Текст книги "Блиц-концерт в Челси"

Автор книги: Фрэнсис Фавьелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава девятая

Оккупированную территорию завоеватели использовали в качестве плацдарма для нападения на бывшего союзника Франции – Великобританию. Авианалеты на южное и восточное побережье заметно усилились, ведь теперь немецким бомбардировщикам, несущим на своем борту смертоносный груз, уже не приходилось проделывать путь от самой Германии, в результате возросла не только частота бомбардировок, но и их разрушительная сила. Снимки лежащих в руинах европейских городов, сделанные с воздуха истребителями Королевских ВВС, в том числе Роттердама, повергали в ужас и уныние. Газетные заголовки пестрели цифрами сбитых вражеских самолетов. Однако матери, жены и невесты первым делом искали другие цифры, набранные мелким шрифтом, – количество потерь. Бархатные голоса дикторов Би-би-си Брюса Белфреджа и Альвара Лиддела (после захвата голландской радиостанции фашистами дикторы представлялись в эфире, чтобы слушатели понимали, с кем имеют дело) рассказывали нам о грандиозных воздушных сражениях, не скупясь на восторженные эпитеты. Они сообщали о сбитых вражеских самолетах, затем следовала пауза и понижение тона. Вскоре мы привыкли к тому, что звучало после паузы: «Один из наших самолетов пропал без вести» или «восемь боевых машин не вернулись». На этом очередная сводка завершалась.

Настоящая буря разразилась по поводу отправки детей в США и доминионы. Правительство отложило начало эвакуации, поскольку необходимо было организовать военно-морской конвой для сопровождения кораблей. Само собой, в стране нашлось немало людей, у которых имелось достаточно средств и связей, чтобы вывезти своих детей в частном прядке. Известие, что лайнер «Вашингтон» доставил несколько сотен маленьких пассажиров к берегам Америки, вызвало общественное негодование.

Зарубежная Лига и Союз англоязычных граждан предложили собрать средства для детей из бедных семей, но правительство не хотело отправлять несколько тысяч детей без должного сопровождения.

Чувства людей, принадлежащих к разным социальным группам, приобрели особую остроту после введения продовольственных книжек и системы нормирования товаров, что привело к выравниванию стандартов для всех граждан страны. «Они не могут получить больше, чем я» – эта простая мысль служила утешением для тех, кто уже давно жил на хлебе и маргарине. «Если даже принцесс не отправляют в Штаты[45]45
  В 1939 году принцессе Елизавете было 13 лет, а ее сестре Маргарет – 9. Предполагалось, что их эвакуируют в США, однако королева-консорт Елизавета, мать девочек, отказалась сама покидать страну в столь тяжелое время или разлучаться с дочерями. В 1940 году юная Елизавета впервые приняла участие в передаче Би-би-си «Детский час», где обратилась к детям, пострадавшим от войны.


[Закрыть], то почему должны ехать дети бедняков?» стало аргументом для других.

Всё больше и больше женщин, до сих пор занимавшихся исключительно домашним хозяйством, шли работать на военные заводы и фабрики, обретая тем самым независимость. Тысячи молодых девушек записывались в отряды Женского территориального корпуса или во Вспомогательные женские военно-воздушные силы[46]46
  Члены Женского территориального корпуса служили поварами, секретарями, телефонистками, водителями, почтальонами. Бойцы Женских вспомогательных ВВС занимались упаковкой парашютов, обслуживанием аэростатов заграждения, работали на станциях метеорологии, радиолокации, технического обслуживания самолетов, а также работали с кодами и шифрами, анализировали разведывательные фотографии.


[Закрыть]. Количество домашней прислуги перед войной и так значительно сократилось, теперь же этот род деятельности и вовсе исчез. Многие владельцы крупных особняков закрывали свои дома и переезжали в отели. Однако в ресторанах по-прежнему можно было прилично поесть, не лимитируя свой выбор рационом продовольственной книжки. Известие о том, что по приказу лорда Вултона[47]47
  Лорд Вултон (1883–1964) возглавил образованное в 1940 году министерство продовольствия.


[Закрыть] с середины июля клиент может заказать только одно блюдо – рыбу, мясо или дичь, – встретило горячее одобрение домохозяек, которым приходилось выкручиваться, рассчитывая на нормы ежемесячного пайка. Нормирование чая, последовавшее вскоре после инцидента в Оране[48]48
  Речь идет об операции «Катапульта», проведенной Королевским флотом Великобритании после перемирия, заключенного Францией и Германией, чтобы не допустить перехода флота бывшего союзника под контроль нацистов. Основным эпизодом этой операции была атака на французскую эскадру неподалеку от города Орана (Алжир) 3 июля 1940 года.


[Закрыть], вызвало огромный резонанс. Две унции в неделю на человека – явно недостаточно для нации, состоящей из адептов этого напитка: кто же при таких ограничениях успеет обсудить за чашкой чая все горести, обиды и сплетни?

Каждый вечер мы начинали с англоязычной передачи германского радио, которую вел Уильям Джойс[49]49
  Уильям Брук Джойс (1906–1945) – англоязычный немецкий пропагандист. Член британского Союза фашистов, в августе 1939 года был предупрежден о возможном аресте, бежал в Германию, где стал работать на радио. В мае 1945 года арестован. Суд приговорил Джойса к смертной казни, в декабре 1945-го приговор приведен в исполнение.


[Закрыть], прозванный Лордом Хо-Хо, чьи выступления не столько пугали слушателей, сколько превращались в источник неудержимого веселья. По словам этого ярого последователя Гитлера, Британия раздавлена морально и рушится под могучим натиском немцев, а вдобавок Джойс выдавал длиннющие перечни тех вещей, которых отныне лишены британцы. Как бы там ни было, его жеманная манера речи и нелепые домыслы давали богатую пищу для острот во всевозможных комедийных шоу, а каждая новая несуразица превращалась в шутку дня.

В немецких новостях также чувствовались отчаянные потуги выдать желаемое за действительное. К потоку угроз и оскорблений, лившихся из уст главного пропагандиста доктора Геббельса, примешивалось очевидное стремление убедить население Третьего рейха – а возможно, и себя самого – в разумности того, что они делали. Однажды вечером, когда я слушала радио возле открытого окна, в дверь постучали. Явился дежурный отряда гражданской обороны. Я решила, что причина визита – нарушение правил светомаскировки, однако дежурный пришел выяснить, почему я слушаю «вражеское радио». Правительство всячески старалось предотвратить панические настроения в обществе, а также уныние и отчаяние. Стало известно, что нескольких человек привлекли к ответственности за выступления в подобном духе. Если бы моим ночным посетителем оказался дежурный нашего района, с которым мы были хорошо знакомы, проблем не возникло бы. Но этого человека я видела впервые. Он попросил показать удостоверение личности. Я ответила, что нам советуют проявлять бдительность и сперва убедиться, что перед нами настоящий дежурный, а не самозванец, и в подтверждение указала на брошюрку о «прибытии парашютистов», красовавшуюся на стене моей мастерской. Человек был крайне возмущен и не сразу сообразил, что над ним подшутили. Наконец я призналась, что слушаю радио Германии, поскольку их фантазии забавляют меня. Дежурный, казалось, успокоился, согласился пропустить стаканчик виски с содовой, а затем мирно удалился.

Два дня спустя мы узнали, что корабль «Арандора Стар», следовавший к берегам Канады, был потоплен немецкой подводной лодкой. На борту находились большое количество иностранцев, которых везли в лагеря для интернированных; среди 470 итальянцев оказался и Джозеф Калетта, хозяин ресторана на Кингс-роуд. Я немедленно отправилась к его жене, как только подтвердилось, что Джозеф пропал без вести. Госпожа Калетта, как обычно невозмутимая и величественная, сидела у себя в кабинете за рабочим столом. Она с достоинством несла утрату, не выказывая ни обиды, ни горечи. «Это война, – сказала хозяйка ресторана, беспомощно разводя руками. – Никто не виноват в случившемся».

«Арандора Стар» была небольшим круизным лайнером, я однажды путешествовала на нем вокруг греческих островов. В голове не укладывалось, что этот красивый корабль превратили в средство для перевозки людей, чье пребывание в Британии сочли нежелательным, причем некоторые из них были знаменитыми рестораторами Вест-Энда, чьи имена публика знала как модные бренды. Случившееся возмутило многих. К тому же выходило, что немцы пустили на дно корабль, перевозивший не только немцев, но и итальянцев, считавшихся союзниками Германии.

В спокойствии, с которым госпожа Калетта воспринимала эту иронию судьбы, было что-то от высокого благородства стоиков. Когда я выразила свое возмущение по поводу ситуации в целом, она сказала: «Думаю, гораздо хуже пришлось матерям тех мальчиков, которые не вернулись из Дюнкерка. У молодых людей вся жизнь была впереди. А мой муж прожил хорошую долгую жизнь. Мы много и честно работали и были счастливы. И у меня остались его дети».

Когда я обрушила свое негодование на немцев, совершивших зверское нападение на гражданское судно, моя экономка, миссис Фрит, напомнила мне, что немецкие матери, чьи сыновья были высланы из Англии и также погибли на «Арандора Стар», страдают ничуть не меньше остальных матерей. У самой миссис Фрит было трое сыновей.

Когда стали известны подробности крушения, рассказанные выжившими пассажирами, мы пришли в ужас. Пока подбитый корабль шел ко дну, на его палубах разыгралась настоящая трагедия: люди в панике рвались к спасательным шлюпкам, отталкивая друг друга. Большинство были полуодеты, поскольку торпедная атака случилась в шесть утра. И все в один голос проклинали немецкую подлодку, но никто не усердствовал в своих проклятиях больше самих немцев.

Среди моих подопечных была девятнадцатилетняя девушка по имени Катрин. Она приехала совершенно одна. В документах было указано, что Катрин работала прислугой в Брюсселе. Многие из наших комитетских дам не отказались бы иметь у себя в Челси горничную из Бельгии.

Я спросила Катрин, не хочет ли она взяться за дело, но, к моему удивлению, девушка не спешила соглашаться. А затем внезапно разрыдалась: «У меня будет ребенок, разве вы не видите?»

Теперь, когда она сама сказала об этом, мне стало очевидно ее положение. Со всем терпением и тактом, на какие только была способна, я заставила девушку разговориться. Сирота Катрин с детства жила у старой тетушки, а едва окончив школу, поступила на службу к богатому лавочнику. На мой взгляд, работала она на износ за более чем скромную плату, а времени на отдых и развлечения почти не оставалось. В восемнадцать Катрин познакомилась с механиком из соседней автомастерской. Молодые люди полюбили друг друга и собирались пожениться, когда девушке исполнится девятнадцать, – до этого возраста тетка считала ее слишком юной для замужества. Но едва немцы вторглись в Бельгию, жениха Катрин призвали в армию. Они решили пожениться до его отъезда и пошли к бургомистру. Но девушка не могла представить свидетельство о рождении, а без этой бумаги регистрация невозможна. Катрин родилась в Англии, когда во время Первой мировой войны ее мать стала беженкой. Сейчас, почти двадцать лет спустя, та же судьба постигла ее дочь. Бургомистр направил запрос в соответствующий муниципалитет Великобритании. Но прежде чем пришел ответ, жениха отправили на фронт. И вот теперь во всей этой неразберихе Катрин понятия не имела, где находится отец ее будущего ребенка. Однажды утром, когда немецкие войска уже обосновались на подступах к Брюсселю, девушка, как обычно, пришла на работу и обнаружила, что лавка заперта, ставни опущены, а в дверях воткнута записка от хозяина: «Катрин, я уехал в деревню и тебе советую сделать то же.

Она вернулась к тетке. «Отправляйся на побережье, – сказала пожилая женщина. – Садись на любое судно и постарайся добраться до Англии. Твои родители бежали туда в 1914-м, там ты и появилась на свет. Если останешься здесь и из твоих документов выяснится, что ты родилась в Англии, немцы от тебя не отстанут. Уезжай, и как можно скорее. За меня не волнуйся, со мной все будет в порядке».

Перед отъездом Катрин помогла старухе закопать в глубине сада все ее ценности, остальные вещи они перетащили на чердак.

Вскоре Катрин влилась поток людей, устремившихся со своими узлами и тележками в Остенде. Среди беженцев она случайно повстречала старую школьную подругу Матильду. Девушки держались вместе на протяжении всего кошмарного путешествия. Людей на дорогах бомбили и обстреливали с самолетов, во время налетов подруги прятались в канавах и живых изгородях. Многие шли с маленькими детьми, что было непросто в такой огромной толпе. Бомбили постоянно. Иногда под обстрелами погибали целые семьи. Многие получали ранения. Но человеческий поток тянулся и тянулся, словно гигантская гусеница, ползущая к побережью. Я спросила, что они делали с убитыми и ранеными. Катрин уставилась в пространство невидящим взглядом. «А что мы могли сделать? – произнесла она наконец и пожала плечами. – Оставляли лежать на обочине».

Хотя физически Катрин была крепкой, но из-за беременности чувствовала себя больной и разбитой. В пути ей не раз казалось, что силы иссякли и больше она не сможет сделать ни шагу. Но Матильда не позволяла подруге упасть духом, всячески подбадривала ее и заставляла идти вперед. Они были уже на подступах к Остенде, вдали виднелся порт и мачты кораблей. Но тут случился очередной налет. Хейнкель промчался на бреющем полете и сбросил бомбу, которая угодила прямо в придорожную канаву, куда нырнули подруги. Когда облако дыма рассеялось, Катрин увидела, что Матильда мертва. «Она просто лежала там, без головы», – произнесла девушка безжизненно.

Покидающие Бельгию британские части грузились в Остенде на военные корабли, кроме них здесь стояло немало рыболовецких траулеров и лодок. Никто из бельгийцев не захотел взять девушку, у них имелись свои семьи, друзья и знакомые, которым едва хватало места на борту. Одно британское судно согласилось перевезти Катрин и нескольких ее спутниц, но предупредили, что на военном корабле они подвергаются гораздо большей опасности, поскольку на них охотятся не только вражеские самолеты, но и подлодки. Однако к тому моменту женщинам уже было все равно, они с радостью приняли помощь военных. На выходе из гавани налетел хейнкель, сброшенная бомба разнесла судно в куски. Катрин очутилась в воде. Она держалась на плаву, цепляясь за обломок доски, пока ее не подобрала небольшая рыболовная шхуна, хозяин которой проявил чудеса отваги: несмотря обстрел, он бросился спасать уцелевших пассажиров. Им удалось благополучно уйти от места крушения, хотя некоторое время шхуну преследовали немецкие самолеты. «Но затем появились истребители Королевских ВВС и отогнали преследователей. Многих подбили, мы видели, как они загорались и падали в море, – закончила Катрин. – Уже темнело, когда шхуна вошла в бухту Дувра. На берегу нас встретили волонтеры и напоили горячим чаем».

Надежда на то, что падение после взрыва и долгое пребывание в воде лишит ее ребенка, не оправдалась. «Нет, я по-прежнему беременна, – с горькой усмешкой произнесла Катрин, – и младенец будет незаконнорожденным». Бедняжка ужасно переживала по этому поводу. Я знала еще нескольких девушек, попавших в такую же ситуацию, но они относились к этому факту на удивление спокойно, принимая его как неизбежную данность войны. «В Бельгии, – снова разрыдалась Катрин, – в свидетельстве напишут Bastard[50]50
  Внебрачный (нем.).


[Закрыть]». Я ушам своим не поверила и поспешила успокоить ее – в Англии так не делают, в любом случае ее ребенок будет гражданином Великобритании, как и его мать. Я пообещала немедленно послать запрос на выдачу ее свидетельства о рождении, и сдержала слово.

На следующий день я отвезла Катрин в клинику на осмотр, где нам сказали, что, если не считать анемии, с будущей матерью все в порядке, – обнадеживающее заключение с учетом того, что ей пришлось пережить. Ребенок должен появиться на свет в начале октября. Мое обещание присмотреть за ней несколько успокоило напуганную девушку. Я добилась перевода Катрин из дома, в котором разместились Великан и его взбалмошная жена, в другой, также находившийся под моим патронажем. Здесь жила одна очень добрая женщина с мужем и двумя детьми. После того как я рассказала историю девушки, сомневаться не приходилось – мадам Р. окружит Катрин вниманием и заботой. Эта семья и сама мадам Р. были одними из самых приятных моих подопечных.

Мне было жаль бельгийских ребятишек, которые не могли ходить в школу. Все лондонские школы закрылись, так что кроме моих уроков английского они ничему не обучались. Их собирались принять во Французский лицей[51]51
  Французская средняя школа, была основана в 1915 году под патронатом Лилльского университета, в период Первой мировой войны основными ее учениками были дети из семей бельгийских беженцев. Во время Второй мировой войны школу эвакуировали на север страны в графство Камберленд. В настоящее время школа носит название «Французский лицей Шарля де Голля».


[Закрыть], но заведение эвакуировали на север страны.

Король Бельгии Леопольд не последовал за своим правительством в эмиграцию, но, как говорили, жил в полной изоляции во дворце в Лакене[52]52
  Исторический район на севере Брюсселя.


[Закрыть] вместе с королевой-матерью Елизаветой, в то время как трое его детей находились во Франции. Беженцы по-прежнему горячо обсуждали решение Леопольда III. По всей видимости, некоторые из них не желали и слышать никаких оправданий поступку короля или хотя бы позволить себе усомниться в неблагородстве его намерений.

Великан вбил себе в голову, что, если он будет свободно говорить по-английски, его шансы выйти в море под флагом Британского рыболовного флота значительно вырастут. Он истово взялся за учебу, так что теперь его несчастной жене приходилось до изнеможения слушать, как муженек целыми днями зубрит иностранные слова. На уроках их маленькая дочка постоянно поправляла обоих родителей. Однажды я спросила Великана, в чем причина его столь активного неприятия короля Леопольда. Похоже, мужчина растерялся и не знал, что ответить.

– Вы коммунист? – предположила я.

Смуглое лицо рыбака налилось кровью.

– Я?! – завопил он, яростно ударяя себя кулаком в могучую грудь, обтянутую синим джемпером, в котором он прибыл в Англию и носил не снимая. – Я – коммунист? Да это просто смешно! Я могу сердиться из-за того, что король угробил свою жену, ведь это он сидел за рулем[53]53
  В 1926 году король Леопольд женился на шведской принцессе Астрид. Она была очень популярна среди бельгийцев. 29 августа 1935 года во время автомобильной поездки на отдыхе в Швейцарии на берегу Люцернского озера Леопольд не справился с управлением, машина упала в озеро; король сумел выбраться, но спасти королеву не удалось. Астрид оставила Леопольду дочь Жозефину Шарлотту и двух сыновей – будущих королей Бельгии Бодуэна I и Альберта II.


[Закрыть], – такая красавица была, и женщина замечательная, – но пусть кто-нибудь посмеет тронуть короля Леопольда, я буду сражаться за нашего монарха до последней капли крови.

Я не стала напоминать крикуну, что в данный момент он находится далековато от Бельгии, чтобы сражаться за своего короля до последней капли крови.

Однако Великан стал одним из самых прилежных моих учеников. Мне удалось раздобыть немного шерсти, я отдала пряжу его жене, чтобы она связала мужу новый свитер, поскольку среди одежды в Кросби-холл так и не нашлось подходящей ему по размеру, а синий рыбацкий джемпер явно требовал стирки. Теперь женщину можно было видеть со спицами и гигантским куском вязаного полотнища – будущей обновкой Великана, который страшно кичился своими габаритами и презирал всех малорослых, расхаживая среди обычных людей, как Гулливер среди лилипутов.

Глава десятая

Моя сестра жила на юго-западном побережье Англии. Ей первой в нашей семье довелось узнать, что такое авианалет. Рассказ сестры об атаке на Уэймут и Портленд 11 августа 1940 года был ярким и пугающим. Она работала на военном заводе, который и стал главной целью врага. В воздушном бою истребителям Королевских ВВС удалось сбить большую часть немецких бомбардировщиков, однако и с нашей стороны не обошлось без потерь. И все же, несмотря на пережитый кошмар, сестра была скорее взбудораженной, чем напуганной. Маленькая и хрупкая, она всегда отличалась необычайной храбростью и решимостью – качества, которым я искренне завидовала.

Сестра с восторгом описывала, как слаженно и четко работали службы гражданской обороны и пожарные расчеты. Она сказала, что было много пострадавших, но никто не знал, сколько именно. Эта неизвестность сопровождала нас в течение всей войны. По соображениям военной цензуры нам никогда не сообщали названия мест, подвергшихся бомбардировке, а также количество погибших. Все сведения становились доступны гораздо позже, когда событие оставалось далеко позади.

Начали прибывать беженцы с Мальты. Теперь нас, волонтеров, отправляли парами на дежурства в общежития, где разместили новеньких. Эти люди оказались менее флегматичными и рассудительными, нежели бельгийцы, скорее их следовало назвать темпераментными и взбалмошными, хоть и очень приветливыми. С ними непросто было иметь дело и трудно помочь советом, но среди них попадались удивительные типажи, послужившие мне моделями для многочисленных набросков. Люди возмущались, что их сорвали с насиженных мест и эвакуировали в Лондон. Бесполезно было объяснять, что это вынужденная мера, поскольку Мальта стала одним из оборонительных плацдармов в Средиземноморском бассейне и ее следовало отстоять любой ценой.

К середине августа я уже валилась с ног от усталости. В Лондоне было жарко, душно и грязно. Ветер гонял по улицам песок из лопнувших мешков, а сами улицы уже не убирали как прежде. Опустевшие дома с грязными окнами и закрытыми ставнями производили гнетущее впечатление. Я вдруг поняла, что больше не в состоянии встретиться ни с одним беженцем или выслушать очередную жалобу. Мое и без того мрачное настроение превратилось в настоящую депрессию, когда три больницы отказали мне в обучении на курсах медицинских сестер из-за некоторых проблем со здоровьем.

Я отправилась в Плимут на уик-энд – навестить свою маму. Путешествие превратилось в настоящую пытку. Поезд был забит военными, так что в коридорах было не протолкнуться. Кроме того, многие родители ехали проведать своих детей, эвакуированных на запад страны.

Плимут военного времени сильно отличался от того Плимута, каким я видела его в последний мой визит. Мол Хоу, с которого открывался живописный вид на бухту со знаменитым каменным волнорезом и на гору Эджкамб, был изрезан изгородями из колючей проволоки, а некоторые участки и вовсе закрыты для публики. Повсюду громоздились пирамиды из мешков с песком. Днем на улицах было полно солдат и матросов, а по ночам погруженный в кромешную тьму без малейших проблесков огней город казался чужим и неприветливым.

Все друзья и знакомые моей мамы поступили на службу в Женский территориальный корпус либо записались в подразделения Красного Креста. Мать сердилась, что из-за своей хромоты не может присоединиться ни к одному из отрядов, ей оставалось лишь посещать кружки, организованные различными благотворительными организациями, да самостоятельно вязать теплые вещи для распродажи. Большую часть времени я проводила в Дартмуте, где мы жили до смерти отца. Вересковые пустоши остались прежними – огромные пространства, неподвластные времени; в тех местах, где вереск и низкорослые кустики оказывались не столь густыми, на поверхность выступали голые серые камни и земляные проплешины. Сейчас там развернулось активное строительство – судя по всему, сооружали аэродром и прочие технические объекты, однако даже такая стройка не могла серьезно изменить облик этих обширных равнин. Я совершала долгие прогулки, наслаждаясь величием и тишиной Дартмута. Обычно, если не сворачивать в маленькие деревушки или лощины, где на склонах ютятся домики фермеров, утопающие в яркой растительности, столь резко контрастирующей с унынием и однообразием пустошей, вы можете прошагать так целый день, не встретив ни единой живой души, кроме местных пони, пасущихся на просторных выгулах. Но на этот раз, в середине августа, я встретила всадников Конного ополчения, собранного из членов местного клуба охоты на лис, которые патрулировали болота. Они выглядели великолепно на своих породистых лошадях, двигаясь среди вереска и внимательно оглядывая окрестности в поисках вражеских диверсантов-парашютистов или иных подозрительных незнакомцев.

Возле одной из ферм до меня долетели пронзительные детские крики, я сразу узнала характерный лондонский выговор. Детям отвечала женщина, она произносила слова мягким голосом с тягучим девонширским акцентом. Подойдя ближе, я увидела группу городских ребятишек, которых фермер и его жена приютили у себя. Слышать речь кокни здесь, в деревенской глуши Дартмута, было непривычно. Я поинтересовалась у женщины, удается ли ей ладить с детьми, поскольку волонтеры знали немало печальных историй, когда у тех, кого эвакуировали, и у тех, кто зачастую против собственной воли вынужден был принимать переселенцев, возникали проблемы. Жена фермера, пухлая розовощекая женщина, откровенно заявила, что «дети были ужасно невежественны: овцу от поросенка отличить не могли», но теперь помаленьку осваиваются, а мальчики даже помогают мужу с работой на ферме. Она полюбила городских озорников, несмотря на дополнительные хлопоты, которые они ей доставили. Я спросила троих мальчиков, нравится ли им в деревне. Те дружно закивали. Однако стоявшие рядом две маленькие девочки молчали. «Девчонки скучают по магазинам», – презрительно захихикали парнишки. Вскоре выяснилось, что вся компания родом из Челси! Я пообещала малышам, что, как только вернусь в город, загляну к их родителям, передам привет и скажу, что ребята здоровы и счастливы. Путь домой был менее утомительным. Нынче люди предпочитали двигаться в обратном направлении, стремясь уехать как можно дальше от Лондона.

По возвращении я обнаружила, что у беженцев возникли новые проблемы, прежде всего речь шла о столовой. Серафине, взявшей на себя обязанности кухарки, так и не удалось удовлетворить вкусы всего общежития, особенно мужской его части. В результате был составлен новый график: теперь работали по очереди – две женщины готовили в течение недели, затем пары менялись; таким образом, каждый мужчина получал стряпню своей жены плюс блюдо, приготовленное ее напарницей. Сюзанна ловко справилась с задачей, как справлялась с множеством других проблем, возникавших среди франкоязычных бельгийцев, поскольку ее подопечные были не менее капризны, чем мои фламандцы, разве что не такие драчливые. Однако их требования порой оказывались еще более причудливыми, поскольку касались деликатных вопросов этического плана, которые Сюзанна решала с изяществом, достойным восхищения.

Катрин, проводившая большую часть времени в компании миссис Фрит, вздохнула с облегчением, когда я вернулась домой. Я застала обеих на кухне. Катрин разделывала кролика: положив тушку на доску, она с остервенением молотила по ней топориком для мяса. Злобное выражение на лице девушки озадачило меня. Я поинтересовалась, зачем она рубит кролика.

– Потому что ей так нравится, – ответила миссис Фрит.

– Я представляю, что этот кролик – Гитлер, – подала голос Катрин. – Вот что я хотела бы сделать с ним, – прорычала она, вонзая топорик в отвратительное багровое месиво.

Столь кровавое занятие показалось мне не совсем подходящим для будущей матери, но, вспомнив, что пришлось пережить Катрин во время бегства из Брюсселя, я промолчала. Внезапно голова у меня закружилась, к горлу подступила тошнота, я опрометью бросилась в туалет.

Я никогда не любила блюда из кроликов – отчасти потому, что мне нравились эти милые пушистые зверьки, отчасти мое неприятие было связано с тем, что отец считал кроликов вредителями. Как бы там ни было, но после представления, устроенного Катрин, я больше не могла заставить себя есть кроличье мясо, даже позже, когда продуктов стало катастрофически не хватать, – ухудшение, которое мы с каждым днем чувствовали все острее.

У нас в Челси появились военнослужащие из Канады. Интендант обходил квартал за кварталом и просил взять на постой одного-двух человек. Найти для них место оказалось непросто, поскольку многие жители покинули Лондон и дома стояли запертыми. Я согласилась принять одного солдата, выделив ему маленькую комнату для гостей либо диван в мастерской, предупредив, однако, что не смогу долго держать постояльца, поскольку скоро выхожу замуж. Было решено, что канадец поживет у меня временно, пока позволяют обстоятельства. Кэтлин также пустила к себе одного служащего: ему нашлось место в комнате младшей дочери, которая теперь жила в деревне. Кэтлин, обеспокоенная тем, что заказов на поделки инвалидов войны становилось все меньше, арендовала помещение на первом этаже в доме напротив – там же, где размещалась студия Эллиота Ходжкина, – и устроила небольшой магазинчик, нечто вроде модного бутика. Кэтлин обладала несравненным талантом – она умела красиво носить вещи и знала, как выигрышно одеть других людей. Предпринимательница нашла толкового закройщика и начала собственное дело, которое довольно успешно развивалось: спрос на продукцию бутика среди модниц и модников Челси оказался велик, и вскоре у Кэтлин образовался широкий круг клиентов.

Теперь я каждый день работала в больнице, поскольку летом многие волонтеры уехали из города. Смены длились по четыре часа, и мы с Кэтлин часто обедали вместе. Днем наши канадские постояльцы питались в своей армейской столовой, а утром и вечером мы приглашали их к столу.

Молодой человек, поселившийся у меня в гостевой комнате, оказался не канадцем, но американцем, который поступил добровольцем в Королевский военный корпус Канады. Звали его Ларри. Он был милейшим парнем огромного роста, при этом застенчивым, как мальчишка, и слегка замкнутым. Его родители жили в Сент-Луисе. В чужой стране, вдали от родных и друзей, Ларри чувствовал себя одиноким. Нам с миссис Фрит хотелось продемонстрировать, насколько сильно мы благодарны людям вроде Ларри за то, что в трудную минуту они решили прийти нам на помощь. С первого дня мы приняли нашего постояльца как члена семьи.

Вскоре Ларри стал сопровождать меня во время визитов к беженцам и мгновенно подружился с многочисленными ребятишками. В карманах у него всегда имелись наготове сладости. Дети обожали Ларри, а он умел находить с ними общий язык. Мы брали ребят по очереди в увлекательные походы по магазинам, позволяя каждому малышу выбрать себе игрушку.

Постоялец Кэтлин, служивший в одном подразделении с Ларри, был еще крупнее своего товарища – выше шести футов ростом – и такой же застенчивый. Фамилия моего американца была Лоуренс, но он предпочитал, чтобы к нему обращались по имени – формальности британского этикета мало беспокоили Ларри. Сесил Стейнтон – так звали канадца Кэтлин – высокий и широкоплечий, двигался на удивление легко и беззвучно: прежде чем поступить в армию, Сесил занимался охотой на побережье Гудзона. Мне нравились эти молодые сильные мужчины, в них чувствовалось что-то живое и подлинное.

Радиопередачи Марджери Скотт о жизни беженцев и ее письма друзьям в Канаду не остались без ответа: мы получили большую партию посылок. Хорошо продуманные и тщательно упакованные, собранные со вниманием и заботой: одеяла, пушистые и мягкие, а не потертые, отслужившие свой век покрывала, которые отдают, чтобы не выбрасывать на помойку; трикотажные изделия, пальто, носки, обувь – всё самого лучшего качества, всевозможные свитера и кофты с вложенными в карманы плитками шоколада и масса мелких туалетных принадлежностей – всё, что может понадобиться беженцу. Хотя порой эти посылки становились не только поводом для радости, но и источником проблем. Те, кому поначалу достались поношенные вещи, снова являлись в Кросби-холл с просьбой обменять старую одежду на новую. Мы называли такие сделки «вернуть перегоревшую лампочку». Однако поток благотворительной помощи из Канады не прекращался, и вскоре у всех наших подопечных появились обновки.

Временное затишье, наступившее после событий в Европе, закончилось. Последующие месяцы авианалеты, особенно в прибрежных городах Англии, стали неотъемлемой частью жизни горожан. В конце июля противник предпринял массированную атаку на Дувр. В воздух поднялись десятки наших истребителей, и в небе завязался ожесточенный бой, о напряженности которого можно судить уже по тому, что за тридцать минут сражения было уничтожено семнадцать вражеских самолетов. Говорили, что перед нападением немцы провели масштабную разведку, воспользовавшись при этом самолетами Красного Креста. Оставалось лишь благодарить судьбу за то, что по какой-то неведомой нам причине гитлеровцы не напали в жаркие июньские дни, когда бухта Дувра была под завязку забита баркасами и шлюпками беженцев, прибывающих из Голландии и Бельгии. Я хорошо помню французских солдат, как они с опаской поглядывали в безоблачное небо, а также женщин с детьми, которые, едва ступив на берег, стремились спрятаться под любым навесом, лишь бы не оставаться на открытой местности.