Текст книги "Блиц-концерт в Челси"

Автор книги: Фрэнсис Фавьелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Следующие несколько дней все ходили с мрачными лицами, в воздухе висело тяжелое напряжение. Станет ли битва за Париж новым Дюнкерком для нашей армии? В воскресенье 16 июня председатель правительства Франции маршал Петен обратился к Германии с просьбой о перемирии[41]41
  Филипп Петен (1856–1951) был назначен премьер-министром после падения Франции, до 1944 года возглавлял коллаборационистское правительство, известное как режим Виши. После окончания Второй мировой войны был осужден за государственную измену и военные преступления, приговорен к смертной казни, замененной затем на пожизненное заключение.


[Закрыть].

Премьер-министр Черчилль выступил с речью. Он заявил, что мы должны встать на защиту нашего острова вместе с Британским содружеством наций и вести непримиримую борьбу до тех пор, пока проклятие гитлеризма не будет уничтожено.

Его выступление пришлось как нельзя более вовремя. Мы все были подавлены и напуганы событиями во Франции. Неужели ни одной стране не удастся сдержать это грозное и неумолимое продвижение нацистских полчищ? Казалось, по Европе вновь катится волна гуннов под предводительством Аттилы, сметающая на своем пути все живое. Тягучий, размеренный и негромкий голос Уинстона Черчилля производил гораздо более мощный эффект, чем истеричные крики Гитлера или Геббельса и бред, который они несли в эфире немецкого радио. Голос премьер-министра звучал медленно, но в самой этой неспешности ощущались уверенность и обнадеживающая решимость – ничто не остановит его на пути к намеченной цели: положить конец безумной похоти человека, засевшего в рейхстаге. Это были как раз те слова, которых мы все так ждали.

Во вторник 18 июня я планировала небольшую вечеринку с коктейлями. Но когда утром начали поступать сообщения об окончательном разгроме Франции, мне уже было не до развлечений. Однако миссис Фрит все приготовила и заверила меня, что люди обожают обсуждать катастрофы даже больше, чем светские скандалы и сплетни. Моя экономка оказалась права. Вечеринка с коктейлями переросла в ожесточенную дискуссию, насколько оправданной была капитуляция Франции. Моя французская подруга Марианна Дюкруа, возмущенная критикой в адрес ее страны, разразилась гневными слезами и стала кричать, что все мы враги Франции и потакаем фашистам своим пессимизмом и что нас волнует лишь безопасность нашего острова и судьба Британского корпуса, а на французов нам плевать.

Я попыталась неуклюже извиниться, но сделала только хуже. В результате Марианна покинула вечеринку в сильном раздражении, из-за чего я ужасно расстроилась. Один из случайных гостей, пришедший с кем-то из моих знакомых, оказался ярым фашистом и буквально упивался разразившимся скандалом. Я вступила с ним в перепалку и некоторое время бурно спорила, пока не сообразила, что он пьян. Однако в отличие от Марианны скандалист не ушел, а завалился на диван в студии и уснул, крепко прижимая к себе Вики, которая была равнодушна к политике и неожиданно прониклась симпатией к поклоннику Освальда Мосли. Придя в себя на следующее утро, оратор впал в слезливое настроение: уткнувшись в шелковистую макушку таксы, он рыдал над «глупостью» Британии, идущей, по его мнению, к своей погибели. Вид у страдальца был довольно жалкий.

Доктор Элис Пеннелл, одетая в изумительное красное сари с золотой каймой, с интересом рассматривала портрет Кумари, моей юной подруги из Индии, которая теперь училась на медсестру. Ее брат Индай, удивительно красивый юноша, также присутствовал на вечеринке. Он прибыл в Лондон, чтобы пройти обучение в Королевских ВВС в составе специальной эскадрильи низама Хайдарабада[42]42
  Хайдарабад – крупнейшее княжество в составе колониальной Индии. Правитель княжества носил титул «низам» (в переводе с арабского означает «порядок царства»), кроме того его именовали «вернейшим союзником британской короны» – этот титул был присвоен в период Первой мировой войны тогдашнему правителю Асафу Джаху VII, который подарил британцам целую эскадрилью самолетов.


[Закрыть].

Дженни находилась в мрачном настроении – ее страшила судьба оккупированной Голландии. И только Аста сохраняла бодрость духа. «Норвегия сражается, – храбро заявила она. – Да, король Хокон прибыл в Великобританию в качестве главы правительства в изгнании, но норвежцы не сдались». Ее оптимизм поддерживал нас и вселял надежду. Аста подняла свой бокал и провозгласила тост за короля и победу. Мы присоединились к ней. Но ни у кого из нас не хватило духу выпить за Францию: недавняя вспышка Марианны оказалась слишком болезненной для всех собравшихся.

Это была самая неприятная вечеринка в моей жизни. Генерал де Голль, о котором мало кто из нас слышал до того дня, выступал теперь как лидер французов, организовавших Сопротивление. В своей речи по радио он заявил, что еще не все потеряно и Франция продолжит сражаться. Прекрасные слова де Голля несколько смягчили общую горечь, однако образ разгневанной и обиженной Марианны, дружбой с которой я чрезвычайно дорожила, по-прежнему стоял у меня перед глазами. Как только выдалась возможность, я позвонила ей. Но никто не снял трубку, ответом на мои звонки было глухое молчание.

На лекциях по гражданской обороне нам рассказали о массированных налетах на Париж. Это происходило как раз в тот период, когда разворачивались события в Дюнкерке. Однако противовоздушная оборона действовала слаженно, главное – в городе не возникло паники. Мы также узнали об опыте работы французских спасателей: несколько бомб упало на школы, среди детей были пострадавшие. И вновь в Челси прошли масштабные учения. Для большинства из нас они уже стали привычны, но поскольку многие волонтеры были заняты в своих подразделениях, не все смогли принять участие в тренировках.

Первые сирены воздушной тревоги прозвучали над побережьем Англии в районах Суссекса, Кента и Суррея, однако истребители Королевских ВВС, сражавшиеся на Западном фронте, успешно отражали налеты вражеской авиации.

В мае, когда наступление на Париж было в самом разгаре, французы сражались с невероятным мужеством. И все же мы слушали военные сводки с тем же чувством обреченности, с каким слушали их во время наступления на Польшу и Финляндию. В каком-то смысле эти частые бюллетени по радио только увеличивали напряжение, поскольку бдительная цензура не позволяла нам получать информацию в полном масштабе, а те факты, которые поначалу не разглашали, всплывали позже и, как правило, были ужасающими. Так, к примеру, новость о гибели «Ланкастрии» у побережья Франции 17 июля пришла к нам много позже, чем мы узнали о ней от Гарта Андервуда.

Глава восьмая

Рут, и без того напуганная, теперь просто сходила с ума. Она звонила постоянно, и с каждым разом в ее голосе звучали все более и более истеричные ноты. Непрекращающиеся телефонные звонки и письма превратились в настоящее преследование. К сожалению, не в моих силах было изменить обстоятельства, породившие проблемы Рут.

Благодаря дипломатическим способностям миссис Фрит, которая научилась успокаивать взволнованную женщину, беседуя с ней по телефону, накануне ей удалось убедить мою приятельницу не приходить на вечеринку. Но на следующее утро Рут явилась довольно рано. Я была потрясена тем, как сильно она изменилась. Огромные глаза на бледном как мел лице, остановившийся затравленный взгляд и монотонный голос, лишенный каких-либо интонаций. Прежде Рут была красивой женщиной – до того, как муж столь жестоко обошелся с ней. Бедняжка изложила обычную свою историю «преследования», называя воображаемых соглядатаев «они». Они прослушивают ее телефонные звонки, простукивают стены в квартире, следят на улице за каждым ее шагом. Спорить или переубеждать Рут не имело смысла – она оставалась глуха к словам. Ее дочь Карла училась в монастырской школе. Школу эвакуировали, но часть учащихся и преподавателей остались в Челси. Карла – прелестная девочка с мягкими светлыми локонами – явно пошла в своего отца-арийца. Рут, напротив, была жгучей брюнеткой. Она все твердила, что нынче в Германии опасно иметь слишком темные глаза и волосы.

Рут стояла посреди комнаты, не обращая внимания на кофе, приготовленный для нее миссис Фрит, заламывала руки и говорила, говорила, говорила ровным монотонным голосом, который так тревожил меня.

«Это все бесполезно, совершенно бесполезно. Меня интернируют. Вы слышали, что сказал сэр Джон Андерсон? Все австрийцы и немцы будут интернированы. Они преследуют меня. Я чувствую их присутствие. Я вижу их повсюду. В каждой лавке, в каждом автобусе, даже если я беру такси – они рядом. Скоро я лишусь работы. Они взглянут на мой паспорт и скажут: „О, так вы немка? Извините, сейчас военное время, все немцы под подозрением“. Мне приходится отмечаться в полиции! Мне, которая находится в Англии с тех пор, как в Германии прошли первые чистки! Я привезла мою Карлу в Лондон, когда девочке едва исполнилось шесть… – Рут замолчала, уставившись на меня невидящим взглядом. – Вы должны мне помочь! Вы обязаны! Вам так повезло родиться англичанкой. Я пыталась получить британское гражданство. Мне почти удалось, но тут разразилась война. Теперь они откажут. Но вы должны убедить их. У вас ведь есть друзья в министерстве внутренних дел».

Объяснять ей, что во время войны документы о натурализации не рассматриваются, было бесполезно. Женщина взглянула на меня влажными, полными скорби глазами и произнесла жестким от напряжения голосом: «Вы не пригласили меня на вечеринку. Это потому, что я немка. Вам было неловко перед вашими гостями». На это мне тоже нечего было ответить. Я молча смотрела на нее. И тут Рут разразилась горькой тирадой, обвиняя весь мир, который настроен против нее, а она-то надеялась, что по крайней мере ее подруга не такая.

Рут неохотно поднялась, когда в начале одиннадцатого я сказала, что должна уйти по делам. Я понимала, что не следует оставлять несчастную женщину одну – вид у Рут был совершенно потерянный, – но в тот день мне предстояло отвезти моего подопечного в больницу Святого Луки, а затем я собиралась на дневной спектакль, чувствуя, что иногда должна отложить заботы о беженцах и просто перевести дух. И хотя интуиция подсказывала, что лучше перенести дела и посидеть с Рут, я этого не сделала. Пару недель назад я консультировалась с доктором Элис Пеннелл по поводу состояния Рут. Доктор сказала, что моя подруга нуждается в медикаментозном лечении и никакие другие методы ей не помогут.

Подходя к двери, Рут обернулась и сказала: «Вы такая же, как и все остальные».

Время приближалось к половине одиннадцатого, в больнице нас ждали в одиннадцать. Я не стала переодеваться в медицинскую форму и поспешила за своим подопечным месье М.

В амбулатории дежурил незнакомый доктор, чрезвычайно нетерпеливый и грубоватый. Бедный месье М. поморщился от его резкого тона. Доктор оказался одним из тех, кто полагал, что, если достаточно громко орать, любой не говорящий по-английски рано или поздно поймет. В результате месье М. отказался иметь с ним дело, и мне стоило немалых усилий убедить пациента пройти обследование, коль скоро мы приехали в больницу.

Наконец с этим было покончено. У меня оставалось пятнадцать минут, чтобы заскочить домой перекусить и отправляться в театр. Однако в тот день мне не суждено было попасть на «Дорогого осьминога». На пороге студии меня встретила миссис Фрит, вид у нее был встревоженный. «Позвоните мисс Карле, пожалуйста. И как можно скорее. У них там несчастье».

Карла была довольно спокойна, учитывая произошедшее. Девочка вернулась домой после школы, позвонила в квартиру, но ей не открыли. Заглянув под коврик, нашла ключ от входной двери – они с матерью всегда его там оставляли – и вошла. Едва переступив порог, Карла почувствовала сильный запах газа. Кашляя и задыхаясь, девочка побежала на кухню. Но дверь была заперта. Она заглянула в другие комнаты – никого. Карла снова бросилась на кухню, понимая, что мать, скорее всего, там, и попыталась сломать задвижку, но у нее ничего не вышло. Девочка побежала вниз к портье. Но того не оказалось на месте – он ушел на ланч. Карла стала звать на помощь соседей, и вновь никто не откликнулся – днем все были на работе. Наконец Карле удалось найти на улице полицейского. Они поднялись в квартиру, и тот выбил запертую дверь. Рут лежала на полу. Она тщательно законопатила все щели подушками и одеялами и включила газ на полную мощность. Полицейский попытался сделать искусственное дыхание, но Рут не приходила в себя. Тогда он вызвал скорую. Пострадавшую увезли, а полицейский остался с девочкой дожидаться меня. Поговорив с Карлой по телефону, я вызвала такси и бросилась к ним, прихватив с собой Вики – я надеялась, что присутствие собаки поможет утешить несчастного ребенка. Сама я была в шоке.

Карла встретила меня на лестнице, бледная как полотно и спокойная, на ее юном лице застыло выражение суровой покорности. Девочке не хотелось снова заходить в квартиру. «Полицейский все еще там?» – спросила я. Карла молча кивнула. Полицейский оказался немолодым и по-отечески заботливым человеком.

– Как думаете, она выкарабкается? – спросила я.

Мужчина с сомнением качнул головой.

– Она была в коме, – сказал он. – Мне не удалось привести ее в чувство. Должно быть, сильно надышалась газом, пока дочка бегала за помощью и мы взламывали дверь.

Я спросила, оставила ли Рут письмо или записку. Ничего. Вообще ни слова. «Вероятно, распрощавшись со мной, она прямиком направилась домой, заперлась на кухне и включила газ». Я снова и снова вспоминала наш утренний разговор. Мне следовало проявить больше терпения? Да, но мне так хотелось поскорее покончить с неприятной беседой – ведь меня ждал театр. Наверное, я не проявила должного сочувствия? Я часто говорю не подумав. Что я сказала Рут? Она была в ужасном состоянии, особенно из-за слов сэра Джона Андерсона[43]43
  Поначалу министр внутренних дел Джон Андерсон выступал против массового интернирования иностранцев и надеялся, что до этого не дойдет. В начале 1940 года он писал своему отцу, что паранойя в масштабах целой нации угрожает правосудию: «В военное время… люди легко поддаются панике, и всю эту шпионскую шумиху в любой момент можно использовать в качестве отвлекающего маневра». Когда Германия начала оккупацию Франции, над Великобританией нависла угроза вражеского вторжения. Газеты наперебой писали о «пятой колонне». В этих условиях Джон Андерсон был вынужден признать, что в Великобритании существуют «различные группы лиц (включая беженцев), против которых необходимо принять меры». В итоге сложилась ситуация, когда любого жителя Великобритании могли немедленно арестовать и интернировать на неопределенный срок на основании его национальной, этнической, религиозной принадлежности или политических убеждений.


[Закрыть], прозвучавших после оккупации Франции.

Мы с Карлой сели в такси и поехали в больницу, где нам сказали, что Рут по-прежнему без сознания, и не пустили к ней. Я собрала самые необходимые вещи девочки, и мы вернулись на Чейн-Плейс. Позади мастерской у меня имелась небольшая свободная комната, вполне достаточная для ребенка. К нашему приезду миссис Фрит навела там порядок, поставила цветы на окне и несколько глиняных фигурок животных из моей коллекции.

«Я ждала вас», – сказала экономка, ласково обнимая ребенка. Карла молчала. Она не проронила ни слова до самого вечера. Зайдя к ней перед сном, чтобы пожелать спокойной ночи, я застала девочку сидящей на краю постели, распущенные волосы падали ей на лицо.

«Мама не должна была так поступать со мной. Это было так отвратительно – найти ее на полу в таком состоянии, она была ярко-красной, словно ее сварили в кипятке. Это так гадко с ее стороны. А если бы она умерла? Что стало бы со мной?» – выдохнула девочка и захлебнулась в страшных рыданиях.

Карла жила у меня несколько недель. Приходившие к нам дети беженцев с удовольствием играли с ней. Неожиданно выяснилось, что Карла понимает некоторые фламандские слова, мало чем отличавшиеся от немецких, и открытие привело ее в восторг. Когда я впервые сообщила ей, что пригласила в гости ребят из Бельгии и Франции, Карла залилась краской и попросила: «Не могли бы вы сказать, что я из Чехии. Многие чехи говорят на немецком. Думаю, так я им больше понравлюсь».

Рут поправлялась медленно. Ей не был присвоен статус пациента с суицидальными наклонностями, однако больную пришлось поместить в специальную клинику.

В монастырской школе, которую посещала Карла, все были очень добры к ней. Монахини говорили, что скоро переберутся в сельскую местность, куда уже вывезли часть учеников. Настоятельница считала, что для Карлы будет лучше поехать с ними, в деревне ребенок сможет окончательно оправиться и забыть пережитый кошмар.

Я проводила девочку на вокзал и посадила в поезд вместе с монахинями, пообещав писать и навестить в самое ближайшее время. Карла была взволнована тем, что теперь будет жить в пансионе, и призналась, что всегда хотела поступить в такое учебное заведение.

Недавно на одной из выставок совершенно неожиданно нашелся покупатель на две мои картины, а монастырь запросил столь скромную сумму за содержание Карлы, что этого внезапно свалившегося на меня богатства хватило, чтобы оплатить ее учебу за целый год.

Рут была далеко не единственной беженкой, пытавшейся покончить с собой. Пожилой полицейский сказал, что таких случаев было очень много. Страдания, страх и горечь интернированных в лагеря немцев и австрийцев, с которыми на родине точно так же обходились нацисты, были настолько велики, что епископ Кентерберийский обратился к министру внутренних дел, призывая обратить внимание на тяжелое положение этих людей. Возмущение выражали и многие члены парламента.

18 июня 1940 года, после катастрофы, постигшей Бельгию, Голландию и Францию, министерство информации распространило памятку, которую опубликовали все крупные издания. Миссис Фрит с нескрываемой насмешкой показала мне вырезку из газеты. Заголовок гласил: «Как следует вести себя при высадке вражеского десанта».

1. Если немцы высадятся с самолетов или кораблей, не поддавайтесь панике и оставайтесь на месте (немцы могут использовать население для распространения ложных слухов).

2. Сами не верьте слухам и не распространяйте их. Если вы получили приказ об эвакуации, убедитесь, что он не является ложным. Большинство из вас знают в лицо своих полицейских и начальников подразделений гражданской обороны, которым вы можете доверять. Сохраняя спокойствие и здравый смысл, вы всегда сможете определить, кто перед вами – законный представитель власти или самозванец. Если у вас появились сомнения, обратитесь для получения уточняющей информации в полицию или штаб гражданской обороны. Будьте собранны, внимательны и расторопны.

3. Будьте начеку. Если заметите что-нибудь подозрительное, внимательно отметьте детали и сообщите ближайшему полицейскому или военному. Не спешите делиться сомнительными слухами с окружающими. Когда вражеские парашютисты оказываются в незнакомой местности, они чувствуют себя не очень уверенно. Диверсанту неизвестно, где именно он находится, а также где находятся остальные члены его группы. У них нет продовольствия, и они потребуют, чтобы вы снабдили их провизией, транспортом и картой местности. А также попытаются выяснить расположение наших войск.

4. Ничего не давайте немцам, ни о чем не информируйте их. Спрячьте продукты и велосипеды. Если у вас есть автомобиль или мотоцикл, выведите его из строя. И проследите за тем, чтобы врагу не достался бензин.

Кэтлин показала напечатанный в «Таймс» рисунок, на котором был изображен вражеский диверсант: свирепого вида громила, вооруженный до зубов. Каким образом домохозяйки могут не позволить такому чудовищу завладеть вещами, перечисленными в министерском списке?

Мужчин призвали в армию, в большинстве семей остались женщины и старики, а оружие гражданским запрещено иметь. Так что же мы можем противопоставить крутым парням, свалившимся на нас с небес? Или в министерстве считают, что, если мы заявим с милой улыбкой, что нам не велено делиться с врагом продуктами, велосипедами и картами, они возьмут под козырек, щелкнут каблуками и отправятся восвояси?

Все понимали – главной целью инструкции было не допустить паники и массового бегства, как это случилось в Бельгии и Франции, но в результате неуклюжие формулировки вызвали такое бурное веселье, что теперь ни одно шоу не обходилось без пародий на тему «прибытие парашютистов». В больнице мы острили, закидывая друг друга цитатами, вроде «если заметишь что-нибудь подозрительное», а девиз «будьте собранны, внимательны и расторопны» стал нашей дежурной шуткой.

Возможно, сама идея создания министерства информации[44]44
  Министерство было создано 4 сентября 1939 года – на следующий день после вступления Великобритании в войну; оно отвечало за цензуру, пропаганду и военную рекламу на территории союзных государств и нейтральных стран.


[Закрыть] оказалась чужда людям, которые привыкли жить в мире свободной прессы. Во всяком случае, все, что делало новое ведомство, выглядело чрезвычайно комичным. Мы, британцы, не любим, когда нам раздают советы в рекламных буклетах. Нам нравится читать их в газете, которую мы сами выбираем. Я повесила брошюрку на стену и забавлялась всякий раз, глядя на нее, особенно когда на душе становилось тошно.

Утром 25 июня Франция прекратила сопротивление. В тот же день мы услышали сигнал воздушной тревоги – первый после ложного сигнала, прозвучавшего в сентябре минувшего года. Мы привели в боевую готовность наш медицинский пункт и были несколько разочарованы, когда через некоторое время дали отбой, а нам так и не довелось поработать. Объявление тревоги означало, что мы должны держать наготове носилки, бинты, шины и прочие инструменты. Хотя у нас на рабочем месте и так всегда был идеальный порядок, однако напряжение заставляло всех собраться.

Думаю, мы все приободрились, когда после жестоких воздушных налетов на Джерси и Гернси в газетах появились фотографии многочисленных отрядов канадцев и австралийцев, прибывающих в Великобританию. Ранее подразделения армии Канады были выведены из Франции – отступление, которое вызвало большое недовольство и разочарование среди этих военнослужащих.

Падение Франции заставило правительство ускорить эвакуацию детей в доминионы. Решено было, что сразу двадцать тысяч должны покинуть Британию. В первой группе находились дети в возрасте от пяти до шестнадцати лет. Десять тысяч направлялись в Канаду, пять – в Австралию и еще пять – в Новую Зеландию и Южную Африку. Они ехали в сопровождении взрослых, но без родителей. Многие мои друзья, у которых имелись родственники в Америке или Канаде, находились в раздумьях, следует ли им отправлять туда своих детей. Две девушки из Южной Африки, чьи портреты я писала летом прошлого года, горячо предлагали принять у себя моих юных племянников из Бристоля. Но мои сестры отказались: они считали, что в трудные времена семья должна держаться вместе.

Мы в Челси снова принимали беженцев. Поток их не прекращался: к нам ехали чехи, французы, голландцы, бельгийцы, к которым теперь присоединились тысячи польских военных – солдат и офицеров, и это вдобавок к тем, кто перебирался с островов Джерси и Гернси. Мы очень расстроились, когда узнали о решении правительства отказаться от защиты Нормандских островов. Эти чудесные места, куда многие из нас ездили отдыхать, были брошены на произвол судьбы. Двадцать пять тысяч мирных жителей, а также войска с техникой и снаряжением уже прибыли в Великобританию. Все, что могло представлять хоть какую-то ценность, также было вывезено, включая урожай картофеля и томатов.

Всеобщее негодование вызвало опубликованное 1 июня сообщение министерства информации об отключении телеграфных линий и телефонной связи с островами Джерси и Гернси, на которых высадились немецкие войска.

Злорадству Великана не было предела. Он становился просто невыносим. Когда я вошла в класс, где собрались мои ученики на очередной урок английского, этот дебошир приветствовал меня громогласным возгласом: «Я же говорил, marraine! – Великан горестно воздел руки к небу. – France phui! Вот и пришел конец вашим маленьким Нормандским островам. И это лишь начало оккупации Британии. Теперь-то вы понимаете? Пролив Гитлеру не помеха. Подождите, совсем скоро он будет здесь!»

Я велела ему заткнуться, выбрав для этого имеющееся во фламандском языке чрезвычайно яркое и грубое выражение. Великан очень удивился, услышав от меня столь вульгарную фразу, но мне было все равно. Его загорелая ухмыляющаяся физиономия приводила в бешенство: человек откровенно насмехается над решимостью британцев отстоять свою страну, в то время как он и его семья сидят тут на всем готовом, пользуясь нашим гостеприимством.

Одна из молоденьких учениц поднялась со своего места, подошла к Великану и грозно заявила: «Если ты сейчас же не заткнешься, мы тебя заставим». Малышка и присоединившийся к ней юноша лет шестнадцати встали над ним, пока двое других мужчин постарше начали закатывать рукава. Жена громилы завопила, чтобы ее мужа оставили в покое, и залепила девушке звонкую пощечину. Та не осталась в долгу: дернула обидчицу за волосы и стала науськивать на нее других женщин. Завязалась драка: мужчины лупили Великана, а женщины – его жену. А все началось с того, что я купилась на дурацкие подначки и позволила себе ответную грубость, в результате словесная перепалка превратилась в омерзительную потасовку. В окно гостиной, где разворачивалось побоище, я заметила проходящего по улице полицейского – Молодого Бобби (так прозвали его беженцы, чтобы отличить от Старого Бобби). Я отчаянно замахала руками, призывая его на помощь.

– Тебе ничего не нужно делать, – сказала я, когда полицейский появился у двери, – одного твоего вида будет достаточно, чтобы приструнить хулигана.

– Того самого, который вечно донимает соседей? – улыбнулся страж порядка. Он приосанился, напустил на себя строгое выражение и ступил в гостиную, где шла битва не на жизнь, а на смерть.

Наглядные пособия, приготовленные для урока, разлетелись по всей комнате. А поскольку сегодня я принесла овощи и фрукты, на полу образовалась невообразимая каша. Картинки попадали со стен. Носы были расквашены в кровь, волосы всклокочены, красные разъяренные лица исцарапаны.

– Так, что тут происходит?! – рявкнул Молодой Бобби. В комнате мгновенно воцарилась мертвая тишина. Пока полицейский переводил суровый взгляд с одного бойца на другого, они приглаживали вихры и поправляли одежду. – Скажите им всем – пусть расходятся, – прорычал полицейский. – И чтобы больше я ни звука не слышал из этого дома!

Драчуны, смущенные и пристыженные, рассыпались по углам, а я, оставив их, ушла вместе с полицейским.

– Видать, мне частенько придется наведываться, если ваши ученики так ведут себя на занятиях, – рассмеялся он, пока мы вместе шагали к Тедуорт-сквер.

Однако не успели мы пройти и пары кварталов, как нас нагнал Великан. Он едва не плакал от отчаяния: соотечественники накинулись на него с обвинениями – из-за его выходки у них пропал урок английского.

– Вернитесь, marraine, пожалуйста, – умолял он. – Обещаю, мы будем смирные, как овечки.

Последнюю фразу, включая «пожалуйста», Великан произнес на английском, старательно выговаривая каждое слово, с такой покаянно-обворожительной улыбкой, что отказать ему было невозможно.

– Я бы на вашем месте обзавелся полицейским свистком, с такими-то драчунами, – прокомментировал Молодой Бобби, весело отсалютовал мне и удалился. А я вернулась в класс вместе с Великаном.

Комната была аккуратно прибрана, стулья расставлены ровными рядами. Но грифельная доска лежала на полу, поскольку подставка, на которой она крепилась, оказалась сломана в пылу битвы. Мы установили доску на каминной полке, а мужчины обещали починить подставку, если я одолжу им молоток и немного гвоздей.

«Сегодня первое июля, – аккуратно написала я на доске. – Немцы высадились на Нормандских островах».

Я повернулась к Великану:

– Переведите, пожалуйста, на фламандский.

Он перевел фразу на родной язык и добавил: «Будь они прокляты, прокляты, прокляты!»

– Не ругайся при дамах, – укоризненным тоном произнесла его жена. Глаза у бедняжки покраснели от слез, а на щеке красовалась длинная царапина.

Наш урок продолжался до самого вечера, и самым прилежным учеником в тот день был Великан.