Текст книги "Фридрих Дюрренматт. Избранное"

Автор книги: Фридрих Дюрренматт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)

Перевод Н. Бунина

Глава первая

Существуют ли еще правдоподобные истории, истории для писателей? Если писатель не желает рассказать о себе, возвышенно, поэтически обобщить свое «я», если не испытывает потребности вполне откровенно поделиться своими надеждами и разочарованиями, рассказать, например, как он ласкает женщин, причем рассказать так, чтобы откровенность привела к обобщениям, а не увела в область физиологии или – в лучшем случае – психологии; если он этого не желает, а, напротив, сохраняя личное для себя, предпочитает творить, подобно скульптору, и в процессе созидания саморазвиваться, причем, подражая классикам, не впадает сразу в отчаяние, когда уже невозможно отрицать явную нелепицу, бьющую в глаза, то в этом случае писателя охватывает чувство одиночества, писать становится труднее да и бессмысленнее, ведь дело не в хорошей оценке, выставленной историей литературы (кому только не выставляли хорошие оценки, какие только поделки не превозносились), – дело в требованиях дня. Но здесь опять–таки встречаешься с какой–нибудь дилеммой и с неблагоприятным положением на рынке. Ибо жизнь предлагает одни только развлечения: вечером – кино, на последней полосе ежедневной газеты – стихи; за бóльшую плату (для социальной справедливости, начиная с одного франка) требуется уже душа, признания, откровенность, надо поставлять более высокие ценности – мораль, полезные сентенции, что–то надо преодолевать либо утверждать, скажем христианство или модное отчаяние, – одним словом, литература. Ну а если писатель все настойчивее и упорнее отказывается производить подобный товар, ясно понимая, что источник его творчества заключается в нем самом, в его сознании и подсознании (соотнесенных в зависимости от того или иного случая), в его вере и сомнениях, и если он притом полагает, что именно это совершенно не предназначено для публики, ибо с нее довольно того, что он описывает, изображает, очерчивает, эффектно скользя по поверхности, и только ее, не болтая об остальном и не давая излишних комментариев? Придя к такому выводу, писатель становится в тупик, начинает колебаться, его охватывает растерянность, и это почти неизбежно. Возникает ощущение, что рассказывать больше не о чем, всерьез задумываешься – не бросить ли все и не уйти ли на покой; может быть, попытку–другую еще и сделаешь, но затем неминуемо свернешь в биологию, чтобы хоть мыслью охватить извержение человечества, эти грядущие миллиарды людей и беспрерывно поставляющие их чрева, или же в физику и астрономию, чтобы дать себе отчет, порядка ради, о той клетке, в которой мы снуем, как молекулы. Остальное – для иллюстрированных журналов типа «Лайф», «Матч», «Квик», «Она и он»: президент в кислородной палатке, принцесса со своим личным пилотом (отчаянным парнем), кинозвезды и разбогатевшие выскочки – взаимозаменяемые, выходящие из моды, едва о них заговорили. А рядом с этим будничная жизнь, в моем случае – западноевропейская, точнее, швейцарская, скверная погода и неважная конъюнктура, заботы и тревоги, потрясения личного плана, не связанные с мировыми событиями, с ходом вещей более существенных и менее существенных, с разматыванием клубка необходимостей. Судьба покинула авансцену, где происходит действие, чтобы подкарауливать за кулисами, вне общепринятой драматургии; на передний план выдвигаются несчастные случаи, болезни, кризисы. Даже война зависит от того, предскажут ли ее рентабельность электронные мозги, хотя, как известно, такого никогда не случится, пока счетные машины будут действовать исправно; математически можно предсказать только поражения; но горе, если произойдет фальсификация вследствие запрещенного вмешательства в искусственные мозги, хотя и это менее страшно, чем другая вероятность: расшатается какой–нибудь винтик, испортится какая–либо катушка, неверно сработает какая–то клавиша – и конец света из–за ошибочного контакта, короткого замыкания. Итак, больше не угрожают ни бог, ни праведный суд, ни фатум, как в Пятой симфонии, а только лишь дорожно–транспортные происшествия, прорывы плотин из–за ошибки в конструкции, взрыв фабрики атомных бомб по вине рассеянного лаборанта, неотрегулированные ядерные реакторы. В этот мир аварий ведет наш путь, на пыльной обочине которого, кроме щитов, рекламирующих обувь «Балли», «студебекеры», мороженое, и мемориальных досок жертвам автомобильных катастроф, встречаются еще почти правдоподобные истории, когда в заурядном человеке неожиданно проглядывает человечество, личная беда невольно становится всеобщей, обнаруживаются правосудие и справедливость, порой даже милосердие, мимолетное, отраженное в монокле пьяного.

Глава вторая

Несчастный случай, безобидный правда, но все–таки авария, произошел на сей раз. Альфредо Трапс, так зовут нашего современника, – текстильный коммивояжер, сорок пять лет, далеко еще не располневший, приятная наружность, приличные манеры, за которыми угадывалась известная выучка, что–то этакое примитивное, как у лотошника, – ехал в «студебекере» по шоссе, надеясь через час добраться до места своего жительства (одного крупного города), когда мотор вдруг отказал. Дальше машина просто–напросто не шла. Блестя красным лаком, она беспомощно стояла у подножия небольшого холма, через который пролегало шоссе. На севере повисло кучевое облако, на западе солнце стояло еще высоко, почти как пополудни. Трапс выкурил сигарету и попытался сделать все возможное. Автомеханик, который в конце концов отбуксировал «студебекер» к себе в гараж, заявил, что раньше утра повреждение исправить не удастся: засорился бензопровод. Проверять, так ли это, было бесполезно, да и не стоило пытаться. Автомеханикам, как некогда рыцарям–разбойникам, а еще раньше – древним божествам и духам, приходится безоговорочно повиноваться. Трапс мог бы при желании дойти за полчаса до ближайшей железнодорожной станции и несколько сложным, но довольно кратким путем вернуться домой, к жене и четверым детям (все четверо мальчишки), однако сделать это поленился и решил заночевать. Было шесть часов вечера, жарко, день почти самый длинный в году; деревня, на краю которой стоял гараж, живописно раскинулась вдоль лесистых холмов, на пригорке церковь, пасторский дом и древний могучий дуб, укрепленный подпорками и огромными железными обручами, – все прочно, надежно; опрятно выглядит даже навоз перед крестьянскими домами, старательно сложенный в аккуратные кучи. Чуть в стороне был небольшой заводик, было здесь несколько трактиров и постоялых дворов; Трапс вспомнил, что один из них многие хвалили, но оказалось, что все номера в нем заняты участниками съезда скотоводов, и нового приезжего направили на виллу, где иногда принимали постояльцев. Трапс колебался. Еще не поздно было возвратиться домой поездом, однако он прельстился надеждой на какое–нибудь приключение, бывают же в селах девушки, умеющие (как, например, недавно в Гросбиштрингене) ценить текстильных вояжеров. Приободрившись, он отправился на виллу. В церкви звонили. Навстречу шло мычащее стадо коров.

Двухэтажная вилла была расположена в большом саду; ослепительно белые стены, плоская крыша, зеленые жалюзи, дом наполовину скрыт кустами, буками и елями, перед фасадом цветы, главным образом розы, среди них пожилой человечек в кожаном фартуке (по–видимому, хозяин дома), занимающийся несложной садовой работой.

Трапс представился и попросил приюта.

– Ваша профессия? – спросил старичок, подойдя к ограде.

Он курил сигару и ростом едва превышал калитку.

– Я по текстильной части.

Старичок внимательно оглядел Трапса поверх маленьких очков без оправы, как это делают дальнозоркие.

– Конечно, господин может здесь переночевать.

Трапс спросил о цене.

Хозяин сказал, что обычно он за это не берет ничего; живет он один (сын в Америке), за хозяйством смотрит экономка, мадемуазель Симона, поэтому он даже бывает рад приютить гостя.

Трапс поблагодарил, тронутый гостеприимством, и отметил, что в деревне добрые нравы и обычаи предков еще не перевелись.

Калитка отворилась. Войдя, Трапс огляделся. Посыпанные гравием дорожки, газоны, обширные тенистые уголки и солнечные полянки.

Вечером у него будут гости, сказал старик, когда они подошли к цветнику, и принялся тщательно подрезать розовый куст. Придут несколько друзей, таких же пенсионеров, как и он, все живут поблизости (кто в деревне, кто на окраине, у холмов); когда–то они переехали сюда ради мягкого климата и еще потому, что здесь не чувствуешь фёна, все одинокие, вдовцы, любят поговорить, услышать что–нибудь новенькое, свежее, поэтому он с удовольствием приглашает господина Трапса поужинать и провести вечерок в мужской компании.

Текстильный вояжер смутился. Он, собственно, намеревался поесть в деревне, в знаменитом на всю округу трактире, но отклонить приглашение, чувствуя себя должником, было неловко. Ведь он принял предложение бесплатно переночевать. Ему не хотелось показаться невежей горожанином. Трапс сделал вид, что польщен. Хозяин проводил его наверх. Приятная комната: умывальник, широкая кровать, стол, удобное кресло, на стене Ходлер, на этажерке книги в старинных кожаных переплетах. Трапс открыл саквояж, умылся, побрился, опрыскал себя одеколоном, подошел к окну, закурил. Солнечный диск, скользя за холмами, озарял буковую рощу. Трапс припомнил события минувшего дня: заказ акционерного общества (недурно), загвоздка с Вильдхольцем – нахал, подумать только, потребовал пять процентов, ну и ну… ничего, он еще его проучит. Потом всплыло беспорядочное, каждодневное: адюльтер в отеле «Туринг», вопрос, покупать ли младшему сыну (самому любимому) электрическую железную дорогу; да, надо еще позвонить жене, это не просто вежливость, а долг – предупредить ее о непредвиденной задержке. Но он пренебрег своим долгом. Как уже не раз. Жена привыкла, да и все равно не поверит. Трапс зевнул и позволил себе еще одну сигарету. Тут он увидел, как по дорожке к дому прошли три старых господина, впереди двое бок о бок, а позади лысый толстяк. Приветствия, рукопожатия, объятия, разговор о розах. Трапс отошел от окна и приблизился к этажерке. Судя по заглавиям книг, предстоял скучный вечер: «Преступное убийство и смертная казнь» Готцендорфа, «Современное римское право» Савиньи, «Практика допроса» Эрнста Давида Хёлле. Его хозяин, по–видимому, юрист, скорее всего бывший адвокат. Трапс приготовился к длинным рассуждениям – что еще можно ждать от такого сухаря, в настоящей жизни он ничего не смыслит, потому и увяз в законах. Следует также опасаться, что зайдет разговор об искусстве или о чем–нибудь в этом роде, тогда недолго и осрамиться. Что ж, если бы не заедала работа, он тоже был бы в курсе всяких высоких материй. Без особой охоты он спустился вниз, на открытую, освещенную солнцем веранду, где собрались гости; в столовой экономка, дюжая особа, накрывала на стол. Трапс все же смутился, увидев ожидавшее его общество, и был рад, когда хозяин поднялся ему навстречу. Сейчас он выглядел почти франтом в своем слишком просторном сюртуке с тщательно зализанными редкими волосами. В адрес Трапса прозвучало короткое приветствие. Преодолев смущение, он пробормотал, что счастлив оказанной честью и прочее, поклонился холодно, сдержанно, разыгрывая роль светского дельца, и с грустью подумал, что ведь он остался в этой деревне, чтобы раздобыть какую–нибудь девчонку. Увы, не получилось. Он оглядел трех старцев, которые, казалось, ни в чем не уступали чудаковатому хозяину. На этой светлой веранде с плетеной мебелью и прозрачными гардинами они напоминали чудовищных воронов: дряхлые, грязные, беспризорные, однако сюртуки у всех (это он установил сразу же) были из первосортной материи, исключая, пожалуй, лысого (Пиле, семьдесят семь лет, как сообщил хозяин дома, представляя Трапсу своих друзей), который с достоинством восседал на неудобном табурете, хотя вокруг были удобные стулья, в сверхкорректной позе – при белой гвоздике в петлице – и непрерывно поглаживал свои густые черные крашеные усы; несомненно, пенсионер, возможно, бывший дьячок, разбогатевший благодаря счастливому случаю, или трубочист, а может быть, и машинист. Еще более опустившимися казались двое других. Один (господин Куммер, восемьдесят два года), необъятных размеров, толще Пиле, будто сложенный весь из окороков, сидел в качалке – багровое лицо, внушительный нос пьяницы, за стеклами золотого пенсне веселые глазки навыкате, под черным сюртуком ночная рубашка, надетая, очевидно, по рассеянности, в карманах напиханы газеты и бумаги. Другой (господин Цорн, восемьдесят шесть лет) худой и длинный, в левом глазу монокль, на лице шрамы, горбатый нос, белоснежная львиная грива, запавший рот, а в довершение криво застегнутый жилет и разные носки – в общем и целом позавчерашний день.

– Кампари? – предложил хозяин.

– С удовольствием, спасибо, – ответил Трапс и опустился на стул, меж тем как Длинный разглядывал его в монокль.

– Господин Трапс, вероятно, примет участие в нашей забаве?

– Конечно. Позабавиться я не прочь.

Старые господа заулыбались и закивали.

– Наша забава может показаться вам несколько странной, – чуть помедлив, осторожно пояснил хозяин. – Она заключается в том, что мы вечерами играем в свои бывшие профессии.

Старцы улыбнулись опять, вежливо, тактично.

Трапс удивился. Как это понимать.

– Дело в том, что я был когда–то судьей, – сказал хозяин. – Господин Цорн – прокурором, а господин Куммер – адвокатом. Вот мы и разыгрываем судебные процессы.

– Ах, так! – Трапсу эта идея понравилась. Может быть, вечер все же не будет потерян.

Хозяин торжественно взирал на текстильного вояжера.

Собственно говоря, они заново пересматривают знаменитые процессы, мягко начал он объяснение, процесс Сократа, суд над Иисусом Христом, Жанной д’Арк, Дрейфусом, недавно разбирали дело о поджоге рейхстага, а однажды признали невменяемым Фридриха Великого.

Трапс удивился.

– И так вы играете каждый вечер?

Судья кивнул. Но, разумеется, лучше всего, продолжал он, когда имеешь дело с живым материалом, это часто приводит к весьма любопытным ситуациям. Кажется, позавчера один член парламента, который выступал здесь в деревне с предвыборной речью и опоздал на последний поезд, был приговорен к четырнадцати годам тюремного заключения за шантаж и взяточничество.

– Строго судите, – весело заметил Трапс.

– Дело чести, – просияли старцы.

Какую же роль он сможет получить?

Снова улыбки, чуть ли не смех.

Судья, прокурор и защитник уже есть, заметил хозяин, ведь это должности, которые требуют знания сути и правил игры, вакантно лишь место подсудимого, однако – он хотел бы это еще раз подчеркнуть – господина Трапса никоим образом не принуждают участвовать в игре.

Затея стариков развеселила текстильного вояжера. Вечер спасен. Поучений и скуки не предвидится, пожалуй, будет даже весело. Трапс был простым человеком, не наделенным силой ума и не склонным к глубоким размышлениям, он был дельцом, проявлял, когда нужно, хитрость, умел идти на риск, любил хорошо поесть и выпить и не чуждался острых шуток. Он примет участие в забаве, сказал Трапс, и сочтет для себя честью занять осиротевшее место подсудимого.

– Браво, – прокаркал прокурор и захлопал в ладоши, – браво, это по–мужски, это называется смелостью.

Текстильный вояжер с любопытством осведомился, какое же преступление будет ему вменено.

– Несущественный пункт, – ответил прокурор, протирая монокль, – преступление всегда найдется.

Все засмеялись.

Господин Куммер поднялся.

– Идемте, господин Трапс, – сказал он почти отеческим тоном, – выпьем портвейна, которым здесь угощают. Это выдержанное вино, вы должны его отведать.

Он повел Трапса в столовую. Большой круглый стол был накрыт как нельзя более празднично. Старинные стулья с высокими спинками, потемневшие картины на стенах, все старомодное, солидное; с веранды доносилась болтовня старцев, смеркалось, через открытые окна было слышно щебетание птиц, на отдельном столике и на камине стояли бутылки с вином, бордо было в плетенках.

Защитник чуть дрожащей рукой бережно налил в две маленькие рюмки до краев старого портвейна и, пожелав здоровья текстильному вояжеру, чокнулся, еле коснувшись его рюмки, наполненной драгоценной влагой.

Трапс пригубил.

– Бесподобно, – похвалил он.

– Я ваш защитник, господин Трапс, – сказал ему господин Куммер, – так пусть же нас отныне связывают дружеские узы!

– За дружеские узы!

– Лучше всего, – заметил адвокат, приблизив к Трапсу свое багровое лицо с носом пьяницы и пенсне так, что его гигантское брюхо коснулось подзащитного (неприятная мягкая масса), – лучше всего, если вы, господин Трапс, сразу же сознаетесь мне в своем преступлении. Тогда я мог бы гарантировать, что на суде все обойдется. Хотя положение не угрожающее, недооценивать его не стоит. Длинного худого прокурора, который до сих пор еще полон энергии, следует опасаться, да и хозяин дома – увы! – склонен к строгости и, пожалуй, к педантизму, что в старости – а ему восемьдесят семь – еще более усилилось. Тем не менее мне, защитнику, удалось выиграть большинство дел или по крайней мере смягчить не один приговор. Только однажды, в случае убийства с ограблением, действительно ничего нельзя было спасти. Правда, судя по моему впечатлению о господине Трапсе, убийство с ограблением, пожалуй, исключается, или?..

– Увы, я не совершал никакого преступления, – засмеялся текстильный вояжер. – Ваше здоровье!

– Доверьтесь мне, – внушал ему защитник. – Вам нечего меня стесняться. Я знаю жизнь и ничему больше не удивляюсь. Предо мной проходили судьбы, господин Трапс, разверзались бездны, можете мне поверить.

– Сожалею, – усмехнулся текстильный вояжер, – в самом деле получается, что я обвиняемый без преступления. Впрочем, это задача прокурора – найти таковое, он сам это сказал. Придется поймать его на слове. Игра есть игра. Интересно, что из этого получится. Будет настоящий допрос?

– Надо полагать!

– Это меня радует.

На лице защитника отразилось сомнение.

– Вы чувствуете себя невиновным, господин Трапс?

Текстильный вояжер рассмеялся.

– Абсолютно.

Разговор показался ему необычайно забавным.

Защитник протер пенсне.

– Запомните, молодой человек: невиновность невиновностью, главное же в нашем деле – тактика! Надеяться доказать нашему суду свою невиновность – это, мягко выражаясь, головоломная затея. Разумнее всего сразу оговорить себя в каком–нибудь правонарушении, например, для коммерсантов наиболее подходящее – подлог, мошенничество. А при допросе всегда есть шанс выяснить, что обвиняемый преувеличивает, что, собственно, имеет место не подлог, а, скажем, безобидное приукрашивание фактов ради рекламы, как это часто практикуется в торговле. Путь от вины к невиновности хотя и труден, однако не невозможен, а вот стремление сохранить невиновность сплошь и рядом оказывается безнадежным и результат – весьма плачевным. Вы проиграете, когда могли бы выиграть, и, кроме того, вы уже не выбираете вину сами, а вам ее навязывают.

Текстильный вояжер, смеясь, пожал плечами: он сожалеет, что ничем не может услужить, он, право же, не знает за собой ни одного проступка, который привел бы его к конфликту с законом, в этом он совершенно уверен.

Защитник снова нацепил пенсне. С Трапсом, видимо, придется повозиться, подумал он, орешек твердый.

– Главное, – завершил он беседу, – обдумывайте каждое слово, не болтайте просто так, иначе вы и глазом моргнуть не успеете, как вас приговорят к длительному заключению, а там уж ничем не поможешь.

В столовую вошли остальные. Расселись за круглым столом. Приятная компания, шутки. Сначала подали различные закуски, холодное мясо, крутые яйца, устрицы, черепаховый суп. Настроение было отменным, все с удовольствием орудовали вилками и ложками и без стеснения хлебали и чавкали.

– Ну–с, обвиняемый, чем вы можете нас порадовать, надеюсь, хорошеньким убийством? – проскрипел прокурор.

Защитник выразил протест.

– Мой клиент – обвиняемый без преступления, редчайший случай в судопроизводстве, так сказать. Утверждает, что невиновен.

– Невиновен? – удивился прокурор.

Шрамы на его лице побагровели, монокль, чуть не попав в тарелку, повис, болтаясь на черном шнурке. Коротышка судья, крошивший в суп ломтик хлеба, замер, укоризненно посмотрел на Трапса и покачал головой, а лысый, молчаливый Пиле с белой гвоздикой в петлице удивленно уставился на него. Наступила зловещая тишина. Прекратился стук вилок и ложек, смолкло сопение и чавканье. Только Симона в углу комнаты чуть слышно хихикала.

– Придется расследовать, – опомнился наконец прокурор. – Чего быть не может, того не бывает.

– Валяйте, – рассмеялся Трапс. – Я в вашем распоряжении!

К рыбе подали вино, легкий игристый «невшатель».

– Ну что ж, – сказал прокурор, занявшись форелью, – посмотрим. Женаты?

– Одиннадцать лет.

– Детишки?

– Четверо.

– Профессия?

– По текстильной части.

– Иными словами, коммивояжер, дорогой господин Трапс?

– Генеральный представитель.

– Хорошо. Попали в аварию?

– Случайно. В этом году впервые.

– Так. А в прошлом году?

– Ну, тогда я ездил еще на старой машине, «ситроен» образца 1939–го, – пояснил Трапс, – а теперь у меня «студебекер», красный лак, спецмодель.

– «Студебекер», и совсем недавно? Так–так, интересно. До этого, наверно, не были генеральным представителем?

– Был обыкновенным, простым вояжером.

– Конъюнктура, – понимающе кивнул прокурор.

Рядом с Трапсом сидел защитник.

– Будьте внимательны, – шепнул он.

Текстильный вояжер, точнее, генеральный представитель, как мы теперь по праву можем называть его, беспечно приступил к бифштексу: выжал на него ломтик лимона, добавил чуть коньяку, перцу (собственный рецепт), посолил. Так отменно он еще никогда не едал, сияя, признался Трапс, до сих пор он полагал, что самое приятное из развлечений, существующих для людей его круга, – это вечера в клубе «Шлараффия», но сегодняшнее общество доставляет ему неизмеримо большее удовольствие.

– Ага, – констатировал прокурор, – значит, вы член «Шлараффии». Какое же там у вас прозвище?

– Маркиз де Казанова.

– Отлично, – каркнул, обрадовавшись, прокурор, словно добился важного показания, и вставил монокль. – Нам всем приятно это слышать. Можно ли, судя по этому прозвищу, сделать вывод о вашей личной жизни, милейший?

– Берегитесь, – прошипел защитник.

– Только условно, дорогой господин прокурор, – ответил Трапс. – Если у меня что–нибудь и приключается с женщинами на стороне, то лишь случайно и без честолюбивых претензий.

– Не будет ли господин Трапс столь любезен вкратце рассказать собравшимся о своей жизни? – спросил судья, доливая «невшатель». – Поскольку решено устроить суд над дорогим гостем и грешником и, разумеется, упечь его на долгие годы, надлежало бы узнать о нем поподробнее, что–нибудь личное, интимное, ну, скажем, любовные похождения, только по возможности с перцем и солью.

– Рассказывайте, рассказывайте! – хихикая, требовали старцы у генерального представителя. Однажды они судили сутенера, он рассказал увлекательнейшие и пикантнейшие истории, связанные с его ремеслом, и, между прочим, отделался всего–навсего четырьмя годами тюрьмы.

– Что вы, – засмеялся Трапс, – мне, право, нечего рассказывать. Я веду обычную жизнь, господа, признаюсь откровенно, самую что ни есть заурядную… Выпьем!

– Выпьем!

Генеральный представитель поднял бокал, растроганно посмотрел на четырех стариков, впившихся в него неподвижными совиными глазами, словно он был особенно лакомым куском. Все чокнулись.

Солнце наконец зашло, и птичий гвалт стих; ландшафт был все еще виден как днем – сады и красные крыши среди деревьев, лесистые холмы, а вдали – предгорья и глетчеры; кругом царила умиротворенность, деревенская тишь, праздничное ощущение счастья, божьей благодати и всемирной гармонии.

Трудное детство было у него, рассказывал Трапс, меж тем как Симона меняла тарелки и водружала на стол огромное дымящееся блюдо – шампиньоны в сметане с вином. Его отец был фабричный рабочий, пролетарий, поддавшийся идеям Маркса и Энгельса, озлобленный, мрачный человек, который никогда не заботился о своем единственном ребенке; мать–прачка рано состарилась.

– Учиться мне пришлось только в восьмилетке, только в ней, – горестно поведал он со слезами на глазах, жалея себя за невезучее прошлое, и поднял бокал, в который было уже налито «резерв де марешо».

– Оригинально, – молвил прокурор, – оригинально. Только восьмилетка. Значит, пробились собственными силами, уважаемый?

– Вот именно, – воодушевился Трапс, подогретый «марешо», окрыленный дружеским вниманием и очарованный зрелищем мира божьего за окнами. – Вот именно. Еще десять лет назад я торговал вразнос и таскался с чемоданом из дома в дом. Тяжкая работа, ходишь как бродяга, ночуешь где–нибудь в копне сена или в сомнительной ночлежке. С самых низов пришлось начинать, с самых низов. А теперь… если б вы видели мой текущий счет в банке, господа! Не хочу хвалиться, но есть ли у кого–нибудь из вас «студебекер»?

– Будьте осторожнее, – шепнул обеспокоенно защитник.

– Как же это вам удалось? – поинтересовался прокурор.

– Будьте внимательнее и меньше болтайте, – напомнил защитник.

– Я сейчас единственный полномочный представитель фирмы «Гефестон» в Европе, – заявил Трапс и обвел всех торжествующим взглядом. – Только Испания и Балканы в других руках.

– Гефест – греческий бог, – хихикнул коротышка судья, накладывая себе на тарелку шампиньонов, – великий мастер кузнечного дела, который поймал богиню любви и ее любовника, бога войны Ареса, в столь искусно сплетенную невидимую сеть, что остальные боги не могли нарадоваться этому улову, но «Гефестон», чьим единственным и полномочным представителем является уважаемый господин Трапс, звучит для меня завуалированно.

– И все же вы близки к разгадке, уважаемый хозяин и судья, – засмеялся Трапс. – Вы сами сказали «завуалированно», а неизвестный мне греческий бог, имя которого почти одинаково с названием моего товара, сплел тонкую, как вуаль, прозрачную сеть. Если уже существуют нейлон, перлон и мирлон – искусственные ткани, о которых высокий суд, несомненно, слыхал, – почему бы не существовать и гефестону? Эта ткань – королева синтетики, нервущаяся, прозрачная (между прочим, для ревматиков сущая благодать) – применяется как в технике, так и в модной одежде, как для военных целей, так и в мирной жизни. Идеальный материал для парашютов – и в то же время пикантнейшая ткань для ночных сорочек прекрасных дам, знаю по собственному опыту.

– Слушайте, слушайте, – заквакали старцы. – Собственный опыт – это интересно!

Симона опять сменила тарелки и принесла жаркое из телячьей вырезки.

– Праздничный пир! – восхитился генеральный представитель.

– Рад, что вы способны оценить это, и по достоинству! – сказал прокурор. – Нам подается лучший товар и в достаточном количестве, меню как в прошлом веке, когда люди знали толк в еде. Хвала Симоне! Хвала хозяину дома! Ведь он сам все закупает, старый гном и gourmet[1], а что касается вин, то о них заботится Пиле, трактирщик из соседней деревушки. Хвала ему! Но вернемся, однако, к вашему делу, мой усердный вояжер! Продолжим расследование. Вашу биографию мы теперь знаем, было приятно получить о вас некоторое представление, в целом совершенно ясна и ваша деятельность. Остается выяснить лишь один незначительный пунктик: как вы сумели добиться такого доходного места? Одним прилежанием и железной энергией?

– Будьте начеку! – прошипел защитник. – Здесь подвох.

– Это было не так легко, – ответил Трапс, глядя с жадностью, как хозяин разрезает жаркое, – сначала пришлось одолеть Гигакса, а это была трудная задача.

– Ага, еще и господин Гигакс! Кто же он такой?

– Мой бывший начальник.

– Вы хотите сказать, что его нужно было вытеснить?

– Его нужно было убрать, как принято выражаться среди моих коллег, – ответил Трапс и подлил себе соусу. – Господа, вы простите меня за откровенность. Деловая жизнь жестока: каков привет, таков и ответ, а хочешь быть джентльменом – пожалуйста, только тебе несдобровать. Я загребаю уйму денег, но я и работаю как лошадь, каждый день мотаю на спидометр по шестьсот километров. Конечно, я вел себя не совсем по–джентльменски, когда пришлось взять за горло старого Гигакса, мне же надо было продвигаться. Что делать – бизнес есть бизнес.

Прокурор оторвался от жаркого и с любопытством поглядел на генерального представителя.

– «Убрать», «взять за горло» – все это весьма свирепые выражения, дорогой Трапс.

Генеральный представитель засмеялся.

– Их, разумеется, следует понимать в переносном смысле.

– Надеюсь, господин Гигакс в добром здравии, почтеннейший?

– Умер в прошлом году.

– Вы с ума сошли! – прошипел защитник. – Что вы делаете?

– В прошлом году, – сочувственно произнес прокурор. – Жаль, очень жаль. Сколько ж ему было лет?

– Пятьдесят два.

– Совсем молодой. И отчего он скончался?

– От какой–то болезни.

– После того как вы получили его место?

– Незадолго до этого.

– Отлично, у меня пока вопросов больше нет, – сказал прокурор. – Повезло. Нам повезло. Нашелся покойник, а это в конце концов главное.

Все засмеялись. Даже лысый Пиле, который, сосредоточенно склонившись над тарелкой, педантично и невозмутимо поглощал огромные порции, поднял голову.

– Вот это да, – сказал он, погладил черные усы и снова принялся за еду.

Прокурор торжественно поднял бокал.

– Господа, – сказал он, – за эту находку предлагаю распить «пишон–донгвилль» 1933 года. Хорошая игра стоит доброго бордо!

Все чокнулись и выпили.

– Черт возьми, господа! – поразился генеральный представитель, осушив одним глотком «пишон» и протягивая пустой бокал судье. – Какой букет! Грандиозно!

Стемнело, лица собравшихся были едва различимы. На небе появились первые звезды. Экономка зажгла свечи в трех массивных канделябрах; на стене появилась тень от сидящей группы, похожая на чашечку какого–то фантастического цветка. Дружеская, интимная обстановка, взаимная симпатия, непринужденность.

– Как в сказке, – дивился Трапс.

Защитник вытер салфеткой лоб.

– Сказка – это вы, дорогой Трапс, – сказал он. – Ни разу в жизни мне еще не встречался обвиняемый, который с таким благодушием допускал бы столь неосторожные высказывания.

Трапс засмеялся.

– Не беспокойтесь, дорогой сосед! Вот когда начнется допрос, тогда уж я буду начеку.

Снова, как уже однажды, воцарилась мертвая тишина. Ни чмоканья, ни чавканья.

– Несчастный! – простонал защитник. – Что значит «когда начнется допрос»?

– А разве он уже начался? – беспечно спросил генеральный представитель, накладывая себе на тарелку салат.