Текст книги "Одержимость"
Автор книги: Фридрих Незнанский
Жанр:
Боевики
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Ты это… тоже к нему или как?.. Не из милиции, часом?
– Почему из милиции? – не понял Юрий Петрович.
– Ну, я это… подумала, может, из милиции…
– Почему подумали, я, по-вашему, лицом похож на милицию?
– Ну ладно, сынок, – старательно отводя глаза, отмахнулась бабка. – Ты беги, вон и «скорая» уже подъехала.
Действительно, у подъезда взвизгнула тормозами машина, послышался топот спешащих врачей, но Гордеев теперь не собирался так легко отпускать пенсионерку. Гуревич не алкоголик и не дебошир, чтобы к нему регулярно наведывалась милиция. Из-за гибели Болотникова тоже вряд ли его навещали на дому, а даже если и заглянул к нему следователь, то не оповещал же он об этом соседей. А старушке тем не менее именно это пришло в голову…
– Вы уж рассказывайте, бабушка, раз начали. – Он прижал бабку к стеночке, пропуская медиков с носилками.
– Так, значит, из милиции все-таки? – дохнула ему в лицо и даже подмигнула незаметно старушка.
– Нет, я – адвокат.
– Адвокат? Евойный? Андрея Валентиныча?
Юрий Петрович неопределенно мотнул головой. Этот жест можно было расценивать и как отрицание, и как согласие.
– Приходили тут трое вчера, если ты не знаешь, если он сам тебе не рассказывал… Так вот приходили. Молодые. Здоровые такие, наглые. Шумели чего-то, ругались. Я-то аккурат за стенкой от Валентиныча живу. Слов не разобрала, а что ругались – точно. Потом дверью грюкнули, накурили тут, наплевали. Я это… вышла незадолго до того, мусор, значит, вынести. Встречаю их на площадке, как не стыдно, говорю, плюетесь, чужой труд не уважаете. А один говорит: «ша, бабка, мы из милиции, ты иди, не мешай нам важным делом заниматься», а двое тоже кивнули – значит, не мешай, правда. Ушла я к себе, послушала, и они скоро ушли, в машину сели и уехали. А я себе думаю: ну какие они милиция? Хотела у Андрей Валентиныча потом спросить, да как-то не встретился он мне, так чтобы ну это…
– Ясно. А как выглядели трое, помните?
– Молодые, говорила я уже, одеты по-богатому, один вроде как начальник: морда такая широкая, щеки толстые, глазки наглые, еще двое – вроде как при нем.
– Узнать сможете, если еще раз увидите?
– А то как же!
Гордеев вручил бабке свою визитку. На всякий случай. Имеют эти трое якобы милиционеров отношение к шахматам и гибели Болотникова или не имеют – рассказать об этом могут только они сами. или Гуревич, который сейчас вообще ни о чем рассказывать не в состоянии.
Не без труда спровадив бдительную пенсионерку, Гордеев вошел в квартиру, Гуревича уже вынесли на носилках, и «скорая», завывая сиреной, умчалась. Он быстро осмотрел все помещения и ни к какому определенному выводу не пришел:
– Ну не знаю! Может, просто инфаркт, а может… Кто вызвал «скорую»?
– Соседи, – ответила Брусникина.
Юрий Петрович еще минут десять ковырялся с дверными замками.
– Вспомните, Евгения Леонидовна, когда вы открывали «скорой» какие замки были заперты?
– Не помню.
– Напрягитесь, постарайтесь, пожалуйста! Так было, – щелкнул он ригелем, – или так?
– Не помню. Не помню!!!
Гордеев посмотрел на нее с испугом:
– Все-все, успокойтесь. Вам надо валерьянки или принять грамм пятьдесят, сейчас поищу.
– Нет!
Но он нашел коньяк и влил в нее силой. Потом отыскал ключи и еще какое-то время возился с замками.
– Нужно будет Гуревича проведать через пару дней, заодно и ключи отдадим…
У обоих одновременно звякнули мобильники. Обоим пришла одна и та же SMS-ка:
«Мельник согласился продолжить матч. Завтра первая партия. Оставил вам приглашения.
Воскобойников»
– Дожали? – усмехнулась Брусникина.
Гордеев еще раз взглянул на дверь:
– И все-таки она могла быть не заперта.
17
Интервью со Свеном-Ераном Йохансеном, которое он дал корреспонденту Стокгольмского радио:
– Господин Йохансен, почему сегодня сложилась такая противоречивая ситуация в шахматах? почему болельщики не ходят на турниры? почему большой интерес есть только к матчам с компьютером?
– Я бы сказал, что русские во всем виноваты.
– Русские?
– Конечно.
– Но, позвольте, ведь именно русские шахматисты внесли колоссальный вклад в развитие шахмат во второй половине двадцатого века?!
– Ну и что с того? Русские регулярно играют матчи против компьютера, помогая компьютеру расти не по дням, а по часам. Компьютер и так очень быстро развивается, а русские еще ему и помогают. Ради чего? Ради того, чтобы заработать миллион. Они не такие бедные – лучшие русские гроссмейстеры, зачем им этот лишний миллион? Они же не бизнесмены, они же, я повторяю, шахматисты. Кстати, знаете анекдот? «Создан российский шахматный суперкомпьютер „Иван-дурак“. Несмотря на то что он немного уступает зарубежным аналогам, у него есть одно замечательное качество: ему постоянно везет».
– Смешно.
– Вот именно. Русские начали играть с компьютерами и теперь не могут остановиться. Они фактически подставляют ножку сами себе. Компьютер первым делом бьет по гроссмейстерам. Раньше они считались самыми сильными, теперь компьютер сильнее. пройдет несколько лет, и любой любитель придет в магазин, купит себе компьютер, и дома будет с ним спокойно играть. И больше не станет слушать всякие глупости от Болотникова, Мельника или от меня! Тем более следить за нами. конечно, в каком-то смысле компьютер и полезен, потому что быстро, очень быстро идет обучение шахматам. А с другой стороны, и популярность шахмат исчезает.
– Вы так считаете?
– Да.
– Каково будущее шахмат?
– Не знаю. Я пессимист.
– Я надеюсь, вы шутите. Вы не думаете, что вместо поединков с компьютерами интереснее были бы поединки гроссмейстеров с женщинами? Хотя бы по визуальным причинам?
– В Голландии один меценат проводил такое соревнование. Сильнейшие женщины играли против мужчин. Я играл там, но это совсем другое. Играя с женщинами, трудно научиться шахматам.
– Современные шахматы – это еще искусство или уже нет? Может быть, лучше сказать, что это спорт или борьба?
– Нам нравится, и вам, журналистам, тоже, когда шахматы – искусство. Эта сторона уходит, а остается память, остается наука. Слово «борьба» имеет отношение к спорту. Но какой может быть спорт в игре против компьютеров? Значит, остается только, не знаю, что-то такое научное… или наукообразное…
– Не отпугивает ли это болельщиков?
– Еще как! Прежде на соревнованиях были сотни, тысячи зрителей. А теперь? Теперь даже организаторы не думают, что нужны зрители, и турниры с лучшими гроссмейстерами проходят без них – сидят жены участников, и никого больше! Так же по старой памяти пишут журналисты. Вы еще пишете… Придет поколение, новое, моложе вас, и они не будут ничего писать! Это не нужно, потому что никто шахматами не интересуется! Да, кстати! Вы знаете, чем отличаются русские блондинки от всех остальных?
– Чем же?
– Русские умеют играть в шахматы!
18
Женя проснулась за минуту до звонка будильника и решила, что никуда сегодня не пойдет. Последний предутренний невнятный черно-белый сон был верным признаком надвигающейся хандры. Предвестником пробуждения с кислым тягостным чувством в груди, с тоскливым желанием ничего не делать, с острой жалостью к себе, с очередной мыслью, что жизнь не бесконечна и половина ее уже прошла. Она выключила будильник, перевернулась на спину, поднялась повыше, опершись спиной о подушки. Заснуть, конечно, уже не получится, глаза открываются сами собой, и, чтобы их зажмурить, надо прилагать заметные усилия. Усилий прилагать не хочется. Вообще ничего не хочется.
Случалась хандра нечасто, но если уж наваливалась, то ни горячая ванна, ни самый забойный комплекс на тренажерах, ни ударная доза кофе от нее не спасали. Кофе – это скорее по привычке. На журнальном столике у дивана – электрочайник, бутылка минералки без газа, почти пустая банка растворимого Chibo – надо не забыть купить новую. Чайник противно булькает и отстреливает кнопку только когда уже невозможно больше это слушать и потом булькает еще некоторое время. Но это уже не так отвратительно, потому что все реже и реже. Надо прекращать этот дурацкий ритуал, ничего трудного нет в том, чтобы встать, дойти до кухни и сварить нормальный кофе в турке на плите. Его можно пить с молоком, не опасаясь, что за ночь у дивана молоко скиснет. Можно даже со сливками, которые не превратятся в сметану. Или такой же черный, но с естественным горячим запахом.
Сквозь щель в шторах пробивается плоский кусок света и, ломаясь о резаный край хрустальной пепельницы на столе, ложится короткой радугой на кожаную диванную спинку. Как полосатая гусеница, истощенная в красном конце и жирная в фиолетовом, медленно, заторможенно лезет к окну. И если смотреть на нее долго и пристально, можно заметить на коже дивана разноцветный слизистый след. Надо бы убрать пепельницу. В этом доме еще долго никто не будет курить.
Кофе, который в прошлый глоток обжигал губы, теперь уже слишком холодный. Наверное, в квартире нежарко, но если не вылезать из-под одеяла, обогреватель можно не включать. Не вылезать из-под одеяла нужно часа два-три, отлежаться, отскулить свое, пожалеть себя как следует, хоть и причин особых для жалости нет – неважно, только задернуть поплотнее шторы, отключить телефон, который, мерзавец, конечно же уже звонит… И ждать. Ждать, пока меланхолия сама собой рассеется, рассосется.
Автоответчик оттарахтел положенное и пискнул, включившись на запись:
– Женечка, вы еще дома? – Голос Заставнюка. – Я нашел вам хорошего автослесаря. Мастер – золотые руки. Он мог бы подъехать прямо сейчас или когда вам удобно…
Не надо бы отвечать, только рука уже сама тянется к трубке.
– Пусть подъезжает сейчас.
– Женечка, у вас все в порядке?
– Да.
– А голос какой-то больной. Вы не простудились, все нормально? Вы будете сегодня?
– Буду, но позже.
Оказывается, уже половина десятого. Ничего, подождут. Каждый имеет право немножечко похандрить. Только надо наконец закрыть шторы и выключить телефон. И убрать пепельницу. Куда? Подальше, чтобы не попадалась на глаза. Для этого, правда, придется встать. И ладно. Гнусный телефон. С него нужно было начинать.
– Евгения Леонидовна, доброе утро, Воскобойников. Я тут притащил целую гору материалов по Болотникову, Савелию Ильичу одному не справиться. Пожалейте старика.
– Хорошо.
– И, Женечка, рекомендую, – засмеялся он, – лучшее средство от меланхолии с мизантропией: мороз и солнце.
А худшее? Конечно же, по закону подлости, именно в это утро все, буквально все никак не могут без нее обойтись. Обратно под одеяло уже не хотелось. Мерзавец Воскобойников, как ему это удается? Без всякого мороза и солнца, от одного только его голоса хандра испарилась, сдала позиции часа на два раньше срока, исчезла вместе с радужной гусеницей. Дело, конечно, не в голосе, в чем-то другом. В присутствии шефа вдруг начинают спешить часы, быстрее крутиться вентиляторы, у окружающих учащается пульс. Вальяжно сидеть рядом с ним невозможно, так и подмывает куда-то бежать, что-то делать. Его, мерзавца, надо прописывать хроническим ипохондрикам гомеопатическими дозами.
Женя отдернула шторы, открыла форточку, вдохнув полной грудью морозный, несвежий от выхлопов воздух. Конечно, вчера она была не права. Конечно же Гордеев не виноват, что другой человек оказался скотиной. И тем более не виноват, что чем-то неуловимо на него похож. Глупо было нагружать Заставнюка своими интимными проблемами, выворачивать себя наизнанку и еще ждать от всего этого каких-то результатов. Лояльнее надо быть. Пока Гордеев ни в чем не виноват, нечего к нему и придираться.
Она убрала постель, аккуратно сложив простыни и подушки, возвратила диван в изначальное собранное его состояние, перетащила обратно на кухню кофейные принадлежности, получая даже некое удовольствие от бессмысленной этой своей аккуратности, и долго плескалась в душе, рискуя предстать перед автослесарем в непотребном виде, а автослесарь – это святое, и отпугивать его никак не желательно. Жужжа феном, запихала в себя банановый йогурт и пережаренную яичницу, подумала, что хорошо бы забежать в парикмахерскую – для окончательного изничтожения последствий хандры. Но дверной звонок все равно зачирикал, когда она была еще полуодета, и, приоткрыв дверь на узкую щелочку, Женя сунула переминавшемуся с ноги на ногу дяденьке ключи от машины и объяснила, как найти гараж.
За десять минут, пока она закончила одеваться, мастер – золотые руки успел выкатить ее «мазду» из «ракушки», сделать круг по двору и теперь стоял у подъезда, недоуменно почесывая затылок прямо сквозь вязаную шапочку:
– Двигатель работает, ходовка тоже вроде в норме. Вам просто профилактику?
– Нет, не просто профилактику! – Женя с трудом сдержалась, чтобы не выругаться вслух. Сколько СТО она уже объездила, и везде ей говорили то же самое. Еще, правда, предлагали, несмотря на то что все вроде работает, капитальный ремонт двигателя, заменить резину, проварить кузов, поменять лонжероны… – Все работает, только ездить нельзя! Стоит включить дворники, мгновенно включается сам собой указатель правого поворота, потом двигатель глохнет и заводится только с толкача, а стоит включить поворот, останавливаются дворники и снова глохнет двигатель. Просто паранойя какая-то!
– Так не включайте дворники.
– И повороты?
– Угу.
– Как, интересно, можно ездить по Москве зимой без дворников и круглый год без поворотов?! Вы будете чинить или нет?
– Надо смотреть всю электрику…
– Надо, – согласилась Женя. – Ключи оставлять или вы в электрике как раз не специалист?
– Я ее к себе в гараж перегоню, – наконец решился мастер. – Завтра-послезавтра позвоню.
19
– Добрый день! – коротко поздоровался Гордеев с Заставнюком, не желая отрывать его от работы.
На часах – одиннадцать, трудовой день в разгаре, но Брусникиной не видно и куртка ее на вешалке не висит. А Савелий Ильич сосредоточенно перелистывал распухшие скоросшиватели и колотил по клавишам. Похоже, корпел над бумагами он уже давно и, увидав Гордеева, с радостью оставил свое занятие.
– Ну, как успехи?
– Вот к вам пришел навеки поселиться… – Гордеев свалил на выделенный стол картонную коробку со всякими полезными мелочами из разоренного офиса.
Дело в том, что в юрконсультации на Таганке начался ремонт.
Более неподходящего для этого времени трудно было себе вообразить. Почему не летом, когда все в отпусках и клиентов минимум? Но любимый шеф Генри Афанасьевич Розанов объяснил подчиненным, что оплату один из серьезных клиентов осуществил стройматериалами и рабсилой, а значит, надо ремонтироваться. И поскольку время горячее, ремонтироваться будут по частям. Конечно же, Гордееву повезло попасть в первую половину, кабинет нужно было освободить в 24 часа.
Никакие возмущения и протесты не помогли. Розанов, не смущаясь, заявил, что Юрию Петровичу есть где поработать. Дескать, Воскобойников найдет ему местечко с компьютером и кофеваркой. Более того, уже нашел.
Юрий Петрович был в бешенстве. Он пытался устроить сидячую забастовку, изо всех сил пробовал сосредоточиться под стук отбойных молотков. Но, в конце концов, вынужден был сдаться.
В принципе можно было бы работать и дома. Но только в смысле мыслить, принимать посетителей дома нельзя. А значит, хочешь не хочешь, приходилось-таки временно обживаться по соседству с Заставнюком и Брусникиной.
Часть бумаг из кабинета он по дороге завез домой, но орудия труда: бумагу, писчие принадлежности, коробки дискет, несколько справочников нужно было иметь и на рабочем месте.
– Навеки?
– Не навеки вообще-то, – поморщился Гордеев, – но недельку с вами поживу. Или до окончания дела, если оно раньше завершится.
Заставнюк скептически улыбнулся.
– Думаете, так быстро управимся?
– Не знаю. Но очень надеюсь. Савелий Ильич, вы меня не просветите насчет таких замечательных шахматистов, как Климук и Бойков?
– Думаете, кто-то из них мог довести Болотникова до самоубийства?
Юрий Петрович неопределенно пожал плечами.
– Да, насколько я помню, какие-то конфликты там были. Заочные в основном, вживую Болотников ни с кем не скандалил. А что именно вас интересует?
– Все. В рамках нашего дела, естественно.
– Ладно, в прошлом году Климука арестовали в Испании, в Линаресе, слышали?..
– Нет.
в Линаресе Гордеев бывал. Маленький городок в Андалусии, где живут всего полсотни тысяч необыкновенно приветливых испанцев. Каждый год на стыке зимы и весны Линарес становится шахматной столицей мира. И если Москва, например, гордится своим «самым открытым» и самым грандиозным турниром «Аэрофлота», то Линарес славится «самым закрытым» и самым элитным супертурниром. Видимо, Климуку это было не особенно в радость.
– Его арестовали, – продолжал Савелий Ильич, – за управление автомобилем в нетрезвом виде в окрестностях… Валенсии, и это притом, что расстояние между двумя городами составляет около четырехсот километров. Дело было ночью, а утром следующего дня он должен был играть партию против Мельника. Климук разогнал «феррари», принадлежавший его другу, индийцу Бэю, до двухсот километров в час, когда его стала преследовать полиция. Эту погоню потом показывали все крупнейшие телеканалы мира. Когда его наконец остановили, самостоятельно выйти из машины Климук не смог, равно как и не смог объяснить, кто он вообще такой и почему у него при себе оказался только женский паспорт на имя некоей Натальи Кашенцевой, уроженки города Краматорска. Два дня Климука продержали в местной тюрьме и, по его словам, всячески унижали. В конце концов шахматной гордости Украины предъявили обвинение в порче тюремного имущества (в карцере, чтобы хоть как-то согреться, он забрался в тюремный матрас), в неподчинении офицерам полиции и приговорили к тысяче долларов штрафа. Чуть позже Климук написал об этом инциденте тоненькую книжку с поэтичным названием «Я был замучен в тюрьме Валенсии», каковая брошюра была продана крупному английскому издательству за сто девяносто тысяч долларов. Кроме этого ареста, никакого настоящего криминала за Климуком не значится. Молодой шалопут, к шахматам у него талант, а в остальном вряд ли его стоит воспринимать всерьез. По-моему, Болотникова Климук мог раздражать, нервировать, даже бесить своей безалаберностью, но чтобы из-за Климука Болотников покончил с собой? Не верю.
– А Бойков?
– Бойков – абсолютный фанатик шахмат. Про него говорили, что, если во время игры запустить прогуливаться рядом с ним обнаженную женщину, Бойков даже не поднимет головы. Говорили еще, что, когда Бойков сражался за шахматную корону, он якобы попал в лапы какой-то религиозной секты. Как выяснилось позднее, слух был оправдан: еще в начале 90-х он присоединился к организации, называвшейся «Апокалипсис был вчера», объяснявшей, что конец света уже наступил, просто мы его проспали. Стоит ли после этого удивляться тому, как небрежно отнесся Бойков к своему чемпионству и как легко уступил его более молодому конкуренту? После проигрыша Бойков переселился в австрийский город Тироль, где располагалась штаб-квартира секты, и полностью отказался от участия в каких-либо турнирах, сосредоточившись на научных исследованиях. А между тем предложения поступали. Иранский шах предлагал Бойкову за игру в своей стране два миллиона долларов, ливийский президент – три миллиона, испанский миллионер – четыре, и на все эти предложения тот ответил «нет». Кроме того, он сделал ряд не свойственных ему прежде агрессивных заявлений, суть которых сводилась к тому, что ведущие шахматисты (преимущественно российские) играют «заказные игры», когда счет будущей встречи известен еще до ее начала. «Они вконец разрушили шахматы своей безнравственной, заранее спланированной игрой, – заявил Бойков. – Эти парни – настоящие шакалы, и если бы люди знали о них правду, они бы презирали их. И они узнают правду, когда я напишу об этом книгу». Впрочем, никакой книги не последовало, зато летом 2002 года Бойков выступил на презентации новой, изобретенной им шахматной игры, названной автором «бойковрендом» (составлено из двух слов: «Бойков» и «рендом» – случайный) – «случайные шахматы Бойкова». От обычных они отличаются тем, что в начале игры вместо строгого порядка фигуры на крайних горизонталях располагаются случайным, но зеркальным по отношению к противнику образом. Таким способом Бойков увеличивал комбинаторику «зашедших в тупик уже сыгранных игр» шахмат более чем в девятьсот раз и сводил вероятность «заказной» игры к минимуму. Время шло, и конец света, «который был вчера», по-видимому, ничего не изменил в личной жизни Бойкова. Тогда болгарин покинул секту, заявив, что ею управляют нечестные люди, которые только и думают, как отнять у шахматиста его честно заработанные деньги. И вернулся к активной шахматной деятельности. стал снова участвовать в турнирах, в которых играли по традиционным правилам, и писать шахматные учебники…
– Ясно, – вежливо прервал нескончаемый монолог Гордеев. У старика и в самом деле не голова, а Дом Советов. – А Болотников как к Бойкову относился, не знаете?
– Без должного почтения. Авторитет он не признавал. А у вас, Юрий Петрович, успехов, выходит, пока никаких, раз вы за Климука с Бойковым хватаетесь?..
– Вы так говорите, будто я принародно брал какие-то повышенные обязательства. «Пятилетку – за три дня!»
– Ну, Болотников хоть не клинический шизофреник?
– Нет. Таких данных я не обнаружил. – Вчера Гордеев просмотрел медицинские освидетельствования Болотникова за последние несколько лет. По крайней мере, на бумаге гроссмейстер был психически здоров.
О том, что вчера, расставшись с Брусникиной, он вызвонил Щербака и попросил его еще раз обследовать квартиру Гуревича, а заодно выяснить, что за «милиция» туда приходила, Юрий Петрович рассказывать Заставнюку не стал. Не сказал он также и о том, что Щербак взялся проверить Болотникова и его семью по муровским каналам: не водилось ли за ними каких-нибудь грехов криминального характера. Он только поинтересовался иронично:
– А что, по-вашему, нужно было-таки растрезвонить об убийстве Болотникова для ускорения процесса?!
– Вам виднее.
Гордеев неожиданно для самого себя разозлился.
– Что значит, «мне виднее», объяснитесь, пожалуйста!
– Ладно, не заводитесь, – ответил Заставнюк, возвращаясь к своим бумагам.
– Спасибо за совет! Вот вы, Савелий Ильич, подойдя к двери своей квартиры и не обнаружив ключа в кармане, где он обычно лежит, что делаете? Проверяете, нет ли его в другом или сразу зовете слесаря?
– Я ключи всегда ношу в одном месте – в левом внутреннем кармане.
– Хотите, объясню почему?
– Что тут объяснять? Привычка еще с детства.
– Это не ответ, а перефразированный вопрос. Привычка – откуда она взялась?
– Сама собой образовалась, как все привычки. Дались вам эти ключи, Юрий Петрович. Все, давайте считать тему исчерпанной.
– Вас до смерти пугает момент, – сказал Гордеев нарочито размеренно, все еще продолжая злиться, – когда, не нащупав ключ с первого раза, вы с трепетом погружаете руку в другой карман – вдруг его и там нет!
20
Долгожданный звонок от Голованова последовал в обеденный перерыв. Тон у Севы был немного смущенный, Турецкий это сразу почувствовал.
– Александр Борисович, это действительно деликатная ситуация, – неуверенно начал Голованов.
– Все так плохо? – испугался Турецкий.
– Вот уж не знаю, это вам решать. Дело в том, что…
– Лучше не по телефону.
Договорились встретиться в ресторане «Пушкинъ» на Тверском бульваре. Это своеобразное место Турецкому показал один малознакомый фээсбешник, когда они несколько лет назад вместе работали над делом о пропавшем нобелевском лауреате ,[3]3
3 См. роман Фридриха Незнанского «Поражающий агент».
[Закрыть] а позже его полюбили оба Грязновых – и старший, и младший, да и остальные оперативники «Глории». На первом этаже в «Пушкине» было кафе, на втором и на антресолях – ресторан.
Турецкий поднялся на второй этаж на лифте с кружевным литьем, а оттуда перешел в антресоль, где и ждал его Голованов. Турецкий ограничился чашкой кофе, а вот Сева решил пообедать основательно и для начала, заглянув в меню, стилизованное под дореволюционную газету с заголовком «Гастрономический вестник», заказал солянку и холодец.
– Ты только не тяни, – попросил Турецкий, – говори сразу, что узнал. У нее кто-то есть, да?
Сева отрицательно покачал головой, глядя куда-то за спину Турецкому. Александр Борисович машинально оглянулся. Позади него на стене висела «Сравнительная таблица скорости некоторых движений» – парохода, велосипеда, скаковой лошади, пушечного ядра и звука. Когда-то Турецкий тоже ее внимательно изучал.
– Ну, так что же? Чем она занята?
– М-мм…
– Сева!
– Ладно. Ирина Генриховна… играет в карты.
– Что она делает?!
– Вы только не нервничайте. – Впрочем, Голованов сам нервничал за двоих. Он понятия не имел, как отнесется Турецкий к предоставленной информации, а между тем его Сева уважал чрезвычайно и к его жене тоже относился с большой симпатией.
Выяснилось следующее. Ирина Генриховна Турецкая, образцовая жена, мать и педагог, увлеклась игрой в бридж. Теперь в свободное время она закрывается с подругами в учительской и играет там в карты. То же самое она делает после работы, когда все той же компанией они отправляются к одной из учительниц (завучу, между прочим!!) и усаживаются за карточный стол. Завуч – старая холостячка, и у нее дома игре ничто не мешает.
Голованов показал Турецкому снимки, сделанные через окно фотоаппаратом с мощным телеобъективом, а также в случае необходимости готов был предоставить кассету с записью разговоров в учительской.
Турецкий слушал это все, открыв рот. Когда же почувствовал, что выглядит нелепо, он закрыл рот и тут же засмеялся. Даже захохотал. Боже, какой он все-таки дурак! А играть в бридж Ирину, между прочим, научил не кто иной, как Воскобойников, прошедшим летом на курорте на Кипре.
Теперь, когда камень с души упал, Турецкий начал чувствовать к этому совершенно постороннему человеку некоторую симпатию, словно тот оказал ему какую-то значительную услугу. Что ж, в определенном смысле, так оно и было.
Отсмеявшись, он спросил у Севы:
– Не знаешь, что там у Гордеева, он вас еще не запряг?
– С шахматистами-самоубийцами?
– Ну.
– Вы же вроде терпеть не можете шахмат? – удивился Голованов.
– Да, не люблю…
Шахматы Александр Борисович действительно давно и стойко не любил, не играл в них и не интересовался тем, что в этом своеобразном виде спорта происходит, несмотря на то что был яростным болельщиком многих других. И нелюбовь его зародилась лет пятнадцать тому назад. В юности он поигрывал, как и многие в советские времена, и, видимо, довольно неплохо, потому что на любительском уровне – где-нибудь на пляже, среди приятелей или случайных знакомых – выиграть у него мало кому удавалось. Постепенно Турецкий уверовал в свой талант, тем паче, что побежденные говорили, что играет он на уровне второго разряда. Льстили они или нет, теперь неизвестно, тем более что слишком уже давно Турецкий не брал в руки пешек. Но пятнадцать лет назад, еще во времена работы в Мосгорпрокуратуре, случилось ему ехать в командировку в Иркутск. Дорога занимала больше трех суток, в купе были только мужчины, двое из них, помимо Турецкого, оказались довольно компанейскими, а вот третий – бирюк бирюком. Он лежал на своей полке и ни в какие разговоры не встревал, плохо оказалось и то, что полка его была нижняя, что мешало остальным нормально общаться. К концу вторых суток пути все нехитрые и возможные дорожные развлечения оказались перепробованы. И тут откуда-то возникли шахматы. И всю ночь напролет трое здоровых мужиков по очереди сражались друг с другом. Усталости никакой не было, азарт, напротив, все нарастал – сейчас Турецкому даже вспоминать об этом было странно. Турецкий обыгрывал обоих раз за разом, а попутчики друг друга – с переменным успехом. Уже глубоко за полночь пришла спасительная мысль сыграть на пиво – Турецкий против двоих. Коллективный разум оказался более эффективным, и игра выровнялась. К утру счет был равным, и к утру же их четвертый попутчик окончательно дозрел до того, чтобы вступить в контакт. Надо сказать, что они и прежде пытались привлечь его, но он категорически отказывался и пытался спать. Турецкий уговаривал его залезть на любую верхнюю полку – все равно ведь пустуют, но некоммуникабельный попутчик был упрям как осел. Однако под утро все-таки сломался, видимо, так и не заснув. Часов в пять он согласился сгонять с Турецким партийку. Решено было играть не просто так, не на интерес (не на пиво то есть), а поставить более серьезный, «взрослый» приз. Скажем, ящик коньяка. Армянского. В конце 80-х армянский коньяк – это была не шутка, впрочем, попутчики знали, на что спорили: в вагоне-ресторане им накануне наливали «Ахтамар». И Турецкий согласился. Было решено играть серию из пяти игр – до трех побед. Неприятный попутчик с красными от бессонницы глазами сел напротив Турецкого. Первый мат следователь Мосгорпрокуратуры получил на пятнадцатом ходу. Второй – на тринадцатом. В третьей партии Турецкий сдался после десяти ходов, он уже понял, что нарвался. Пословица «не буди лихо» здесь оказалась уместна в буквальном смысле: надо было, наверно, все-таки дать человеку поспать. Турецкий вывернул карманы, и все равно денег не хватало. Слава богу, что в вагоне-ресторане оказалось только тринадцать бутылок коньяка. Турецкий был расстроен, но утешал себя мыслью, что по крайней мере теперь таинственный незнакомец, так здорово играющий в шахматы (он так и не представился, между прочим), наконец потеплеет, угостит своих попутчиков халявным коньячком и все станет на свои места. А деньги, ну что ж поделаешь, черт с ними, в конце концов! Однако ничуть не бывало, незнакомец совершенно спокойно, даже как нечто само собой разумеющееся, принял неполный ящик «Ахтамара», засунул его под свою полку и снова завалился спать. Так они и проехали до конечной станции – в гробовом молчании. Первое, что в Иркутске сделал холостой тогда еще Турецкий, – это дал отчаянную телеграмму своему приятелю, муровскому оперу Славке Грязнову: «Вышли хоть что-нибудь на обратный проезд!» Уже в Москве Грязнов вместе с Меркуловым долго и обидно смеялись над незадачливым шахматистом. И с тех пор все, как отрезало, Турецкий фигуры не передвигал.
Позднее он случайно узнал – увидел по телевизору знакомое лицо, – что его противником в фирменном поезде «Байкал» был какой-то международный гроссмейстер, и он тогда был в самом расцвете, хотя большой спортивной карьеры не сделал, только однажды выиграл чемпионат Советского Союза, но это так и осталось локальным успехом. В тот раз гроссмейстер ехал в Иркутск на какие-то межзональные соревнования, в которых, кстати, не преуспел. А Турецкий к шахматам окончательно охладел. Было почему-то неприятно их даже просто видеть, не то что играть.