Текст книги "Тигровая шкура, или Пробуждение Грязнова"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Глава 15

Назвав Шкворня и, очевидно, основательно проанализировав ситуацию, в которой он оказался благодаря все тому же «Макарычу», Сохатый, как это ни странно, немного успокоился, и когда его вновь ввели в кабинет Мотченко, он уже готов был со всей основательностью топить кого бы то ни было, тем самым спасая свою жизнь. Опустившись на стул и бросив взгляд на диктофон, он глубоко вздохнул, словно готовился нырнуть с головой в прорубь, и тут же спросил, поймав глазами взгляд столичного опера.

– А мне это зачтется как чистуха? Сами понимаете, могу все говорить, а мог бы и промолчать кое о чем.

– Кончай торговаться! – оборвал его Мотченко, признавшийся Грязнову, что не верит в то, что рассказал Сохатый. «Но почему?» – удивился Грязнов. «Да потому, что Сохатый, это – сохатый. Казалось бы, прет напролом, а на самом-то деле умен и хитер, как десять борзых, вместе взятых».

– Дак это же я так, к слову, – тут же спохватился Сохатый, сообразив, что слишком рано начал выставлять свои условия. – Ну что ж, записывайте.

– Макарыч на меня сам вышел, еще до того, как я по хулиганке на зону попал. Я в ту пору грузчиком горбатился, на станции. Ну, по мелочовке вещицу-другую из товарняка тиснешь да пропьешь тут же. А он тогда склады на станции держал, продовольственные и со смешанным товаром. Ну и пронюхал через кого-то про мои делишки. Позвал как-то к себе на склад, двери закрыл, пару бутылок водки с закусью выставил и напрямую этак говорит: «Не надоело тебе, Петро, мелочовкой перебиваться да пятаки сшибать? Сейчас с хищением на транспорте все строже и строже, поймают с рублевой хреновиной, а намотают так, будто вагон с тушенкой увел». Я молчу, жду, в какую степь он дальше поведет. А он разлил водку по стаканам и говорит: «Ну, за наше совместное дело». И залпом ее выпил. Я, само собой, отказываться не стал, не каждый день приходится очищенную водку пить. Зажевал. Он тогда хорошей колбасы нарезал. Копченой. Молчу дальше, а он и говорит: «Мужик ты, Губченков, похоже, надежный, именно такой помощник мне и нужен. Ну что, соглашаешься работать вместе?» – «Так это еще неизвестно, на что подписываюсь», – отвечаю. А он мне: «Не прогадаешь, парень. А главное – весь риск на мне. Ты же должен будешь только надежных мужиков организовать. Ну что?» Налил я еще полстакана и говорю: «Выкладывай дело».

Он замолчал, видимо, припоминая перипетии того разговора, и Мотченко, все больше хмурившийся по мере исповеди Сохатого, вынужден был напомнить о себе:

– Дальше!

– Да, конечно, – спохватился Сохатый. – Просто трудно вот так, сразу…

– А ты не торопись, времени у нас более чем предостаточно.

– Ну, значит, и выложил он мне все.

– То есть Шкворень? – уточнил Грязнов.

– Ну да, Макарыч. Мол, есть у него несколько местных клиентов, насколько я понял, директоров ресторанов, которые готовы закупать икру чуть ли не тоннами. Вот я и должен подыскать надежных мужиков, которые соображают в нерестовой рыбалке, загодя еще забросить их подальше в тайгу, на протоки, и уж по осени скупить у них оптом всю ту икру и балык, который они на нересте заготовят. И свезти все это в нужное место, куда Макарыч укажет.

– Кто должен был с ними рассчитываться?

– Я, – после короткого колебания ответил Сохатый. – Вся штука-то в том, что о Макарыче никто ничего не знал.

– Сети откуда? – продолжал допытываться Мотченко.

– Сети его. Японские. У него на складе еще припрятаны такие же.

– А лодки?

– Тоже его.

– Хорошо, оставим пока что это, – перехватил нить допроса Грязнов. – Что было дальше?

– Дальше-то? А дальше, значит, подрался я по пьянке в нашем кабаке, вот и угодил на зону по хулиганке. Там-то и познакомился с Кургузым, а потом уж и с Пашкой Стериным. Рассказал им про артельку, которую можно будет сколотить сразу после освобождения, сказал, что все начальные расходы беру на себя. Лодки, снасти, оружие, палатки и прочий там харч.

– Ты им говорил про Макарыча? – перебил Сохатого Мотченко.

– Зачем? – удивился тот. – Я уж, честно говоря, думал, что и он про меня забудет. Два года все-таки отбарабанил. Ну а когда вышел, он тут как туг. Опять же таки пригласил к себе на склад, водчонки с закусью поставил, да и говорит: «Не забыл про мое предложение?» Помню, говорю. А он мне: «Вот и ладненько. Иди сейчас в кадры – мне как раз менеджер по закупкам нужен. Зарплата, конечно, не ахти какая, но если икорку с балычком на промышленный поток поставишь, то деньги будешь иметь царские». Вот и сосватал я тогда Назарова с Кургузым. А тут еще Пашка Стерин освободился, так что и его тоже…

– И икра пошла, – негромко произнес Грязнов.

– Да.

– Яйца бы тебе оторвать за это! – вскинулся было Мотченко, однако тут же спросил: – Кому он сбывал икру?

– Это ту, что в прошлые годы?

– Пока что за прошлые годы разговор идет!

– Не знаю, матерью клянусь, не знаю. Одно могу сказать. Я ему как-то насчет деньжат заикнулся, чтоб прибавил, – риск-то все-таки большой, а он мне в ответ: «Это ты рискуешь-то? Да прошлой зимой, говорит, человек один с нашей икрой погорел, а ты даже слыхом об этом не слыхивал». И передразнил еще меня: «Риску-у-ет он».

– Хорошо, обо всем этом чуток позже. А сейчас… – Вячеслав Иванович посмотрел на Мотченко, словно хотел проникнуться его реакцией на рассказ Сохатого, и сказал: – А сейчас вернемся к тому дню, когда был убит Сергей Шаманин и ранен Евгений Кричевский.

И опять Сохатый сник, сгорбился на стуле, будто все время ждал и боялся этого вопроса.

– Итак… – поторопил его Мотченко. – Только предупреждаю сразу, без вранья. Начнешь лапшу на уши вешать – зачтется.

– Зачем мне это? – буркнул Сохатый. – И без того грехов хватает. В общем, во второй половине дня это было. Ну да, я как раз с обеда вернулся. А тут на склад Семен прибегает, Кургузый, значит. Вызвал меня и говорит: так, мол, и так, засек его Маринкин муженек, который парашютистом работает. Мол, этот самый Шаманин егo по ножу узнал, который в землянке сгоревшей остался. А сам с похмелья, вида страшенного, морда опухшая, да и ручонки трясутся так, что не приведи Господь. Короче, выпалил все это мне да и спрашивает, что теперича ему делать. Боится, мол, что Маринкин муженек его в милицию сдаст.

– Та-ак, – протянул Грязнов, – это уже интересно. И что же дальше?

– Ну я, честно говоря, и сам перетрухал малость, – расколется ведь гад на первом же допросе. Однако, как мог, успокоил и приказал, чтобы домой шел и глаза не показывал, пока я не приду. А сам в это время к Макарычу. Рассказал ему все как есть, думал даже, что он этого гаденыша изничтожит тут же, однако он даже материться не стал. Почесал в затылке да и говорит: «Утро вечера мудренее, так что не будем пока спешить. Но своему козлу скажи, чтобы ноги его в Стожарах не было. Я сейчас возьму билет до Хабаровска, отнесешь ему и прикажешь, чтобы весточку оттуда дал. А чтобы не бедствовать по первому времени, десять штук ему сунешь». Так я и сделал. Отнес этому козлу деньги с билетом, наказал по какому телефону позвонить или пару строк черкануть на крайний случай и тут же домой пошел. А утром слышу…

Сохатый скривился, словно от зубной боли, просяще посмотрел на хозяина кабинета:

– Можно я еще закурю?

Дрожащими пальцами достал сигарету, сломал одну спичку, другую, в конце концов все-таки прикурил и, глубоко затянувшись, тяжело, с хрипом закашлялся.

Покосившись на Грязнова, Мотченко хотел уж было рявкнуть на него, чтобы продолжал свою исповедь, однако Вячеслав Иванович не торопился. В нем словно проснулся тот знаменитый на всю Москву сыщик и мастер допросов Грязнов, который внутренне чувствовал, когда надо нажимать, а когда послабление дать подследственному. Как говорится, все мы люди, все человеки, и ничто человеческое нам не чуждо.

Затянувшись еще несколько раз и аккуратно затушив оставшийся «бычок» о широченную мозолистую ладонь, Сохатый столь же аккуратно положил его обратно в пачку и уже более спокойно продолжил:

– Ну а утром слышу разговор на станции: парня, мол, какого-то застрелили. А другого ранили. Я-то поначалу даже не придал этому никакого значения, мало ли что по пьяни случается, как вдруг узнаю, что убитый – тот самый парашютист, который девчонку у Кургузого увел. Честно скажу, испугался. Думал, его работа. Нажрался на те деньги, что я ему дал… Однако мужиков на станции порасспросил, и те сказали, что видели, как Кургузого в вагон загружали, а Васяня, это грузчик из магазина, провожал его. Расспросил аккуратно Вася-ню, – так и есть, уехал Семен. Так кто же, думаю, парашютиста того?.. Бросился к Макарычу. А тот такое рыло скорчил, будто вообще об этом знать ничего не знает. Я у него и спрашиваю: «Может, мужиков-то наших снять с реки? А он мне: «Зачем? Кто-то это дерьмо пришил, а мы-то здесь при чем? Пусть рыбалят». Ну я и успокоился. Действительно, мы-то здесь при чем? Тем более что стреляли не в него одного, но и в этого парня, командированного. Ну а тут позвал меня как-то к себе Макарыч да и говорит: «Замазаны мы с тобой, Петро, по самые яйца. Так что надо выкарабкиваться. Свезешь, – говорит, – этот ствол Кургузому да спрячешь у него понадежнее, но так, чтобы он не прознал про это». И добавляет: «Делай, что приказано, иначе свистеть нам с тобой на всю катушку».

Сохатый замолчал и, словно спущенный баллон, понуро сидел на стуле, ожидая своей участи. Судя по его состоянию, он выложил все, что знал, и допрашивать его дальше уже не имело смысла.

– Ясно, – подытожил услышанное Грязнов и покосился краем глаза на майора. Мол, командуй, все-таки ты здесь хозяин, тебе и дела вершить.

Мотченко понял его правильно. Достал из стола стопку чистой бумаги, шариковую ручку, положил все это на край стола.

– Значит, так, Губченков. Сейчас тебя определят в соседний кабинет и опишешь все, что здесь рассказал. И вот что еще: постарайся вспомнить каждую фамилию, имя или погоняло, которое упоминал твой Макарыч.

Понуро кивнув, Сохатый покосился на Грязнова и поднялся со стула, привычно заложив руки за спину…

– Ну что скажешь, Афанасий Гаврилыч? – произнес Грязнов, когда Сохатый скрылся за дверью.

Мотченко долго молчал, постукивая костяшками пальцев по столу, наконец перевел взгляд на Грязнова и без особого энтузиазма в голосе пробурчал:

– Свежо предание…

– Чего так?

– Будто сам не понимаешь.

– И все же?

– Да понимаешь ли, смысла не было Шкворню идти на такое преступление. Я имею в виду убийство Шаманина и москвича…

– Считай, что два убийства, – поправил его Грязнов. – То, что Кричевский остался жив, совершенная случайность. Стреляли не в плечо и не в ногу, а в голову.

– И все-таки главной целью был Шаманин, – продолжал стоять на своем Мотченко. – Что же касается Кричевского, то в него просто вынуждены были стрелять, когда убийца ломился через кедровник с места преступления.

– Ну, это, положим, всего лишь версия следствия, – пожал плечами Грязнов, – однако не будем толочь воду в ступе. Так все-таки, почему ты столь упорно отрицаешь причастность Шкворня к убийству Шаманина и попытке убийства Кричевского.

– Да потому, – с твердой убежденностью в голосе произнес Мотченко, – что я довольно хорошо знаю Макарыча, и то, что здесь наговорил на него этот уголовник…

«Эка куда тебя понесло», – усмехнулся Грязнов, вновь акцентировав внимание на «Макарыче». Впрочем, хозяин кабинета тоже, видимо, сообразил, что перегибает палку, отстаивая доброе имя столь уважаемого в районе земляка, и уже без лишних эмоций и более спокойно прояснил свою позицию:

– Если даже все то, что здесь рассказал Сохатый, чистой воды правда, то все равно концы с концами не сходятся. Понимаешь, смысла не было Макарычу убивать Шаманина. Он в любом случае сухим выходил из воды. Улик-то прямых против него нет, а все эти наговоры…

– В чем-то, пожалуй, ты и прав, – вынужден был согласиться Грязнов, – но именно эта кажущаяся необоснованность убийства и настораживает меня более всего. К тому же, как это ни прискорбно, уважаемый Афанасий Гаврилыч, мы старательно стараемся забыть ту информацию, что пошла о шкуре для президента, и факт убийства уссурийского тигра, которого обнаружил именно Шаманин, а не Венька Пупкин из леспромхоза. Вот так-то, дорогой мой! И если я не полный профан в сыскном деле, то Шаманин должен был сделать какие-то свои собственные выводы относительно этого тигра.

– И все-таки… – попытался было возразить Мотченко, однако Грязнов остановил его движением руки.

– Но и это еще не все. Мы опять же таки очень старательно обходим стороной те «пальчики», что оставлены на внутренней планке «Вальтера». И мне хотелось бы идентифицировать их с отпечатками пальцев столь уважаемого тобой Макарыча. К тому же мне лично хотелось ознакомиться с полной объективкой на господина Шкворня, а также…

Говорится, мастерство не пропьешь. И уже полностью войдя в свою прежнюю роль, Грязнов пункт за пунктом наговаривал план оперативной разработки «Макарыча», уже не обращая внимания на то, нравится это хозяину кабинета или нет.

Закончил же свой монолог прямым указанием для Мотченко:

– И последнее, Гаврилыч. Надо срочно произвести не только региональный, но и московский запрос по красной икре. Кто из оптовиков попался в настоящее время на этом деле и кто поставлял ее. Если мне не изменяет чутье, цепочка здесь может получиться многоярусная и весьма интересная.

Как некогда в былые времена, Вячеслав Иванович потер руки, однако, вовремя сообразив, что возможности начальника милиции это не та корзина возможностей, которыми пользовался генерал Грязнов, произнес негромко:

– Впрочем, Москву и Центральный регион я беру на себя.

Следователь прокуратуры, который вел столь необычное для Стожар уголовное дело, разрешил отправить вещи Кричевского его матери, и, уже поздним вечером вернувшись в гостиницу, Вячеслав Иванович достал из шкафа спортивную сумку Евгения и начал складывать в нее «командировочный набор» человека, который догадывался, что командировка эта продлится не один день и, видимо, не одну неделю. Совершенно новый спортивный костюм, вполне приличные адидасовские кроссовки, запасные джинсы, две рубашки и три футболки, мягкие тапочки и два пакета с нижним бельем: в одном, видимо, уже грязное, в другом – чистое. В отдельный кармашек сложил бритвенные принадлежности, флакончик с туалетной водой и расческу. Поверх всего упаковал коробку с диктофоном, в которую самим хозяином уже были сложены аккуратной стопочкой те записи, которые он сделал во время командировки, а также уже исписанные Кричевским блокноты, в которых он также делал свои рабочие записи, помимо того, что записывал на диктофон.

Когда Вячеслав Иванович разговаривал со следователем прокуратуры, тот заверил, что все это уже отработанный следствием материал, не представляющий какого-либо интереса по факту ведения уголовного дела, и Грязнов «весьма обяжет следствие», если отправит все это матери Кричевского.

Вячеслав Иванович уже застегивал длиннющую «молнию» на сумке, как вдруг что-то торкнуло в его сознании, и его рука замерла на полпути. Покосился на коробку с диктофоном и совершенно непроизвольно для себя вытащил ее из сумки. Достал из коробки дорогой японский диктофон на батарейках, проверил, вставлена ли в него кассета, и чисто интуитивно, еще сам не осознавая до конца, зачем он все это делает, перемотал запись и включил «воспроизведение».

Судя по всему, эта запись была сделана здесь, в этом самом номере, во время последней встречи Кричевского с Шаманиным, когда они неторопливо попивали коньячок и въедливый, как все гринписовцы, Кричевский «добивал» те вопросы по таежным пожарам, которые могли бы помочь ему в дальнейшей работе для объективного анализа этой общероссийской беды. Прислушиваясь к вопросам и ответам, которые перемежались характерным бульканьем коньячной бутылки, Грязнов не забывал и себя, любимого, заваривая в объемистой кружке чай, как вдруг очередной вопрос Кричевского заставил его затаить дыхание.

«Слушай, Серега, и все-таки, что с тем тигром, которого в седловине нашли? Я ведь не полный дурак и вижу, что здесь что-то не то. Да и Безносов словно опущенный какой-то был, когда за мужиками на табор пришел».

Раздалось непродолжительное бряцанье вилок о тарелки с закуской и – снова голос Кричевского:

«Только не убеждай меня, что он в силу своей охотоведческой должности столь сильно за этого тигра переживал. Я же не один день с ним общался, так что все равно не поверю».

Стараясь не пропустить ни слова из того, что скажет Шаманин, Вячеслав Иванович положил ложечку рядом с кружкой и так же тихо присел на краешек кресла.

«Ишь ты, знаток человеческих душ…» – без особого энтузиазма в голосе пробурчал Шаманин, после чего наступило довольно длительное молчание, которое было нарушено все тем же характерным бульканьем. «Скрывать от тебя мне в общем-то нечего… Понимаешь, я еще сам должен во всем этом дерьме разобраться. К тому же эта стрельба на лесосеке… Короче, что-то не так с этим тигром складывается, мать бы его в дышло! Сначала телефонный звонок из Хабаровска, который приняли за очередную провокацию, потом вдруг этот тигр в седловинке…»

Видимо посчитав, что столичному гринписовцу только помешает излишняя информация при написании отчета по командировке, Шаманин оборвал себя на полуслове и теперь уже замолчал, кажется, совсем надолго. Судя по незаконченной фразе, он догадывался, а возможно, что и знал нечто такое, что не положено было знать Кричевскому.

Кричевский не обиделся, он просто вынужден был напомнить о себе:

«Что “и”, Серега? Я же все равно не отступлюсь от тебя. Так что, колись! Не будь ты тем, чем щи наливают».

«Это чем же их наливают?»

«Чумичкой! – хохотнул Кричевский. – Ну же? Колись, Серега!»

Судя по ворчанию Шаманина, тот понимал, что сказавши «а», придется говорить и «б», и, видимо, не очень-то охотно пробасил:

«Пристал, как репей к заду. Знал бы… Короче, я и сам удивляюсь, что Безносова еще не арестовали в связи с этим тигром. Понимаешь, какая срань получается? Тигра того завалили, можно сказать, именно пулей Безносова, которую он тут же признал, как только извлек ее из-под шкуры. И можешь понять его состояние».

«Ты… ты в этом точно уверен?» – перебил Шаманина взволнованный Кричевский.

«В чем уверен? В том, что он признал свою пульку? Так это ясней ясного было. Он же специальные насечки делает, когда на большого зверя идет. Чтобы с первого же выстрела завалить того же косолапого или еще какую зверюгу. Так что в этом отношении ошибки быть не могло».

«И что? Что дальше?»

«Что дальше?.. – не очень-то охотно пробурчал Шаманин и вздохнул. – А дальше сплошной триллер получается. Безносов вспомнил, что незадолго до этого у него выпросил несколько таких пулек его сосед, Тюркин, что сторожем в леспромхозе работает…»

«Это что, тот самый Виктор Тюркин?»

«Да, тот самый. Тюркин. И когда мы сопоставили с ним некоторые факты, Безносов вспомнил, что этот самый Тюркин должен находиться на лесосеке, и он же настоял на том, чтобы взять его по горячим следам. – Он замолчал и чуть погодя закончил, матерно выругавшись при этом: – Ну а остальное… все остальное ты знаешь».

Вновь послышалось характерное бульканье, негромкий стук донышком бутыдки о стол и голос Шаманина:

«И давай-ка – все об этом, и без того тошно».

Однако Кричевский думал совершенно иначе, да и настроен был, судя по всему, по-боевому.

«Слушай, Сережа, не хочешь говорить – не говори. Но ты же знаешь, насколько мне все это интересно. К тому же все это останется между нами. Завтра утром я уезжаю в Хабаровск, оттуда – в Москву, не стану же я ваши стожаровские заморочки в экологический журнал выносить».

Неизвестно, что подействовало на Шаманина, но было явственно слышно, как он вздохнул и, сдаваясь просьбе Кричевского, пробасил:

«Заморочки… Это, Женя, не заморочки. Это то самое, что квалифицируется, как браконьерство в особо крупных размерах и карается лишением свободы сроком до двух лет».

Слушая не особенно радостное признание Шаманина, Грязнов невольно улыбнулся. «Квалифицируется… в особо крупных размерах… карается…» – это были слова человека, который неплохо знал Уголовный кодекс России.

Видимо, на это же обратил внимание и Кричевский.

«Извини, конечно, если неправильно выразился, но теперь-то, надеюсь, ты скажешь мне, в чем дело?»

«Дело в шляпе, шляпа в игле, а игла в яйце», – пробурчал Шаманин и рассказал Кричевскому о той землянке с бутылями красной икры, от которой пошел пожар, да еще о том, что признал по рукояти охотничьего ножа хозяина выгоревшей землянки.

Это признание Шаманина озадачило Кричевского, и он после недолгого молчания неуверенно произнес:

«Слушай-ка, но ведь если все это время твой Кургузый рыбачил у подножия сопки, то ведь, крути не крути, а он должен был слышать тот выстрел на седловинке».

Он сделал ударение на слове «тот», и было ясно, что именно он хотел этим сказать.

«Вот и я о том же подумал, – признался Шаманин. – Не мог Семен не слышать того выстрела, если, конечно, не был на тот момент пьян в стельку».

«И что?»

«Да ничего, – пробурчал Шаманин. – Я же до того, как к тебе прийти, этого козла навестил. Дома, естественно. Сказал ему про нож, про пожар в землянке, и уже когда уходил, спросил как бы ненароком, кто кого прикрывал на той сопочке: он Тюркина или Тюркин его, когда тот тигра сторожил».

«И что?»

«Да ничего. Думал, расколется гнида, а он только глазами на меня заморгал да бубнит свое: “Какой тигр, Серега? Ты че, сдурел? Знать не знаю никакого тигра. К тому же Витька Тюркин на Шкворня пашет, а я сам на себя”».

«А Шкворень… это кто такое?»

«Спрашиваешь, кто такой господин Шкворень? – с язвинкой в голосе произнес Шаманин. – О-о-о, это отдельная песня. Это наш местный олигарх, который, думаю, уже давным-давно мог бы жить припеваючи на том же Кипре или в Греции, прикупив там какой-нибудь островок для собственных нужд, однако он настолько прочно укоренился в Стожарах, что, думаю, пока жареным не запахнет, он отсюда не слиняет. К тому же он баллотируется на пост главы района, а это, как сам понимаешь, уже полная власть, то бишь полнейший беспредел, и конституционная неприкосновенность личности».

«И ты думаешь, что тот тигр?..»

«Не знаю, пока что ничего не знаю, но докопаться до этого все-таки попытаюсь».

«Но ведь если он обладает такой властью в регионе…» – попытался было вмешаться Кричевский, однако его тут же перебил резкий выпад Шаманина:

«Слыхал, поди, про то, что волков бояться – в тайге не сношаться? Так вот и здесь такой же расклад. К тому же я не полный дебил, чтобы на рожон лезть».

«А если все-таки этот тигр – дело рук Безносова? Все-таки и пули его, и эта дуэль на реке, когда Евтеев и Тюркин практически одновременно выстрелили друг в друга? Тебе не кажется все это по крайней мере странным?»

Этот гринписовский эколог озвучил практически то, о чем все это время думал и он сам, Грязнов, и на чем была выстроена формула обвинения, выдвинутая следователем прокуратуры, и Вячеслав Иванович не мог не насторожиться.

«Исключено!» – убежденно произнес Шаманин.

«Но почему?»

«Да потому, что я Безносова знаю с детства, и он за каждую зверюгу в тайге глотку готов вырвать».

«Это не довод и тем более не алиби», – резонно заметил Кричевский.

«Ну-у, положим, это у вас, в Москве, вера в человека – не довод, а у нас, слава богу, это тоже в расчет идет. И когда надо будет сказать…»

«Ты что, обиделся?» – удивился Кричевский.

«Ну, зачем же обижаться-то? Как говорится, со своим уставом в чужой монастырь не попрешь».

«Ладно уж тебе… извини».

Впервые за всю эту часть разговора послышалось характерное бульканье, все тот же негромкий стук донышка бутылки о стол и нарочито ворчливый голос Шаманина:

«Ты шарманку-то свою не забудь вырубить. Сам же говорил, кассета на исходе».

Несколько ошеломленный услышанным, Грязнов послушно, словно эти слова парашютиста были обращены к нему, выключил диктофон.

– Лихо!

В его голове, подобно программам при настройке телевизора, один за другим включались, казалось бы, давно атрофированные участки мозга, некогда отвечавшие за его профессиональные навыки, и уже полностью заработавший мозг тут же выдал несколько версий покушения на Шаманина и Кричевского, завязанных на той самой пуле от охотничьего карабина, которую, по признанию Безносова, он отдал своему соседу Виктору Тюркину. Да вот только так ли все это было на самом деле?

Тюркина с Евтеевым уже не допросить, да и на гибель этих двух мужиков можно смотреть с разных точек зрения.

Стараясь успокоиться и хоть немного собраться с мыслями, Вячеслав Иванович отпил глоток настоянного чая, невольно передернул плечами и, поднявшись с кресла, прошел к резной работы буфету, в котором держал бутылку вполне приличного армянского коньяка. Подлил в стакан с чаем несколько капель дурманяще пахнущей жидкости и снова опустился в кресло. Сел и углубился в «раскадровку» той информации, которую только что получил благодаря диктофонной записи Кричевского.

Все это требовало более серьезной обкатки, не говоря уж о дополнительной информации, на которую можно было бы опереться при разработке возникших версий, и Грязнов непроизвольно потянулся рукой к телефонной трубке. Однако прежде чем набрать номер домашнего телефона Мотченко, покосился на часы. Стрелки показывали хоть и позднее время, но все-таки на грани приличного, и он, предварительно откашлявшись, снял трубку.

– Извини, Гаврилыч, не спишь?

– Уснешь тут с вами, москвичами, – видимо, специально для всеслышащих ушей жены сказал Мотченко. – Вы и на том свете достанете.

– Это уж точно, – согласился Грязнов и перешел на более серьезный тон: – Может, уделишь пару минут? Жена не будет ругаться?

– Привыкла, – буркнул Мотченко и, видимо для пущей значимости, слегка повысил голос: – Так что у вас, товарищ генерал?

– Сам понимаешь, по пустякам звонить бы не стал, однако здесь такое дело… – и он вкратце пересказал последнюю запись на диктофоне, которую буквально за час до того, как он пошел провожать Шаманина, сделал Кричевский.

Закончив пересказ и не вдаваясь в собственные выводы по этому поводу, спросил без особого нажима в голосе:

– Ну и? Что думаешь?..

Ошарашенный услышанным, Мотченко молчал, и его, в общем-то, можно было понять. Впрочем, молчание затягивалось и Грязнов вынужден был прийти своему коллеге на помощь:

– Если не против того, чтобы выделить мне еще пару минут и выслушать мое личное мнение…

– Господи, какие, к черту, «пары минут», говорит!

– Я бы воздержался сейчас от того, чтобы тренькать об этой записи в прокуратуре, и попытался бы прояснить кое-что относительно Безносова и Виктора Тюркина.

– А Тюркин-то здесь при чем? – поначалу даже не «врубился» Мотченко, видимо полностью зациклившийся на упоминании про «Макарыча». – Его же уже похоронили давно. И, насколько мне известно, никаких претензий к. нему со стороны следствия…

– Даже не сомневаюсь, что у вашей прокуратуры и у следователя к нему никаких претензий нет, – начиная злиться, прервал Мотченко Грязнов. – Но лично мне хотелось бы знать, работал ли Тюркин на вашего Макарыча?

Осознавая в душе, что излишне повышенный тон и давление на Мотченко ни к чему хорошему не приведут, он оборвал себя и, отхлебнув дурманящего чая, уже более спокойно произнес:

– Короче так, Афанасий Гаврилыч. Если ты меня хоть немного ценишь, как сыщика…

– Господи, да о чем ты говоришь! – возмутился Мотченко. – Но здесь настолько все неожиданно и-и-и…

Он замолчал было, видимо, подыскивая наиболее нейтральное определение, как вдруг выпалил обрадованно:

– Слушай, Вячеслав Иваныч, а может, я к тебе сейчас подойду? Через пять минут у тебя буду. А? Ведь не по телефону же о таких вещах говорить?

– Принято, – согласился с ним Грязнов. – Только учти, у меня всего лишь граммов двести коньяка осталось, а буфет уже закрыт.

– Ну, об этом, положим, можешь не волноваться. Я и закуску с собой прихвачу…