Текст книги "Как жили византийцы"

Автор книги: Г. Литаврин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Мер к ограничению рождаемости супруги не принимали. Попытки вытравить плод (законный или внебрачный – безразлично) расценивались как великий грех и сурово карались и властями и церковью.

В отличие от Западной Европы в Византии (с VIII столетия) все сыновья и дочери одной и той же родительской пары имели равные права на наследство. Лишить кого-либо из них законной доли можно было только в исключительных случаях (если дети бьют и оскорбляют родителей, клевещут на них, отрекаются от сидящего в тюрьме отца, вступают в связь с мачехой, заключают без согласия родителей брак, оставляют их без ухода при потере ими рассудка и т. п.). Если завещание отсутствовало, то суд поровну распределял имущество умерших родителей между их детьми.

За внебрачными детьми закон также признавал некоторые права на наследство родителя. Но в целом положение "от блуда рожденного" в обществе было тяжелым, особенно если отцом его являлось духовное лицо (греховность рождения как бы удваивалась). Если незаконнорожденный оставался на нижних ступеньках социальной лестницы, его жестоко травили, если он взбирался по ней вверх, положение дела нередко менялось: незаконный сын Романа Лакапина от "скифянки" (болгарки или русской) Василий Ноф помыкал самой законнорожденной знатью.

*

В империи имелось немало детей-сирот. Если сирота наследовал имущество, над ним устанавливалась опека. Опекуны – частные лица часто обкрадывали опекаемых, и закон поэтому рекомендовал богоугодным заведениям осуществлять опеку над сиротами. Часть сирот-нищих государство устраивало в казенные орфанотрофии ("сиротопиталища" – приюты) при церквах и монастырях; ведал ими особый дворцовый чиновник, а обслуживали их клирики и монахи. При Алексее I царские воспитанники, сироты – дети погибших видных воинов, зачислялись в особый воинский отряд, членов которого называли "бессмертными", ибо на место каждого убывшего тотчас заступал новый.

Большинство сирот не попадало, разумеется, ни под опеку, ни в приюты. В житиях частенько мелькает фигурка деревенского сироты-пастушка, который пасет коз или свиней за черствый кусок в зной и в холод, ночует в поле и едва не умирает от голода. Именно на детях в первую очередь в ту суровую пору отражались стихийные и общественные бедствия. Дети-рабы и дети-евнухи наполняли дома вельмож. Но таким сиротам, можно считать, повезло. Другие просили милостыню на папертях, принуждались к непосильному труду в эргастириях мастеров и торговцев, шныряли по рынкам под надзором взрослых воришек, а девочки-сироты стояли "на своих местах" в зловонных переулках и на площадях.

*

Спасения или помощи можно было ждать главным образом от родственников. Помни о родственниках и оказывай им благодеяния, поучал Кекавмен: не исключено, что именно для этого господь даровал тебе успех. Послушание отцу первая заповедь, почтение к матери – первейший долг. Совершив переворот, братья Комнины колебались: то ли поскорее занять дворец, то ли поторопиться к матери, чтобы засвидетельствовать ей свое сыновнее почтение. Порой, во время мятежей аристократии, василевс призывал мать мятежника, убежденную в греховности поступка сына, и отправлял ее в качестве парламентера: бывали случаи, когда ее увещевания и угроза родительского проклятия приносили василевсу бескровную победу. Умершего родителя мужчина-ромей должен был оплакивать с причитаниями (согласно семейному ритуалу, мужчина – глава семьи делал то же и при всяком ином несчастье в семье).

Естественно, что историки больше всего знают о характере родственных отношений в знатных и преимущественно в царских семьях. В семье василевса родственные чувства нередко приобретали уродливый облик. Ирина в борьбе за престол в 797 г. ослепила родного сына. Евдокия, вдова Константина X, втайне от своих сыновей обвенчалась с Романом Диогеном, и сыновья через четыре года свергли и ослепили отчима, а мать постригли в монахини. Сестра Мануила I предала мужа, донеся на него брату, а жена Константина VII, напротив, помогла мужу расправиться со своими родными братьями. Константин VII заточил в монастырь сестер и свел в могилу мать. Суровый холостяк Василий II, невзирая на мольбы и слезы единственной сестры Анны, силой отправил ее в жены далекому повелителю русских в 989 г. Но он же страстно любил племянницу Зою, дочь его брата Константина, которого мало жаловал.

С любовью и заботой чаще относились друг к другу представители "средних" слоев населения и интеллигенции. До глубокой старости сохранили чувство взаимной братской любви видные деятели и крупнейшие писатели конца XII-начала XIII в. Михаил и Никита Хониаты.

*

Помимо многочисленных родственников, проживавших в одном доме, в семье ромея, особенно богатого и знатного, жило множество людей, не связанных узами родства с хозяином (воспитатели детей, друзья, нахлебники, наемные работники, слуги, рабы и т. п.). Число таких домочадцев у столичного аристократа было порой столь велико, что он мог в случае нужды сформировать из них значительный вооруженный отряд. Богатые дома в Константинополе занимали целые кварталы и представляли собой сложный комплекс с многочисленными постройками, амбарами, помещениями для прислуги скотными дворами, конюшнями, погребами и обширным внутренним двором с портиками и галереями.

Тем не менее византиец, как правило, проявлял величайшую осторожность при допуске посторонних в свой дом. В изображении Кекавмена византийская семья предстает как тщательно отгороженный от чужих глаз мирок, постоянно готовый к осаде извне. Этот полководец, вообще крайне недоверчиво относившийся к дружбе, советовал не оставлять в своем доме иногороднего друга даже на несколько дней: друг, оказывается, может соблазнить жену, невестку или дочь, вызнать размеры доходов, изучить недостатки в домашнем распорядке, чтобы затем забавлять своих домашних рассказами. Лучше послать другу какую-нибудь вещь в знак внимания.

Слуги в доме, даже несвободные, занимали самое разное положение. Некоторые удостаивались безграничного доверия хозяина, служили управителями и телохранителями. Бывшие слуги, в особенности потомственные, получали иногда высокие официальные посты, если счастье улыбалось их господину. Слуга отца Алексея Комнина – Лев Кефала стал известным полководцем, другой слуга этого императора – первым советчиком василевса, его поверенным и духовником. Большинство слуг, однако, находилось под строгим надзором господина и его управителей. Слуги могли не только "пожрать прибыль" хозяина, как говорит Кекавмен, до принять участие в политической интриге, изменить господину и даже посягнуть на его жизнь.

*

Широкие родственные связи каждого магната и сановника, значительное число зависимых от них лиц и множество, приверженцев, превращали их семьи в серьезную политическую силу. Поэтому заключение брака в знатной среде все чаще в XI-XII вв. становилось не только средством, позволявшим упрочить экономическое положение семьи, но и важной политической акцией, укреплявшей влияние всего родственного клана. Заранее тщательно продумывали, чью поддержку себе обеспечить, какие противоречия сгладить, к какой группировке примкнуть. Опасаясь полководца Никифора Фоки Старшего, временщик Заутца предложил ему руку своей дочери Зои. Фока отклонил предложение (к Зое был неравнодушен сам василевс) и лишился поста доместика схол (главнокомандующего).

Устройство браков было для скучающих обитательниц царского гинекея своего рода развлечением и видом благотворительности: императрица и знатные дамы подыскивали женихов для девушек-сирот, для вдов и невест из некогда видных, но обедневших семей. Но подчас заключение важного брака не обходилось без вмешательства гораздо более влиятельных лиц, вплоть до самого василевса. Брак по воле самодержца являлся порой и рассчитанной карой: навязывали уродину или "безродную".

С начала правления Алексея I Комнина в среде византийской аристократии стал утверждаться западный обычай: у государя испрашивалось разрешение на брак. Этот император сделал систему брачных связей одним из важных рычагов своей политики в сложной внутренней борьбе за власть. Особую осмотрительность проявляли Комнины при заключении брачных связей членов своего рода. Некогда, еще в IX-Х вв., в царской семье поступали совсем иначе. Константин VII разрешил своему сыну, будущему императору Роману II, жениться на дочери простого харчевника – красавице Феофано (она стала матерью Анны, жены русского князя Владимира I). С тех пор ничего подобного не случалось вплоть до 1453 г. Исчез навсегда и старый обычай смотрин невест для василевса и его наследника, свозившихся в столицу из провинций и принадлежавших далеко не к одному социальному кругу. В конце XI – в XII столетии постепенно утверждался феодальный принцип наследственности "благородства" – проникнуть в среду аристократии "чужакам" становилось все труднее. Недаром с XI в. ранее редко фиксировавшееся в документах фамильное имя видного человека указывается все чаще и чаще, а к концу этого столетия при упоминании знатного лица, как правило, называется его и личное, и родовое имя.

*

Материальные расчеты, политическая игра, неравные браки – все это отнюдь не означало, что любовь была неведома византийцам. Не всегда она предшествовала браку, но нередко ему сопутствовала. В сборниках поговорок и изречений ("Пчелах") утверждается мысль, что высшее счастье для мужчины обретение любящей благонравной жены. В сказании о Стефаните и Ихнилате говорится, что "высшим благом обладает человек", для которого соединились воедино три компонента: разум, добрый советчик и любимая жена. Кекавмен полагал, что смерть хорошей жены равносильна утрате половины "или еще больше" всех жизненных благ. Любящий, писал Феодор Студит, принадлежит не себе, а предмету любви; муж, любя жену, всего себя отдает ей, ею лишь дыша и о ней лишь мечтая. "А что для мужа больше жены единоправной и единомысленной, восклицал Василий Охридский, – которую ему дано право опекать и над которой дано право властвовать – не как господину над имением, но как душе над телом? Дано право самим промыслом, связавшим душу с телом и образовавшим посредством сопряжения из жены и мужа как бы одно живое существо, заодно дышащее и заодно чувствующее".

Нарядить любимую жену, украсить драгоценностями даже ее коня было не только долгом, но и радостью для знатного супруга; да и сам он, спеша к жене после разлуки, стремился предстать перед ней во всем блеске. "Нет в мире большей радости, – говорил Дигенис Акрит, – чем радость нежной страсти". Воспевая любовь царственных супругов, Иоанна III Ватаца и Ирины, историк и поэт XIII в. Георгий Акрополит говорил от ее вмени:

И с ним я сочеталась, с юным – юная,

И по любви взаимной мы в одно слились.

Связало нас законное супружество,

Но крепче страсть связала обоюдная:

Супружество смесило нас в едину плоть,

Любовь же душу нам дала единую!..2

Супруга одного из дворцовых чиновников, избранного императрицей Зоей себе в мужья (узы старого брака в таких случаях расторгали по мановению царственной руки), предпочла отравить любимого мужа, чем отдать его Зое. Упомянутая Феофано, напротив, помогла своему возлюбленному Иоанну Цимисхию убить стареющего Никифора II, за которого она вышла после смерти Романа II. Та же Зоя, когда ее новый выбор пал опять-таки на женатого аристократа Романа Аргира, грозила ему тяжкой карой за отказ. На этот раз любящая жена добровольно ушла в монастырь, даровав мужу и трон, и зрение, а может быть,– и жизнь. Роман III сохранил чувство глубокой признательности к первой жене и, когда она умерла, сделал богатый вклад "за спасение ее души". Супружеской любовью и верностью гордились как высокой добродетелью. Анна Комнин пишет о царившем в ее отношениях с Никифором Вриеннием согласии. Его смерть она называет океаном горя, бурными волнами Адриатики, пламенем, иссушившим ее сердце и костный мозг.

Идеалом византийца была не только послушная, заботливая и богатая жена, но также красивая и образованная. Однако даже обученная риторике богатая красавица не могла надеяться на хорошую партию, если начинала ходить молва о ее нескромном поведении. Вопрос о девственности невесты считался весьма важным при заключении брачного договора. Обманутый супруг-молодожен, при соблюдении точно оговоренных условий, мог по закону уже утром расторгнуть вчера заключенный брак.

Знатные ромейки заботливо следили за своей внешностью. Бывшие в ходу в то время медицинские трактаты давали множество рецептов по уходу за кожей лица, по борьбе с морщинами, выпадением волос, дурным запахом изо рта. Некрасивость или уродство воспринимались как трагедия. Старшая дочь Константина VIII Евдокия, в детстве болевшая оспой, едва став подростком, поспешила уйти в монастырь. Полумонашескую жизнь вела и ее некрасивая младшая сестра Феодора, так и оставшаяся в девах. Зато средняя из сестер, Зоя, отличавшаяся красотой и легким нравом, сделала из своих прелестей подобие культа. Чем естественней честолюбец и корыстолюбец падал в "обморок", "сраженный" ее красотой, тем бoльшие награды его ожидали. Зоя сама, в своих покоях, в невыносимой духоте, даже будучи старухой, варила дорогие косметические средства и, по свидетельству современников, ее лицо до 70 лет сохраняло свежесть и привлекательность. Красота возвела на трон Феофано, как некогда актрису, знаменитую Феодору, ставшую женой Юстиниана I. Красотой определялся выбор царской невесты на смотринах. Красоту как величайшее достоинство Марии, жены Михаила VII и Никифора III, прославляет Анна Комнин, прибегая к привычному сравнению с ожившей античной статуей.

В заключение остановимся коротко на явлениях, способствовавших эрозии и распаду семьи, т. е. прежде всего – на проблеме адюльтера. В последнее время в историографии высказано мнение, что к концу XII в. в Византии стали снисходительнее смотреть на адюльтер среди женатых мужчин и замужних женщин 3. Действительно, те строгие законы, о которых говорилось выше, соблюдались, по-видимому, в этот период не всегда последовательно. Их нарушали сами императоры, призванные обеспечивать действенность официального права. И Мануил I Комнин, и Андроник I Комнин имели детей от родных племянниц. Закон же предусматривал в таких случаях не только отсечение носа, но и казнь. Однако о случаях супружеской неверности в среде знати известно немало не только от конца XII в., но и от XI в., и от начала XII столетия. Скандальные связи Константина IX Мономаха не раз вызывали волнения в столице. Едва женившись на Зое (это был ее третий брак), Мономах ввел во дворец свою фаворитку Марию Склирену. Царская спальня была устроена так, что покои василевса сообщались со смежными помещениями Зои и Склирены. Ни одна из них не входила к Константину без стука. Многочисленный дворцовый люд подражал императору, уверенный в безнаказанности. Народ бурно протестовал, требуя удаления Склирены. Анна Комнин уверяет, что со времен Мономаха до 1081 г. женская половина дворца пребывала в разврате, и только бабка Анны – Анна Далассина навела порядок, установила время для приема чиновных лиц, трапез и "божественных песнопений", так что дворец уподобился монастырю.

Любовь Склирены, кстати говоря, один из немногочисленных сохраненных источниками примеров самоотверженной женской любви. Происходившая из богатого и знатного рода, Склирена полюбила опального вдовца Константина и, продав свои владения (имущество Мономаха было, видимо, конфисковано), последовала за ним в ссылку на остров Лесбос, где они прожили вместе семь лет. Безусловный ценитель подлинной культуры, тонкий наблюдатель и психолог, Пселл много лет спустя после смерти Склирены с восторгом писал о ее уме, такте, воспитанности, образованности, скромности и умении слушать. Она не была красавицей, заключает писатель, но обаяние ее личности действовало неотразимо. Щедрый и негневливый, но недалекий и ветреный Мономах окружил Склирену роскошью, но вряд ли тем вознаградил ее за большую любовь. Когда Склирена внезапно умерла, василевс, по словам Пселла, каялся в горестном недоумении и плакал, как ребенок, жалуясь каждому встречному.

В крупных городах Византии жили богатые и образованные гетеры. Об одной из них рассказывается в сатирическом сочинении "Путешествие в ад". Ее посетителями были высокопоставленные знатные лица, но когда влюбившийся в эту красавицу некий "неразумный" чиновник хотел взять ее в жены, император запретил ему это.

Дома терпимости находились почти в каждом из многочисленных кварталов Константинополя, имея и официальный и неофициальный статус. Среди их обитательниц было немало девочек-сирот, которые в бедных кварталах едва добывали себе пропитание. Занимались они также прядением шерсти. Власти иногда превращали дома терпимости в исправительные колонии, загоняли гетер в монастыри (так поступил, например, Михаил IV), но все это давало лишь временный эффект.

В целях сохранения интересов семьи закон сурово преследовал и сожительство с рабынями и весьма распространенные в империи издавна (видимо, под влиянием Востока) разного рода пороки. Однако в источниках приводится множество примеров нарушения закона и почти отсутствуют упоминания о наказаниях. За сожительство с чужой рабыней полагались штраф и порка, за сожительство с собственной полагалась продажа ее в пользу фиска. Но рабыни находились в полной власти господ. В одном из житий нарисована яркая сценка: рабыня, удостоившаяся внимания господина, дерзит хозяйке, заносится перед домочадцами, а когда госпожа жалуется на нее мужу, он награждает плетью не рабыню, а супругу.

Почти в каждом уставе мужского монастыря содержался строжайший запрет принимать в число братии и допускать в ограду обители мальчиков, юношей и евнухов и даже содержать на монастырском дворе самок животных. Однако аномалии такого рода отнюдь не были специфически монашескими. Мальчиков-евнухов, учитывая их внешность, как уже упоминалось, охотно покупали или брали на службу самые богатые господа.

Итак, несмотря на то, что семья в империи являлась одной из наиболее прочных ячеек общества, она постоянно испытывала неблагоприятное воздействие немалого числа специфических для Византии факторов. Важнейшим из них был недостаток мужского населения вследствие непрерывных, продолжавшихся десятилетиями войн и существования множества мужских монастырей, а также распространения некоторых восточных обычаев и пороков. Проблема семьи отнюдь не безразлична для уяснения вопроса о сильных и слабых сторонах общественной структуры государства. Отмеченные факторы развития семьи в Византии оказывали отрицательное влияние прежде всего на самый процесс воспроизводства и роста населения империи. Кроме того, неполноценная семья – почти всегда экономически менее устойчивая, располагала худшими потенциальными возможностями к накоплению средств, необходимых для развития и расширения производства.

Глава 7

ВОСПИТАНИЕ И ОБРАЗОВАНИЕ

О воспитании детей в Византии историкам известно не слишком много, так как византийская литература – это литература без детей. Занимаясь жизнеописанием своего отца, Анна Комнин исключает из "Алексиады" все детство своего героя, ибо "детские забавы не стоят повествования". Это не значит, что чадолюбие было чуждо византийцам. Скорее напротив: если ты еще не породил, пишет Кекавмен, то узнай – нет ничего в мире желаннее детей. У этого автора в его поучении имеются разделы, специально посвященные проблемам воспитания и образования (у других византийских писателей встречаются обычно на этот счет только беглые и скудные замечания).

*

Рожали ромейки у себя дома. К роженице звали повитуху-самоучку, которая, согласно медицинскому трактату, должна была обладать опытом в пеленании и в "выпрямлении лба и носа". Большинство состоятельных матрон не кормили сами своих детей грудью. Тот же трактат рекомендовал нанимать кормилицу не тучную телом, но не слишком тощую; предписывался также режим питания и состав пищи кормилицы. Продолжительный плач младенца унимали, в соответствии с "наукой", добавлением к воде, которой его поили, порошка из скорлупок фисташек.

С особой торжественностью обставлялось рождение ребенка в семье василевса. Императрица рожала в Порфирной палате, входившей в комплекс женских покоев царского дворца, – в здании с пирамидальной крышей близ пристани Вуколеон. Пол здания был выложен мрамором, стены были облицованы дорогим капнем пурпурного цвета.

*

О воспитании заботились тем меньше, чем ниже был социальный статус семьи. Мальчики обычно наследовали профессию отцов. В семьях простолюдинов мальчика к 6-7 годам уже привлекали к посильной работе в доме и в поле, в мастерской или в лавке, и труд становился его главным воспитателем. Питались дети за общим столом: с раннего детства их питание ничем существенно не отличалось от питания взрослых; членов семьи. Аристократ Георгий Акрополит с презрением говорит о неоправданно, на его взгляд, возвысившемся полководце, что этот "деревенщина был вскормлен на ячменном хлебе и отрубях". В 14-15 лет юноши обычно выполняли уже настоящую мужскую работу и становились главной опорой семьи, если в ней не было зрелого мужчины. Апокавк гневно осуждал некоего молодого клирика, которого еще мальчиком митрополит взял у многодетной вдовы, босого и нищего, взрастил и воспитал, а тот ушел, оставив мать в нужде. Обиды, побои, лишения были участью мальчиков, отданных на выучку в город, мастерам-ремесленникам: непосильный труд, к которому здесь принуждали детей, считался платой за учебу.

Совершенно иначе протекало детство мальчиков в состоятельных и знатных семьях. В раннем детстве ребенок находился на попечении обитательниц гинекея и редко видел своих родичей-мужчин. Поскольку матери зачастую были весьма молоды (14-15 лет), огромную роль в воспитании играли сначала бабки, а затем – деды. К 5-7 годам мальчика освобождали от женской опеки. В знатных семьях он попадал в этом возрасте в руки наставника-педагога (дядьки), который наблюдал за играми ребенка, развлекал воспитанника и учил его грамоте. Нередко знатный мальчик проводил свое детство попеременно то в деревне, то в городе: провинциальные магнаты, как правило, имели дома в городах и жили там значительную часть года, городские же сановники владели поместьями в пригородных деревнях, куда выезжали с семьями на время сезонных работ.

Иногда по нескольку лет мальчик из знатной семья жил или в доме невесты, обрученной с ним, или у отцовского столичного друга, проходя курс обучения, или во дворце императора, так как, по словам Никифора Вриенния, "было в обычае у василевсов" брать детей из знатнейших семей в собственную свиту и в свиту наследника. Росшие вместе с василевсом его сверстники состояли с ним и впоследствии в особых отношениях: предполагалось, что они обладают далеко не всякому сановнику предоставляемой льготой – "парисией", т. е. правом на высказывание в присутствии императора собственного мнения. Таким совоспитанником и названным братом Льва VI был Николай Мистик, ставший патриархом и испортивший много крови "другу детства" – василевсу.

Из среды отроков, окружавших василевса в детстве, выходило немало крупных гражданских сановников и видных полководцев. Характер воспитания и образ жизни наследника зависели от воли отца или определялись собственными склонностями будущего василевса. Сам наследник довольствовался нередко минимумом как образования, так и физических и воинских упражнений. Например, Лев VI и Константин VII предпочитали в отрочестве и юношестве занятия наукой тренировкам в ловкости, Василий II испытывал отвращение к книгам и был привержен к воинским забавам, а Константин VIII не любил ни того, ни другого он предавался развлечениям.

Как правило, однако, дети императоров-полководцев (Никифора II Фоки, Романа IV, Алексея I Комнина, Иоанна II и др.) проходили полный курс военных наук, читая стратегиконы и обучаясь владению оружием под присмотром особых наставников. Среди знатных юношей, занимавшихся воинскими упражнениями вместе с наследником престола, бывали и евнухи; некоторые из них становились впоследствии искусными полководцами, подобными Льву Никериту.

Помимо военных навыков, военная аристократия стремилась выработать у своих детей такие качества, как невозмутимость и сдержанность в проявлении чувств. Бурно радоваться, возмущаться, ударять себя по бедрам от удивления значило, по мнению Анны, тотчас выдать свое низкое происхождение.

С середины XI и особенно в XII столетии провинциальные магнаты стали ценить превыше всего физическую силу, выносливость, отличное владение мечом, копьем, луком, палицей, искусство верховой езды, знание стратегии и тактики, умение ладить с подчиненными и поддерживать железную дисциплину в войске. Большинство аристократов готовило своих сыновей к военной карьере и после начального курса обучения и ознакомления со стратегиконами не утруждало их изучением наук. Все чаще высказывалась мысль, что физическое и военное воспитание будущему василевсу (высшему полководцу империи) совершенно необходимо: он должен быть готов к суровым испытаниям, а нега и наслаждения делают человека с детства непригодным к ратным подвигам. Роман III, по словам Скилицы, был никчемным полководцем именно потому, что женился почти ребенком. Сходные мысли Анна Комнин приписывает и Алексею I.

Воинские упражнения для юношей отнюдь не являлись безобидной забавой: объясняя мрачный аскетизм Никифора Фоки (не ел мяса, спал на полу, носил власяницу, молился ночами), Скилица сообщает, что полководец корил себя за недосмотр – его старший сын погиб от копья, попавшего в голову во время воинской игры с юным родственником. Знатные отроки порой уже в 14-15 лет участвовали в походах. Военные подвиги юноши Алексея Комнина возвели его на пост великого доместика, когда, по уверениям Анны, у него не было "и пуха на бороде". Юного Мануила Комнина, превосходного джигита, искусно владевшего луком, отец Иоанн II выдрал однажды за безрассудную храбрость в бою с сельджуками.

Разумеется, воспитание знатных юношей, особенно в крупных городах, полных соблазнов, далеко не всегда отвечало идеалам их родителей и наставников. Юноши нередко уклонялись от занятий, ускользали от надзора воспитателей, проводили время на ипподроме и на пирушках с мимами и танцовщицами, бродили ватагами по улицам, приставали к прохожим, издевались над юродивыми. Кекавмен советует поэтому с ранних лет воспитывать у детей "страх божий" и покорность родителям 1. "Страх божий" и послушание воле матери, как драгоценные качества, присущие с детства Алексею Комнину, на тысячи ладов воспевает Анна.

*

Еще меньше, чем о воспитании мальчиков и юношей, знают историки о воспитании в Византии девочек и девушек. Кекавмен обещал написать особый трактат на эту тему, но его сочинение либо не сохранилось, либо так и не было составлено.

С определенностью можно сказать лишь, что девочку с самых ранних лет готовили к единственной роли – роли жены и матери. Весь "курс наук" простолюдинки, как правило, неграмотные (в лучшем случае они умели с трудом читать и считать), проходили на кухне, в саду, в поле, за прялкой. Рождению девочки в те времена радовались обычно меньше, чем рождению мальчика – надежды семьи, будущего кормильца; детство девочки кончалось еще раньше, чем детство мальчика, свобода ее была резко ограничена.

Положение в знатных семьях было, конечно, иным: здесь девочки и девушки располагали некоторым досугом, могли они (если родители не запрещали) заниматься и науками, и художественным рукоделием. Иногда девочка воспитывалась не на глазах матери, а в доме жениха, слушая с ним вместе одних учителей. Анна Комнин до восьми лет жила у императрицы Марии, жены свергнутых Михаила VII и Никифора III, с сыном которой от первого брака Константином была обручена еще в младенчестве.

Обучали, видимо, знатных девиц и верховой езде: Анна Далассина, мать Алексея I, во время мятежа сына, намереваясь вывезти из столичного дома весь гинекей, приказала оседлать коней и мулов женскими седлами.

*

Отношение к грамоте в Византии, в целом положительное, не было, однако, одинаковым в разные времена и среди разных слоев населения: отличались оценки уровня необходимых знаний, по-разному определялся и круг наук, которым обучали детей и юношество.

Для большинства народа грамотность детей представлялась трудно исполнимой мечтой. Бедные люди хорошо знали, что грамотность не всегда вела к благополучию, но им известно было также, что она гарантировала от нищеты. Уровень образования и сроки обучения определяли, исходя из сугубо практических расчетов: к занятиям какой профессией предназначали ребенка, как скоро рассчитывали получить его помощь, сколь долго могли платить за его обучение. Когда Михаил Пселл достиг пяти лет, семейный совет решил дать ему лишь начальное образование, а затем обучать ремеслу. Дело поправили мольбы грамотной матери Пселла Феодоты, заметившей незаурядные способности сына. В народной побасенке речь идет о моряке, внушавшем сыну, что грамматика ему нужна, а риторика нет: первая позволяет стать писцом, а вторая не дает ничего.

Правда, труд писца-нотария (или грамматика) в канцелярии или у частного лица был далеко не легок и не всегда прибылен. Михаил Пселл пишет об одном нотарии, которого "лучше назвать фракийским бедняком". Сам Пселл в юности служил асикритом – рядовым писцом в дворцовой канцелярии. В шуточной форме в панегирике Константину IX Мономаху (с этого панегирика и началось возвышение Пселла) он описал труд писцов и нравы в канцелярии. Писец трудится от зари до зари, мерзнет в холод, обливается потом в духоту и зной, у него нет времени поднять голову или почесать за ухом. При появлении выгодного вакантного местечка писцы интригуют, наушничают, ссорятся и даже дерутся.

Удачей считалось уже поступление на службу к адвокату-тавуллярию. Однако для этого нужно было выдержать нелегкий экзамен. В сборнике решений Евстафия Ромея рассказывается о судебной волоките, возникшей потому, что писец в слове "Эллада" пропустил букву и ответчик не признал законности документа. Впрочем, и неграмотно написанных официальных актов сохранилось немало.

Простые люди иногда полагали, что обучение музыке и пению важнее обучения грамоте, так как участие в хоре какой-либо церкви города или даже дворца сулит приличное вознаграждение. Многие еретики выступали вообще против обучения грамоте – они называли грамотеев "фарисеями" и избегали их. Но такое отношение к грамотности – редкость. Оно было следствием либо жизненных неудач (грамотность не помогла), либо озлобления угнетенных против чиновников, которые использовали свою грамотность как орудие произвола и насилия. Впрочем, даже философ конца XIII – начала XIV в. Иосиф Ракендит, сам вышедший из бедной семьи, полагал, что простым людям, занятым физическим трудом, изучать науки не только не надо, но и вредно: так вреден сильный огонь для стоящего к нему слишком близко 2. Другой писатель – Михаил Аплухир вложил в уста некоего ритора монолог о том, что нет проку от наук: каменотес, грубый сапожник и торгаш, не могущий связать двух слов, живут, не ведая нужды, а ученый мудрец в нищете, так как ум на рынке не продашь. Таких жалоб ученых людей на свою участь сохранилось немало, но несравненно больше принадлежащих им же подлинных панегириков образованию и наукам. Тот же Ракендит, уроженец Итаки, ушел пешком, "одетый в рубище", чтобы пополнить образование у эрудитов столицы.