Текст книги "Тигровая шкура, или Пробуждение Грязнова"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Глава 3

Сидя на веслах, Безносов вел верткую резиновую лодку вдоль пологого берега реки Стожарки, от которого, словно вспугнутые зайцы, разбегались невысокие лесистые взгорки. Плыли молча, и уже через час он подогнал лодчонку к заросшему густым березняком мысу, который острым углом врезался в широченную в этом месте песчаную отмель.

Евтеев вопросительно посмотрел на охотоведа.

– Дальше пешком пойдем, – пояснил тот.

– Чего так? – удивился Евтеев, который хоть и вырос в Стожарах, однако не очень-то разбирался в таежных премудростях.

– Боюсь, если Тюркин действительно на лесосеке, то может заметить нас на воде. Считай, что приплыли.

Безносов выпрыгнул из зашуршавшей по прибрежной гальке лодчонке и, пока Евтеев разминал затекшие от неудобного сидения ноги, вытащил ее подальше на берег. Как говорится, от греха подальше.

Виктора Тюркина они увидели сразу же, как только вышли к неровной кромке леса, за которой светлела огромная поляна с навесом для трейлеров, двумя хозяйственными постройками и деревянным вагончиком. Присев на корточки, тот качал ручным велосипедным насосом резиновую лодку. Рядом горбился большой, до отказа набитый замызганный рюкзак. Чуть сбоку, у стенки вагончика, стояли охотничий карабин, из которого, видимо, и был убит тигр, и старенькая двустволка двенадцатого калибра.

– Ишь, гаденыш! Основательно собрался, – пробормотал Безносов. – Видать, в Стожары намылился. От греха подальше, если вдруг на пожаре убитого тигра найдут.

Евтеев согласно кивнул, соображая в то же время, как бы без лишнего риска обезоружить мужика. Потом-то заломать его особого труда не составит, хоть и был тот мужиком крепким, жилистым, заматеревшим, да и весил, пожалуй, поболее бригадира. Однако два года службы в морской пехоте и три года там же – по контракту, – это пять лет почти каждодневных тренировок, что само собой говорит о многом.

– Сторож с-с-сучий! – сквозь зубы выругался Евтеев, прикидывая, как бы получше отвлечь его внимание и помешать спустить лодку на воду. Спустит – пиши пропало. На реке его, вооруженного карабином, хрен возьмешь.

– Слушай, Кеша, – повернулся к затаившемуся охотнику Евтеев, – а если мы сделаем так? Я сейчас поляну леском обегу, чтобы сзади зайти, а ты оставайся здесь. И как только я рукой махну, выйди, как бы невзначай, на край поляны и крикни что-нибудь. Можешь даже, поздороваться с этим гадом.

– Зачем?

– Надо как-то его от оружия отвлечь.

– Ясно, – кивнул Безносов, но тут же спохватился: – А что, если он стрелять начнет?

Евтеев пожал плечами.

– Стрелять… Вроде бы не должен. На кой хрен ему это нужно, если он будет видеть, что ты без своей пукалки. Короче, не боись. Я рядом буду.

Кивнув без особого энтузиазма, Безносов все-таки не удержался, чтобы не дать совет напоследок:

– Ладно, я-то здесь справлюсь, но и ты смотри, чтобы под ногами сучок какой не треснул. Если это действительно Тюркин тигра завалил, а больше некому, то он сейчас, как волк раненый, настороже держится и может так в глотку мертвой хваткой вцепиться, что мало не покажется.

– Не боись, Кеша, – успокоил Безносова Евтеев. – И не таких в Чечне брали.

– Чечня, мать бы вашу… – пробормотал Безносов: – Там Чечня, а тут тайга. И где один Тюркин с карабином пройдет, там трем чеченцам делать не хрена.

Однако бригадир его уже не слышал, тренированным легким шагом заглубляясь в тайгу.

Притаившись за необъятным стволом ели, обвитой перепутавшимися лианами разросшегося лимонника, Безносов наблюдал за леспромхозовским сторожем, который, казалось, делал обычную повседневную работу, методично качая воздух велосипедным насосом. И только изредка вскидывал голову, подолгу всматриваясь в свежий тракторный след, теряющийся в тайге. И это не могло не настораживать.

– Он ждет кого-то, что ли? – бормотал Безносов, время от времени поглядывая на противоположную сторону поляны, где должен был появиться Евтеев.

Тревога нарастала, и он вздохнул облегченно, когда увидел за деревьями знакомую камуфляжную форму и поднятую руку с зажатой в кулаке веткой.

Трижды глубоко вздохнув, Безносов вышел из-за спасительной ели, сделал шаг… другой и остановился на краю поляны.

От склонившегося над лодкой Тюркина его отделяло метров пятьдесят, не больше, однако тот продолжал все так же размеренно-спокойно работать насосом, и только отброшенный в сторону накомарник говорил о том, как он спешит.

И вдруг… Тот словно почувствовал на себе пристальный взгляд. Замер, оставаясь в полусогнутом положении, как вдруг резко выпрямился и наткнулся взглядом на Безносова. Моргнул глазами, словно отгоняя от себя наваждение, и вдруг, будто боясь удара в спину, отпрыгнул в сторону. Рывком схватил карабин, передернул затвор, загоняя в ствол патрон…

И снова замер.

Какое-то время он неподвижно стоял, широко расставив ноги и, видимо, лихорадочно соображая, не видение ли это, и если не видение, то что бы это могло значить. Палец на спусковом крючке, ствол направлен в грудь Безносова.

С такого расстояния не промахнешься. Даже если ручонки дрожат и глаза заплыли от непомерного количества браги.

Не шевелился и Безносов. Пожалуй, только сейчас он понял, какую смертельную игру они затеяли с этим человеком. То, что именно Тюркин завалил тигра в Дальнем урочище, сомнения уже не вызывало. И от осознания того, что загнанный в угол браконьер может выстрелить в любую минуту, Безносов вдруг почувствовал, как неприятнотоскливый холодок разлился под сердцем. В какой-то момент в голову торкнулась предательская мыслишка, что благоразумнее было бы развернуться сейчас да уйти, однако, не зная, как поведет себя в этой ситуации Евтеев, он продолжал стоять оцепенело под наведенным на него стволом.

Наконец он все-таки разжал ссохшиеся губы и негромко произнес, пытаясь звуком собственного голоса заглушить свой страх:

– Ты чего это? Не белены, случаем, объелся?

Тюркин молчал, стараясь разглядеть, нет ли еще кого-нибудь в зарослях лимонника.

– Ты чего, Витька? – уже более раскованно повторил Безносов. – Или не признал? Это ж я, сосед твой! Безносов, не узнал?

Видимо, убедившись, что в кустах и за деревьями больше никого нет, и в то же время не понимая, каким таким чудом здесь мог оказаться начальник районной охотинспекции, Тюркин чуток опустил ствол карабина. Долго, с прищуром, словно видел его впервые, рассматривал Безносова и вдруг усмехнулся кривой, вымученной ухмылкой:

– Безносов, говоришь? Теперь вот вижу, что ты действительно Безносов. Только я врубиться не могу, с чего бы ты это на лесосеку приперся?

Безносов чуток продвинулся вперед.

– Ну вот, узнал, слава богу, и то хорошо.

– И что скажешь, сосед? – хмуро спросил Тюркин, не снимая пальца со спускового крючка. – Ну же! Я слушаю тебя!

Показывая свое миролюбие и то, что он здесь один и без оружия, Безносов поднял правую руку.

– Да вот, понимаешь ли… за помощью к тебе пришел.

– Чего?.. – поначалу даже не понял Тюркин.

– За помощью, говорю, к тебе прислали… с пожара, – уже более уверенно проговорил Безносов, сделав еще один шаг вперед. – Техники не хватает. Парашютисты просили парочку тракторов пригнать.

– Пару тракторов, говоришь?..

Тюркин прищурился на Безносова и долго, с нарастающей неприязнью смотрел на него.

– Ты что, за идиота меня держишь? Если бы трактора понадобились, так за ними кто-нибудь из трактористов пожаловал бы.

И он вдруг рассмеялся, зло и раскатисто. Словно все это время сдерживал рвущийся из глотки смех.

– Охотовед гребаный…

Безносов пожал плечами. Мол, твое дело – верить или нет, но так уж вышло, что за трактором меня послали, а не Гошу Пупкина из мехколонны. Он сделал было еще один шаг вперед, на что Тюркин предостерегающе поднял ствол:

– Еще шаг…

Безносов остановился было в нерешительности, но, увидев, как метнулся от кустов к вагончику Евтеев, сказал то единственное, что могло бы сейчас отвлечь внимание Тюркина от происходящего за его спиной:

– Это ты тигра завалил?

– Чего-о-о? – выдохнул Тюркин и, перехватив удобнее ложе карабина, шагнул к охотоведу. – Тигра, говоришь? А я-то голову здесь ломаю…

Он прищурился на невысокого и не очень-то плечистого Безносова, шагнул было еще, но что-то задержало его шаг – он резко обернулся, вскинул карабин и одновременно с выстрелом, сбитый страшным ударом в лицо, отлетел в сторону…

Не успевший даже сообразить, что к чему, Безносов увидел, как на Тюркина прыгнул Евтеев и с силой вывернул ему руку, крича:

– Ремень давай! Быстрей! Да не свой. Со штанов… со штанов у него снимай!

Связав поливающего страшенным матом мужика, они подтащили его к вагончику, прислонили спиной к дощатой стенке, заставив сесть на землю. И только тут Безносов заметил кровь, темным пятном расползающуюся по разорванному рукаву бригадира.

– Михалыч…

Однако Евтеев, поглощенный охотничьим азартом, даже внимания не обратил на ранение.

– Задел, сволочь, малость, – отмахнулся он и кивнул на неподъемный, казалось, рюкзак: – Гляди, чем этот сучонок запасся.

«Сучонок» Тюркин запасся, как оказалось, хорошо выделанной шкурой медведя-двухлетка и красавицы рыси. И то и другое на черном рынке стоило немалых денег. Причем платили в валюте.

Покосившись на Тюркина, который, казалось, вошел в состояние ступора, тупо уставившись на уходящий в тайгу тракторный след, Безносов повернулся к Евтееву.

– Что делать будем, Михалыч? Рука-то вон… – И он кивнул на рукав куртки-энцефалитки, по которому расползалось кровяное пятно.

– Перевязать бы надо, – невольно сморщившись от боли, качнул рукой Евтеев.

– Да, сейчас… конечно! – засуетился Безносов, срывая с плеча куртку.

Располосовал ее на ленты, помог Евтееву высвободить из наполненного кровью рукава энцефалитки прошитую пулей руку.

Рана была сквозная, и Евтеев даже взбодрился немного. Покосился на прислоненного к вагончику Тюркина и даже плюнул от досады.

– Угораздило же тебя курок спустить, паскуда! И Бога благодари, что кость не задета, а то бы…

– Ты бы лучше о своей жопе подумал, – презрительно скривившись, отозвался Тюркин. – Да корешку своему поганому скажи, – кивнул он в сторону Безносова, – что недолго ему осталось народ пугать да в инспекторах ходить. Улицу будет метлой мести, перед прокуратурой. И этот день вы еще попомните!

Замолчал и хохотнул язвительно, смачно сплюнув в траву.

– Ну что ж, каждому – свое, – заставил себя улыбнуться Евтеев. – Но этих слов, сучонок гребаный, я тебе не забуду.

– Испугал ежа голой жопой.

– Давай, давай, бубни, – отозвался Евтеев, трогая рукой сочившуюся кровью рану. – А посему расклад будет такой.

Он уже взял на себя руководство по задержанию Тюркина, и Безносов не противился этому.

– Потуже затяни скрутку и быстрым пехом чеши на табор. Доложишь все как есть, и как только за парашютистами пришлют «вертушку», по пути заберете и нас. Да, вот что еще. Свяжись по рации с Мотченко, нехай камеру в СИЗО готовит.

Он покосился на Тюркина, однако тот будто не слышал бригадира, продолжая чесаться спиной о доски вагончика.

– А как же ты здесь… один? – участливо спросил Безносов. – Да и рука…

– А что, есть варианты? – огрызнулся Евтеев. – Не мне же на табор тащиться.

Пожар в Дальнем урочище команда Шаманина добила только к полудню. До конца измотанные парашютисты и леспромхозовские работяги из последних сил стащили на очищенную для вертолета поляну ранцы, парашюты, лопаты, топоры и грабли и стали ждать «вертушку».

Вертолет прилетел, когда уже вовсю припекало солнце, были простираны и высушены у костра портянки, мужики смыли с себя зловонную жирную копоть таежного пожарища, и теперь кто подкреплялся разогретой на костре тушенкой с ломтем черствого хлеба, а кто гонял чаи с сгущенкой.

Теперь уже все знали и про убитого тигра, и о том, что Евтеев с Безносовым взяли с поличным Тюркина, который, якобы охраняя леспромхозовское добро на отработанной лесосеке, промышлял крупного зверя.

Когда погрузились в гудящую машину и расселись на жестких дюралевых скамейках, все мгновенно отключились, и следующие полчаса пролетели, как одна минута. Даже Безносов и Кричевский, буквально пораженный кощунственным, по его определению, убийством уссурийского тигра, сладко кемарили, устроившись на разложенных спальниках. Только Шаманин находился в состоянии непонятной полудремы, хотя глаза закрывались как бы сами собой. После того как он обошел нижнюю кромку выгоревшей сопки, откуда и начался пожар, и обнаружил под высоченным кедром сгоревшую землянку, он уже больше ни о чем не мог думать. Полусгоревший самодельный охотничий нож, который он нашел в землянке и который видел до этого не единожды, мог принадлежать только одному человеку. И если убит тигр, сторож леспромхоза Тюркин и хозяин этого ножа как-то связаны между собой…

Тяжелые мысли отгоняли сон, и все-таки в какой-то момент он закемарил, свесив голову.

Проснулся от того, что вертолет круто наклонился левым бортом, выписал огромную дугу над поредевшей лесосекой и, мелко задрожав, мягко опустился на траву. С трудом разлепив слипающиеся глаза, Шаманин увидел бортмеханика, который уже поднялся со своего «насеста» в кабине и готовился открыть дверцу. Правда, лицо у парня выражало тревогу и он подавал какие-то знаки руками, пытаясь в то же время перекричать шум работающей машины.

Шаманин насторожился. За этот день столько всего случилось, что он уже не ждал ничего хорошего.

Поднявшись со скамейки, он вопросительно кивнул охотоведу, однако Безносов недоуменно пожал плечами. Бортмеханик между тем открыл запор, потянул на себя заскрипевшую дверцу и тут же спрыгнул на землю. Следом за ним спрыгнули Безносов, Шаманин и Кричевский.

То, что они увидели, могло сразить наповал даже привычных к смерти людей.

Под окошком деревянного вагончика, ткнувшись размозженной выстрелом головой в землю и выкинув вперед руку, которой он все еще сжимал изношенный приклад «тулки», лежал леспромхозовский сторож Тюркин. А неподалеку, неуклюже подогнув под себя перевязанную руку, уткнулся лицом в крохотный островок травы бригадир комплексной бригады Евтеев, бывший морпех, прошедший Чечню. Рядом с ним, под рукой, лежал охотничий карабин, от пули которого, судя по всему, и нашел свою смерть неугомонный Тюркин.

– Что они здесь, дуэль, что ли, устроили? – раздался басок командира машины, и тут же замолчал, видимо сообразив, что его комментарии здесь излишни.

Первым пришел в себя Безносов. Пробормотав что-то маловразумительное, он подошел к уткнувшемуся лицом в траву Евтееву, из-под которого расползалось кровавое пятно. Осторожно, двумя пальцами, прощупал на шее уже безжизненную вену и, повернувшись лицом к остановившемуся за его спиной Шаманину, развел руками.

– Но может… может, он еще жив? – нарушил сгустившуюся тишину Кричевский. – Может, ему…

– Какой, на хрен, жив! – оборвал гринписовца Безносов. – Он же в грудь его, дуплетом. И я… я еще удивляюсь, как это у Евтеева сил хватило карабин вскинуть.

Поднявшись с корточек, он подошел к мертвому Тюркину, на запястье левой руки которого висел брючный ремень, и матерно выругался, проклиная себя за то, что не затянул петлю потуже.

– Может, связаться со Стожарами? – как бы советуясь с Шаманиным, спросил командир машины.

– Да, конечно! Пускай срочно милицию присылают.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 4

Если сказать, что Грязнов никогда не пожалел о своем скоропалительном и, скорее, импульсивном, нежели продуманном решении написать рапорт на имя министра внутренних дел и уйти с генеральской должности в отставку, распрощавшись при этом с Москвой, значит сказать неправду. И пожалел не единожды, кукуя в одиночестве долгими зимними вечерами в своей избе у подножия сопки Восточной, и порывался не единожды рвануть в родной для него город, чтобы вновь почувствовать его импульс, его страшной скорости кровоток, однако мешала собственная гордыня и то всепожирающее чувство вины за гибель Дениса, которое не отпускало все время, заставляя его вновь и вновь заниматься самокопанием. Порой, когда ему приходилось в одиночку уходить в занесенную снегом тайгу, отслеживая накрученные тропы браконьеров, которым, казалось, не было ни конца ни края, он вдруг стал замечать за собой некую раздвоенность, и от этого впору было запить по-черному. Однако он брал себя в руки и вновь улетал или шел на лыжах в тайгу, где, оказывается, было ничуть не спокойнее, нежели в той же Москве. Где кипели не менее жестокие страсти, где были собственные правила игры и где, оказывается, было не менее опасно, нежели ночью в московской подворотне или в глухом переулке.

Невольно отдалившись от своих друзей и сослуживцев, многие из которых при упоминании о бывшем начальнике скептически пожимали плечами, а то и просто покручивали пальцем у виска, он поддерживал связь только с Турецким, который, даже выкарабкавшись из госпиталя, продолжал оставаться для него самым верным другом, уговаривая не казнить себя за гибель племянника. И когда вдруг на ожившем мобильнике высветился номер Турецкого, Вячеслав Иванович поначалу даже глазам своим не поверил.

Где та Москва и где то зажатое сопками Пятигорье, куда порой легче на вертолете долететь или доехать на отечественной «Ниве», чем дозвониться по мобильному телефону.

– Саня! Уж не глюки ли это? И тебя ли я слышу?

– Успокойся и можешь попивать дальше, – хмыкнул явно довольный Турецкий. – Я!

– В таком случае, назови пароль, – принял игру расплывшийся от улыбки Грязнов.

– Прежний пароль или новый?

– Можно и прежним обойтись.

Турецкий помолчал немного:

– Господин-товарищ-барин, у вас, случаем, опохмелиться не найдется?

– Найдется! Но всего лишь двести граммов осталось!

– Годится и двести. Мне хватит. – Замолчал и рассмеялся раскатисто. – Ну что, отшельник хренов, найдется у тебя грамм двести для старого товарища?

Вячеслав Иванович вдруг почувствовал, как у него радостно екнуло под ложечкой, и он не удержался, чтобы не спросить с затаенной надеждой в голосе:

– Насколько я догадываюсь, ты… ты не из Москвы звонишь?

– Вот что я в тебе всегда ценил, так это ментовскую сообразительность, – подколол Грязнова Турецкий. – Считай, что угадал. Не из Москвы.

Это уже был не первый случай, когда, выезжая в командировки в ту же Сибирь или на Урал, Турецкий звонил из какого-нибудь города в Пятигорье, но те звонки были заказные, по привычной телефонной сети, а здесь…

– И где же ты сейчас? Не томи душу, говори!

– Считай, что в двух шагах от тебя. В Хабаровске.

В памяти Грязнова скользнули отголоски недавнего сна, который можно было бы истолковать, как радостную встречу с близким человеком, и он уже не мог сдерживать своих чувств:

– Но ведь это же действительно в двух шагах от меня! Надеюсь, ты в самом Хабаровске не очень-то задержишься?

– Пожалуй, к вечеру освобожусь.

– А когда прилетел?

– Сегодня утром.

– А чего же не позвонил сразу?

– Надо было прояснить кое-что.

– В краевом управлении? В прокуратуре?

Вячеслав Иванович вдруг почувствовал, как где-то глубоко в сознании ожил червячок непонятной, казалось бы, ревности, и он нарочито громко откашлялся, чтобы скрыть от Турецкого тот ревностный оттенок, который мог звучать в его словах. Умница Турецкий сделал вид, что ничего не понял.

– В общем-то, по обоим адресам придется побывать.

– Что, настолько сложное дело?

– Увидимся, расскажу.

– Ладно, черт с ними, с твоими делами! Ты в какой гостинице остановился?

– Пока что ни в какой.

– Вот и ладненько. Значит, сразу же, как освободишься, берешь машину – и ко мне. Если что – звони, я на связи.

Они сидели за скромным холостяцким столом, закусывали запеченным в духовке глухарем, жареной картошкой с маслятами, свежим балычком, зернистой икрой-пятиминуткой и заливали водку брусничным морсом, который спасал в тайге от всех болезней. Турецкий рассказывал о столичных новостях, о том еще, чем живет «Глория», у истоков которой стоял некогда сам Грязнов, однако Вячеслав Иванович почти не вникал в суть московских передряг, слухов и сплетен, шокированный истинной целью командировки Турецкого в столь отдаленные края.

Оказывается, первый телефонный звонок-предупреждение относительно шкуры уссурийского тигра пошел не в Стожары и не в Пятигорье, а в Москву, в российское отделение «Гринписа». Причем, если то сообщение, которое получил Грязнов, было довольно лаконичным, сухим и скомканным, то в «Гринписе» поимели полную расшифровку «тигриного» заказа. Выяснилось, что кто-то из хабаровских олигархов захотел преподнести эту шкуру российскому президенту, который должен был посетить Дальний Восток нынешней осенью. Правда, непонятным оставалось, как бы он преподнес тигровую шкуру и как воспримет подобный подарок президент, но не в этом суть.

Был этот телефонный звонок из Хабаровска, правда, гринписовцы не очень-то ему поверили, но на Дальний Восток уже давно рвался московский эколог Евгений Кричевский, и тогда гринписовцы решили совместить приятное с полезным. Вроде бы и на звонок отреагировать, и сделать плановую командировку с соответствующими выводами по хабаровским пожарам, площади которых увеличивались в геометрической прогрессии.

Прилетев в Хабаровск, где он так и не встретился с доброхотом-информатором, Кричевский выехал в Стожары, где полыхала тайга, и пробыл несколько суток на пожаре. Далее начинался сплошной кровавый триллер, в основе которого и лежала заказанная для подарка шкура уссурийского тигра.

После того как бригадира лесорубов Евтеева и сторожа Тюркина доставили в морг стожаровской больницы, Шаманина с Безносовым допросили в прокуратуре, и командир стожаровской команды парашютистов поехал к себе домой. Вечером этого же дня он встретился в поселковой гостинице с Кричевским, где они, видимо, под разговор распили бутылку коньяка, и уже ближе к ночи Шаманин отправился домой. Почему его пошел провожать Кричевский, можно было только гадать.

Однако, по словам Турецкого, все это не столь принципиально. Важно то, что когда они углубились в небольшой кедровник, отделявший «городскую» часть Стожар от «пригорода», выстрелом из пистолета был убит Шаманин и тяжело ранен Кричевский.

Взаимоуничтожение, а проще говоря – «дуэль» Евтеева и Тюркина была выделена в отдельное производство. А что касается Шаманина с Кричевским, то тут приходилось крепко думать…

В Стожарах, как, впрочем, и в краевом управлении внутренних дел, были уверены, что убийство парашютиста – дело рук Семена Кургузова, бывшего рыбинспектора и неудавшегося жениха стожаровской красавицы Марины, ныне Марины Шаманиной. Кургузов, естественно, был объявлен в розыск.

Что же касается столичного гринписовца, то, по твердому убеждению следователя прокуратуры, он оказался в неурочное время в ненужном месте. То есть оказался случайным свидетелем убийства Шаманина, отчего и попал под раздачу…

Правда, гринписовцы придерживались совершенно иной версии и были твердо убеждены, что охота велась не только на слишком уж принципиального парашютиста, по милости которого стожаровская прокуратура захлебывалась в разборках с виновниками таежных пожаров, но и на Кричевского, который, по твердому убеждению московских гринписовцев, копнул в Стожарах нечто такое, отчего тут же стал смертельно опасен для определенного круга людей. И если бы его не выследили поздним вечером, когда он пошел провожать Шаманина, то не упустили бы по пути в Хабаровск, откуда он должен был вылететь в Москву. А отвергнутый жених Марины Шаманиной – это, мол, так, отмазка прокуратуры.

Именно этот клубок и должен был распутать Турецкий, уже пожалевший о том, что поддался уговорам гринписовцев. Во-первых, где та Москва и где те Стожары, чтобы вести полнокровное расследование, а во-вторых… Чтобы досконально разобраться во всем этом и не наломать дров, надо было жить в этой таежной глухомани, надо было хотя бы ориентироваться в тех особенностях и нюансах, которыми пропитан этот край, и что не менее важно, знать неписаные законы тайги.

И если все это свести в единое целое, то Турецкий слишком поздно понял, что начни он расследование, как его ждет полнейшее фиаско, если только не провал. В чем он и признался Грязнову, выложив на стол все свои соображения.

Ситуация складывалась, не позавидуешь. И обратного хода нет, да и впереди нечто длинное и темное без света в конце туннеля. Короче говоря, тот самый случай, когда наработанный имидж «Глории» загнал Турецкого в капкан, и теперь Грязнову оставалось только посочувствовать другу.

– Ну и с чего думаешь начинать? – спросил Вячеслав, катая по клеенке хлебный катыш.

Александр Борисович издал заунывный вздох, словно его вели на заклание, с тоской покосился на рюмку и кивнул хозяину дома на вместительный пузырь «Особой очищенной», который не поленился везти из Москвы.

– Наливай!

С ухмылкой покосившись на Турецкого, – тот оставался в своем амплуа, – Вячеслав наполнил стопки, потянулся вилкой за шляпкой соленого масленка.

– За что, говоришь, пить будем?

Турецкий не спешил с ответом.

Почесав в затылке и резко взмахнув рукой, словно он только что принял какое-то очень важное для него самого решение, он поднял стопку, с прищуром всматриваясь в глаза Грязнова, и негромко произнес, будто точку в чем-то поставил:

– За твой успех!

Почувствовав какой-то подвох, Грязнов недоуменно пожал плечами:

– Не понял?

– Так ты сначала выпей, – посоветовал Турецкий, уже зажевывая водку шляпкой гриба. – Выпей! Потом и поймешь.

Не спуская глаз с гостя, Вячеслав Иванович тоже опустошил свою стопку, поставил ее на стол и уже более требовательно произнес:

– Ну!

– Гну! – огрызнулся Турецкий, не очень-то поспешая раскрываться перед другом. – Давай еще по одной! A-то ведь на сухую и разговор не пойдет.

Покосившись на более чем ополовиненный стеклянный пузырь, вмещавший в себя литр водки, Грязнов позволил себе язвительно усмехнуться – старая гвардия не ржавеет, и вновь наполнил бочкообразные, из толстого ажурного стекла стопки.

– Так за что, говоришь, пьем-то?

Все так же не очень-то поспешая, Турецкий сказал:

– За твой успех и успех твоего расследования. Чтобы фортуна и госпожа удача не покидали тебя.

Было видно, как у Грязнова дернулся лицевой нерв, однако он тут же взял себя в руки и, поставив стопку на стол, произнес, уткнувшись в Турецкого остановившимся взглядом:

– В своем ли ты уме, Саша? Или, может, у вас там, в Москве, с экологией что-то твориться стало? Полтинник стукнуло – и крыша, на хрен, поехала? Катушки вразнос понесло?

– Да ты постой! Постой меня в сумасшедшие определять, – засмеялся Турецкий. – Тем более что с крышей и шариками в голове у меня все в порядке.

– Да ты… Ты… – у Грязнова не было слов, чтобы выразить свое возмущение.

– Охолонь малек, охолонь, – в знак примирения поднял руку Турецкий. – Откажешься, значит, так тому и быть. Никто тебя принуждать не будет. И без тебя как-нибудь эту хренотень раскрутим.

Он вздохнул, словно взваливал на себя неподъемный груз, и уголки его губ дрогнули в несвойственной ему просительно-униженной улыбке:

– Я этот тост, Славка, за твой успех в расследовании, не потому произнес, что в Москву тебя хочу вернуть, в «Глорию», хотя и счастлив был бы от этого непомерно, а потому, что лучше тебя в этом деле никто не разберется. Я имею в виду шкуру тигра для президента и ту стрельбу, что открыли в Стожарах. Они же ведь недалеко вроде бы от тебя, Стожары эти? Соседний район, так что тебе и карты в руки.

– Но ведь… – попытался было возразить Грязнов, однако Турецкий будто не слышал его.

– Я ведь, Слава, не потому этот тост поднимал, что испугался в этом деле увязнуть – тайга, Дальний Восток и прочее, а потому, что еще надеялся на то, что ты войдешь в наше положение, вспомнишь, с каким трудом шло становление «Глории», как наращивался ее имидж, и поможешь нам… Я уж и в Москву мужикам прозвонился. Спрашивал, как они насчет того, чтобы я попросил тебя о помощи. А они… они просто ликовали. Так что никакая крыша не поехала и катушки вразнос не понесло. Обидно все это, Слава… Слышать от тебя… Ладно, хозяин, забудем и поставим точку. Завтра, видимо, мне придется одному ехать в Стожары, так что давай напоследок – и по койкам.

Однако Грязнов даже пальцем не повел, чтобы налить. Откинувшись на спинку стула, он смотрел в дальний угол, и только вздувшиеся на скулах желваки выдавали его чувства. Наконец он перевел взгляд на вяло жующего Турецкого и, не скрывая своего ехидства, спросил:

– Что, обиделся?

– На что? – удивился Турецкий. – На то, что ты полностью отошел от дел и не хочешь помочь даже в том, о чем тебя просят? Так на это и обижаться нельзя. Твой уход из нашей жизни – это твое личное решение, твоя позиция. И обижаться на позицию взрослого, думающего человека – прости меня за грубое слово, уже полный… этот, абзац. Так что, ни на что я не обиделся, и поступай так, как считаешь нужным.

Грязнов «мучил» вилку, и на него было больно смотреть. Его лицо исказилось в болезненной гримасе, на побагровевших скулах играли вздувшиеся желваки, и он, словно выброшенный на берег окунь, бессмысленно разевал рот.

– По больному бьешь? Бей! Тебе не впервой. Хотя ты, именно ты, лучше кого бы то ни было знаешь, почему я написал министру рапорт и уехал из Москвы!

– Ты о Денисе? – спросил, словно выдавил из себя, Турецкий.

– Да, о Денисе! О Денисе!!! Ты ведь сам знаешь! Я же хоронил его!..

Положив руки на клеенку, Турецкий будто приклеился глазами к лицу хозяина дома. Наконец его губы шевельнулись, и он негромко произнес:

– Я не должен был пока говорить тебе этого, но…

И замолчал. Молчал и Грязнов, пристально вглядываясь в гостя. Однако в какой-то момент его губы дрогнули, и он, словно затравленная собака, попытался поймать его взгляд.

– Ты… ты хотел что-то еще сказать? Что-то о нем?.. О Дениске?

– Да.

– Так… так чего же ты?!

– Но я… я не имею права… и я… я дал ему слово пока молчать.

Теперь уже на лицо Грязнова было страшно смотреть.

– К-к-кому ты дал слово?! – заикаясь, спросил он, и под его глазом дернулся какой-то нерв. – Денису?!

Александр Борисович молча кивнул.

Руки Грязнова сжались в кулаки, и он, как на больного, уставился на Турецкого.

– Ты хоть отдаешь себе отчет в том, о чем говоришь?

– Отдаю, отдаю…

Повисла тяжелая, почти гробовая тишина, и вдруг она словно взорвалась:

– Да как же ты мог дать ему обещание, если Дениска погиб при взрыве?! Как?! Или, может, ты совсем уж?!

Однако Турецкий не дал ему доорать:

– Ты опять скажешь, что у меня поехала крыша! Так вот, должен заявить тебе четко и ясно: моя черепная коробка в полном порядке, да и с потусторонним миром я давно уже не общаюсь, с тех самых пор, как из прокуратуры ушел. А насчет Дениса скажу вот что…

Вячеслав Иванович верил и не верил услышанному. Был бы кто-нибудь другой, может, и в морду бы дал за благостную сказку про счастливое спасение деда Мазая и зайцев, однако за столом сидел Саня Турецкий, и если уж не верить ему, то в таком случае и жить дальше незачем…