовых очках и с грязным носовым платком… Хотя бы спросил – нет ли у больного аллергии к каким-нибудь лекарствам…

– Поверь, Карина знала, что ее муж аллергик. И была обрадована, когда врач сделал укол… Это ей развязало руки.

– Но, по-твоему, получается так, что у нее уже были приготовлены ампулы с жидким анальгином. И если бы не приход врача… она бы все равно нашла способ угостить аллергеном своего мужа…

– Да. Замысел уже существовал… И обстоятельства этой ночи его только ускорили.

– Как это часто стало встречаться в моей практике, когда очень тесно соседствует случайное и продуманное. И нередко одно от другого почти невозможно отличить… Ведь Карина не профессиональная преступница. Но ей помог случай. В заявлении она пишет, что понятия не имела, что ее муж аллергик.

– Заявление Кариной – ложь. Она все отлично знала.

Богиня всех богинь – Истина в траурном платье. Ваграм отложил эту репродукцию.

– Почему ты ее отложил? – удивился Олег. – Истина – тоже женщина.

– Нет-нет. Это самая последняя работа художника. В ней – предчувствие угрожающих событий. Еще на выставке эта картина помогла мне преодолеть сомнения… Говоря языком математики, у каждого множества есть нижняя грань, которая обязательно является его предельной точкой и ему уже не принадлежит. Следовательно, «Истина», резко отличаясь по философскому замыслу и художественному исполнению от всех остальных картин, является той самой предельной точкой, то есть последней картиной автора… Усек?

– Усек!.. Тогда что же ты отвлекаешься?

– Извини. – Ваграм по-детски смутился.

– Деньги. Опять деньги. Опять богатство. Страх потерять богатство. Боялась, что он разведется с ней.

– Олег, все значительно сложнее. Как раз бросающаяся в глаза банальность истории и путает все карты. Карина понимала, что дело не обойдется без подозрений и обвинений. Люди завистливы. Так ведь бывает, и когда человек вовсе не виноват. А вот ты не задавал себе вопроса, почему Карин почувствовал себя плохо?

– Она сама была удивлена.

– Нет. Она не была удивлена. Если бы она даже не добавила аллергена и Карин умер бы от одной ампулы врача, все равно она – убийца.

– Но сам-то Карин видел, что ему собираются делать укол. Не мог же он забыть, что он аллергик.

– Да, не мог. Но нет, не видел.

– Как это он мог не видеть и не чувствовать, что врач делает ему укол анальгина?

– Он находился в глубочайшем трансе, Олег. И для этого у него были слишком веские причины.

– Ваграм, есть статья, что у Карина наступил творческий кризис. Он не знал, как писать дальше. В ней прямой намек на самоубийство. Сейчас найду…

– Не надо искать, – Ваграм выдержал паузу, – у Карина был мощный стресс. Он был переполнен такой болью, что не мог почувствовать, когда его кто-то кольнул в мягкое местечко. Он никого не видел и ничего не слышал вокруг. Вот чем воспользовалась Карина. Секрет в этом.

– Дела-а-а…

– Как у тебя завтра складывается день?

– Кошмарно. Тебе лучше не знать. А у тебя?

– Кафедра… Эффект бессмысленного пространства…

– Это еще что такое? – спросил Олег.

– Ну, представь себе, – сказал Ваграм, – человечество лишилось или Бальзака, или Шекспира, или Толстого…

– Не было бы «Человеческой комедии», «Войны и мира», «Гамлета»?.. Чушь какая-то.

– Какая-то чушь? Хм… Каждый большой художник – это законченная гармоническая форма в непрерывном гармоническом анализе мира. Казалось бы, ее уничтожить нельзя. Но, тем не менее, ее уничтожают. И тогда возникает эффект бессмысленного пространства. Мы же не знаем о существовании очень многих прекрасных художников, ни об их произведениях, ни о том, что они были. И для нас это далеко не безболезненный процесс – обворованные в искусстве столетия и эпохи. Я это говорю не потому, что потеря каринской живописи была бы для человечества невосполнимой. И все-таки где-то был бы ощутимый разрыв в цепочке этого анализа…

– Ваграм, послушай, я тебе прочту одно интервью Кариной, где она страдальчески заявляет, что пожертвовала своей актерской судьбой ради мужа…

– Не буду слушать. Двадцать один год, всего двадцать один год. Ну, и птичка! Вот наследственность – тут никакая генная инженерия не справится. Она выстрадала эти картины. Она их выстрадала! «О, времена! О, нравы!» Лучше посмотрим, как была совершена кража портрета Ники…