Текст книги "Военное искусство греков, римлян, македонцев"

Автор книги: Фрэнк Эдкок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Римский солдат был весьма вынослив и умел выдерживать долгие переходы. Тут уместно привести слова Морица Саксонского: «Вся тайна маневров и боев заключается в ногах, и именно на ноги должно быть обращено наше внимание». Наполеону же принадлежит следующее выражение: «Секрет победы заключен в том, чтобы сначала пройти 12 миль, затем сражаться, а затем еще 12 миль преследовать неприятеля». Мы, конечно, должны скептически относиться к свидетельствам античных историков, но все же лучшие римские армии вполне могли соответствовать высоким стандартам Наполеона – к примеру, войска Цезаря при Герговии и Фарсалах, пожалуй, не уступали в подвижности даже армиям нового времени. Этому, правда, способствовала сравнительная малочисленность армий Античности. В силу этого же фактора потери на марше, которые обычно растут в геометрической прогрессии вместе с численностью самой армии, у римлян были сравнительно невелики. Первое правило Наполеона гласило, что два солдата всегда лучше, чем один, и Наполеон делал все возможное, чтобы доставить невредимыми этих самых солдат к месту сражения. Цезарь, пожалуй, не согласился бы с ним, возразив, что один хорошо подготовленный солдат лучше, чем два, обученные посредственно [55] . Руководствуясь этим принципом, римляне старались избегать чрезмерного увеличения своих армий и связанных с этим неудобств при их переброске. Разведка традиционно относилась к слабым местам римской армии, однако строгая дисциплина, поддерживавшаяся в армии и в походах, позволяла избегать больших потерь, за исключением разве что переходов в особо сложных условиях, примером чему может служить отступление Антония из Парфии. В истории римской армии нет примеров, подобных стремительному наступлению Александра Великого, который, казалось, не замечал ни расстояний, ни трудностей рельефа. Не было и ничего подобного осуществлявшимся по строгому графику сборам армии Наполеона, но на выносливость и скорость своих солдат римляне всегда могли смело рассчитывать.

Глава 4 ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА И СТРАТЕГИЯ

Я не буду рассматривать действительные мотивы римской внешней политики, а постараюсь раскрыть взаимосвязь между этой политикой и войной. Знаменитое определение войны гласит, что она является лишь продолжением государственной политики иными средствами. Из этого утверждения следует, что своих целей во внешней политике возможно достигать как мирными средствами, избегая войны, так и наоборот – дипломатией готовить почву и условия для этой войны. Заполучить самому как можно больше союзников и вместе с тем лишить союзников неприятеля – задача, которую можно решить, лишь имея продуманную стратегию и проводя мудрую и дальновидную внешнюю политику. Мы постараемся разобраться в том, существовало ли в Риме понимание взаимосвязи войны и дипломатии и как проводимая Римом внешняя политика выдержала испытание войной.

С самого начала своей истории Рим старался заключать такие союзы, которые либо усиливали его стратегические позиции, либо ослабляли позиции нынешних или вероятных противников. Например, союз Рима с его ближайшими соседями, латинами и герниками, облегчил оборону границ и в целом улучшил положение Рима. Между римлянами и латинскими племенами существовало, конечно, понимание их родства, но все же главной причиной существования их союза являлись те стратегические выгоды, которые они несли обеим сторонам. Существовали союзы, основанные не на общности интересов или исторических привязанностях, но лишь на некоторых, актуальных лишь на данный момент времени стратегических соображениях. К таковым можно отнести союз Рима с конфедерацией самнитов в IV веке до н. э. [56] Как и большинство подобных союзов, он оказался недолговечным. Общность экономических интересов, разумеется, также могла служить основанием для союза, но, надо отметить, в древности выгоды от таких союзов ценили не слишком высоко, и внешняя политика чаще определялась сугубо военными и стратегическими соображениями. При этом целями этой политики могли служить как предотвращение войны, так и, наоборот, подготовка этой войны.

В ранний период республике довольно долго удавалось избегать прямого столкновения с Карфагеном, признавая за ним особые интересы в регионе. Подобный подход позволил оттянуть и войну с самнитами в тот момент, когда она была невыгодна республике. Однако на исходе III века до н. э. мы видим уже совершенно противоположный пример – войну против Филиппа V римляне тщательно готовили и даже сами подталкивали к ней македонского царя. Сходной была и политика Рима по отношению к Карфагену незадолго до начала Третьей Пунической войны.

Эти примеры показывают тесную связь между внешней политикой и стратегией государства. Политика оказывает прямое влияние на войну, определяя заранее ее цели и характер. Война может вестись с расчетом на быстрый и сокрушительный результат, а может приобретать затяжной характер, истощая ресурсы неприятеля и его волю к победе. Со времен Клаузевица часто проводилось различие между стратегией, направленной на достижение решительной победы, и стратегией изматывания, между войнами в стиле Наполеона и войнами в стиле Фридриха Великого [57] . В первом случае генеральное сражение с неприятельской армией является прямым средством достижения победы, в то время как во втором случае открытого столкновения скорее следует избегать. На практике, разумеется, эти варианты общей стратегии редко реализовывались в чистом виде. Например, Фридрих Великий, стремился затянуть Семилетнюю войну и подорвать таким образом боевой дух своих врагов. Однако он никогда не отказывался от сражения, если оно было выгодно ему в данный момент. Могут ли эти построения современной военной науки быть применены к военной истории Рима? Рассмотрим в качестве примера гражданскую войну между Цезарем и Помпеем. В первый год войны Цезарь сумел рассеять испанскую армию сторонников Помпея, практически не вступая в сражение. Тем не менее сам Цезарь всегда стремился к более активным действиям. Так же как и Наполеон, он предпочел бы решить исход войны в одном решительном сражении. Победа Бонапарта при Ульме на самом деле ничуть не менее ценна, чем победа при Аустерлице. И Цезарь в Испании, и Наполеон при Ульме одинаково добились своих целей, заняв такую позицию, оставаясь на которой они могли быть уверены в победе, если бы дело дошло все-таки до сражения.

Войны не всегда идут по первоначальному плану, и политические цели войны иногда достигаются стратегией, которая на первый взгляд этим целям не вполне соответствует. Я постараюсь проиллюстрировать это утверждение на примере трех великих войн, которые Рим вел с Карфагеном. Целью первой войны был контроль над Сицилией. Нет ни малейших оснований полагать, что Рим уже тогда мог предвидеть падение Карфагена. Римская стратегия преследовала на данном этапе довольно ограниченную цель – выдворить карфагенян из Сицилии. Десять лет римские армии с переменным успехом воевали на острове, а римский флот блокировал на острове карфагенские войска и перерезал им все пути сообщения с метрополией. Затем римляне предприняли попытку вторжения в Африку. Когда Карфаген попытался начать переговоры о мире, командующий римской армией выдвинул заведомо неприемлемые для карфагенян условия [58] . Однако я совершенно убежден, что такая позиция на переговорах была личной инициативой римского консула (Марка Атилия Регула. – Пер. ), желавшего присвоить себе славу столь крупной военной и политической победы. Провал переговоров привел к тому, что Карфаген, перегруппировав силы за время передышки, нанес римлянам поражение на суше, а довершила дело последовавшая за тем катастрофа на море, когда во время сильнейшей бури погиб почти весь римский флот. Потерпев поражение, Рим вернулся к прежней стратегии, если вообще когда-либо в действительности отказывался от нее. Потребовалось еще десять лет тяжелой войны, чтобы идея вторжения в Африку была воскрешена. И когда ее наконец удалось осуществить, Карфаген капитулировал. Рим достиг своих целей и, получив контрибуцию от Карфагена, казалось бы, успокоился. Карфагену было позволено без помех завоевать новую провинцию – Испанию, которая в значительной мере компенсировала ему потерю Сицилии и помогла выплатить Риму полагавшуюся по договору контрибуцию. Римляне, однако, были встревожены быстрым возрождением мощи Карфагена и, возможно, опасались попытки реванша с его стороны. Вопрос о том, кто именно – римляне или Ганнибал – спровоцировал начало новой войны, много раз обсуждался. Что касается меня, то я считаю, что в наибольшей мере ответственность лежит на самом Риме [59] . Однако для нас больше важно, какие цели преследовал Рим во Второй Пунической войне. Перед началом войны, думаю, ни один римлянин не мог предположить, что им придется встретиться лицом к лицу с карфагенской армией в самой Италии. Начиная войну, Рим, разумеется, не планировал оборонять Италию. Не планировал Рим и просто лишить Карфаген его новых приобретений в Испании, оставив нетронутой его метрополию в Африке. Диспозиция римлян в начале войны свидетельствует о том, что главной целью для них было окончательное уничтожение Карфагена как великой средиземноморской державы. Армия, отправленная в Испанию, вероятно, должна была лишь сдержать Ганнибала, в то время как главный удар планировалось нанести в Африке, скорее всего, на второй год войны [60] . Реализация этого плана была сорвана неожиданным броском Ганнибала в Италию, а последовавшая череда побед пунийцев и вовсе заставила Рим перейти к обороне. Когда стало очевидно, что италийские союзники не отвернулись от Рима, Карфаген попробовал создать антиримскую коалицию на Сицилии и на Балканах, стремясь изолировать Рим в пределах Италии [61] . Карфаген на самом деле устраивали оба варианта: и в том и в другом случае он достигал своих целей – пересмотра итогов Первой Пунической войны и безопасности для своих испанских владений. Я сомневаюсь, чтобы Ганнибал даже в самых смелых своих мечтах мог надеяться на полное уничтожение своего врага.

Что же предпринял Рим в ответ? В Италии римляне делали все, что было в их силах, чтобы сдержать Ганнибала. Они смогли изолировать Капую – единственный из крупных городов Италии, поддержавший Ганнибала. В Испании римляне первым делом должны были помешать карфагенской армии перейти в Италию на помощь Ганнибалу, а затем постараться вытеснить пунийцев с полуострова. После череды побед и поражений в Испанию был отправлен Сципион Африканский. Он смог ослабить влияние Карфагена на полуострове, однако Гасдрубал – младший брата Ганнибала – все же сумел прорваться со своей армией в Италию. Эту армию римляне разгромили при Метавре, проведя блестящий стратегический маневр и сконцентрировав против нее армии обоих консулов. Ганнибал, таким образом, был заперт в Южной Италии и лишен подкреплений. Рим восстановил контроль над Сицилией, а на Балканах искусной дипломатией и демонстрацией военной силы удержал Филиппа Македонского от вступления в войну.

После тринадцати лет войны Карфаген практически потерял Испанию, созданная им антиримская коалиция развалилась, а Сципион Старший высадился в Африке. Имея армию, обученную по новому образцу и заключив союз с африканцами, он поставил Карфаген в такое положение, когда тот должен был либо капитулировать на милость римлян, либо использовать свой последний и единственный шанс – отозвать Ганнибала из Италии. Карфаген попробовал было вступить в переговоры с Римом, однако в этот момент Ганнибал вернулся по собственной воле и дал римлянам решительное сражение, в котором он был разбит. Теперь капитуляция стала неизбежной, а условия мира, которые должен был принять Карфаген, превратили его, по существу, в третьеразрядную державу. Так закончилась Вторая Пуническая война. Я хочу особо отметить, что при рассмотрении изолированных театров действий, таких как, например, Балканы, или отдельных этапов этой войны может сложиться обманчивое впечатление, что Рим придерживался стратегии изматывания, старался истощить ресурсы неприятеля. Однако если взглянуть на ход войны в целом, то станет очевидно, я полагаю, что Рим никогда в действительности не отказывался от своей первоначальной цели – уничтожения Карфагена как великой державы. Даже на Балканах дипломатические и военные усилия Рима на самом деле направлялись не столько против Филиппа Македонского, сколько против Карфагена.

Вполне возможно, что временами Рим действительно бывал близок к полному отказу от своих первоначальных планов, что он вполне мог бы удовольствоваться активной обороной – стратегией, которую проводил в жизнь знаменитый Фабий. Я делаю этот вывод не столько из тактики самого Фабия, сколько из того сопротивления, которое он оказывал отправке экспедиции Сципиона в Африку [62] . Лозунг «Сначала мир в Италии, а потом война в Африке» мог быть интерпретирован и так – Рим оставляет в покое Карфаген в его африканских владениях и признает за ним статус великой державы в обмен на удаление Ганнибала из Италии. Однако Сципиону Старшему и его сторонникам все же удалось удержать Рим в рамках первоначальных стратегических целей.

Давайте теперь рассмотрим Третью Пуническую войну, разразившуюся два поколения спустя. Рим преследовал теперь цель окончательного уничтожения Карфагена, уже не великой средиземноморской державы, но даже самого города. Каковы бы ни были истинные причины войны, Рим твердо решил, что Карфаген должен быть разрушен – Carthago delenda est. Римская дипломатия готовила теперь окончательный удар. Никакие уступки не могли уже спасти Карфаген. Внешняя политика и дипломатия служили теперь лишь целям воинственной стратегии Рима. После того как Карфаген был подожжен, Сципиона охватила жалость к неприятелю и боязнь, что такая же участь может постигнуть и его отечество. Своему другу Полибию он писал строками из Илиады:

Будет некогда день, и погибнет священная Троя,

С ней погибнет Приам и народ копьеносца Приама [63] .

( Пер. Н. Гнедина )

Но наказание, которого заслуживал Рим, так и не пришло. День возмездия, которого так боялся Сципион, отстоял от него на столетия. Нравственные побуждения не имеют большой ценности с исторической точки зрения, и, хотя временами, они служат побудительными мотивами для тех или иных политических решений, я не буду долго останавливаться на них. Я желаю лишь продемонстрировать, что сама война может быть целью внешней политики и как дипломатия может служить этой цели.

Теперь позвольте мне отвлечься от войн с Карфагеном и перейти к описанию общего характера римской стратегии и внешней политики. Большинство войн, которые вел Рим, трудно однозначно классифицировать с точки зрения современной стратегической науки – в зависимости от складывавшихся обстоятельств римляне то стремились поскорее закончить войну, дав решительное сражение, то, наоборот, всячески ее затягивали и старались измотать неприятеля, навязав ему войну на истощение. Хотя римляне, разумеется, не слишком приветствовали вмешательство войны в их повседневную жизнь, необходимость воевать они обычно воспринимали весьма спокойно – война была для них не приключением, а неизбежным злом. Сильными сторонами римлян были скорее стойкость и упорство, чем быстрота и агрессивность действий. Римская стратегия во многом походила на римскую же тактику. Для римлян главное, чтобы последнее слово в войне всегда оставалось за ними. Они терпеливо ждали момента, когда противник допустит ошибку и тогда, имея про запас хорошо укрепленные полевые лагеря и целую сеть крепостей, покрывавших Италию, их хорошо отлаженная военная машина сделает свое дело и победа в конечном счете останется именно за Римом. Если хорошо приглядеться, то окажется, что представления римлян о ходе войны в целом практически совпадают с их представлением о ходе сражения, только в увеличенном масштабе.

Римские полководцы в начале войны, как правило, имели недостаточно практического опыта и набирались его уже в ходе боевых действий. То же самое, хотя и в несколько меньшей степени, применимо и к самим римским армиям. Правительство обычно старалось не вмешиваться в действия своих военачальников. Опыт прошлых войн свидетельствовал, что вмешательство гражданских властей в военные вопросы редко дает положительные результаты, впрочем, как и узкопрофессиональный взгляд на общие стратегические проблемы, свойственный многим военачальникам. Преимущество римлян состояло в том, что стратегию республики обычно определяли люди, имевшие некоторый опыт в военных вопросах и в международной политике. Сенат обычно подвергал резкой критике всякого полководца, стремившегося к быстрому и решительному результату, особенно если имелись подозрения, что он стремился при этом к личной славе в ущерб здравому смыслу. Однако, когда незадолго до битвы при Каннах Сенат указал в инструкциях командующим армиями, что решающее сражение будет желательно в имеющихся обстоятельствах, он вместе с тем взял на себя и вину за поражение, когда битва, на которой настаивали сенаторы, закончилась для римлян катастрофой. Прием, оказанный разбитому Варрону за то, что тот не разуверился в республике, не был лишь жестом великодушия. Он был оправдан потому, что строго следовал приказу. Но, как правило, полководец был предоставлен сам себе в отношении ведения войны и не был связан жесткими инструкциями. Для многих военачальников это означало, что они в первую очередь должны любой ценой избежать поражения, а уж затем подумать о победе.

Большинство своих войн республика вела на территории противника или, в крайнем случае, на территории своих союзников. На своей земле римлянам приходилось воевать нечасто, а ведя войну на чужой территории, всегда проще затягивать ее. По словам Жомини, «всегда просто использовать тактику Фабия, когда воюешь на территории союзника. Нет нужды беспокоиться о своей столице или о сохранности своих провинций и можно принимать в расчет лишь сугубо военные факторы. Подводя итоги, кажется несомненным, что одним из главнейших талантов военачальника является способность верно определять момент для перехода к наступлению и момент для перехода к обороне, способность перехватить инициативу, находясь в обороне» [64] . Римские полководцы, без сомнения, обладали этими талантами, хотя зачастую это проявлялось при смене командующего армией, когда военачальника, отстаивавшего оборонительную стратегию, сменял его коллега, чьи таланты проявлялись в наступательных операциях. Для сравнения можно привести в пример влияние, которое оказало назначение генерала Гранта на ход Гражданской войны между Севером и Югом. В течение всей истории республики римляне почти всегда имели достаточно опытных и подготовленных военачальников, так что в зависимости от обстоятельств могли выбирать среди них того, чьи качества и предпочтения в наибольшей мере соответствовали моменту. Авторитет сената позволял ему контролировать вопросы общей стратегии, не вмешиваясь непосредственно в деятельность своих генералов.

Было еще одно обстоятельство, которое позволяло республике затягивать войну, а именно то, что римские армии были, как правило, сравнительно невелики по размеру. Это упрощало управление такой армией и к тому же в случае поражения меньше сказывалось на общей боеспособности Рима. С другой стороны, Рим часто оказывался не способен в нужный момент сконцентрировать в одной точке силы, необходимые для нанесения решительной победы над неприятелем.

Наконец, одним из главных принципов политики Рима было не заключать мира не одержав сначала победы. Однако республика часто, и, пожалуй, даже слишком часто, удовлетворялась таким миром, который не позволял ей в полной мере воспользоваться плодами этой победы или добиться решительного ослабления неприятеля. Рим становился безжалостным лишь в том случае, если сам боялся и ненавидел врага, как было в случае с Ганнибалом. Известная строка из Вергилия – рагсеге subjectis et debellare superbos, «ниспроверженных щадить и усмирять горделивых», – достаточно точно отражает отношение римлян к войне. Теперь перейдем от общих положений к рассмотрению римской стратегии и внешней политики после Второй Пунической Войны.

Какие же уроки извлек Рим в отношении политики и стратегии из Второй Пунической войны? Я полагаю, что они научились не полагаться слепо на превосходство Рима в военной силе. В Испании и Северной Италии вести войну иначе, чем она шла, было невозможно, однако, воюя против Филиппа V, римляне вынуждены были прибегнуть к помощи Этолийского союза, что сократило собственно римские потери в людях, и впоследствии Рим не раз действовал подобным же образом. Римляне поняли, что необходимо зорко следить за соседями, чтобы не допустить при случае образования враждебной им коалиции, подобной той, что пытался собрать Карфаген. Находясь под впечатлением от дипломатических успехов Карфагена, римляне слишком уж легко поверили в то, что Македония и Сирийское царство Селевкидов заключили союз против них, из-за чего главным образом и разгорелась впоследствии Вторая Македонская война. Хотя была, разумеется, и иная причина, заключавшаяся в опасениях Рима по поводу возрождения морской мощи Македонии.

Первые десятилетия II века до н. э. принесли в Рим богатый опыт эллинистической дипломатии, поскольку теперь греческие государства стремились получить от римлян помощь или хотя бы заручиться поддержкой в тех или иных вопросах. Такое положение со временем привело римский сенат к убеждению, что раз многие проблемы могут быть решены дипломатическим способом за счет только лишь авторитета и влияния Римского государства, то дорогостоящие и рискованные военные операции должны отойти на второй план и рассматриваться лишь как крайнее средство. Со времени Александра государства в международных отношениях все больше опирались на правовые нормы, дипломатия все чаще служила заменой войне. С другой стороны, когда сенат все же пришел к заключению, что царь Македонии Персей представляет угрозу для Рима, именно дипломатия методично готовила новую войну.

Мы видим, как в одних случаях дипломатия служила заменой войне, в других же, наоборот, подготавливала для нее почву. Подобное произошло в отношении Родоса, хотя римская политика в морских вопросах всегда была довольно близорукой. Как уже отмечалось в прошлых лекциях, Рим старался избавить себя от необходимости постоянно содержать крупный военный флот, и, хотя ослабление Родоса привело к возвышению и передаче части его прежних функций Делосу, что дало определенные выгоды итальянским купцам [65] , в целом Рим совершил стратегическую ошибку, позволив другой державе контролировать воды Леванта. В следующем столетии стало ясно, насколько недальновидно было это решение, тем более что интересы Родоса всегда практически полностью совпадали с интересами самого Рима.

В Испании Рим, пожалуй, совершил ошибку, отказавшись от политики согласия и примирения, проводившейся старшим Гракхом [66] . Испанские войны, разумеется, не представляли прямой угрозы безопасности Риму и Италии, но они постепенно истощали людские и экономические ресурсы, и в конечном счете именно они в значительной степени подорвали верность италийских союзников Риму. Разрушение Карфагена можно назвать военным преступлением, разрушение Коринфа хотя и помогло сломить боевой дух греков, но заронило и зерна ненависти к римлянам, что стало очевидно во время войн с Митридатом, разрушение Нумансии послужило уроком всем, кто еще сопротивлялся власти Рима в Испании. Однако, будь римская политика хоть немного мудрее, возможно, Серторий спустя два поколения не нашел бы такой поддержки в Испании. Осады Карфагена и Нумансии в равной степени продемонстрировали упорство и военную находчивость римлян, кампания, завершившаяся падением Коринфа, может служить блестящим примером того, как следует использовать ошибки в стратегии, допущенные неприятелем [67] . Однако все же нельзя сказать, что эти прецеденты показывают действительно продуманное сочетание военных и дипломатических мер.

Отказ сената предоставить права римского гражданства италийским союзникам привело Рим к новому кризису – Союзнической войне 91–88 годов до н. э. Марий, понимая, что италики весьма важны для поддержания римской военной мощи, поскольку поставляли значительные контингенты солдат, избрал осторожную оборонительную стратегию, чем навлек на себя неудовольствие сената. Ход войны во многих подробностях напоминал Самнитские войны прошлого, однако опасность со стороны Митридата и остатки политического благоразумия вынудили пойти на соглашение, пусть даже во многом неполное и вынужденное, которое вернуло в руки Рима все силы Итальянского полуострова. Но даже и при таких обстоятельствах раскол в римском обществе все равно вылился в открытое противостояние враждующих фракций, вынудившее Суллу как можно скорее заканчивать войну с Митридатом, при этом не упуская из виду положения дел в Италии. Рим стал все больше и больше полагаться на отдельных полководцев, притом что координирующая роль сената в римской стратегии сильно уменьшилась, если не исчезла совсем. Римские легионы нового образца стали более профессиональны и однородны и, без сомнения, были сильнее, чем армии прошлых времен, что во многом позволяло сглаживать последствия политических ошибок. Помпей собрал огромный флот для действия против пиратов, а его успехи на востоке позволили наконец Риму установить надежный контроль над берегами Средиземного моря. В этом случае, возможно в последний раз в истории республики, политика и стратегия шли рука об руку. Главной – и, по существу, единственной – неудачей Помпея стала попытка выработать условия сосуществования Рима с Парфянским царством. Красс впоследствии также пытался по-своему решить этот вопрос, но потерпел страшное поражение, оставив будущим поколениям задачу восстановления пошатнувшегося авторитета Римского государства.

Рим, кажется, и не планировал завоевывать Северную Испанию или продвигаться дальше в Альпы, чтобы полностью подчинить их своему влиянию. Сложно сказать, дало ли реальную пользу Риму завоевание Цезарем Галлии, но, во всяком случае, во время Галльской кампании ему удалось подготовить лучшую армию из всех, что когда-либо видел Рим, которая к тому же находилась в руках лучшего из римских полководцев. Рассмотрение хода гражданской войны, на который в значительной мере оказал влияние фактор личности военачальников, мы оставим для следующей лекции, посвященной собственно полководческому искусству.

Подведем итоги. Я постарался дать обзор взаимодействия между внешней политикой и военной стратегией Рима. Полагаю, следует признать, что на протяжении большей части своей истории Рим обладал продуманной, взвешенной и последовательной внешней политикой и то же самое применимо и к стратегии Рима, которая, правда, была в основном сухопутной и часто недооценивала значение моря. Целью этой политики практически всегда служило постоянное расширение границ Римского государства и сфер его влияния. С другой стороны, если приглядеться повнимательнее, нетрудно заметить, что в политике Рима всегда была довольно существенная доля импровизации. А временами даже готовности остановиться и подождать, пока проблемы решатся сами собой. Во второй половине II века до н. э. римская политика в Испании, например, была совершенно непродуманной и Рим, по существу, не предпринимал никаких осознанных усилий по улучшению ситуации в этой провинции. На востоке же политика Рима, хотя и производила впечатление продуманности и целенаправленности, скорее направлялась обстоятельствами, чем политической мудростью самих римлян.

Сенат по своему положению органа верховной власти в республике должен был как-то реагировать на поступавшую информацию, хотя время от времени он оказывался во власти заблуждений, порожденных недостоверными и непроверенными сведениями. Римская политика в отношении Македонии несколько раз менялась именно по этой причине. В последнее столетие существования республики внутренние неурядицы, претензии полководцев и недовольство народа не раз делали римскую политику менее продуманной и последовательной. К примеру, сенат неверно оценил расстановку сил в Галлии между союзниками Рима эдуями и вторгшимися в страну гельветами. Личные амбиции Цезаря привели к смене направления вектора римской завоевательной политики в сторону Галлии и континентальной Европы, что для Рима, остававшегося средиземноморской державой, было не совсем логично. «Письмо Митридата», приведенное Саллюстием [68] , неплохо иллюстрирует римскую политику, во всяком случае так, как она виделась самому Митридату. Оно описывает римлян как безжалостных завоевателей, свергающих то одного царя, то другого. При этом римляне не отказывались и от системы зависимых государств, окружавших римские владения.

То, что было сказано выше о внешней политике, в равной мере применимо и к стратегии. Следует помнить, что в Риме не существовало организации, подобной современному Генеральному штабу, которая бы в мирное время занималась оценкой военных угроз, исходивших от других государств. Эмилию Павлу принадлежат следующие слова: «Главным развлечением ддя многих людей, собирающихся в общественных местах, сделалось обсуждение хода войны с Македонией. Оставаясь в Риме, они часто обвиняли полководцев в неспособности и высказывали свои взгляды на то, как эту войну следует вести» [69] . Это было больше чем простое обсуждение военных слухов, столь характерное для наших дней, поскольку большинство представителей высших слоев римского общества были не понаслышке знакомы с военным делом. Однако такое неорганизованное движение не могло, разумеется, выработать никакой долгосрочной и продуманной политики. Трудно сказать, насколько серьезной была угроза со стороны Парфии спустя три года после страшного поражения Красса, однако письма Цицерона, бывшего тогда губернатором Киликии, ясно показывают, как мало предпринял сенат для налаживания эффективного взаимодействия между ним и губернатором соседней Сирии [70] .

Кроме того, стратегический резерв из нескольких легионов, размещенных в Италии в постоянной готовности, мог бы оказаться весьма полезен, но республиканские политики не пошли на такой шаг. Более того, уже после утверждения империи Август, стремясь укрепить имидж Принципата как легитимного правопреемника республики, отказался размещать резерв там, где он был бы нужнее всего, – в Северной Италии, а предпочитал держал его подальше от столицы, в Испании [71] . Пока инициатива оставалась на стороне Рима, Августу и его ближайшим преемникам стоило бы пойти на такой шаг. Республиканские политики вполне заслуживают самой серьезной критики за непонимание перемен, произошедших в общей стратегии после невероятного расширения сферы римского влияния и территории самого Римского государства, произошедшего в последние полстолетия существования республики.