Текст книги "Волга впадает в Гудзон"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

2

В свой зеркальный кабинет Володя Дубинский попал только во втором часу ночи. Усталость уже брала свое, и, прежде чем заняться писаниной – в частности, постановлением о возбуждении уголовного дела по факту покушения... ну и так далее, – следователь некоторое время посидел за столом просто так – тупо глядя перед собой, а на самом деле в никуда. Несколько минут такого сидения, по его убеждению, равнялись минимум двум часам полноценного отдыха.

Прямо перед ним маячила небольшая папка из прозрачного пластика с аккуратно вложенными в нее протоколами дознания, которые Дубинский намеревался прочесть самым внимательнейшим образом, и пакет с загадочным кинжалом. Помимо протоколов среди бумаг имелось и заявление Павленко о случившемся на его территории покушении, на основании которого упомянутое дело и предполагалось возбудить. А еще предполагалось, что, не менее чем в течение ближайших двадцати четырех часов, к официальным документам добавится заявление самой жертвы. Чего это будет стоить лично ему, Владимир Владимирович после сегодняшнего исчезновения Мансурова и компании из клуба, вполне даже догадывался.

Да, что-то не получалось у него сегодня отвлечься и бездумно посидеть за столом даже минуту. Мобильный телефон Дубинского завибрировал в кармане пиджака – и почти сразу кабинет огласился мелодичным перезвоном популярной когда-то детской песенки. Володя глянул на определитель, покачал головой и включил связь.

– Таня, – произнес он как можно строже, – ты почему это в такое время не спишь?

– Потому что ты зачем-то выключаешь телефон! – ответила она по-настоящему сердито. – Ладно, я включила НТВ и потом уже догадалась, где ты! А так давно бы сошла с ума от беспокойства!..

– Что – уже? – поразился Дубинский оперативности телевизионщиков.

– Ты о чем?!

– О том, что не успели дело оформить, как они уже сработали... – буркнул Владимир. – Впрочем, может, оно и к лучшему. Я все равно собирался с утра с ними связаться. А что там сказали-то?

– Сначала ответь, почему телефон выключил! – произнесла вредная Татьяна, основным недостатком которой Дубинский считал ее постоянное беспокойство о его персоне. Никакие разъяснения по части того, что работа следователя тем и отличается от работы оперативника, что проходит в основном в стенах кабинета, а следовательно, лишена даже намека на риск, на Татьяну не действовали.

– Тань, ну ты что как маленькая? – вздохнул Володя. – Что же я, по-твоему, вместо запланированных следственных действий на месте преступления должен был то с тобой, то с начальством по мобиле беседовать?.. Так тогда мы бы и до утра не освободились!

– Перестань так со мной говорить! Я, между прочим, волнуюсь, мало ли что. Предупредил бы, что на выезде, и...

– Ладно, не злись, – покорно сказал Дубинский. – Ну так что там по НТВ?

– Они, как всегда, молодцы! – сдалась наконец жена, явно жаждавшая услышать от мужа какие-нибудь подробности случившегося. – Их оператор совершенно случайно заснял этого убийцу, правда, сквозь какие-то стеклянные двери и видно не очень хорошо, но заснял! Это правда, что он на Мансурова с ножом бросился? Прямо как в романе каком-нибудь...

«Знаем мы эти случайности, – подумал про себя Дубинский. – Наверняка подкарауливали с камерой, чтобы заснять отъезд его эскорта...»

– Танюша, – сказал он вслух, – сколько раз тебе повторять: ни на какие вопросы по работе ни лично, ни по телефону в процессе следствия отвечать мы не имеем права. Ложись-ка ты спать наконец, тем более что ты убедилась: я жив-здоров, но занят!

– Ну и ладно!.. – Она моментально отключила связь, продемонстрировав мужу свою обиду. Но Дубинский, зная Татьянину отходчивость, ничуть не расстроился, не расстроил его и звонок шефа, доставший Володю еще в машине, на обратном пути из клуба. Судя по всему, шефа известие о покушении застало уже сладко спящим, потому что голос у него был злой, каким бывает только спросонья. И этим самым злым голосом он, выслушав предварительно краткий доклад Дубинского, приказал ему, как и пророчил Калина, принимать образовавшееся дело к своему производству.

Даже удивительно, что Володя при этом не слишком огорчился, – вероятно, из-за того, что был он по своей природе человеком любознательным и его действительно весьма заинтересовало странное орудие несостоявшегося убийства.

Предмет его размышлений между тем продолжал спокойно лежать на столе, посверкивая острым, как бритва, стальным лезвием в свете настольной лампы.

Дубинский осторожно взял кинжал в руки и поднес поближе к лампочке, дабы получше разглядеть узор из черненого серебра. Однако внимание его привлек поначалу желобок: Володе показалось, что выглядит он на фоне самого лезвия более тускло не из-за выделки, а из-за того, что на нем имеются какие-то мутноватые потеки... С чего бы это? Но как он ни крутил, как ни вертел кинжал, увериться или, наоборот, разувериться в их наличии так и не сумел. Уж больно узеньким оказался желобок!

И, поразмышляв еще немного, Дубинский решил отправить данную явно антикварную, но от этого не менее опасную штуку, помимо обычной техэкспертизы, еще и на химико-биологическую. Конечно, времени это займет больше, но на легкое и скорое расследование он с того момента, как увидел кинжал, рассчитывать перестал: даже если парень действительно псих, раздобыть столь дорогую вещицу ему все равно негде, а значит, существует некто, кто вложил ее в руки несостоявшегося убийцы. О том, сколько людей и по скольким причинам могут ненавидеть Мансурова и соответственно попытаться с ним разделаться, Владимир Владимирович Дубинский решил пока не думать...

Убрав кинжал в сейф, он тяжело вздохнул и включил компьютер: пора было браться за «бумагомарание», как он сам это называл, после чего, возможно, останется время и на то, чтоб вздремнуть хотя бы пару часиков: для этой цели у Дубинского имелась припасенная заранее и давным-давно раскладушка, хранившаяся в стенном шкафу. О том чтобы утром отправиться отсыпаться домой, он даже не помышлял... И был, разумеется, прав.

– Коломбо, ко мне! Дай сюда!..

Мохнатая черно-белая псина породы «медвежья лайка», разметав по дороге аккуратно собранные в пирамидку палые листья, со всех ног припустила к хозяину, сжимая в «улыбающейся» пасти белый мячик из войлока – свою любимую игрушку.

– Умница... – Мансуров потрепал Коломбо по загривку и совершенно по-мальчишески улыбнулся.

«По-мальчишески» – так подумал Всеволод Иванович Томилин, как раз в этот момент подходивший в сопровождении своего единственного охранника к небольшому особняку, наполовину скрытому все еще не потерявшим листья садом. Территория была обнесена высоким забором из металлических прутьев, позволявших видеть игры хозяина дома с Коломбо – его едва ли не единственной слабостью. С точки зрения Томилина, обносить усадьбу следовало на самом деле не прутьями, а по-настоящему глухим, желательно кирпичным забором.

Об этом он говорил Ренату еще несколько лет назад, когда поселок только строился. А Мансуров в ответ, как всегда, иронично усмехнулся:

– Чудак ты, Сева... Во-первых, поселок охраняемый. Во-вторых, вряд ли я стану бывать тут часто – это в основном для Лиды и ребят. В-третьих, если захотят, и через кирпичный забор достанут...

«Захотеть» с тех пор пытались трижды – если считать с тем эпизодом в клубе, на который Ренат Георгиевич, можно сказать, и внимания почти не обратил. Как-то обошлось... В одном Мансуров оказался прав: свои усилия те, кто пытался достать его, сосредоточивали вокруг офиса и городских апартаментов Мансурова – ясен день, потому что в особняке он бывал хаотично, в кругу семьи редко проводил больше двух-трех дней. Зато рабочий день Рената, когда не было, разумеется, экстраординарных ситуаций, шел по расписанию – четко, как часы. Расписание, а вместе с ним и маршруты, по которым он разъезжал на своем «лендровере», менялись не реже раза в неделю.

– Ну все, Коломбо, все!..

Ренат Георгиевич увидел Томилина, которого в этот момент охранник как раз впустил на территорию, и, кивнув ему в сторону входа в особняк, ласково потрепал прыгавшую вокруг хозяина собаку. Его интонации Коломбо различал прекрасно и, тут же успокоившись, помчался впереди Мансурова к дому.

В холле их уже ждал поднос с двумя чашечками дымящегося кофе, который в доме Мансурова умели варить как нигде: Всеволод Иванович, всю жизнь страдавший от пониженного давления, не уставал гадать над семейным рецептом напитка, от одной чашечки которого лично он получал заряд бодрости не менее чем на полдня. Однако секрет его приготовления Лида, жена Рената, хранила ничуть не хуже, чем ее муж коммерческие тайны. И только посмеивалась над попытками Томилина вызнать его.

– Ну что, – Ренат отхлебнул немного кофе и искоса глянул на своего зама, – придется ехать к господам прокурорам – то бишь следователям.

Он перевел взгляд на старинные напольные часы, украшавшие холл в числе прочей мебели.

– Господин Дубинский Владимир Владимирович, – Мансуров слегка поморщился, – ожидает нас ровно через полтора часа.

– Не понимаю твоего равнодушия ко вчерашнему... – Всеволод Иванович покачал головой, вспомнив, как накануне вечером Мансуров резко пресек первую же его попытку обсудить случившееся. – Извини, но, на мой взгляд, это какое-то странное легкомыслие.

Томилин извлек из внутреннего кармана пиджака мобильный и сердито ткнул в одну из кнопок, его «любимый номер» был запрограммирован не на особу прекрасного пола, которые менялись у холостого Всеволода Ивановича с довольно приличной скоростью, а на личного водителя.

– Подгоняй машину к Мансурову... Да, срочно.

Отключившись, он снова укоризненно посмотрел на своего шефа.

– Ты полагаешь, – усмехнулся тот, возвращая на поднос опустевшую кофейную чашечку, – что я могу позволить сейчас себе роскошь отвлекаться на каждого психа, кидающегося на меня с бутафорским ножом?

– С чего ты взял, что нож бутафорский? – опешил Томилин.

– Так мне показалось. – На этот раз в голосе Рената Георгиевича все-таки мелькнула нотка сомнения. – Во всяком случае, издали...

– Ну не знаю... – Всеволод Иванович припомнил, что нечто странное в орудии убийства почудилось и ему тоже. – Нет, не думало, что ты прав, вряд ли бы, будь нож бутафорский, тебя сегодня вызвали к следователю!

– Не меня, а нас... Всех, включая Лаврова с Качаровым... Ладно, не люблю бессмысленные гадания, поехали!

К облегчению Владимира Дубинского, Мансуров и в реальной жизни производил впечатление вполне достойное. Никакой истеричностью от него не веяло, а единственным капризом с большой натяжкой можно было счесть просьбу опросить и его, и Томилина, и обоих охранников одновременно – исключительно в целях экономии времени, тем более что вряд ли они в состоянии чем-то помочь следствию.

Дубинский насчет экономии времени понимал и принимал: в данный момент, после настигшего столицу энергокризиса, время Мансурова действительно ценилось на вес золота... Экстремальная ситуация для него закончится, видимо, еще не скоро.

Не ошибся Ренат Георгиевич и насчет помощи следствию, ничего новенького Володя ни от одного из них действительно не услышал, скорее уж они от него, и касалось это, конечно, все того же загадочного кинжала.

Сам кинжал был уже отправлен на экспертизу, а вот его снимки, сделанные во всех возможных и невозможных ракурсах, Мансурова явно заинтересовали – Володя показал их жертве нападения по его же просьбе, и от него не укрылся огонек, мелькнувший в глазах Рената Георгиевича. Томилин, надо отметить, тоже засверкал очами, к слову сказать, это были именно очи – черные, с длинными, почти девичьими ресницами. Вообще Всеволод Иванович являл собой эдакого цыганистого красавчика, из тех, от кого штабелями падают в первую очередь блондинки. Но его огонек, вспыхнувший, пока оба они с Мансуровым разглядывали фотографии кинжала, объяснялся с полувзгляда: испуг, страх, недоумение...

А вот насчет Рената Георгиевича никакими предположениями Дубинский рисковать бы не стал: уж больно непредсказуемый тип этот Мансуров, и, несомненно, умен. Пес его знает – может, он просто любитель антиквариата? Во всяком случае, перепуганным точно не назовешь, словно и не его пытался не далее как накануне прирезать неведомый пока что в смысле установления личности психопат.

– Вы уверены, что никогда прежде не видели ни этого кинжала, ни его... условно говоря, владельца? – поинтересовался он.

– Уверен, – покачал головой Ренат Георгиевич. – Странное сочетание этого... орудия и, как вы выразились, исполнителя, верно?

Он пристально посмотрел на Володю, и тому отчего-то сразу сделалось не по себе: смотрит – точно рентгеном просвечивает. Между тем Дубинский перед звездами как шоу-бизнеса, так и экономики и даже политики никаких трепетных чувств отродясь не испытывал, он вообще не страдал такого рода комплексами.

– Да, вы правы. – Взяв себя в руки, он ответил Мансурову как можно короче и холоднее. – Что ж... Осталось подписать заявление и протокол, и в дальнейшем постараюсь беспокоить вас только в случае крайней необходимости.

Когда формальности остались позади и все присутствующие поднялись, дабы распрощаться, ничуть не жалея о том, что встреча подошла к концу, Мансуров, уже направлявшийся к дверям, неожиданно вновь повернулся к следователю.

– У меня единственная просьба, – произнес он, – если удастся установить личность этого юноши... Проинформируйте меня, пожалуйста, по телефону, который я написал на визитке от руки. Всего наилучшего, успеха вам!

Некоторое время Володя еще постоял за своим столом в опустевшем кабинете, прежде чем опуститься обратно на стул. Ему вдруг вспомнились слова жены, когда она позвонила ему ночью по телефону... как там сказала Танюша? С кинжалом кинулся, совсем как в романе! – А вдруг действительно покушались на Мансурова из-за какой-нибудь сугубо личной историйки, до которой хрен докопаешься?!

Вот только этого ему еще не хватало!

Спрашивать Рената Георгиевича насчет врагов и возможного сведения с ним счетов он не стал, чтобы тот не принял его за круглого идиота: у кого, у кого, а у него в этом смысле среди отечественных бизнесменов наверняка пальма первенства. Недаром же на вопрос, не подозревает ли он сам кого-нибудь, Мансуров только пожал плечами да головой покачал. Ясен день – подозревает. Человек эдак двести – триста, и то это лишь те, которые в первом ряду стоят.

Владимир Владимирович Дубинский тяжко вздохнул, устроился за столом поудобнее и нажал клавишу селектора, связывающую его с приемной шефа, точнее – с его секретаршей.

– Маша? – Он снова вздохнул. – Повтори еще раз, когда сам нас всех собирает? Как это – через пятнадцать минут?! Ах все уже собрались и ждут? Ладно-ладно, сейчас буду...

С отвращением посмотрев на заткнувшийся селектор, Дубинский начал быстренько собирать разбросанные по столу бумаги. Совещания он терпеть не мог, сам их проводил со своими оперативно-следственными группами на манер летучек – быстро и по сути. К сожалению, его шеф подобной оперативностью не отличался. Значит, впереди чистой воды бездарная потеря времени.

«Ладно, – утешил он себя, подымаясь с удобного своего стула, фирменного „Президента“, – сейчас попытаюсь устроиться подальше, желательно за спиной Калины, авось удастся слегка вздремнуть...»

Ему и в самом деле смертельно хотелось спать, но кого волновало, что старший следователь Дубинский «пошел» уже на вторые сутки бессменного бодрствования? Разве что Танюху с Машей, пока что не потерявших надежду дождаться хозяина дома хотя бы к ужину.

3

Серафима Ивановна Кузина, или просто Сима, целых тридцать лет проработавшая санитаркой в одном и том же отделении психоневрологической больницы № 17, была живым опровержением расхожего мнения о сотрудниках подобных лечебных учреждений. Известно, что в народе бытует убеждение, будто все, кто лечит и обслуживает психических больных, рано или поздно тоже становятся им подобными.

Вопреки всему этому Сима за годы работы в больнице не только не потеряла своего завидного психического здоровья, но и ухитрилась сохранить на редкость уравновешенный характер и безмерное терпение к своим подопечным. Единственным недостатком Серафимы Ивановны при желании можно было счесть ее беззаветную, не знающую границ любовь к телевизору, предавалась которой она при любой возможности. Но данная страсть имела свое вполне логичное объяснение.

Сима родилась и выросла в глухой сибирской деревушке, которую вынужденно покинула в возрасте далеко не юном: ей было уже почти тридцать пять годиков, когда партия и правительство приняли решение о строительстве огромного завода по переработке, кажется, сланцев, именно на месте ее родной деревни. Нужно, правда, признать – и без того вымирающей.

Так уж вышло, что в своем серьезном возрасте Сима не обзавелась ни мужем, ни детьми, а из всей ее родни на свете осталась только двоюродная сестра, давным-давно отбывшая в Москву. Серафиме Ивановне и в голову не приходило, что сестра Наташа может не обрадоваться приезду своей единственной родственницы: ведь сама она, сложись все наоборот, точно бы обрадовалась. Кто ж знал, что большие города так меняют людей, как, например, изменила столичная жизнь Натащу!

Размягчить сердце сестрицы не помогла даже приличная по тем временам сумма денег, полученная Серафимой Ивановной за снесенный государством родной дом и удачно проданную в соседнюю, выжившую, деревню корову.

– Не видишь, что ли, сами в двух комнатах целой оравой мучаемся? А уж когда мой Васька нажрется – я и без тебя-то не знаю, куда с детями деваться!.. Так что, Серафима, давай ищи работу с жильем – хотя бы вот и дворником в домоуправлении...

Насчет дворника – это Наталья, как выяснилось, оказалась большой оптимисткой: дворницкие места по загадочным причинам оказались исключительно блатными, брали только по знакомству и с приплатой. Тем не менее Симе повезло – примерно через неделю она нашла себе место с хорошим, как ей тогда показалось, окладом и со служебной комнаткой, где и работала с тех пор целых три десятка лет. А самым ярким впечатлением от недели, проведенной под крышей сестры, оказался как раз телевизор, увиденный тогда ею впервые: в ее родной деревне и радио-то было не во всех домах.

Впечатление ящичек с живым изображением внутри произвел на Симу, как выяснилось с годами, неизгладимое, ибо свежести его она ухитрилась не потерять даже теперь, когда двадцать первый век, бурливший и шумевший за окнами больницы № 17, еще и не такие чудеса чуть ли не ежедневно обрушивал на головы многострадального человечества, часть которого как раз по этой причине и оказывалась Симиными подопечными.

Конечно, в ее комнатке был и свой собственный телевизор – «Рубин» еще советского производства, купленный на скопленные за первый год работы деньги. Но ни в какое сравнение с чудом современной техники, приобретенным недавно их главврачом и стоявшим в ординаторской, он не шел. Главврач, знавший Симино пристрастие, научил ее управляться с пультом. Однако возможность посмотреть передачи по этому чуду появлялась исключительно после отбоя и при условии, что из врачей дежурил кто угодно, кроме Марины Васильевны – самой молодой из докторов, самой красивой и самой стервозной. Марина Васильевна телевизор терпеть не могла, она обожала телефон, по которому во время дежурств трепалась непосредственно из ординаторской часа по два за один присест.

Но в тот вечер Серафиме Ивановне повезло: дежурил доктор Котельников, тоже молодой, но добрый, а главное – большой любитель женского пола, в связи с чем большую часть дежурства он предпочитал проводить в сестринской комнате – в тот раз с новенькой медсестричкой, которая ничего против его общества не имела. А в итоге у Симы появилась возможность насладиться японским цветным чудом в полном одиночестве – что она и сделала, расположившись в ординаторской.

Серафима Ивановна, не глядя на пульт, нажала первую попавшуюся кнопочку и уставилась на экран: ей было все равно, что смотреть, радовал прежде всего сам процесс. Попала она на вечерние новости и, не слишком вникая в суть, с удовольствием разглядывала прехорошенькую, пышущую здоровьем дикторшу, что-то говорившую о покушении – Сима не поняла на кого. Потом дикторша с экрана исчезла, а вместо нее показали красивые стеклянные двери, за которыми два здоровенных амбала в черных костюмах волокли какого-то хлюпика в яркой куртке.

Куртка на секунду отвлекла Серафиму Ивановну, но она все-таки глянула на лицо несчастного, повисшего в лапах амбалов. Лицо видно было не то чтобы очень, однако сердце Симы само по себе дрогнуло и подпрыгнуло, встревожившись раньше, чем она что-либо сообразила.

«Неужто Колян?..» Конечно, никакой уверенности у нее не было, что на экране мелькнула физиономия Николаши Иванова, одного из ее «несчастненьких», как называла Сима про себя пациентов больницы. Но сердце-то ведь почему-то дернулось? Несмотря на то что такой куртки у Кольки точно не было.

Серафима Ивановна нахмурилась и, посидев немного бездумно уставившись в телевизор, все-таки решилась и, поднявшись, неуверенно зашаркала шлепанцами в сторону сестринской, из которой доносился слышный даже из-за двери нервный смех новенькой сестрички. Потоптавшись немного под дверью, Серафима Ивановна припомнила, что Коляна под расписку тому типу выдавал как раз доктор Котельников, поскольку главврач подписал разрешение как раз в день его предыдущего дежурства. Эта мысль придала Симе решимости, и она постучалась в сестринскую, несмотря на хихиканье.

Услышали ее не сразу, стучать пришлось дважды, после чего дверь наконец приоткрылась и доктор с недовольной миной высунулся в коридор.

– Что, опять третья палата? – поинтересовался он, поморщившись.

В третьей палате у них лежал один-единственный на всю больницу действительно буйный пациент, но сейчас он как раз спал, убаюканный хорошим уколом.

– Нет, доктор, – торопливо забормотала Сима, отводя от смущения взгляд в сторону, – Колька там... Иванов...

– Его что – назад привезли в такое время? – Брови Котельникова поползли вверх.

– Нет, доктор, он там... в телевизоре, кажется, он... того... это, вот – покушался!..

– Что, что он сделал? – Доктор вернул брови на место и посмотрел на Серафиму Ивановну странным взглядом, под которым она густо покраснела.

– По телевизору, – от отчаяния Сима заговорила куда увереннее, – Кольку показали, покушался он на этого... фамилию не помню... Ну важный такой, все время его кажут-то...

Она отважно подняла голову и посмотрела на Котельникова и тут же поняла, что он едва сдерживается, чтобы не рассмеяться. Над ней. Не верит, получается... Но Сима была почти уверена теперь, что показали действительно Коляна.

– Серафима Ивановна, – доктор – это было заметно – старался говорить как можно мягче, – милая, вы просто переутомились, сегодня день был... э-э-э... тяжелый... Думаю, вам показалось, привиделось что-то от переутомления. Не хотите отдохнуть? Вы ведь сегодня не дежурите, можно при желании даже укольчик сделать...

«Он решил, что я сверзилась», – подумала Сима и вдруг рассердилась, а заодно сразу же вспомнила, что Котельникова зовут Александром Ефимовичем, и еще кое-что.

– Александр Ефимович, – сказала Сима твердо, – если вы думаете, что я спятила от телевизора, то ошибаетесь! – В этом месте доктор слегка покраснел, значит, она угадала. – А только вы у нас не так давно работаете и не знаете, что Коля и раньше у нас лежал, и как раз из-за этого самого... Из-за того, что с ножами на людей кидался, и его тут лечили, принудительно – вместо тюрьмы. Ей-богу, это он!

Теперь наконец Котельников посмотрел на Симу как на нормального человека и даже ненадолго задумался.

– Я этого насчет Иванова не знал, – произнес он, почти оправдываясь. – Вы уверены, что не ошиблись?

– Уверена, – сказала Сима, потому что, пока спорила с доктором, действительно почувствовала, что уверена. – А на кого он кинулся, не знаю – телевизор поздно включила, фамилию не расслышала.

Котельников вышел из сестринской, прикрыв за своей спиной двери, хотя Сима специально отвела взгляд, чтобы не видеть, что там внутри делает сестричка.

– Ладно... – вздохнул он. – Если уверены, сейчас все равно уже поздно, а утром напомните мне, я в прокуратуру позвоню, выясню... Вот черт!.. Не помните, кто его под расписку забирал?

– Кажись, сосед матери... У главного все документы...

– Ну да, у главного... Вот пусть главный и разбирается завтра с утра – сам! Он ведь и отвечает за то, что его отпустили, верно? А мы с вами, Серафима Ивановна, даже если этот псих на кого-то там кинулся, за его действия, как люди подчиненные, никакой ответственности не несем!

Серафима Ивановна кивнула и, молча развернувшись, хмуро потащилась назад в ординаторскую: Сима терпеть не могла, во-первых, когда ее подопечных называли «психами», тем более доктора; во-вторых, насчет ответственности она понимала совсем по-другому. Ей было жалко Коляна, который сейчас, вместо того чтоб спокойненько спать в тепле и тишине, мается где-нибудь в кутузке, где его могут обидеть ни за что ни про что...

А еще Сима поняла, что никто ни в какую прокуратуру звонить не будет – ни главный, ни Котельников. И следовательно, спасать Коляна придется ей самой. Только вот как? Ни где находится прокуратура, ни какой там у них телефон, она понятия не имела.

За спиной Серафимы Ивановны хлопнула дверь сестринской, затем щелкнул ключ, запиравший ее изнутри. Доктор Котельников вернулся к прерванному, видимо, очень веселому вечеру в обществе медсестрички.

У Игоря Калины, прикомандированного в качестве оперативника по делу о покушении на Мансурова к Владимиру Дубинскому, вид был самый что ни на есть кислый. Порадовавшись злорадно этому обстоятельству, Владимир Владимирович, впрочем, предаваться нехорошим чувствам не стал, решив сразу перейти к сути: в определенном смысле Калина являлся для него в сложившейся ситуации даром судьбы. На Варшавке, где проводилась экспертиза по загадочному кинжалу, у Игоря работали сразу две ближайшие родственницы: мать и сестра. Корысть следователя была очевидна: использовать родственные связи опера в интересах дела, ускорив экспертизу. Его собственных связей на это вряд ли хватило бы...

Хмуро выслушав Дубинского, Игорь обреченно кивнул:

– Так я и знал... Учти, с маман по этой части говорить бесполезно, разве что с Веркой... Может, у нее среди химиков и есть кто-то знакомый, общительная она... А что насчет пальчиков?

– С пальчиками все в норме, там компьютер, думаю, к вечеру сделают сверку, и – голову наотрез даю – наш клиент наверняка отыщется.

– А с чего это ты химиков задействовал? – поинтересовался Калина.

– Ну... Считай, интуиция, – не счел нужным вдаваться в подробности Дубинский.

– Интуиция так интуиция, – легко согласился Игорь. – Говоришь, парень по-прежнему ваньку валяет?

Калина знал, что рано утром следователь успел пообщаться с задержанным.

– Я уже не уверен, что валяет, – вздохнул Володя. – Как зовут – не говорит, зато уверяет, что Мансуров его маму убил.

– Чего-чего-о?.. Какую еще маму?!

Глаза оперативника округлились.

– А других вопросов у тебя нет? – немедленно разозлился Дубинский. – Откуда я знаю какую? Говорит – его и что об этом ему сказал какой-то Дима. Тьфу, одним словом... Ладно, давай к делу. Сейчас поедешь в этот чертов клубешник, постановление на изъятие пленок с их видеокамер я тебе приготовил. Держи! Для начала просмотришь все прямо на месте – с этим бывшим ментом, Павленко. Кстати, нечего нос морщить, на меня он произвел впечатление неплохое. Заодно вручишь повестку хозяину клуба – некоему Гордею Васильевичу Сибиркину, ухитрившемуся слинять из заведения в считаные секунды после встречи. Ну все это желательно до шестнадцати часов, поскольку Сибиркина я вызвал на сегодня на шестнадцать тридцать. Ясен пень, пленки с видеокамер привезешь сюда с собой.

– Это все или тебе еще чего-нибудь купить по дороге? – ядовито поинтересовался Калина.

– А ты что думал – все работать будут, а ты отсыпаться поедешь? А насчет купить – хорошо бы... Например, пару гамбургеров, а к ним пивка... Все, Калина, приступай!

– Есть!

И Игорь, с самым официальным видом отдав Дубинскому честь, покинул кабинет следователя в еще более мрачном настроении, чем поначалу. И даже не потому, что, на его взгляд, для одного дня на него свалили слишком много забот – да еще после практически бессонной ночи. Прежде всего потому, что придется теперь вилять хвостом перед сестрицей Веркой, чего он терпеть не мог: младшая сестрица была, с его точки зрения, задавакой и нос перед старшим братом драла в первую очередь благодаря своему, видите ли, высшему образованию, которым Игорь, увы, похвастаться тоже не мог...

В тот момент, когда Калина покидал кабинет Дубинского, произошли еще два события, имевшие самое непосредственное отношение к Мансурову, но на первый взгляд никак между собой не связанные. Одно из них представляло собой вроде бы обычный телефонный разговор по мобильной связи, состоявшийся между двумя серьезными людьми, один из которых к тому же занимал вполне солидную должность. Именно он и выступил инициатором звонка.

– Здравствуй... Ты уже в курсе?

– Видел утром по ящику...

– Думаю, нам здорово повезло... Или ты другого мнения?

– Отчего же... Как раз собирался тебе звонить.

– Прекрасно... Итак?

– Мы готовы стартовать в любой момент... В том числе максимально быстро.

– Удачи тебе...

– Взаимно!

На этом разговор был завершен. А спустя минут десять возле окошечка, за которым нес свою службу дежурный офицер, в просторной приемной Мосгорпрокуратуры объявилась сухонькая старушка деревенского вида – в слегка вылинявшем от частых стирок цветастом платье с юбкой «татьянка», модной в начале пятидесятых годов прошлого века, в теплой вязаной кофте современного рыночного происхождения и беленьком туго накрахмаленном платочке. От бабульки веяло за версту характерным «медицинским» запахом, которым поневоле пропитываются работники больниц и даже поликлиник и который не в силах перешибить даже вездесущий аромат «Шанели № 5» – факт, крайне огорчительный для молоденьких медсестер и врачих.

Дежурный с любопытством посмотрел на робко топтавшуюся в некотором отдалении от него старушку и уже открыл было рот, дабы поинтересоваться, не ошиблась ли та дверью, но в этот момент медицинский запах достиг ноздрей проходившего мимо Игоря Калины, по-прежнему погруженного в мрачные размышления о неизбежном общении с высокомерной Веркой. Однако не настолько глубоко, чтобы не среагировать на «аромат», который терпеть не мог с детства – с тех пор как ему всадили первую в жизни прививку.