Текст книги "Близкий свет"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава четвертая
ПЕРВАЯ НЕУДАЧА

Петер Ковельскис был человеком, несомненно, талантливым и самоуверенным не только в силу своей профессии, предполагавшей, что театральный режиссер, и, тем более, главный, таковым он себя всерьез считал, является непросто руководителем огромного коллектива – наравне с директором, а иногда и выше, – но и вообще для большинства творческих работников самым настоящим судьей и отцом родным, а, в сущности, живым богом. И это обстоятельство давало ему неоспоримое право распоряжаться, по сути, судьбами всех, кто находился и в непосредственной зависимости от него, и даже просто рядом. Особенно, как ни странно, это касалось его отношений с женщинами. Он ждал от них восхищения, и не только своим высоким творческим потенциалом, но и чисто человеческими способностями, коими владел в совершенстве и не скрывал этого, а, напротив, при любом возможном случае старательно подчеркивал. Женщинам очень нравилось его снисходительная ирония к самому себе. Творческий человек, обаятельный, оригинальный, интеллигентный и доступный, – может ли быть лучшей характеристика?

Смерть Лоры Страутмане оказалась для него очень серьезной потерей. И не только потому, что временно, как говорят, «зависла» роль Дездемоны в задуманном им спектакле. Тот должен был носить, в определенной степени, скандальный характер, то есть максимально соответствовать духу времени. Он видел, что современный зритель устал от многих неразрешимых проблем, включая и навязанные ему обществом этические. Ему осточертели поучения, он хочет получить, наконец, истинное наслаждение от искусства, во всех его проявлениях. Ну время такое, неопределенное, неустойчивое, когда возможно фактически все, любые человеческие чувства и отношения вывести на сцену, если ты истинный художник и тебя не пугает официальное «неудовольствие»! Пусть и в некоторых, весьма, впрочем, условных рамках – для начала. Именно поэтому он и решил в буквальном смысле перенести на театральные подмостки само противоречивое время и дух эпохи высокого возрождения, создать, близкую к подлинной, атмосферу великих и разнузданных страстей, любовных драм, шальных богатств и грязных убийств, немыслимых насилий и черных предательств ближних своих. Ну в полном соответствии с тем, что происходило при распаде империи, из которой Латвии все же как-то удалось выбраться с наименьшими потерями. Но ведь и спектакль должен был служить иллюстрацией не только того, что было, но и того, что могло бы случиться, не повернись история именно так, а не иначе.

Однако, оставляя в стороне любые теоретизирования, Петер видел перед собой совершенно конкретную задачу, и заключалась она в новой порции хорошо продуманного эпатажа публики. Ему хотелось, чтобы мужчины в зрительном зале, истекая желанием, следили горящими от возбуждения глазами за поистине захватывающим развитием интриги, подсказанной великим Шекспиром, а женщины, нервно хихикая, безудержно краснели и прикрывали глаза растопыренными пальцами. Вот это подлинная реакция! А что потом будут говорить, как ругать, на это наплевать! Публика-то повалит, и это станет высшей оценкой спектакля.

Ему очень подходила для роли Дездемоны именно Лора, с ее почти отрешенным, истовым отношением к театру. За успех у публики она пожертвует даже некоторыми начатками общепринятой морали и нравственности, она – истинный творец. Или, правильнее сказать, идеальный исполнитель гениального замысла. Лора была совершенно готова к выходу в этой блистательной роли. Петер собирался, – правда, в первоначальном варианте текста пьесы «по мотивам» этот акт оговаривался лишь в общих чертах, – показать на сцене реальное «падение» наивной и прекрасной Дездемоны. После чего она открывает в себе доселе неизведанные ею, невероятные для нее – прежней, глубины любовных страстей, но казнится, скорее еще по привычке, доставшейся от строгого домашнего воспитания.

Но это все – мелочи, это уже режиссерские приемы. А страсть должна быть подлинной. А как же иначе могла бы она выглядеть в исполнении самого Петера в роли коварного и подлого соблазнителя Яго и Лоры, влюбленной в него без остатка? Ну, может, саму «клубничную» сцену, которая, по его замыслу, должна была начаться грубым насилием, а закончиться отчаянной взаимной страстью, можно было бы совсем слегка завуалировать с помощью оформления, но это уже работа художника-декоратора, – и она рассчитана специально на ханжей. И этот факт тоже оговаривался в пьесе, во избежание неверных толкований. А потом, это же – сегодняшний день, во всех его жестоких аспектах!

Словом, без Лоры идея спектакля сильно пошатнулась. У Петера даже мелькнула шальная мысль – после нескольких свиданий с Ингой, – вывести на сцену ее, не профессионалку. Просто заставить выучить текст – для начала. Но замысел сразу погас после неожиданной ее реакции на его «свободное обхождение» с ней. Нет слов, способная женщина, очень страстная и с богатым воображением. Но она прекрасна лишь в роли вполне конкретной, восхитительной любовницы, это стало ему предельно ясно. Однако она, что было тоже заметно, строила уже далеко идущие планы относительно него. А это было лишним. Но Петер не торопился разочаровывать очаровательную и щедрую любовницу, надо быть принципиальным идиотом, чтобы отказаться от такого подарка природы. И это – после тяжелой, иначе не скажешь, потери в лице Лоры. Да, та была истинной богиней любви. Петер и образ-то своей Дездемоны писал именно с Лоры и – для Лоры. Увы, остается только жалеть о собственной ошибке. Ну, чем ему, в конце концов, могли бы помешать эти ее изумительно чувственные складочки на талии, от которых у него начиналась натуральная одышка, настолько переполняли эмоции! Да наоборот, именно это и могло стать той самой, откровенной и роскошной правдой! Как же он не видел?! Той правдой, ради которой любой мужчина во все века безрассудно продавал все самые твердые и принципиальные свои убеждения. Вот из чего надо было исходить!..

Теперь-то понятно, почему у него сложилась эта отвратительная ситуация. Сусанна, его бывшая уже теперь, к счастью, супруга, читая тайком от мужа странички текста, потребовала в самой решительной форме, чтобы главная роль была отдана ей. И даже грозила неприятностями, а она это умела, умела… И родители ее, и связи… Вот и пришлось срочно пересмотреть концепцию и изменить откровенно сексуальную фигуру Лоры, о чем в тексте несколько раз возникают весьма рискованные и пикантные диалоги, на более юную. Жена, слава богу, не рискнула сбросить свои… тонны. А вот послушной Лоре не повезло… Что поделаешь, надо срочно теперь искать новую исполнительницу. Но в родном театре, где Петер знал практически всех основных героинь, и не понаслышке, хотя никогда не считал себя «бабником», таковой не находилось, значит, на стороне придется искать. А это непростительная задержка.

Он уже знал, что по театру поползли весьма неприятные шепотки, касающиеся его взаимоотношений с Лорой, откровенно компрометирующие его, и это тоже было очень некстати. Очевидно, оскорбленная их стремительным разрывом, жена решилась-таки исполнить свои угрозы. Вот и принял он на себя, безапелляционно заявив в театре об этом, миссию частного расследования нелепой гибели актрисы. И общественное, будь оно проклято, внимание отвлечется на другие проблемы, и уж, во всяком случае, он свой престиж не уронит, сумеет сохранить «творческое лицо». И кому надо, тот оценит его в высшей степени благородный и честный поступок, и вообще, его своевременную инициативу.

Вовсе не считая себя человеком неумным и наивным, Петер знал, что в этом мире действительно далеко не боги обжигают горшки. А отыскать и выследить потенциального преступника – дело не самое сложное, если присутствуют желание и удача. Желание было, а удача обычно являлась к нему уже во время работы. Главное ведь в этом деле найти продавца, а дальше пусть компетентные органы выполняют свои обязанности.

А Инга очень удобна в этом отношении. Если аккуратно и, как бы исподволь, поддерживать в ней шаткую уверенность в том, что их взаимные чувства раз от разу крепнут все больше, что и демонстрировать-то ей совсем не трудно, а, напротив, очень даже приятно, то она станет самой преданной помощницей. Следовательно, и большую часть риска, о котором сама же и говорила, охотно возьмет на себя. Да разве и сможет она поступить иначе с «горячо любящим ее человеком»? Он же видел, что «безумно нравится» ей, особенно, после просто гениального демарша с обещанием стоять перед ней на коленях. И внешность его соответствовала придуманному ею образу любящего мужа, да и физические данные, за которыми он всегда тщательно следил, пока не подводили. Ну а уж если ему и предстоит теперь «души в ней не чаять», ничего не поделаешь, такой расклад намечается…

Всего он ожидал, но только не того, что на корабле произойдет бунт. Причем второй, ибо с первым он благополучно справился, заработав даже приличные дивиденды. И теперь снова? Что случилось?.. А может, это у адвоката появились какие-нибудь сомнения относительно его искренности? Это было бы очень неприятно, черт возьми! Совсем ни к чему!

Инга пришла домой поздно, на его вопрос, где так долго ходила, просто не ответила – и все. Хотя и ежу понятно, что для того, чтобы взять упаковку от лекарства, терять столько времени не было нужды. И смотрела на него как-то странно, словно изучающе. Ну да, успешно демонстрировала учительский взгляд на нерадивого ученика, которому, вполне возможно, предстоит показательная порка в присутствии всего класса. Очень неприятное, надо сказать, ощущение. Особенно когда не знаешь, в чем дело.

А ведь он, желая проявить явную заботу о ней, поскольку за любовными утехами они так и не удосужились чего-нибудь съесть, пошарил в ее холодильнике и нашел свиные отбивные, которые и пожарил вместе с зеленым горошком. И банки пива охладил. Все приготовил, чтобы желанная и любимая сразу почувствовала его нежное к себе отношение, предшествующее еще более сладким утехам. Так готовился, а она не оценила. Холодно оглядела накрытый стол и, кивнув, ушла в ванную, не произнося ни слова. Нет, совершенно определенно, что-то с ней произошло. И в негативном ключе. Да, это чертовски некстати! Но что?!

Она вышла, освеженная, с аккуратно уложенными волосами, будто собиралась не в постель, а на новую прогулку. Час от часу не легче…

– Ты знаешь, Петер, – заговорила она неожиданно строгим тоном все той же учительницы, – я все время сегодня думала…

Она замолчала, и Петер немедленно перехватил инициативу:

– Это очень похвально, драгоценная моя, я обожаю думающих людей! Это – прекрасный пример…

– Подожди, – морщась отчего-то, отмахнулась она. – Я же не сказала тебе, о чем. Куда ты торопишься? Зачем столько слов?

– Ну, прости, – он печально опустил взгляд, – я полагал, что тебе нравилось, когда я…

– Нравилось, нравилось, – одной интонацией словно «отмахнулась» она от него. – Но речь не о том, что было и как нам это нравилось. Я совершенно о другом. Понимаешь ли, Петер, эта твоя инициатива с поиском продавцов мне стала сильно напоминать обыкновенную, совершенно ни на чем не основанную, глупую авантюру. А еще проще – обыкновенный блеф. Кого, скажи, мы с тобой собираемся обмануть?

– Я не понимаю, – с наигранным изумлением начал он, – как тебе, дорогая моя, только могло прийти в голову, что мы говорим о каком-то пустом деле? Неужели из моих слов ты смогла вынести такое суждение?! Это невероятно, милая! Я не знаю, что думать! Но – почему?

– Вот, видишь ли, я очень хочу, чтобы ты понял, и тем развеял многие мои сомнения… Я разговаривала с умными людьми. С профессионалами. И они мне, что называется, на пальцах доказали, насколько наивны и недальновидны наши планы провести собственное частное расследование. Это так же очевидно, как и то, что ты дилетант в этом деле. Нет, ты – классный профессионал – на сцене, среди таких же блистательных лицедеев. Этого не отнимешь, как и того, что в постели ты тоже большой специалист, – что умеешь, то умеешь, я и не пытаюсь быть к тебе несправедливой. А вот в остальном… Подумай… Не знаю, но у меня нет желания участвовать с тобой в этой авантюре. Но я принесла название этого лекарства и адрес распространителя, можешь взять с собой, если это тебе поможет в твоих планах. Не знаю, не знаю… А ты что же, так и не поел? – она кивнула на остывшие отбивные.

– Я так ждал тебя! – изобразил он обиду.

– Ну, поешь… а мне что-то не хочется, душно… Да и перекусила я немного… в кафе. А у тебя еще дела сегодня есть?

– Ты что, выгоняешь меня? – он чуть не подавился.

– Нет, о чем ты говоришь, тебе ведь так нравится здесь. Уют, приятная, послушная женщина, удобная постель, наверное, было бы большой подлостью с моей стороны лишить тебя сразу стольких удовольствий, правда… милый?

– Я не понимаю причины твоего сарказма, Инга. Может быть, возьмешь на себя труд объяснить? Чем я провинился? Или в чем?

– Не знаю. И почему обязательно вина? Ты ведь очень сильно любишь меня? И готов ради меня на все? Так ты шепчешь мне на ухо? Так за чем же дело? Переезжай сюда, сыграем с тобой негромкую свадебку. А там решим, ведь у нас с тобой такая страстная любовь, правда? Бытовые мелочи значения не имеют, верно? Или у тебя другое мнение? Или сомнения? Ну, давай правду, чего мы с тобой после такой бешеной любви стесняемся своих высоких чувств? Или ты еще не готов?

– Знаешь, Инга, дорогая моя, – Петер насупился, но тут же постарался смыть с лица неприязненное выражение дежурной улыбкой, – я просто ошарашен таким твоим неожиданным наездом, как выражается молодежь. Мы же обсудили этот важный, не сомневаюсь, вопрос. И я все сказал… Вот сдам спектакль, и он станет моим настоящим свадебным подарком тебе. Я полагал, что моей любимой женщине вовсе не безразлично мое творчество. Моя жизнь, собственно говоря. Но, может, и я чего-то не понял?

– Да все ты прекрасно понял, мой дорогой, – устало вздохнула Инга и поднялась, но у двери обернулась и добавила спокойным голосом: – Только зачем мне спектакль-памятник? Его ж ты уже Лоре пообещал. Не надо разбрасываться пустыми обещаниями. И не возись с посудой, я потом сама помою, – и ушла в комнату.

Чуть позже он заглянул в спальню, Инга лежала одетая, искоса посмотрела на него.

– Я совсем забыл, – сообщил он, морщась, вероятно, от своей «забывчивости», – я ведь действительно собирался переговорить до конца дня с Янисом, нашим директором, по ряду финансовых вопросов, надо же срочно приглашать другую актрису, оговаривать условия, а они все невероятно капризны, эти примы, ты даже не представляешь себе, насколько… – Он огорченно покачал головой. – Так ты меня простишь, если я поеду? А посуду я помыл, не беспокойся, отдохни. – Он игриво засмеялся и подмигнул ей: – А то мы с тобой, хорошая моя, и в самом деле, взяли слишком серьезный темп, не так ли? Но ты была прекрасна, любовь моя! Так я пойду?

– Да, до свиданья. Ты, наверное, потом позвонишь?

– А как же! – возмутился он. – Как ты могла подумать?! Но я все равно буду делать то, что обещал. И коллективу, и тебе, и самому себе! Иначе я не умею. Даже если какой-то твой знакомый считает, что это опасно. Я же отлично знаю, что они боятся или не хотят мороки, и потому ни черта не делают! А я привык делать! Вот так, дорогая!

И с этим восклицанием он выскочил за дверь.

Инга поднялась и через сеточку легкой шторы стала смотреть на улицу. Он вышел, постоял немного, словно глубоко вздохнул, и, не оглянувшись на ее окно, решительно зашагал стремительной своей походкой в сторону железнодорожной станции.

Он сказал ей, что ему нравилось ездить в электричке, среди простых людей. Его часто узнавали, улыбались, приветливо кивали. И это очень льстило его самолюбию, в чем он как-то ей одной, по его уверениям, и признался. И это тоже входило в условия его игры: слыть знаменитым, но простым и доступным в общении.

Она сокрушенно вздохнула и сняла с аппарата телефонную трубку: ей никого не хотелось слышать. Все оказалось слишком прозрачным и примитивным. И в памяти всплыли слова Саши-Сашки, как называла Эва своего – не любовника. Нет, у них было что-то совсем иное, ни на что вообще не похожее. Нечто такое, отчего двое неожиданно бросают все и устремляются друг к другу. А что это было, кто теперь знает?.. Но почему он вдруг с таким интимным откровением сказал ей эту ужасную правду о ее чертовой работе – быть близкой подругой двоих покойниц, по сути, единственной свидетельницей их любви?.. Неужели он один понял ее тоску? Вот ведь коснулся самого ее больного нерва, и в ней что-то словно перевернулось. Не хватало, подумала с испугом, теперь еще и в него влюбиться! Это был бы уже совершенный кошмар, но… Почему же тогда она весь вечер бродила в одиночестве по улицам, не желая возвращаться домой и снова ложиться в постель с этим…

Вот два мужика. Оба – от ближайших подруг. Наверняка, как любовники, они мало, чем отличаются друг от друга. Один у Инги был, что называется, «на слуху», когда в ее квартире встречался с Эвой, в объятиях другого она была сама. У них даже и возраст один. Но какие они разные! Петер, будто придуманный ею, играет с подлинным блеском, красиво, захватывающе, шикарно – он же прирожденный артист! Но когда он называет ее милой, родной и любимой, отчего-то в сердце нет немедленного горячего отклика. А от Сашиного «миленькая моя» обожгло в животе. Почему? Инге сейчас показалось странным, что ни в одну из мучительно страстных своих ночей с Петером она ни разу не вспомнила Лору. А в Саше вдруг поразило то, как мягко попросил он ее не расстраивать воспоминаниями его жену. И столько тоски выплеснулось из его глаз! Он ничего не играл, потому что ему это было не нужно. Эва, очевидно, всю жизнь их любви прекрасно знала об этом. Вот и разгадка?..

Воспользовавшись отсутствием адвоката, Инга вдруг решилась спросить у Саши, чтобы узнать из первых рук, что же случилось с Эвой и почему он принял такое деятельное участие в розыске убийцы? С Еленой Георгиевной она на эту тему говорить не могла, духу не хватило, а с ним так и не встретились, тогда, после кладбища, на что она, не признаваясь себе, все-таки рассчитывала. Но первый ее вопрос был о том, почему он так откровенно игнорировал ее присутствие на похоронах?

– Я, наверное, был не в себе и тебя просто не увидел. Или не узнал, прости.

– Ладно там, не видел! – она поморщилась и задала второй вопрос – об Эве.

Турецкий насупился, посмотрел искоса и спросил:

– Тебе это очень надо знать?

– Она была в восторге от тебя и часто мне говорила об этом.

– Была… говорила… Ее последнюю ночь мы провели вместе. В Воронеже. Она боялась какого-то человека, который угрозами заставил ее узнать, где я. Она узнала и сказала ему, но предупредила и меня, а я только позже узнал, кто он. Оказался опасным преступником, которого я поймал пятнадцать лет назад и посадил. Я улетал рано утром в Москву, позвонил ей в номер из аэропорта, она еще спала, но проснулась и сказала, что следующая наша с ней встреча состоится по ее инициативе. Мы обычно…

– Я знаю о ваших давних договоренностях, – чуть улыбнулась Инга.

– Я улетел, а он проник в ее номер и задушил, организовав дело так, чтобы все подозрения в ее убийстве пали на меня. Это была его месть мне. И я поклялся поймать его и задушить своими руками. Поймал, но понял, что это была бы слишком легкая смерть для него. Лазарь помогал мне отыскать его здесь, в Юрмале, в Яункемери. Вот и все, Ингуша… А сейчас я здесь потому, что у жены отпуск, она к своей тетке приехала, и встреча с Лазарем у меня произошла случайно, как и сейчас с тобой, – он слабо улыбнулся, не рассказывать же ей о настоящих причинах. – Знаешь, Ингуша, мы часто делаем в жизни не то, даже и не со зла, а по причине равнодушия проклятого, а потом казнимся. С безнадежным опозданием. Но я рад, что у тебя все хорошо. Ты цветешь… на тебя приятно смотреть.

– Не надо, – она поморщилась, – чему там цвести, Саша?

– Есть, чему… есть. Можешь мне поверить. Просто далеко не всякий умеет видеть, хоть и смотрит. А это – не одно и то же. У тебя, оказывается, очень красивые глаза, хрустальные такие… Не наивные, а… чистые. И на фигуру твою я почему-то никогда прежде не заглядывался, а теперь вижу, – он подмигнул, – что она достойна самого пристального внимания. Честное слово, не лукавлю…

– Ну а еще чего скажешь? – она насмешливо хмыкнула, но что-то помешало ей при этом быть резкой.

– Я бы много чего сказал… Ну, например, что такие женщины, как ты, встречаются в жизни, ой, как нечасто! И кому-то обязательно достанется это большое счастье. Главное, чтоб он сумел оценить вовремя, не прозевать его. Я знаю, почему только теперь это понял. Мне Эва застила глаза.

– Не оправдывайся, я знаю, что ты очень любил ее.

– Наверное, не совсем так, Ингуша. Я пытался разобраться, потом, в поезде… Я никогда не спрашивал себя, люблю я ее или нет. И она меня не спрашивала. Это была совершенно необъяснимая, ослепляющая, болезненная и счастливая страсть. Сумасшедшая, сшибающая с ног. Но женой и мужем мы никогда друг друга не мыслили, это – правда. И не ждали изменений, нас устраивало это сумасшествие. Но оно не могло длиться все время.

– Ты знаешь, Эва однажды сказала мне то же самое. А я не поняла и усомнилась: разве такое возможно? Ты представляешь, она мне ответила: «Ингуша, ты еще многого не понимаешь». И сказала так, что я почувствовала себя, по сравнению с ней, маленькой, неопытной девчонкой…. А ты еще долго будешь здесь? – спросила, уверяя себя, что без всякой цели.

Он пожал плечами. Склонив голову, как-то сбоку посмотрел на нее с нежностью, очевидно вызванной воспоминаниями, и ответил:

– Недельку, чуть больше… Ну, десять дней… Я тоже взял отпуск в нашем агентстве. Из прокуратуры меня уволили, в связи с тяжелым ранением.

– Я помню, Эва нервничала, звонила, но…

– Ничего странного, об этом знали только в Москве, вот она и примчалась, чтобы узнать. Узнала… на свою голову…

– Послушай, Саша, у меня с этими новыми похоронами в голове полная каша. Я ничего не понимаю. Я могла бы, в самом крайнем случае, понадеяться на твою, хотя бы краткую консультацию? Чтоб позвонить? Но без… ты пойми меня, я не хочу тебя компрометировать перед твоей женой.

– У тебя с собой трубка? – Он взял ее мобильный телефон и «вбил» в меню свой рабочий мобильный номер, отдал. – Будет нужда?.. А этот режиссер, он чей? Лорин или твой?

Она поразилась его догадке.

– С чего ты взял?

– Значит, твой, – он негромко хмыкнул. – Тогда передай ему. Если он подставит тебя или обидит, я попрошу своих здешних друзей, чтобы ему оторвали яйца. Передашь? – спокойно сказал, без тени улыбки или угрозы.

– Но почему? – она вспыхнула.

– Потому что мне дороги те, кто связаны с памятью Эвы.

– А у тебя нет необходимости записать и мой номер?

Он внимательно посмотрел на нее, достал свой мобильный и кивнул:

– Давай, в самом деле, ничего нельзя исключить. Это чтоб ты не наделала глупостей, – словно оправдываясь, сказал он, записал и спрятал трубку в карман.

А тут пришел адвокат и с подозрительной усмешкой уставился на них, беседующих со спокойным выражением на лицах.

– Вот, – сказал он, – протягивая ей инструкцию с адресами производителя и представителя фирмы в России и Латвии. – Сделайте одолжение, Инга Францевна, послушайтесь совета Александра Борисовича, он зря говорить не станет, я его достаточно хорошо знаю. А эти адреса можете переписать, но не знаю, зачем они вам.

Она быстро взглянула на Сашу, а этот отпетый негодяй ответил ей такой уморительной ухмылкой, что она поперхнулась от вырвавшегося смеха.

– Я не то сказал? – забеспокоился толстяк, снимая очки.

– То, Лазарь, дорогой, самое то. Я после тебе объясню, не при женщине.

И так подмигнул ей, что Инга окончательно поняла и приняла выбор подруги. Но не удержалась и тихо спросила, уже прощаясь:

– Мне когда позвонить?

– Лучше, если ты вообще будешь держать нас с Лазарем в курсе тех дел, которые замыслит этот… режиссер.

Инга поняла, что он хотел сказать: «Этот твой», но передумал, не захотел обижать.

– А ты позвонишь? – очень тихо спросила она.

Он чуть прищурился и в тон ей ответил:

– Не скомпрометирую?

– Ты? Нет, – без всякого выражения ответила она.

Вот потому и не спешила возвращаться домой из адвокатской конторы.

Не понимая, с какой целью, Инга вышла в прихожую, и взгляд ее скользнул по столику. Ключей на нем не было. Петер не принял всерьез их размолвку, значит, надеялся, что все образуется…

Петер был не столько расстроен, сколько рассержен. Причем, в первую очередь, на себя. Ну надо же быть таким дураком, чтобы купиться на самый обыкновенный бабий каприз! Понял ведь уже, что умная она баба, и с ней нельзя обращаться, как с очередной актрисулькой, она особого подхода требует, а главное, с ней надо соглашаться, но делать по-своему. И ни в чем не спешить разочаровывать! Хочет говорить о браке, – пожалуйста, давай помечтаем вместе, милая! Хочешь этого – да с удовольствием! Хочешь того – пожалуйста, любимая! Все они очень ценят твою готовность. Даже одну только готовность, а не сам результат! И, ради своей уверенности в том, что ты сражен и покорен ими, согласятся ждать до второго пришествия. Но ты-то ведь «не знаешь», что обычно в подобных случаях, причем всегда неожиданно, вмешиваются какие-нибудь нелепые обстоятельства, которые и мешают тебе немедленно принять то самое, единственно правильное, решение, подсказанное ею. Ну и так далее. Подожди, родная, куда мы несемся сломя голову, у нас же с тобой вся жизнь впереди, и какая прекрасная Жизнь!.. Именно так, с большой буквы!.. А обстоятельства? Так надо подождать, и все изменится! Вот, на каком языке надо было с ней разговаривать, а не строить обиды, не хлопать дверью. Хорошо хоть, додумался тарелку за собой помыть, глядишь, и – мостик остался… Оценит ведь, никуда не денется, да и где она еще «такую любовь» найдет? У тех сыщиков, что ли?.. Бред…

Петер устал от своего внутреннего монолога. Но его неприязнь к «тем сыщикам», из которых он видел только одного – ленивого и неповоротливого адвоката Дорфманиса, – только усилилась. Он не собирался спорить и доказывать кому-либо, а Инге, в первую очередь, что ловля жуликов – дело совсем уж безопасное. Но Петер, по правде говоря, и не собирался сам никого ловить и арестовывать, зачем? Достаточно узнать, кто они, и назвать их адрес полиции.

А если Инга даже в этих его действиях видит опасность, скорее, для себя, раз отказывается ему помогать, но упаковку все-таки достала, значит, не стоит рисковать и самому. Можно подумать, не найдется кого-нибудь в том же театре, кто с радостью захочет оказать небольшую помощь любимому режиссеру! Да только свистни и пообещай приличную роль в ближайшем спектакле! Глупышка, не понимает она этого. Потому что, фактически, и не знает ничего, кроме своих чисто школьных проблем, и не мыслит более высокими категориями. Все мысли вокруг одного и того же – наслаждение, удача, ахи, охи и – в конце замужество. Но ее, определенно, несвоевременное «заблуждение» легко поправимо, главное – терпение и еще раз терпение. Зачем же отказываться от удовольствия раньше времени? Вот это уже действительно глупо. Ну а чтобы иметь необходимые аргументы для следующего сладкого примирения, надо форсировать события, пора уже от слов переходить к делу. Тут она абсолютно права: многословие всегда чревато своей неискренностью. И, надо отдать ей должное, невольная ее подсказка пришлась очень ко времени. Грех не воспользоваться, это – во-первых, и вдвое больший – не подчеркнуть при очередном свидании ее полнейшей правоты, ловко предъявив при этом первые свидетельства своей удачи. А до тех пор аккуратно, не переигрывая, изображать сдержанную обиду. То есть не оставлять своим вниманием, постоянно и неназойливо напоминать о себе, тяжко вздыхать от жестокой женской несправедливости…

Он едва не расхохотался, громко и беззаботно, но одернул себя, заметив обращенные к себе взгляды пассажиров электрички, своих соседей. Склонил голову в легком поклоне и независимо уставился в окно. Сзади зашептались две симпатичные девицы, узнавшие его. Он, еще входя в поезд, заметил их. Девочки в самом соку, пальцем ткни, как говорится, и брызнет! И одеты соответствующим образом. Охотницы, что ли? Вряд ли, но девчонки разбитные, наверняка и учить их ничему не надо. Ну, точно, сейчас станут выпрашивать автографы…

Подумал, что самым правильным было бы с его стороны завести с ними непринужденный разговор, а на вокзале усталым голосом предложить им просто так, без всякой определенной цели, посидеть в каком-нибудь кафе, после чего они наверняка сами станут напрашиваться в гости. А что, и пойти им навстречу, пригласить домой и отодрать обеих по очереди! Вот это и была бы его самая сладкая и жестокая месть упрямой, самолюбивой и самонадеянной бабе, у которой, в сущности, и нет-то ничего, кроме… Но это есть у всех баб, и у тех девчонок – тоже… И не известно еще, у кого лучше!..

Злость плохой советчик. Петер взял себя в руки, нехорошо солидному, известному человеку вести себя подобно легкомысленному мальчишке. Неправильно это. Но проснувшийся вдруг зуд исканий и приключений словно толкал его. И Петер, он сидел на лавочке с краю, сменил позу и боком навалился на спинку, повернувшись, таким образом, к ним. Ничего, очень даже симпатичные, и совсем не девочки, нет, их возраст опасности уже не представлял. Увидев его прямой взгляд, они вспыхнули от неожиданности и восхищенно замерли, а он, с приятельской усмешкой, подмигнул им и резво вскочил, демонстрируя, тем не менее, свое «молодечество».

– Прошу, – он склонил голову, вежливо показывая рукой на свое место. – Прошу, прошу, не стесняйтесь, девушки, доставьте мне удовольствие поухаживать за… красавицами!

Он добродушно засмеялся, вызывая у соседей разнообразные чувства, но больше, видимо, уважение по поводу его «джентльменства». И вот уже парень напротив, следуя его примеру, поднялся, тоже предлагая девушкам свое место. Наконец, те смущенно уселись, сверкая шикарными коленками, кокетливо прикрытыми сумочками, а одна из них, что напротив, прямо-таки восторженно уставилась на него, и между ними начался молчаливый и неторопливый диалог тягучих взглядов.

Петер без особого труда выяснил для себя, что ничем не рискует, пускаясь в новую авантюру. И когда поезд подошел к рижскому перрону, он был уверен, что их согласие на его приглашение им уже фактически получено, оставалось лишь сделать это остроумно и непринужденно, и тут он не сомневался в себе. Ну и еще некоторые частности оставались, но это уже на перроне – автографы там, знакомство, любезное приглашение и прочее…