Текст книги "Операция «Сострадание»"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

А с Мариной Великанов общался только словесно и больше – никак. Она же хотела другого. Стас видел, хотела. Так откровенно, что и слепому стало бы ясно. Он мимоходом пожалел даже: Маринка, бедная! Сколько Стас ее помнит, она всю дорогу ласкала, холила, лелеяла свой ум. Тренировала его, как звезда культуризма водит в тренажерный зал свое изощренное тело. Тело же Мариночкино, наоборот, пребывало в заброшенности. Это не значит, что она была старой девой: мужчины у нее водились. Красавцы попадались на ее удочку, между прочим... А вот Великанов не попался. То ли молодая красавица жена, изысканная особа, в глазах маячила, то ли страх перед тестем, который, попробуй Толик изменить, за Можай его мог загнать, то ли что еще – ну, не поддался он Мариночке на ее обольщалочки. И этого ему, покойному, Маринка простить не могла. Вследствие неудовлетворенного женского самолюбия ей все и стало так глубоко фиолетово.

Ну а в общем, Стас Некрасов – не аналитик. Чем рассуждать о таких высоких материях, он предпочитает просто потрепаться обо всем, что в голову придет, от изменчивой погоды и новостей культуры до странностей любви, выпить чаю или коньяка, почесать рыжее брюшко пуделю или пекинесу – собаки у него обе рыжие, оранжевые, нарочно их подобрал таких под пару. Два очаровательных сладких песика, точно игрушечные. Стасик Некрасов любит игрушки. Он по жизни игрун.

Капитан милиции Аркадий Силкин задумал дерзкий план: тайно проникнуть в одну из клиник, где держат прооперированных пациенток, и встретиться с писательницей Анастасией Березиной, которая, согласно полученным сведениям, участвует сейчас в проекте «Неотразимая внешность». Знакомый человек в логове врага много значит, а они знакомы, да еще как! Нет, не подумайте лишнего: в данном случае знакомство было сугубо деловое. По одному из оперативных дел, которым занимался оперативник МУРа Силкин, писательница Березина написала свой детективный роман, ставший бестселлером, еще фильм потом сняли по нему... Одним словом, не чужие люди!

Клиника, располагавшаяся вблизи заповедных мест усадьбы «Коломенское», производила внушительное впечатление своим белокаменным забором, по верху которого была натянута колючая проволока, и охранниками, которые, выныривая из желтой служебной будки на каждый внешний чих, дотошно проверяли, чуть ли не облизывая, каждый пропуск, а также решали, поднимать шлагбаум для очередной машины или не поднимать. Вероятность проникновения извне постороннего, даже с милицейскими «корочками», стремилась к нулю. Однако это не могло остановить Аркашу, который славился не только своей сметливостью, но и физической подготовкой. Призвав на помощь оперативные способности, он, погуляв по лесопарковой зоне, окружающей клинику с трех сторон, тщательно обследовал каждый сантиметр забора и нашел участок, на который, очевидно, колючей проволоки не хватило. То, что пробел решили оставить именно здесь, диктовалось трудностями подхода: данный участок белокаменной ограды примыкал к отвратительному болотцу, полному жидкой зеленоватой грязцы. Глубокой зимой, надо думать, эти зеленые сопли замерзают и становятся проходимыми, однако Силкин не собирался ждать милостей от природы, тем более что до календарной зимы предстояло еще дожить. На помощь ему пришли прыжки с шестом... Правда, заранее намеченная на роль шеста кривоватая палка, по объему – полубревно, которую пришлось тащить черт знает из какой дали под вопросительными взглядами прогуливающихся в лесопарке, сломалась и осела в грязные болотные воды, но прежде она успела вынести вес капитана милиции на боевые рубежи. Цепляясь за верх забора, стараясь оттолкнуться носками ботинок от каких-то невидимых, но ощущаемых камней во внешне монолитной белой стене, Аркадий все-таки вскарабкался. Сел. Огляделся. С внутренней стороны забора никого не было. Не дожидаясь, пока этот кто-то, настроенный на охранительные реакции, появится и поднимет шум, капитан Силкин сгруппировался и спрыгнул. Неплохо спрыгнул – с почти трехметровой высоты, ничего не сломав, только слегка зашибив колени и запачкав брюки вялой предзимней почвой и бурой травой, но это потери допустимые. Поначалу прихрамывая на обе ноги, но чем дальше, тем больше возвращая себе свободу движения, Аркадий пошел по зацементированной дорожке к корпусу, в котором, очевидно, содержали узников шоу «Неотразимая внешность». Догадаться о назначении корпуса было нетрудно: к нему стекался весь обслуживающий персонал. Вместе с ним Аркадий проскользнул в один из многочисленных подъездов, снабженный пандусом, по которому как раз ввозили тележку, нагруженную синими баками с непостижимым шифром «I х/о». «Хирургическое отделение», – догадался Аркадий, помогая ввозить тележку так естественно, словно работал в клинике все сознательные годы. На него никто и внимания не обратил, толстая тетя в зеленом халате даже поблагодарила «помощника». Очевидно, конспирация распространялась только на ворота клиники и иссякала по мере продвижения к объектам, которые действительно стоило охранять.

Внутри корпуса Аркадий постарался держать нос по ветру – не символически, в смысле бдительности, а на самом деле – анализируя запахи. Если бы его спросили, в каком месте клиники шансы найти Анастасию Березину особенно велики, он без колебаний ответил бы: в курилке. В прежние времена писательница смолила сигарету за сигаретой, как отставной морской волк, и, судя по недавнему интервью, включавшему вопросы об образе жизни, с вредной привычкой так и не рассталась. Вряд ли пациентам даже самой комфортной клиники разрешено курить в палатах, так что Настя неизбежно должна тусоваться в местах, специально отведенных для любителей глотать табачные канцерогены... Поиски курилки сравнительно быстро увенчались успехом. Для особо важных персон, которые желали гробить себя куревом, владельцы клиники отвели целую комнату на первом этаже, снабженную даже мебелью с особо прочным кожаным покрытием – чтоб не прожечь.

И только тут, в комнате, где в плавающих сизых волнах сигаретного дыма сидели, стояли и принимали небрежные позы человеческие фигуры с лицами, намертво обклеенными повязками, Силкин осознал всю глубину своей ошибки. Тщательно обмозговывая каждую мелочь, препятствующую его проникновению на территорию противника, Аркадий совсем упустил из виду главный момент. Как он узнает среди этих одинаковых фантомасов Анастасию Березину? Вспоминая времена работы над романом, Силкин отчетливо представлял Настино подвижное лицо, ее сдержанную, чуть застенчивую улыбку... Ну и где это все? Под белой маской? По каким еще приметам опознавать Березину, он не знал. По курилке двигалось не менее четырех дам, похожих на Березину ростом и объемом груди. Припомнить бы хоть, как она одевалась, какие украшения носила! Кажется, в те времена, когда они работали над «Местом происшествия», на грубовязаном сером Анастасиином свитере болтался крупный кулон из зеленоватого камня в виде слезы, но ни на одной из предполагаемых Анастасий не было ни свитера, ни кулона. Впрочем, женский пол обожает менять тряпки и украшения, ну их совсем!

Кто-то тронул его за плечо. Силкин резко обернулся. Судя по голосу, сниженному до полушепота, это была та, кого он искал.

– Аркаша! Что вы здесь делаете? Вам нельзя здесь оставаться! Честно говоря, я уже думаю, что и мне нельзя здесь оставаться...

– Я уйду, – пообещал Силкин. – Но сначала поговорим.

– О чем?

– О том, из-за чего вы больше не хотите здесь оставаться.

– У вас есть сигареты?

– Есть, но учтите: крепкие!

– Тем лучше. Только, знаете, здесь говорить неудобно. Пройдемте вот сюда...

От курилки ответвлялся небольшой извилистый аппендикс, вымощенный красно-желтым кафелем, куда просачивался из основного помещения смягченный дымом и расстоянием свет. Здесь стояла грязная, заляпанная масляной краской банкетка, под которой красовалась седая от пепла, ощетиненная окурками банка из-под шпрот. Окон здесь не было предусмотрено, больше чем двум людям разместиться было бы трудновато... Для секретного разговора место как нельзя более уединенное!

В том, как безликое существо держало сигарету меж двумя пальцами, как оно щелкало зажигалкой, с каким глубоким вдохом затягивалось, Аркадий Силкин уже безошибочно признал прежнюю Анастасию. Жесты – более устойчивая примета человека, чем лицо. Лицо и безо всяких операций меняется с течением времени, а в жестах сказывается характер, темперамент, привычки – то, с чем не так-то просто расстаться.

– Сил больше нет, – в перерыве между затяжками делилась Анастасия тем, что наболело. – Не больница, а гитлеровский концлагерь. Участникам проекта по условиям договора нельзя ни с кем общаться. Нельзя говорить близким, где мы находимся. Нельзя иметь мобильного телефона. Участницы проекта смогут вернуться домой только после выхода передачи в эфир... Я не понимаю: мы что, зэки в зоне?

– А как насчет результатов операции? Вы довольны?

Беломасочное, точно у гипсовой статуи, лицо было лишено мимики, однако Аркадию показалось, что Анастасия наморщила нос. Возможно, это было воспоминанием о временах совместной работы: тогда она морщила нос, если ей что-то не нравилось.

– Откровенно говоря, не фонтан. Нет, я не утверждаю, что меня изуродовали, но получилось совсем не то, чего я ожидала. Конечно, медперсонал меня дружно уговаривает, что сейчас еще не может быть виден результат, что надо подождать, пока сойдут отеки и рассосутся швы, но мне что-то не верится, будто что-то изменится в лучшую сторону. Но какая разница? Выйти из проекта я уже не имею права: в таком случае я должна заплатить значительную неустойку. Так что перед телекамерами придется мне улыбаться во все новое лицо и изо всех сил изображать, как я счастлива.

– Про убийство хирурга Великанова вы, конечно, слышали?

Аркадий почувствовал, как Анастасия напряглась. Судорожно загасила сигарету.

– Так, значит, это правда... Я все-таки надеялась, что это просто так, ничего серьезного, больничные слухи. Знаете, в больнице такая нервозная обстановка, легко поверить во все страшное. Иногда вот так лежишь ночами и прислушиваешься. Трудно заснуть. Лицо стискивает повязка, она, знаете, плотная, как гипсовая, не позволяет улечься как следует. Я обычно люблю спать на боку, но от этого пришлось отказаться. Так вот, лежишь и прислушиваешься: кто там по коридору идет? Не завернет ли он в твою палату? Палаты не запираются. Неуютно...

– Но почему, Анастасия, вы не знали о смерти Великанова? Разве вы не смотрите выпуски новостей по телевидению?

– Раньше смотрела. Скучно, делать больше нечего, вот и глазела на все подряд, от новостей и сериалов до научных передач. Но представьте, Аркаша, около недели назад или чуть больше у всех телевизоров в нашей больнице исчезло изображение. Нам тогда сказали, что причина в неполадках с антенной, которую скоро починят, но не починили до сих пор. Теперь я понимаю – это было сделано нарочно, чтобы предотвратить панику... Мобильных телефонов, как я вам уже сказала, держать не разрешают, карманные компьютеры тоже запрещены – через них можно входить в Интернет. А другими доступами к информации мы не располагаем.

– У вас есть какие-нибудь предположения, из-за чего его убили?

Анастасия коротко мотнула головой в знак того, что не желает даже строить предположений на этот счет.

– Подумайте хорошенько, Настя. Я помню из нашей совместной работы, что у вас трезвый аналитический ум.

Лесть подействовала. Аркаша сознавал, что это всего только лесть: Анастасия Березина была девушкой сообразительной, даже остроумной, но блестящая карьера следователя ей не светила: слишком невероятные она выдвигала версии убийств, скорее писательские, чем милицейские. Однако, как знать, возможно, в деле Великанова милиционерам поможет именно писатель?

– Не знаю, – неуверенно произнесла Анастасия Березина. – Скорее всего, это месть. Месть за врачебную ошибку со стороны бывших пациентов или их родственников... Аркаша, вы слышали что-нибудь о Евгении Глазовой?

Силкин без особого напряга признался, что это имя ни о чем ему не говорит.

– Женя Глазова – вице-мисс России. У нас тут в курилке их часто вспоминают – и Женю, и ее высокопоставленного друга, олигарха Матвея Зеленого. Он та-а-кой скандал закатил после того как она у Великанова прооперировалась! Таня Антонова, джазовая певица, тогда тоже лежала в клинике Великанова, она у нас ветеран, и помнит, что там творилось. Зеленый налетел на Великанова, как буря! Медицинскую аппаратуру крушил, банки с лекарствами бил, орал – ну, в общем, черный кошмар! – Березина эмоционально всплеснула руками. Очевидно, это олигарховское выдрючивание представлялось ей эталоном страсти благородного человека, защищающего свою любимую. Аркаша не мог не отметить, что для прежней Анастасии, которую он помнил, такая реакция была бы нетипична. Та Настя, которая с азартом вникала во все тонкости сыскной работы, была ироничнее, живее... умнее, может быть? Эх, портит людей популярность!

– А что орал-то? – спросил Аркадий.

– Орал, что Женю не узнает, что до операции ее личико было прекраснее... Короче, «я буду мстить, и месть моя ужасна будет» – вроде того.

Глава шестая
Нервными бывают не только пациентки

Альбина Самарская – глубоко несчастный человек.

Нет, не операция Великанова, изуродовавшая, по мнению Альбины, ее и без того некрасивое лицо, сделала ее несчастной. Корни его залегали глубже, мешая наслаждаться жизнью – всегда, сколько она себя помнила. Между ней и жизнью стояла стеклянная преграда, и стоило доверчиво протянуть руку к благам, доступным для всех других, чтобы наткнуться на эту стену – невидимую, но непреодолимую. Как-то так получалось, что у нее никогда не было друзей, и даже материальная обеспеченность родителей, позволявшая Альбине осыпать одноклассников мелкими подарками и устраивать для них праздники с кока-колой и пирожными, ничего не могла в этом плане изменить. Ей никто и никогда не признавался в любви – даже самые завалященькие парни, хотя Альбину обрадовал бы и ничем не примечательный экземпляр. В чем дело? Дотошно рассматривая в зеркале свое лицо, Альбина пришла к выводу, что она уродлива. Невыносимо уродлива. Кто же согласится поцеловать такую дурнушку?

А ведь когда-то Альбиночка была очаровательным ребенком – судя по фотографиям, на которых она всегда улыбается, всегда тщательно причесана и чисто одета, всегда выглядит довольной и счастливой. Как странно – как будто это другой ребенок, не она. Она же помнит себя другой – угрюмой, забившейся в угол, тщетно дожидающейся родительского внимания. Родителям не до нее – они ссорятся. Раньше (когда – раньше? когда была совсем крошкой?) она по незнанию сложностей семейных взаимоотношений старалась разнимать папу и маму, заставляла их мириться, и они, растягивая губы в натужных улыбках, пытались изобразить, что у них все в порядке, даже целовались... Но после, уложив ее спать, все равно ссорились. Это вспоминалось без трагизма, но в мрачном освещении, словно увиденный когда-то в детстве по телевизору страшный мультфильм или, скорее, сцена из театра теней: сквозь полуприкрытую дверь Альбиночкиной комнаты на белые обои падает полоса электрического света (Альбина боялась засыпать в полной темноте, а ночник ребенка раздражал), и эта полоса образует как бы киноэкран, на котором движутся проекции родителей – жуткие, искаженные, незнакомые, проделывающие друг с другом что-то невообразимое. Точь-в-точь как в мультфильмах, где персонажей закатывают под асфальтовый каток, сплющивают в лепешку, растягивают их, как жевательную резинку, – а они в конце концов восстают невредимыми из всех этих промежуточных состояний. По причине ночного, повторявшегося минимум раз в неделю театра теней, должно быть, Альбина невзлюбила полные травматических трюков мультфильмы, такие как «Том и Джерри» или «Ну, погоди!». А если прибавить к жутким движениям теней сопровождавшие их звуки – приглушенную ругань, оскорбительный шепот, глухие удары, болезненные стоны... Это мама иногда в ярости прямо-таки налетала на папу, а папа бил маму – за что, Альбина не понимала, слишком маленькая была. Потом уже, лет в шесть, девчонки во дворе ей объяснили, что ее папу иногда замечали с другими мамами... В таких случаях либо выясняют отношения и прекращают измены навсегда, либо разводятся. Родители Альбины не могли разойтись: весь ужас их бытовой драмы заключался в том, что они любили друг друга – и ненавидели, любя. Их слишком многое связывало суровыми тесными нитями: и материальный достаток – семья была очень обеспеченная, и до определенной степени наследственные обязательства: дедушки и бабушки с обеих сторон дружили, будущих мужа и жену договорились поженить, когда они еще нетвердо стояли на пухлых ножках. Именно оттуда, еще из детства родителей, тянулась эта трагедия Альбининого детства. Детства, полного бытового комфорта, игрушек, книжек, летних поездок на курорт и лишенного только одного, но самого важного для растущего человека – любви. Заложница двух людей, постоянно выясняющих отношения, зацикленных друг на друге, в семье девочка была лишней. Она и не претендовала на первое место, но хотя бы какое-то место в родительских сердцах она должна была занимать?

«Почему они меня не любят? Неужели потому, что я не оправдываю их ожиданий? Да, я не такая, какой должна быть. Родители у меня такие замечательные, такие красивые! Самые лучшие, самые совершенные на свете. Я не похожа ни на папу, ни на маму, я просто уродка. Может быть, если бы я была красивее, они бы меня полюбили? Да, несомненно, они бы меня полюбили. Значит, чтобы меня любили, я должна стать красивой».

Такие выводы ни разу четко не проявлялись, оставаясь затиснуты в подсознание, в этот запертый на семь охранительных замков закут, где складировались и детские обиды от того, что мама с папой не обращают на нее внимания, и детский ужас от наблюдения за дергающимися в полосе света тенями. Однако они все-таки существовали – и побуждали к действиям. Изменять – или, как она считала, формировать – свою внешность Альбина начала с двенадцати лет.

Первый удар был направлен на объемистую талию: закормленная сладостями девочка росла упитанной, и половое созревание, превращающее порой толстых и неповоротливых, как морские львы, подростков в тощих резвых плотвичек, изменений с ней не произвело. Стремясь к худобе, Альбина перестала есть за общим столом, довольствуясь малокалорийными смесями из пакетиков, покупаемых за свои деньги. Когда же присматривающая за ней домработница принуждала Альбину есть суп и картофельное пюре, Альбина (ничего не поделаешь!) послушно работала ложкой и вилкой, чтобы потом – испытанный метод: два пальца в рот – очистить желудок от наспех проглоченного содержимого. Усилия увенчались успехом: сначала избавившись от полноты, затем пройдя стадию утонченной стройности, Альбина начала превращаться в скелет. Прежняя одежда висела на ней, как на огородном пугале, но с выделяемыми ей карманными деньгами смена гардероба не представлялась проблемой. Увидев наконец дочь во всей ее красе, точнее, во всей ее костлявости, более не замаскированной свисающими складками одежды, папа и мама наконец обеспокоились. Выкроив время (теперь они вели совместный бизнес, что предоставляло новые поводы для тотальной занятости и ссор), Альбинины родители повели дочь сначала к эндокринологу, а потом – выяснив, что с гормонами у этой дуры полный порядок, просто она ни черта не жрет, – к психиатру. Психиатр долго сетовал на тлетворное влияние Запада, который через фильмы и глянцевые журналы насаждает нездоровый идеал женщины с фигурой истощенного мальчика, а в отношении Альбины ограничился угрозой, что, если она не будет есть все, что ей скажут, ее положат в больницу, засунут в смирительную рубашку и будут вводить внутривенно питательные вещества. После этого визита Альбина послушно начала есть, но не потому, что испугалась угроз психиатра. Просто ей уже не приходилось после обеда совать два пальца в рот – желудок перестал удерживать пищу сам по себе, и рвота превратилась в привычный пункт распорядка дня, настигая девушку, даже когда Альбина этого не хотела...

Неизвестно, что случилось бы с Альбиной, продолжи она продвигаться в том же направлении. Не исключено, что дочь суперобеспеченных по российским меркам родителей умерла бы от голода... Но, на ее счастье (как бы сомнительно это ни звучало в данном случае), Альбина Самарская набрела на другой способ изменения внешности. Пластическая операция – как она раньше не догадалась! Худоба плотно обтянула лицо кожей, заставив резче выступить очертания черепа и подчеркнув недостатки, о которых Альбина даже не подозревала. Чтобы расправиться с недостатками, она наметила себе целый ряд последовательных преобразований: сначала губы – потом веки – потом щеки – потом нос... Деньги родители отстегнули охотно, только чтобы дитя отвязалось: они как раз обсуждали, где надежней хранить сбережения, во вкладах или в недвижимости, и расходились во мнениях, доходя до рукоприкладства, – словом, им, как всегда, было не до Альбины. В деньгах недостатка не было, оставалось обойти такое препятствие, как психиатрическая консультация: оказывается, лиц с психическими отклонениями (в число их входит нервная анорексия, то бишь Альбинины проблемы с аппетитом) хирургам-пластикам оперировать нельзя. Но после того как часть «зелененьких» легла в карман белого халата психиатра, доступ к вожделенному операционному столу для Альбины был открыт.

Самое смешное – или страшное? – заключалось в том, что ей по-настоящему понравилась операция. Операция как процесс. Ей понравился наркоз: к ее носу и губам притиснули прозрачную маску, соединенную с черным тоннелем, и в этот тоннель, словно в тот, который ожидает нас после смерти, если верить живописцу Босху и реаниматологу Моуди, Альбину затянуло без остатка. Так приятно было странствовать без желаний и воспоминаний в темноте, где ей не нужно было ни красоты, ни вообще лица... Однако наркоз быстро кончился, а жизнь брала свое. С нетерпением, точно увешанной шариками елки в детстве, Альбина ждала момента снятия повязки после сеансов электрофореза, после рассасывания неизбежных синяков. Момента, когда она станет красивой и все вернется на те места, где оно и должно быть, ее станут любить родители, окружающие, ее полюбит тот единственный человек, которого она встретит, не может не встретить, ведь она сделала все, чтобы стать красивой...

Понятно, что пластическая операция, какой бы удачной она ни была, не в состоянии оправдать возлагаемых на нее ожиданий жаждущих идеальной, по их представлениям, внешности клиенток. Каких бы высот ни достиг в своем искусстве резчика по живому материалу пластический хирург, он вмешивается всего лишь в тело, но не в душу. А область любви располагается в душе... Альбина, конечно, не осталась довольна результатами вмешательства. Но, поскандалив, она решила, что ей нужна еще одна операция, чтобы исправить результаты предыдущей. Одним словом, она втянулась в пластические операции. Получив новое увлечение, Альбина воспрянула духом, повеселела. Она даже чуть-чуть пополнела, лишившись прежней болезненной худобы, и проблемы с желудочно-кишечным трактом у нее исчезли – стремление изменить свое лицо заняло место прежнего стремления к стройности.

Какая-то часть сознания Альбины все-таки понимала, что проблема заключается в ней, а не в ее лице, и уж подавно не в пластических хирургах, которые ее оперировали. Поэтому, запуская в Интернет грозные обвинения по адресу искалечивших ее хирургов, в том числе и Великанова, Альбина ни секунды не думала предпринимать против них реальные меры. Ей было достаточно дистанционного сочувствия посетительниц сайта – ее товарок по несчастью. Но счастья это принести ей, естественно, не могло...

Эту драматическую историю Веня Васин, отыскавший Альбину – уже не Самарскую, а Зеленину, – услышал из ее собственных уст. Альбина беседовала с молодым следователем не в роскошном загородном доме своих родителей, а в обычной московской квартире, на кухне со старомодной газовой колонкой и со следами протечек на потолке. Кстати, Веня почти не удивился, узрев воочию еще один вариант внешности Альбины, не сходный ни с одной из представленных на сайте фотографий. И, очевидно, последний – судя по счастью, которое излучали не только Альбинины глаза (а ведь у нее прекрасные глаза, как же он не заметил это по фотографиям!), но и все ее облаченное в скромный свитер и серую юбку существо.

– Ой, вы правы, – соглашалась Альбина, – надо бы убрать все, со мной связанное, с этого сайта, чтобы не смущать людей. Я бы и раньше это сделала, но как-то стыдно и неприятно прикасаться ко всему этому: какая же я раньше глупая была!

– Аленький, – заглянул на кухню взъерошенный плюгавенький тип в очках с толстыми выпуклыми стеклами, – Пашуля проснулся, требует, чтобы ты его покормила.

– Иду, Шурик, иду... Вот, Вениамин, познакомьтесь, – потянувшись, Альбина обняла очкастого за шею, – мой муж. Женился на мне, когда ему надоело липовые справки выписывать...

– Не обращайте внимания, Аля шутит! – улыбнулся очкарик. – Она совершила смелый поступок, позволив мне проанализировать ее детские страхи. Теперь, вместо того чтобы бесконечно себя кромсать, Аленька учится в медицинском институте. Тоже избрала своей профессией психотерапию. По окончании института собирается заняться проблемой нервной анорексии...

Под разглагольствование о неврозах, которых с ростом цивилизации становится все больше и больше, и под гуление младенца Пашули Веня Васин покинул эту квартиру. С разочарованием – потому что в Альбине он не нашел убийцы Великанова; но и с радостью – потому что подобные разочарования возвращают следователям утерянную веру в лучшие человеческие качества.

Предстояло пообщаться еще с Беллой Левицкой.

Дождавшись своих охранников, Марат Бабочкин, к тому времени уже переодетый из хирургического костюма в цивильный пиджак в тонкую полоску, свитер и брюки, накинул пальто и вышел из главного подъезда клиники, направляясь к своей машине. Автостоянка, где машины сотрудников и посетителей клиники могли быть вымыты и получить мелкий ремонт, была совсем недавно его гордостью; сейчас это не имело для него значения. Салон промерз; пока Марат Максимович включал зажигание, ЧОПовцы несгораемыми шкафами взгромождались один – на переднее, другой – на заднее сиденье. Как многие врачи, хронически утомленные общением с пациентами, Марат Бабочкин любил одиночество в нерабочие часы, он терпеть не мог рядом с собой присутствие посторонних людей, особенно таких вот дуболомов. А уж необходимость тащить их в свое уютное гнездо, в загородный дом, где он отдыхал душой и телом, избирательно допуская в свою подмосковную святыню даже членов семьи, равнялась катастрофе. Прискорбно! Но ничего не поделаешь: Марат Бабочкин платил за помощь частных детективов, и он ее получал.

Дуболомы, надо отдать им должное, оказались на редкость тактичными. Они не задавали вопросов, не сыпали комментариями, не навязывали себя, а превращались буквально в тени. Но они не были тенями. Они были людьми. Вооруженными людьми, которые должны противостоять другим вооруженным людям – и как скоро, известно одному Богу.

«Как это со мной случилось?» – задавал себе вопрос Марат Бабочкин, уставясь на зимнее шоссе, окруженное по обочинам пористыми снежными валами. Он любил ездить, любил мчаться вперед, и вождение автомобиля, которое для других было делом беспокойным, его, напротив, всегда заставляло приободриться и воспрянуть душой. Но сейчас любимое средство не действовало. Не действовало даже то, что он едет за город. Не отдыхать ведь – скрываться...

А все из-за Анатолия Великанова! Пластического хирурга номер один, как он себя открыто провозглашал, как его величала медицинская свита, сопровождавшая своего идола повсюду, даже на съемочную площадку. Вот уж будто Марат Бабочкин, тоже не последняя фигура в мире специалистов по пластической хирургии, не знал, кто у нас номер один! Он с ходу способен назвать имена двух-трех врачей, которые могут претендовать на этот титул с не меньшим, если не с большим основанием... То есть если Великанову хочется, пусть себя так называет на здоровье, его заслуги неоспоримы, и Марат без колебаний готов признать, что уступает ему. А все-таки есть в этом что-то неприятное. Неврачебное. Марата Бабочкина его дорогие учителя и наставники, в которых он и по сей день видит эталоны человеческой и медицинской совести, приучили думать, что для врача главное счастье – помогать пациенту. Самолюбие и честолюбие, жажда признания и регалий по сравнению с этим обязаны отступить. Когда врач волнуется из-за всяких блестящих побрякушек, ночами не спит из-за того, кто лучше, предпочитает спокойному сотрудничеству с коллегами вечное вздорное соперничество – в таком враче есть червоточина, и если он не постарается вовремя ее изжить, со временем внутри у него все сгниет.

Эти мысли по адресу Великанова возникли в начале их совместной работы в шоу «Неотразимая внешность», пронеслись в голове Марата Бабочкина, не задержавшись в ней. Более того, он укорил себя за то, что мог так подумать. Ведь если он придает значение тому, что шоу построено под Великанова, а Великанов ведет себя как избалованная успехом голливудская звезда, – не зачернела ли червоточина в нем самом? Не надо сравнений, надо просто делать свое дело. Разве этого мало? То, что Великанова выбрали для участия в шоу, знали все. А Бабочкин согласился на предложение «Радуги» главным образом потому, что идея передачи позволяла ознакомить широкого зрителя с достижениями и возможностями пластической хирургии, разоблачить накопившиеся вокруг нее предрассудки, показать, что пластических операций не нужно ни стыдиться, ни бояться... Марат любил оперировать, ему нравилась работа в шоу, и он вполне доволен тем, что у него есть.

По условиям шоу, одного пациента оперировал Великанов, одного – Бабочкин. Обе первые операции завершились удачно; Бабочкин из чувства справедливости признал, что в великановской технике много такого, чему стоит поучиться. А вот что касается второй партии прооперированных, здесь в выигрыше оказался Бабочкин, сделавший клиентке идеальный носик – точь-в-точь такой, о каком она мечтала. Великанов в пластике век непрофессионально поспешил – и результат получился не совсем тот, на который надеялись, невзирая на то что устроители шоу замаскировали его косметикой. По этому поводу Бабочкин из деликатности не высказывался: у каждого врача свои ошибки, никто от них не застрахован. Тем более он был удивлен, когда услышал в приватной обстановке от продюсера проекта Марины Ковалевой: