Текст книги "Все хроники Дюны (авторский сборник)"

Автор книги: Фрэнк Патрик Герберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 195 страниц) [доступный отрывок для чтения: 44 страниц]

По галереям прокатилось дружное «ах!..».

Этот звук воодушевил Фейд-Рауту.

Он прекрасно представлял себе, что испытывает сейчас дядюшка, восседающий в ложе с Фенрингами. Вмешаться в поединок он не мог: при свидетелях приходилось считаться с приличиями. События же на арене барон мог истолковать только совершенно однозначно – как угрозу себе.

Раб отступил назад, зажал нож в зубах и примотал бандерилью к руке ее же лентой.

– Я и не чувствую этой иголки! – крикнул он и снова пошел левым боком вперед, подняв кинжал. Он изогнул тело назад, чтобы максимально прикрыться щитом. Это тоже не ускользнуло от внимания зрителей. Из семейных лож послышались восклицания. Ассистенты Фейд-Рауты тоже кричали – спрашивали, не нужна ли их помощь. Но Фейд-Раута жестом велел им оставаться у преддвери.

«Я им устрою такое представление, какого они еще не видели! – думал Фейд-Раута. – Не просто убийство практически беззащитного раба, во время которого можно спокойно сидеть и обсуждать достоинства стиля. Это их проймет до самых кишок… А когда я стану бароном, они будут помнить этот день – и бояться меня».

Фейд-Раута медленно отходил перед наступающим по-крабьи противником. Под ногами поскрипывал песок. Он

слышал, как тяжело хватает воздух раб, чувствовал запах собственного пота и более слабый запах крови раба.

На-барон отступил еще немного, развернулся вправо, изготовил вторую бандерилью. Раб отскочил в сторону. Фейд-Раута сделал вид, будто оступился. На галереях вскрикнули.

Раб опять бросился вперед.

«Боги, что за боец!» – мелькнуло в голове Фейд-Рауты, когда он ушел от удара. Его спасла только юношеская ловкость – но второй дротик вонзился в дельтовидную мышцу правой руки раба. Галереи разразились восторженными криками.

«А, теперь они мной восхищаются!» – подумал Фейд-Раута. Как и предсказывал Хават, в голосах зрителей звучал буйный восторг. На-барон мрачно усмехнулся про себя, вспомнив слова ментата: «Враг, которым восхищаешься, страшит больше».

Фейд-Раута быстро отошел к центру арену – здесь его было лучше видно всем зрителям. Он изготовил длинный кинжал и, пригнувшись, ждал атаки раба.

Тот не заставил себя ждать. Помедлив лишь столько, сколько было необходимо, чтобы прикрутить к руке вторую бандерилью, он устремился за своим врагом.

«Пусть, пусть семейка полюбуется, – думал Фейд-Раута. – Я их враг, и пусть они запомнят меня вот таким…» – Он вытащил и. короткий нож.

– Я не боюсь тебя, харконненская свинья! – крикнул гладиатор. – Все ваши пытки – ничто для мертвого. А я могу умереть от собственного клинка прежде, чем надсмотрщик прикоснется ко мне! И я захвачу тебя с собой!

Фейд-Раута криво ухмыльнулся и выставил длинный клинок – отравленный.

– Попробуй-ка вот это! – сказал он, делая выпад коротким ножом.

Гладиатор развернул свои клинки «ножницами», приняв на них в захват нож на-барона. Нож, который сжимала рука в белой перчатке и, значит, тот, который, по традиции, должен был быть отравлен.

– Ты издохнешь, Харконнен! – воскликнул, задыхаясь, гладиатор.

Они, напряженно борясь, боком двигались по арене. Щит Фейд-Рауты коснулся гладиаторского полущита, и в месте соприкосновения вспыхнуло голубоватое свечение. Запахло озоном от работы силовых генераторов.

– Издохнешь от собственного яда! – прорычал раб. Он понемногу начал поворачивать затянутую в белое руку, приближая к врагу острие отравленного, как он думал, клинка.

Ну, пусть посмотрят, подумал Фейд-Раута и ударил длинным кинжалом. И ощутил, как тот попал на примотанную к руке противника бандерилью, не причинив тому никакого вреда.

На мгновение Фейд-Раута почувствовал отчаяние. Кто бы мог подумать, что заершенные дротики помогут рабу – а они послужили ему дополнительной защитой. И как он силен! Короткий клинок – собственный клинок! – неумолимо приближался, и Фейд-Рауте невольно пришло в голову, что умереть ведь можно и на чистом, не отравленном клинке…

– Подонок!., – выдохнул он.

Кодовое слово. Заложенная в подсознание программа сработала, мышцы раба расслабились. Лишь на миг, но Фейд-Рауте этого было достаточно. Он оттолкнулся от противника, открыв между ним и собой достаточно места для длинного клинка, который метнулся вперед и прочертил алую линию на груди раба. Этот яд начинал действовать мгновенно, вызывая – сначала – сильную боль. Раб отшатнулся назад, спотыкаясь, попятился.

«Пусть любуются родственнички! – думал ликующе Фейд-Раута. – Пусть-ка обдумают увиденное: этот раб пытался повернуть против меня клинок, который он считал отравленным. Заодно пусть поразмыслят, как попал на арену этот раб и кто подготовил его к попытке так вот убить меня. И пусть навсегда запомнят, что им никогда не удастся угадать, в какой руке у меня отравленный клинок!..»

Фейд-Раута стоял молча и неподвижно, наблюдая за замедленными движениями раба, в которых проступали нерешительность и колебание. На лице у него ясно для всех было написано: смерть. Раб знал, что с ним сделали, и знал как: яд был не на том клинке.

– Ты!.. – простонал гладиатор.

Фейд-Раута отступил, чтобы не мешать смерти. Парализующий наркотик в составе яда еще не полностью подействовал, но замедленные движения гладиатора говорили, что он уже делает свое дело.

Раб, пошатываясь, двинулся вперед, как будто его тянула невидимая нить. Один медленный, неуверенный шаг, другой, третий… Каждый шаг был единственным во Вселенной для умирающего раба. Он все еще сжимал нож, но его острие дрожало.

– Од… наж… ды… кто-то… из нас… убьет… тебя… – выдохнул он.

Его рот печально скривился. Он осел, затем тело его напряглось, и он рухнул на песок лицом вниз, откатившись от Фейд-Рауты. В гробовой тишине Фейд-Раута подошел к телу и носком своего мягкого башмака перевернул его на спину, чтобы зрители могли насладиться видом судорожных гримас, вызванных ядом. Но гладиатор был мертв – в его груди торчал его же собственный нож.

Несмотря на разочарование, Фейд-Раута испытал даже какое-то восхищение. Каких же усилий стоило рабу преодолеть паралич, чтобы убить себя! Но вместе с восхищением пришло и понимание: вот чего действительно стоит бояться.

То, что делает человека сверхчеловеком, – ужасно.

Фейд-Раута не успел додумать эту мысль, как услышал взрыв ликования на галереях. Зрители самозабвенно кричали и хлопали.

Он повернулся и поднял взгляд.

Да, все ликовали. Кроме барона, который сидел, напряженно обдумывая что-то, взявшись за подбородок.– И кроме Фенрингов. Граф и его леди пристально смотрели на Фейд-Рауту, пряча свои мысли и чувства под улыбками.

Граф Фенринг повернулся к своей наложнице:

– Ах-х-х-ум-м-м… находчивый, ум-м-м,– молодой человек. Э-э, м-м-м-ах, не правда-ли, дорогая?

– Да, и его, ах-х-х, синаптические реакции весьма быстры, – согласилась та.

Барон посмотрел на нее, на графа, опять на арену. В его голове стучало: «Если можно так близко подобраться к кому-то из моих родичей… – Ярость начала вытеснять

гнев. – Нынче же ночью главный надсмотрщик будет зажарен на медленном огне… ну а если окажется, что граф и его наложница как-то в этом замешаны…»

Фейд-Раута видел, что в баронской ложе произошел обмен репликами, но, конечно, ничего не слышал. Все звуки утонули в доносившемся со всех сторон ритмичном топоте и крике: у

– Го-ло-ву! Го-ло-ву! Го-ло-ву! Го-ло-ву!

Барон нахмурился, видя, с каким выражением повернулся к нему Фейд-Раута. С трудом скрывая свое бешенство, барон вяло махнул в сторону стоящего над поверженным рабом племянника. «Пусть отдадут мальчику голову. Он заслужил ее, вскрыв предательство главного надсмотрщика».

Фейд-Раута видел этот жест. «Они считают, что эта голова – подходящая награда для меня! Что ж, я покажу им, что думаю об этом!»

Он увидел помощников, приближающихся с анатомической пилой, чтобы отделить почетный трофей, и жестом велел им удалиться. Фейд-Раута сердито повторил свой жест, склонился над телом и сложил руки гладиатора под рукоятью торчащего у него в груди ножа. Затем выдернул нож и вложил его в бессильные ладони.

Это заняло всего несколько секунд. Затем Фейд-Раута выпрямился иподозвал помощников.

– Похороните этого раба, как он есть, с ножом в руках, – велел он, – Он заслужил это.

В золоченой ложе граф наклонился к уху барона.

– Великолепный жест, – сказал он. – Подлинное рыцарство. У вашего племянника есть не только храбрость, но и умение держать себя.

– Но он оскорбляет публику, отказываясь от головы, – проворчал барон.

– Вовсе нет, – возразила графиня Фенринг, поднимаясь и оглядывая галереи.

Барон залюбовался линией шеи. Как великолепно лежат на ней мышцы! Совсем как у мальчика.

– Им понравился поступок вашего племянника, – улыбнулась леди Фенринг.

Наконец и в самых верхних рядах поняли, что сделал Фейд-Раута, увидели, что слуги уносят тело невредимым.

Барон следил за зрителями. Да, она сказала верно. Люди, словно обезумев, восторженно кричали, топали и хлопали друг друга по спине, по плечам. Барон устало произнес:

– Я должен объявить большой праздник. Нельзя отпускать их вот так – возбужденных, с нерастраченной энергией. Они должны видеть, что я разделяю их. восторг…

Он махнул страже, и слуга над ложей приспустил и вновь поднял оранжевый харконненский вымпел. Раз, и другой, и третий. Сигнал к празднику.

Фейд-Раута пересек арену, вернул кинжалы в ножны и, опустив руки, встал перед золотой ложей. Перекрывая неутихающий рев толпы, он крикнул:

– Празднуем, дядя?

Шум начал понемногу стихать: зрители увидели, что правитель говорит с племянником-победителем.

– Да, Фейд! Праздник в твою честь! – крикнул в ответ барон. И в подтверждение велел повторить сигнал.

Напротив ложи были отключены барьеры предусмотрительности. Какие-то молодые люди спрыгивали на аре-, ну и бежали к Фейд-Рауте.

– Вы распорядились снять пред-барьеры, барон? – спросил граф.

– Ничего, никто не причинит парню веда, – отмахнулся барон. – Он сегодня герой!

Первый из бегущих достиг Фейд-Рауты, поднял его на плечи и понес вокруг арены.

– Нынче ночью он мог бы бродить по самым бедным трущобам Харко без оружия и без щита, – сказал барон. – Они разделят с ним последний кусок и последний глоток, лишь бы оказаться рядом с благородным победителем.

Барон с усилием поднял себя из кресла, перенес вес на силовую подвеску.

– Прощу простить меня. Совершенно безотлагательные дела требуют моего присутствия. Стража проводит вас во дворец.

Граф тоже поднялся, поклонился:

– Разумеется, барон. Мы с нетерпением предвкушаем праздник. Я, ах-х-х-мм-м-м, никогда еще не видел праздника у Харконненов.

– Да, – сказал барон, – праздник… – Он повернулся. Стража окружила его плотным кольцом, и он вышел из ложи через свой личный выход.

Капитан стражи поклонился графу:

– Какие будут приказания, милорд?

– Мы, пожалуй, ах-х, подождем, пока разойдется, . мм-м-м, толпа.

– Слушаю, милорд. – Прежде чем повернуться, охранник отступил в поклоне на три шага.

Граф Фенринг склонился к своей леди и на их тайном мычащем языке спросил:

– Ты видела, разумеется?

Она ответила, пользуясь тем же кодом:

– Мальчишка знал, что гладиатор будет одурманен. В какой-то момент он действительно испугался. Но не удивился.

– Все было подстроено, – сказал он. – Весь этот спектакль.

– Несомненно.

– И тут пахнет Хаватом.

– И еще как.

– Сегодня я требовал, чтобы барон уничтожил Хавата…

– Это была твоя ошибка, дорогой.

– Теперь я и «сам это вижу.

– Похоже, довольно скоро у Харконненов может оказаться «новый барон.

– Если Хават задумал именно это…

– Да, это стоит проверить, – кивнула леди Фенринг.

– Молодым легче будет управлять.

– Нам – да… после сегодняшней ночи.

– Думаю, ты не ожидаешь особых проблем и соблазнишь его без труда… моя маленькая племенная кобылка?

– Конечно, любимый. Ты же видел, какими глазами он смотрел на меня.

– Да. И теперь я понимаю, почему нам надо сохранить его гены.

– Разумеется. И нам придется установить над ним контроль. Я заложу на глубинных уровнях его подсознания необходимые кодовые фразы, с помощью которых мы сможем в нужный момент согнуть его, воздействуя на его прана и бинду-систему.

– И мы покинем планету как можно скорее. Как только, ты будешь уверена в успехе.

Ее передернуло.

– Ни минуты лишней! Я никак не хотела бы вынашивать ребенка в этом ужасном месте.

– Чего только не приходится делать во имя человечества, – вздохнул граф.

– Тебе легко говорить…

– Тем не менее и мне пришлось перебороть кое-какие старые предрассудки, заметил граф. – Даже не старые – вечные.

– Бедненький. – Она потрепала его по щеке. – Но ты же знаешь, это – единственный надежный способ сохранить генетическую линию.

– Я прекрасно понимаю, что мы делаем и для чего, – сухо ответил он.

– Не думаю, что мы потерпим неудачу, – сказала она.

– «Вина начинается с ощущения неудачи», – напомнил граф.

– При чем здесь вина?– возразила она. – Гипнолигация (От «ligare» – «связывать» (лат.)) психики Фейд-Рауты, его ребенок в моем чреве – и домой.

– Этот его дядя, – пробормотал граф. – Тебе приходилось когда-либо видеть настолько искаженную душу?

– Свиреп, свиреп, – ответила она. – Но племянничек вполне может перещеголять дядюшку.

– Спасибо за это все тому же дядюшке. Подумать только, кем мог бы стать этот парнишка при другом воспитании – например, если бы его воспитывали в духе Кодекса Атрейдесов…

– Да, грустно, – согласилась она.

– Если бы можно было сохранить и юного Атрейдеса, и этого парня! Судя по всему, что я слышал о Пауле Атрейдесе, – чудесный был парнишка, великолепный результат хорошей наследственности и правильного воспитания. – Он покачал головой. – Впрочем, не стоит тратить скорбь на неудачников. Как говорится, пусть неудачник плачет.

– У Бене Гессерит есть поговорка… – начала леди Фенринг.

– У вас по любому поводу есть поговорка! – отмахнулся граф.

– Но эта тебе понравится, – пообещала она. – Вот послушай: «Не записывай человека в покойники, пока сам не увидел труп. И помни, что даже тогда можно ошибиться».

Глава 14

Во «Времени размышлений» Муад'Диб говорит нам, что по-настоящему образование его началось лишь тогда, когда он впервые столкнулся с тяготами арракийской жизни. Он учился шестовать песок, читая по шестам надвигающиеся изменения погоды, он учился понимать колючий язык ветра, иглами впивающегося в кожу; узнавал, как зудит нос от песчаной чесотки и как собирать и сохранять бесценную влагу, которую теряет тело. Когда же глаза его вобрали в себя синеву ибада, он познал суть чакобсы.

(Предисловие Стилгара к книге принцессы Ирулан «Муад'Диб, Человек»)

Отряд Стилгара, возвращавшийся в сиетч с двумя подобранными в пустыне беглецами, поднялся из котловины под ущербным светом Первой луны. Развевались полы бурнусов – фримены почуяли запах дома и заторопились. Серая предрассветная полоска была ярче всего над теми зубцами изломанного горизонта, которые во фрименском «календаре горизонтов» отмечали середину осени, капрок – месяц Козерога.

Подножие скального барьера было усеяно сухими листьями, принесёнными ветром (тут их и собирали дети сиетча), но шаги фрименов Стилгара были неотличимы от естественных звуков ночной пустыни. Разве только изредка оступавшиеся Пауль и Джессика выдавали себя.

Пауль стер со лба запекшуюся с потом пыль. В этот миг кто-то подергал его за рукав, и он услышал шепот Чани:

– Ты что, забыл, что я тебе говорила? Капюшон надо натянуть на лоб до самых глаз! Ты теряешь влагу!

Кто-то позади шепотом призвал к молчанию:

– Пустыня слышит вас!

Где-то высоко над ними в скалах чирикнула птица.

Отряд остановился, и Пауль почувствовал повисшее в воздухе напряжение. Через камень передалось тихое постукивание – не громче, чем могли бы прозвучать прыжки мыши. И снова – короткий, тихий птичий крик.

По отряду прошло движение. Снова протопала по песку мышь, и снова чирикнула птица.

Отряд продолжал подниматься по скальной расщелине, но теперь фримены шли затаив дыхание. Это насторожило Пауля. Кроме того, он заметил, что фримены как-то странно посматривают на Чани, а та словно ушла в себя.

Теперь они ступали по скале. Шелестели полы одежд. Фримены, казалось, позволили себе слегка расслабиться, но между ними и Чани по-прежнему лежала какая-то дистанция.

Пауль шагал за казавшейся тенью фигурой, стараясь не отставать, – вверх по ступенькам, поворот, опять ступеньки, в открывшийся перед ними туннель, мимо двух дверей с влагоизоляцией и, наконец, по узкому, высеченному в желтом камне коридору, освещенному шарами плавающих ламп.

Фримены вокруг откидывали капюшоны, вынимали носовые фильтры и глубоко, облегченно дышали. Кто-то даже вздохнул. Пауль поискал взглядом Чани, но та куда-то исчезла. Со всех сторон его плотно, окружала толпа закутанных в бурнусы людей, кто-то толкнул его и сказал:

– Извини, Усул. Ну, толпа! Вот так всегда.

С левой стороны к Паулю повернулось узкое бородатое лицо – Фарок, вспомнил Пауль, Темные круги вокруг глубоко посаженных темно-синих глаз и сами глаза казались в желтом свете еще темнее.

–Сбрось капюшон, Усул, – сказал Фарок. – Ты дома.

Он помог Паулю расстегнуть застежки капюшона, освободил вокруг него немного места, работая локтями.

Пауль выдернул из носа фильтры, откинул маску со рта. На него обрушился царивший здесь тяжелый запах немытых тел, побочных продуктов переработки отходов, кислая вонь затхлого жилья, а надо всем этим царил крепкий аромат Пряности.

– Чего мы ждем, Фарок? – спросил Пауль.

– Я думаю, мы ждем Преподобную Мать. Ты же слышал сообщение. Бедная Чани…

«Бедная Чани», – повторил про себя Пауль. Он опять огляделся, пытаясь найти ее, а заодно и мать, которая тоже запропастилась куда-то в этой толчее.

Фарок глубоко вдохнул воздух сиетча.

– Запахи дома… – проговорил он.

Пауль видел, что Фарок и в самом деле наслаждается этой кошмарной вонью. Фримен говорил о «запахах дома» без малейшей иронии. Где-то неподалеку кашлянула мать.

– Да, богат запах твоего сиетча, Стилгар. Судя по нему, вы много работаете с Пряностью… делаете бумагу… пластик… и, кажется, химическую взрывчатку, верно?

– И ты узнала все это только по запаху? – изумился кто-то.

А Пауль понял, что мать говорит это специально для него – чтобы он скорее смирился с ударом по его обонянию.

Где-то впереди поднялось движение, по отряду прокатился глубокий вздох – люди втягивали воздух и задерживали дыхание. Приглушенные голоса повторяли: «Так это правда – Лиет мертв!..»

Лиет, подумал Пауль и вспомнил: Чани – дочь Лиета. Детали, мозаики складывались в картину. Лиетом фримены звали планетолога.

Пауль взглянул на Фарока:

– Это тот самый Лиет, которого звали еще Кинес?

– Лиет один! – сухо ответил Фарок.

Пауль повернулся, невидяще посмотрел в чью-то спину под бурнусом. Итак? Лиет-Кинес мертв…

– Очередная харконненская подлость, – с ненавистью прошептал кто-то. – Они представили это несчастным случаем… якобы после аварии топтера он сгинул в Пустыне…

Пауля жег гнев. Человек, который стал им другом, который спас их от харконненских убийц, который разослал своих фрименов искать в ;Пустыне двоих беглецов… этот человек стал еще одной жертвой Харконненов!..

– Усул жаждет мести? – спросил Фарок.

Но раньше чем Пауль успел ответить ему, кто-то негромко позвал, и отряд, унося его с собой, двинулся

вперед, в более просторный зал. Пауль оказался лицом к лицу со Стилгаром и незнакомой женщиной, одетой в свободное ниспадающее одеяние – ярко-оранжевое с зеленым. Руки женщины до плеч были открыты – дистикомба на ней не было, а кожа была светло-оливковая. Черные волосы над высоким лбом, зачесанные назад, подчеркивали острые скулы, орлиный нос и глубину темно-синих глаз. Женщина, повернулась к нему, и Пауль увидел в ее ушах золотые кольца, на которых были нанизаны «водяные мерки».

– Что, и вот этот одолел моего Джамиса? – яростно спросила она.

– Тихо, Хара, – одернул ее Стилгар. – Джамис виноват сам – это он объявил тахадди-аль-бурхан.

– Да он же мальчишка! – возмущенно сказала она и, звеня кольцами, резко потрясла головой. – Подумать только – моих детей сделал сиротами другой ребенок! Нет, это была случайность!

– Усул, сколько тебе лет? – спросил Стилгар.

– Пятнадцать стандартных, – ответил Пауль. Стилгар обвел глазами своих людей:

– Кто-нибудь из вас рискнет бросить мне вызов? Никто не ответил. Тогда Стилгар снова посмотрел на женщину:

– А я сам не вызвал бы его, по крайней мере пока не овладею его искусством боя.

Она тоже посмотрела вождю в глаза: –Но…

– Ты видала новую женщину, которую Чани повела к Преподобной Матери? – медленно сказал Стилгар. – Так вот, она– сайядина-нисвой и мать этого парня. И мать, и сын в совершенстве владеют искусством колдовского боя.

– Лисан аль-Гаиб! – прошептала потрясенная женщина и с благоговением посмотрела на Пауля.

Опять эта легенда, подумал тот.

– Возможно, – сдержанно сказал Стилгар. – Впрочем, это пока не-проверено… – Он обратился к юноше: – Усул, по нашим законам теперь ты в ответе за женщину Джамиса – вот за нее – И за двоих ее сыновей. Его йали… то есть его жилище, – теперь твое. К тебе переходит его кофейный прибор… и вот она. Его женщина.

Пауль разглядывал женщину. «Почему она не горюет о муже? – думал он. – Почему в ней нет ненависти ко мне?» Тут он увидел вдруг, что все фримены внимательно на него смотрят, ожидая чего-то.

Кто-то прошептал:

– У нас есть еще дела. Скажи скорее, как ты принимаешь ее!

Стилгар пояснил:

– Как ты возьмешь ее – как женщину или как служанку?

Хара подняла руки, повернулась вокруг себя:

– Я еще молода, Усул. Говорят, что я выгляжу не старше, чем когда я жила с Джоффом… Это до того, как Джамис его убил.

Джамис убил соперника, чтобы получить ее, решил Пауль. А вслух спросил:

– Если я возьму ее как служанку – могу я потом, когда-нибудь, изменить это решение?

– У тебя на это есть год, – ответил Стилгар. – А после того она свободна и вольна сама решать для себя… впрочем, и ты можешь освободить ее, когда пожелаешь. Но как бы то ни было, весь этот год ты отвечаешь за нее… и всегда на тебе останется также и часть ответственности за ее сыновей.

– Принимаю ее как служанку, – объявил Пауль. Хара топнула ногой, возмущенно передернула плечами:

– Но я же молода!

А Стилгар, одобрительно посмотрев на Пауля, сказал:

– Осмотрительность – большое достоинство для того, кому суждено быть вождем.

– Но я же молода! – повторила возмущенная Хара.

– Замолчи, женщина, – оборвал ее Стилгар. – Что должно быть, то будет. Проводи Усула в его жилище и следи, чтобы у него всегда была смена свежей одежды и место отдыха.

– О-о-охх, – только и ответила Хара.

Пауль уже достаточно изучил ее, пользуясь приемами Бене Гессерит чтобы составить о ней кое-какое представление. Он также чувствовал нетерпение фрименов, понимал, что они с Харой всех задерживают. Он не знал, можно ли спросить, где сейчас мать и Чани; впрочем, Стилгар явно нервничал, и Пауль решил, что такой вопрос был бы ошибкой.

Поэтому он просто повернулся к Харе и, тоном и вибрациями в голосе усиливая ее страх и почтительное волнение, приказал:

– Веди меня в жилище, Хара! А о твоей молодости поговорим в другой раз.

Она отступила на два шага, бросив на Стилгара испуганный взгляд.

– У него колдовской голос, – сипло пробормотала она.

– Стилгар, – сказал Пауль, – я в неоплатном долгу перед отцом Чани. Если я могу что-то…

– Это решит Совет, – ответил Стилгар. – Ты сможешь сказать ему об этом. – Он кивнул, давая понять, что все свободны, и вышел сам. За ним последовали остальные.

Пауль взял Хару за руку – рука у нее была холодная и дрожала.

– Я не обижу тебя, Хара, – мягко сказал он. – Ну, покажи мне свой дом. – Он говорил теперь с успокаивающими нотками в голосе,

– Ты ведь не выгонишь меня через год? – спросила она. – Я ведь и сама знаю, что уже не так молода, как когда-то…

– Пока я жив, у тебя всегда будет место рядом со мной, – ответил он, выпуская ее руку. – Так где наше жилище?

Она повернулась и повела его по коридору. Дойдя до перекрестка с широким, освещенным подвешенными через равные промежутки желтыми шарами ламп, они свернули направо. Пол был гладким, чисто выметенным.

Пауль поравнялся с ней, взглянул на орлиный профиль.

– Так ты не испытываешь ко мне ненависти, Хара? – спросил он.

– Почему я должна ненавидеть тебя?

Она кивнула каким-то детям, глазевшим на них из бокового прохода (пол там был выше, чем в том коридоре, по которому шли они с Харой). За спинами детей маячили сквозь полупрозрачные занавески фигуры взрослых.

– Но я… победил Джамиса.

– Стилгар сказал, что обряд соблюден и ты – друг Джамиса. – Она искоса посмотрела на Пауля. – Стилгар сказал еще, что ты отдал влагу мертвому. Это правда?

–Да.

– Это больше, чем сделаю… чем могу сделать я.

– Разве ты не оплачешь его?

– Оплачу, когда придет время плача.

Они миновали арку. За ней Пауль увидел ярко освещенное помещение, мужчин и женщин, работающих у каких-то машин, установленных на станинах-амортизаторах. Казалось, они очень торопятся.

– Что они делают? – спросил Пауль. Она глянула через плечо на арку.

– Это пластиковое производство. Они спешат закончить норму перед тем, как мы уйдем. Для посадок нам нужно много влагосборников…

– Уйдем?..

– Ну да. Пока эти убийцы не перестанут преследовать нас или пока наша земля не будет очищена от них.

Пауль споткнулся: этот миг… он вспомнил вдруг какой-то фрагмент… картинка из его пророческих видений… но она была какой-то не такой, смещенной, как предмонтажная склейка фильма. Кусочки «пророческой памяти» не вполне совпадали с реальностью.

– Сардаукары охотятся за нами, – сказал он.

– Они немногое найдут, разве что один-два покинутых сиетча, – ответила она. – И еще – еще они найдут в песках свою смерть. Многие из них.

– А это место они найдут?

– Найдут, наверно.

– И мы тратим время на… – он мотнул головой в сторону оставшегося уже далеко позади цеха, – на производство… влагосборников?

– Посадки ведь не прекращаются.

– Кстати, что такое влагосборники? Она потрясение посмотрела на него:

– Вас что, ничему не учат… там, откуда ты пришел?

– О влагосборниках, во всяком случае, – не учат.

– Хай! – изумленно воскликнула она, сумев вложить в короткое междометие целую фразу.

– Ладно, все-таки что это такое?

– А как, по-твоему, могут существовать все кусты и травы в этом эрге, когда мы уходим отсюда? Каждое растение с особым бережением высажено в лунку, заполненную гладкими кусочками хромопласта яйцевидной формы. На свету они белеют. Если взглянуть с высоты, можно увидеть, как они блестят. Белый цвет отражает. Но когда Праотец-Солнце покидает небосклон, влагосборники в темноте вновь становятся прозрачными. И очень быстро остывают. Тогда на поверхности конденсируется влага из воздуха. Эта влага стекает на дно лунки, поддерживая жизнь растения.

– Влагосборники… – пробормотал он, пораженный красивой простотой решения.

– В подобающее время я оплачу Джамиса, – сказала она, как будто этот вопрос не давал ей покоя. –: Он был хорошим человеком, хоть и скорым на гнев. Хорошим добытчиком. А с детьми – просто чудо! И не делал различия между сыном Джоффа, моим первенцем, и своим собственным. Они для него были равны. – Она искательно посмотрела на Пауля. – А ты… а для тебя, Усул?

– Перед нами такая проблема не стоит.

– Но если…

– Хара!

Он сказал это так резко, что она отпрянула.

Они миновали еще один ярко освещенный зал.

– А тут что делают?

– Чинят ткацкое оборудование. Но сегодня ночью оно должно быть уже демонтировано. – Хара махнула рукой на уходящий влево тоннель. – А там, подальше, – производство пищи и ремонт дистикомбов. – Взглянув на Пауля, она добавила: – Твой-то комб на вид еще новый. Но если надо что-то починить, так я сумею неплохо справиться. Я время от времени работаю в цеху…

Теперь навстречу им попадались люди, а дверные проемы слева и справа встречались все чаще. Прошла целая вереница мужчин и женщин, нагруженных тяжело булькающими тюками, от которых исходил сильный запах Пряности.

– Нашей воды они не получат, – сказала Хара. – И Пряность им не достанется, уж будь уверен!

Пауль смотрел на проемы в стенах тоннеля, замечая ковры на высоких порогах, комнаты, драпированные яркими тканями, горы подушек на полу. При их приближении сидевшие там замолкали и провожали их откровенно любопытными взглядами.

– Все удивляются, как ты победил Джамиса, – пояснила Хара. – Думаю, когда мы переселимся в новый сиетч, тебе придется еще доказывать свою силу.

– Я не люблю убивать, – ответил он.

– Стилгар так и сказал, – пробормотала она, однако в ее. гол осе звучало недоверие.

Впереди Послышался новый звук: хор пронзительных тонких голосов нараспев повторял что-то. Они подошли к новому проходу, гораздо более широкому, чем все предыдущие. Пауль замедлил шаг, заглянул внутрь. Там на устилавших пол бордовых коврах сидели, скрестив ноги,, дети – комната была полна ими.

У доски, висевшей на дальней стене, стояла женщина, закутанная в желтую тогу, с указкой-проектором в руке. Доска была испещрена рисунками – кругами, углами, треугольниками и кривыми, волнистыми линиями и квадратами, дугами, рассеченными параллельными линиями. Женщина указывала то на один, то на другой рисунок – так быстро, как только могла переводить луч указки, – а дети хором называли условные знаки, стараясь поспеть за движением руки.

Пауль прислушивался на ходу.

– Дерево, – звучали детские голоса, – дерево, трава, дюна, ветер, гора, холм,, огонь, молния, скала, скалы, пыль, песок, жара, укрытие, жара, полный, зима, холод, пустой, эрозия, лето, пещера, день, напряжения, луна, ночь, капрок, песчаный прилив, склон, посадки, связующее вещество!..

– И в такое время у вас учатся? – удивился Пауль. Лицо ее омрачилось, в голосе послышалась горечь:

– Лиет говорил, что в обучении нельзя терять ни минуты. Лиет умер, но мы не можем забывать его и его наставлений; ибо таков путь чакобсы…

Она подошла к проему в левой стене коридора, раздвинула полупрозрачные оранжевые шторы и отошла в сторону, пропуская Пауля.

– Твой йали ждет тебя, Усул.

Пауль стоял, не решаясь переступить порог. Он вдруг ощутил, что не хочет оставаться один на один с этой женщиной. Он чувствовал, что теперь его окружает чужая жизнь и войти в нее можно, лишь приняв ее идеи и ценности как данность. Это фрименский мир хотел поймать его, уловить в сети своих путей. И в этих сетях, на этих путях, его ждал, он знал это, безумный джихад, война за веру. Война, которой надо было избежать любой ценой.

– Это твой йали, – повторила Хара. – Чего же ты ждешь?

Пауль кивнул и шагнул вперед. Отвел в сторону (с противоположного от Хары края) штору, почувствовав, что в ткань вплетены металлические волокна. Они вошли в короткий коридор, а затем оказались в большой, метров шесть на шесть, квадратной комнате. Полы устелены толстыми синими коврам», синие с зеленым драпировки закрывают камень стен, а под затянутым желтой тканью потолком покачиваются отрегулированные на мягкий желтый свет плавающие лампы.