Текст книги "Лошадь смеется"

Автор книги: Гагик Саркисян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Гагик Саркисян
Лошадь смеется

Ошейник тигра замигал. Звонили. Вульгарной походкой джунглей зверь направился в прихожую открыть двери и встретить посетителя.

– Доложите профессору математики, что пришел детектив… Привет, Ваграм!

– Салют, Олег!

– Когда-нибудь твой электронный зверь меня съест. С таким вниманием относятся только к своим будущим жертвам.

Олег погладил тигра против шерсти. Тигр зарычал: р-р-р!

– Съест, если ты не изменишь свой студенческий стиль вваливаться по ночам, не предупредив по телефону. – Ваграм отглотнул из чашечки кофе.

– Ну, что ты скажешь? – спросил Олег.

– В вашем департаменте отличная фотоаппаратура. Я посмотрел репродукции. Такие тонкие листочки, очень хорошо снято.

– Я снимал скрытой микрокинокамерой. Она не разрешает снимать.

– Кто она?

– Печальная вдова художника.

– Вдова?

– Да! Вдова!

– А кто он?

– Некто Вадим Карин… Слышал когда-нибудь?

– Нет. Не слышал.

– А ты почитай. – Олег выложил на стол кипу газет.

– Зачем?

– Ну, почитай. Одни заголовки чего стоят: «Он мог бы жить», «Смертельный укол анальгина», «Открытие таланта», «Неизвестный художник» и так далее…

– А почему тебя это беспокоит? – спросил Ваграм.

– Странная история. Через месяц после смерти художника жена устраивает домашнюю выставку.

– Ты что, занимаешься этим делом?

– Да я обо всем узнал из газет. Но мне кажется, что здесь что-то не так… Ему не исполнилось и двадцати восьми лет… Может, это было убийство?

– У тебя профессиональная подозрительность, Олег.

– Но о нем никто не знал ни среди художников, ни среди любителей живописи.

– Это уже становится интересным, когда человека никто не знает, – сказал Ваграм.

– Ну, да. Вокруг его имени какая-то стерильная пустота. А в природе таких вещей не бывает…

– Почему не бывает? Жизнь – это не только то, что похоже, не только то, что одинаково. Тебя беспокоит что-то другое.

– Но в двадцать восемь лет просто так не умирают и просто так не убивают.

– Предположим, и это не совсем верно, – сказал Ваграм, – иногда убивают и просто так.

– Но не в этом случае. Не в этом, – возразил Олег. – Зачем? Не сегодня завтра он все равно стал бы одним из самых знаменитых художников.

– Хм! – хмыкнул Ваграм. – Не сегодня завтра это аллегория будущего, а вчера и позавчера он им не стал… Значит, интуиция?

– Да! Интуиция!

– Это не так мало. – Ваграм подошел к окну и раздвинул шторы. – Осень… Август… Который час?

– Одиннадцать. Вдова закрывает двери квартиры в два-три часа ночи.

– Не боится, что обворуют?

– Видимо, нет.

– Красивая женщина?

– Очень красивая!

– Она может обратить внимание на твои посещения.

– Я скажу, что ты большой знаток живописи.

– Знакомить меня с ней не надо.

– Как хочешь… Я жду тебя в машине…

Олег вышел. Ваграм спустился чуть позже… Нехотя и лениво. Его привычка работать ночами, его ночное одиночество было нарушено.

В МАШИНЕ

В машине Ваграм спросил Олега:

– А ты что-нибудь выяснял?

– Я воспользовался тем, что пресса подняла шум, и поэтому мой интерес к его личной жизни был вполне пристойным.

– А где работал Вадим Карин?

– Обычный инженер… Но вот после похорон несколько человек пришли к нему домой и, увидев его картины, ахнули… И колесо завертелось…

– Через месяц после смерти мужа – выставку. Или она современнее, чем само время, или что-то толкнуло ее на этот отчаянный шаг.

– Да. Нарушены всяческие приличия и общепринятые представления о трауре. Что это – месть? Она мстит?

– Я надеюсь, ты ее не обвиняешь?

– Да нет. Это ее право.

– Мы ведь с тобой не знаем, что это была за жизнь…

– Но ей всего двадцать один год.

– Ну и что? И в двадцать один год можно отдать все любимому человеку… И ничего не оставить для себя…

– Но так поспешно распродавать свою любовь…

– Верно. Но верно и другое… А что если это – шоковое состояние. Пока был жив муж, картины не покупали. А теперь она получает наслаждение от неумеренно-восторженного ажиотажа, растерянности, суеты, от этого аукциона… Что-то вроде наркотика…

– Ничего себе наркотики… Картины стоят не одну тысячу!

–Да?

– Сейчас сам увидишь.

– Такие деньги могут платить только очень опытные коллекционеры…

– И платят. Платят.

– Ты все еще участвуешь в гонках?

– Нет. Постарел.

– Тогда сбавь скорость.

– А мы уже приехали. Вот этот дом.

– А теперь скажи мне честно, сколько раз ты здесь был?

– Сегодня будет третий.

КВАРТИРА КАРИНЫХ

Дверь в квартиру Кариных была приоткрыта, и они вошли.

– Здравствуйте, частый гость. – Карина любезно встретила Олега.

– Привез вам приятеля.

– Я бы добавила – очаровательного приятеля… А «Клоуна», который вам так нравился, я только что продала. Вы опоздали… Проходите…

Здесь было человек десять, двенадцать. Но в двухкомнатной квартире Кариных тесноты не ощущалось…

Ваграм улыбнулся. Несколько минут назад он рассматривал репродукции, но никакая самая совершенная аппаратура не смогла бы передать то, что он увидел сейчас. Вся планета была усыпана розами…

Посетители разговаривали довольно громко.

– «Москва вечером», – сказал кто-то.

– А вот «Москва ночью», «Дождь над спящей Москвой»…

– И «Москва утром». Триптих.

– Человек любил жизнь не так, как мы с вами.

– Зачем так грубо? Просто талантлив – вот и вся разница…

– Разница серьезная.

– Вчера картин было больше… Как быстро покупают…

– А «Букет цветов в космосе» продается?

– Да, десять тысяч.

– Десять тысяч? Простудиться можно!

– «Волга» – двадцать тысяч, «Мерседес» – пятьдесят, – сказала Карина. – А что это? Железки! Тачки железные!

– Теперь и хирургу плати.

– Но не везде же так.

– Это не успокаивает. У меня мать умерла, потому что не заплатили. Все тянули, тянули.

– Это же не Сезанн – десять тысяч…

– Это Карин. Не хотите, не покупайте.

– Идите сюда… Лошадь смеется. Вот это да!.. Она живая…

– Чудо. Слышно, как лошадь смеется.

– Сколько стоит, которая смеется?

– Не дешевле, чем «Букет цветов в космосе».

– Все, больше не спрашиваю. Ограблю банк и приду.

– Я покупаю «Лошадь». Когда можно забрать картину?

– Сейчас договоримся, – ответила Карина.

– Вот дает! Везет же людям!

– Наверное, поэт-песенник. Песенку начирикал, картину купил. Это не ваша жемчужина: «Надейся и жди, вся жизнь впереди»?

– Я корреспондент газеты «Комсомольская правда». Лена, почему о нем никто не знал?

– Вы же пишете об одних лауреатах. А как складывается жизнь у настоящего художника?

– Не хочется верить в его смерть…

– Смерть одного человека. Кого это сегодня волнует? После освенцимов и майданеков мир перестал понимать, что такое трагедия. – Молодому посетителю было лет девятнадцать.

– Вы разве первый раз с этим сталкиваетесь? – спросила Карина.

– Я вас обидел?

– Вам бы это не удалось.

– Я слышал, вы когда-то хотели стать актрисой?

– Рядом с Вадимом можно было быть только его женой. И то не всегда удавалось.

– Не всегда?

– Да. Не всегда. Вас интересует моя или его судьба? Краски! Холсты! Кисти! Все это стоит недешево.

– Но вы продавали картины?

– Нет. Вадим хотел, чтобы картины висели здесь.

– А вы тоже хотели, чтобы они висели здесь?

– То, что хотела я, ровным счетом ничего не значило.

– Так тоже бывает.

– Так бывает? А может быть, не бывает иначе?

– Лена, а у вас есть какая-нибудь профессия?

– Я гример-парикмахер. Не звучит? Прозаично? Как это жена художника кому-то делает прически и накладывает грим на увядшее личико? Мне надоели ваши вопросы.

– Разрешите, я вас сфотографирую?

– Как хотите, я сниму трубку. Кто-то очень настойчив… Але? Вы завтра идете на банкет? Я занята. – Карина повесила трубку. – Вы, кажется, нащелкали меня в самых разных позах… Сдвинуться можно. Все хотят быть принцессами. Даже самые последние дурнушки. Но Москва не Париж…

– Но это не мешает вам пользоваться французской косметикой.

– Когда лжет нравственность, косметика только утончается, – сказал молодой посетитель лет девятнадцати. – Конкуренция. Пущены в ход все средства, чтобы скрыть свои недостатки…

– Разрешите сфотографировать «Алый водопад»?

– Нет. Неудачные репродукции скомпрометируют Вадима.

Олег обратил внимание, что дверь открыл и закрыл за корреспондентом один из двух гигантов, очевидно, временных телохранителей Кариной. Он их видел и в первое, и во второе посещение выставки. Рядом с ними вдова могла быть абсолютно спокойной за свое богатство.

– Вы не устали отвечать на вопросы?

– А мне все равно, я же ничего не делаю.

– А кто при жизни видел его картины? Я для статьи.

– Я видела. Вам этого мало?

– А другие?

– Пока он бился над своей манерой, над цветом, для всех он оставался инженером. Он не учился в Академии художеств. Это было его комплексом.

– Я вас понимаю.

– Меня? Я обычна, как все смертные.

– Я думаю о его жизни… Она так оборвалась…

– О его жизни надо было думать при его жизни.

– И ни у одной картины нет названия.

– Вадим считал, что картина сама за себя говорит.

– Барбизонцы тоже так считали. Камиль Коро говорил: «Впечатление – это все». «L'impression – c'est tout».

– Я помню, он показал «Лошадь» своему приятелю. А приятель нахамил, что это неестественно, что лошадь смеяться не может.

– Дураков на свете хватает.

– Нет. Он был не дурак. Он был негодяй. Теперь всем все ясно. А Вадим наглухо закрылся от людей.

– Тут мог помочь только Союз художников.

– Однажды Вадим обратился за помощью. С ним даже разговаривать не стали. А ежедневно бегать, умолять, клянчить… Унизительно. Да и когда? Утром на работу, вечером с работы. Нужно время и связи.

Ваграм слышал разговор и подумал: «На это нужна жизнь. Этому отдают жизнь…»

– Горькая ситуация, – сказал очень тихо Ваграму Олег. – Стыдно, что я о ней так плохо думаю.

– А ты думай хорошо, – улыбнулся Ваграм.

Какой-то посетитель шепнул на ухо Олегу; «Не побережье, а рай земной. Сады Эдема… Адама и Евы нет, но ясно, что они где-то тут. Обалденная кисть. А „Шоколадные сосны“ – в-от!.. А „Клоун“! Висит над планетой. Это же надо!.. Это как надо понимать, что вся наша земля – манеж, а там, наверху, клоун смеется?.. Да? Нет?..»

– Обалденная кисть, – прошептал Олег.

– А вы слышали, он еще и карикатуры на всех рисовал?

– Да? На всех? – спросил Олег.

– Ну, – посетитель изобразил руками, – на некоторых. Это было его хавтаймом… – посетитель обрадовался, что нашел собеседника.

– Не знаю, – на ухо посетителю шепнул Олег.

– Чуть погромче, – сказал посетитель, – а вот это уже шедевр! А? Шедевр? Нет?.. «Зеленая вселенная»… и море оранжевого цвета. Думаете, оно не бывает таким? Это вы его таким не увидели!

– Не увидел, – с огорчением согласился Олег.

– И я не увидел. А на самом деле оно такое. Я был в Прибалтике, на Пирите. Такое. Один к одному. Тут двух мнений быть не может. Таких людей беспокоят только вечные истины…

– Простите, – сказал молодой посетитель, – и все-таки меня удивляет, где ваш муж увидел планету, усыпанную розами? И чтобы по ней ходили одни влюбленные? Он что, газет не читал или телевизор не смотрел?

– У нас телевизор испорчен, – быстро ответила Карина, – а газеты из почтового ящика воруют.

– А вы поставили квартиру на охрану?

– Нет. А зачем? – Кариной не понравился вопрос.

– Да вы что? Застрахуйте все картины.

– Это не так легко сделать. – Карина не хотела говорить.

– Тут нужны эксперты. Каждую картину надо оценить. – Молодой посетитель знал все.

– Давайте я сам позвоню в Госстрах. Хоть какая-то гарантия будет.

– Сейчас мне не до этого.

– Не было бы поздно.

– Прекрасные работы, – сказал Ваграм.

– Это приятно, – Карина проявляла чрезвычайный интерес к Ваграму.

– Попробуйте добиться официальной выставки на Кузнецком или на Манеже. Москва должна познакомиться с таким художником.

– Помогите… Там ведь монстры сидят в МОСХе.

– А куда делась акварель «Винный погребок»?

– Я ее продала.

– Напрасно! – сказал Олег.

– Деньги. Нужны деньги. – Карина развела руками.

– Деньги придуманы как компенсация за человеческие пороки, – мягко сказал Ваграм, – как компенсация за нашу несостоятельность. Я имею в виду бешеные деньги, а не те, которые отличают бездельника от труженика.

– Какие они – бешеные или в смирительной рубашке, но кто вы без них?.. Ничтожество!.. А мне надоело быть ничтожеством… Надоели эти постоянные очереди, эта нищенская жизнь. Вадима нет. Ради кого?

– Спасибо за выставку, – сказал Олег.

– Пожалуйста, я рада, что вы приехали с таким милым приятелем.

– Я вас где-то встречал, – сказал Ваграм.

– Меня? – приятно ответила Карина.

– Да, вас! Именно вас!

– А вы не ошиблись?

Ваграм смотрел на Карину… Ее лицо очень похоже на лицо Екатерины Борджиа… Внебрачная дочь Александра VI… Сколько скрытых продолжений у знаменитого семейства… Как будто одно и то же лицо… Не может быть… Не может быть… Генетика лиц меня просто преследует… Я убежден, что это очень серьезно… Наверное, это имеет громадное значение в истории. Когда-нибудь наука займется этим подробно… И тогда откроются многие тайны человеческого коварства…

Вслух Ваграм сказал:

– Вы не помните?

– О чем? – спросила Карина.

– Эти лица идут еще из Древнего Рима, от Нерона, от побочной ветви Юлиев.

– Какие лица? – Карина побледнела, она хотела освободиться от взгляда Ваграма.

– Спокойной ночи. – Ваграм безразлично повернулся и пошел к выходу.

– Спокойной ночи, – сказала Карина, – странный у вас приятель.

С Олегом она не простилась.

В МАШИНЕ

– О чем ты с ней говорил? Она же стала белее снега. Еще немного – и она бы не устояла на ногах.

– Так, о разном… Я уже забыл.

– Да. Такие фокусы в твоей манере.

– Едем ко мне, – сказал Ваграм, – ты говоришь, у меня репродукции всех картин? Это точно?

– Да. Всех.

– Я собирался на дачу. Ничего. Немного отдохнут от меня.

– Так о чем ты с ней говорил?

– Ты хочешь, чтобы я тебе помог?

– Да. Хочу… Его смерть не дает мне покоя…

– А еще что-нибудь тебя смущает?

– Она так бесцеремонно торгует картинами. Потом не собрать их все вместе. В конце концов это жизнь большого художника, а она эту жизнь перечеркивает. И никаких друзей. Вот судьба.

– Ну, если говорить о судьбе, то в истории живописи такими судьбами хоть пруд пруди. Даже когда есть друзья… Меня поражает другое – динамика пространства и цвета… Энергичная, ежесекундная смена красок. Центр композиции перемещается в зависимости от освещения. Создается иллюзия беспрерывного живого действия… И видно, и слышно все… И то, как бьют волны… И как разговаривают люди… И даже о чем они говорят… И какая музыка в это время играет… И как лошадь смеется… Ничего похожего я не знаю в живописи…

– Ну, то, что мы умеем быть варварами, бездушными и злыми, я знаю. Завидуем тому, что чувствует и дышит иначе, и не совсем похоже на нас. Растоптать художника – ремесло всеобщее. Но ведь он понимал, что он не похож. Что ему выпал такой жребий и надо выстоять в этом неравном поединке. Сам-то он знал, кто он такой.

– Да. Конечно… Конечно, знал.

– А у него сдали нервы.

– Сдали нервы?

– Да. Нервы.

– Ты мне лучше скажи, куда делись все другие картины? – Вопрос Ваграма был для Олега неожиданным.

– Что?

– Куда делись все другие картины?

– Какие другие? Тебе этих мало?

–Да.

– Сто три картины. А ему всего двадцать восемь лет. Опомнись, профессор!

– Но ведь не может быть, чтобы раньше он никому не дарил или не продавал за бесценок…

– Сколько может быть таких подарков? Пять? Десять? И потом – что это меняет?

– Жаль.

– В том-то и дело, что вокруг пустыня, какой-то вакуум… А у нее ты правды не узнаешь…

– Жаль.

– Что ты заладил, как гвинейский попутай, – жаль, жаль?..

– Жаль.

– Вот читай, – Олег вытащил из кармана газету, – в этом интервью она недвусмысленно дает понять, что ее муж был тяжелым и беспощадным человеком. И с ней не считался.

– Гений-эгоист?

– Ты, я вижу, очень весело настроен?

– Сейчас ночь. А ночью я начинаю по-настоящему мыслить… Гений-эгоист! Узурпатор!.. Все это хрестоматийно и вполне может устроить обывателя… Но это не так…

– Что именно?

– Именно?

– Да. Что?

– Все.

– Что все?

– Именно все не так.

– Ну, ты и фрукт! О чем ты говоришь? Все – это слишком много, чтобы знать о чем. Нельзя ли поконкретнее?

– Нарушена гармония.

– Так. Вот это уже совсем ясно… Прозрачно… В чем? Где?

– А ее законы нельзя нарушать безболезненно.

– У тебя есть версия?

– Да, у меня есть версия, но я романтик.

– А я юрист.

– Тем более ты можешь испугаться моей версии.

– А ты скажи. Будем пугаться вместе

– Все эти картины написаны весной этого года.

– Что-что?.. Все сто три картины?

– Да. Все сто три картины.

– Как называется эта романтическая версия? – Олег захохотал.

– Уверенностью.

– Сто три картины за одну весну… В день по картине, а то и по две… Экспромт… «Египетские ночи»… Ты хоть сам-то понимаешь, что ты говоришь?

– Не за одну весну… А за единственную… Которая бывает один раз в жизни… Да… «Египетские ночи», «Болдинская осень». Ничего странного. Ничего удивительного. Эварист Галуа создал свою теорию уравнений за ночь перед смертельной дуэлью… И такие вспышки гениальных и талантливых людей бывают очень часто.

– Но Пушкин – гений. И Эварист Галуа – тоже гений. А кто такой Вадим Карин? Тициан? Леонардо да Винчи? Сто с лишним картин за одну весну? Вздор!.. Не может этого быть. Вздор! Чистый вздор. – Олег переключил скорость.

Ваграм был доволен эффектом.

– Что ты улыбаешься? – Олег снова переключил скорость.

– А что, нельзя улыбаться?

– Но сто три картины за одну весну? Подумай сам! Не может быть! Никогда я в это не поверю.

– В данном случае обычный счет ничего не значит Может быть и сто три и миллион три. Это неважно. Важно то, что в данном случае нет изолированных картин, которые выпадали бы по своему духу и цвету из общего ряда. Все они связаны между собой одним настроением и одним пронизывающим ало-оранжевым цветом. В математике это называется совершенным или замкнутым множеством и имеет мощность континуума, то есть непрерывности… Попробую еще точнее… Мощность всех каринских картин в непрерывности чувства художника. Усек?.. Ты испытываешь ошеломляющее впечатление от того общего, что их объединяет…

– Так… Ну-ну!.. Хорошо. Очень хорошо. – Олег резко затормозил. – Совсем хорошо!.. И что же тогда получается?

– Получается, что здесь совершено не одно, а несколько преступлений…

– Как это понимать? – спросил Олег.

– Так и понимай… Несколько преступлений…

– Ты в этом уверен?

– Ты мне вечно напоминаешь, что ты юрист. А я математик. Но как дальше пользоваться математикой… Без оригиналов вычислить цветовую гамму каждой картины в отдельности мы не можем.

– А репродукции? – спросил Олег.

– Что ты по десять раз переключаешь скорости? То ты останавливаешь машину, то едешь… Это твой допинг?

– Скажи спасибо, что я еще не перевернулся с твоей теорией множеств. – Олег переключил на вторую скорость.

– Репродукции не годятся, – сказал Ваграм, – какими бы блистательными ни были репродукции, это все-таки копии. Для такой точной науки, как математика, они не годятся. Но ничего, это не помешает гармоническому анализу. Есть еще интуиция и законы живописи… А как ты думаешь?

– Я думаю, что тебе никогда и ничего не мешает.

– Напрасно ты иронизируешь. – Ваграм улыбался.

– Я не иронизирую, но то, что ты говоришь, все ставит с ног на голову.

– Смотря что называть головой…

– А все газеты? Все эти выступления? Все интервью Кариной? Весь ее эпатаж? Все эти двусмысленные намеки на самоубийство мужа, что его не признавали, что его загубили? Тогда все это актерская игра? Лицедейство?

– Кого не признавали? Чье непризнание? Что за чепуха? Создавать такие картины! Да плевать ему было на признание. Двадцать восемь лет – и сознавать, что ты неудачник? Не слишком ли рано? – Ваграм проявлял явное безразличие к тому, что писали газеты, и к тому, что говорила Карина.

– Послушай, Ваграм, – Олег все еще не мог говорить спокойно, – тогда действительно возникает вопрос, куда же делись все остальные картины. Значит, Карины продавали их еще при его жизни. Пусть за бесценок. Но продавали. И у кого-то они есть. И существуют люди, которые знали Карина как художника. И эти люди скупали у него картины за бесценок. Может быть, именно это угнетало его? А что если эти скупщики ждали его смерти?..

Ваграм попросил остановить машину на углу улиц Веснина и Щукина. Возле подъезда старинного четырехэтажного особняка, построенного в позднем готическом стиле, напротив особняка был уютный староарбатский садик… Они недолго побродили по садику. Отсюда до дома Ваграма было минут десять пешком. Соблазнительно пройтись по ночному Старому Арбату, но они вернулись в машину. Молча доехали. Молча поднялись по лестнице. И молча вошли в квартиру…