Текст книги "Клуб любителей фантастики, 1970–1971"

Автор книги: Фредерик Пол

Соавторы: Анатолий Днепров,Джон Браннер,Брайан Уилсон Олдисс,Бертрам Чандлер,Сергей Жемайтис,Михаил Пухов,Владимир Щербаков,Димитр Пеев,Владимир Фирсов,Георгий Островский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

1971, № 10
Владимир Щербаков
ПРОСТРАНСТВО ГИЛЬБЕРТА

_{Рис. М. Слонова}

_{НАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ}

– Почему вы стали физиком? – глаза девушки-корреспондента красноречивей слов свидетельствовали о том, что мне не отделаться двумя фразами.

– Физика прежде всего наука о тайнах, – начал я. – Вспомните, что наша Галактика с миллионами Солнц и планет могла образоваться при столкновении всего лишь двух очень быстрых и потому обладающих космической массой электронов. Кварки, дискретное время, гравитоны… часто гипотезы объясняют одну тайну ссылкой на другую. И пока приходится верить в тайны, даже если занимаешься физикой твердого тела.

– Почему – пока?

– Мы все привыкли к пространству трех измерений, а не к пространству Гильберта, и за будущее я поручиться не могу.

– Расскажите о пространстве Гильберта.

Я чувствовал, что начало было не совсем удачно. Ее должно интересовать другое: наши электролюминофоры, удостоенные первой премии на международной выставке. И рано или поздно мне придется рассказывать и о них. Когда же мы кончим? Впрочем, я привык по вечерам оставаться в лаборатории. Я рассказал о пространстве Гильберта.

– У этого пространства не три, как обычно, и даже не четыре, а бесконечно много измерений. Значит, кроме ширины, длины, высоты, нужно придумать еще глубину, протяженность, дальность и другие слова, чтобы рассказать о нем. Но даже всех слов в мире не хватит для этого. Придется без конца сочинять их. Гильберт был великим математиком, и открытое им пространство обладает необыкновенным свойством – емкостью. Все прошлое и будущее умещается в одной точке этого пространства. Человеческая жизнь, горный поток, прорезающий каньон, рождение и смерть континентов – достаточно одной только точки, и в ней можно увидеть любое явление, сотни и миллионы лет истории, становление эпох и эволюцию планет.

Даже одно добавочное измерение неисчислимо увеличивает емкость. Кто-то придумал страну Плосковию – гладкий лист без третьего измерения, без высоты. Дома ее обитателей, плоскатиков, – это квадраты с откидывающейся стороной – дверью. Мы с вами могли бы попасть в такой дом, минуя дверь, просто перешагнув ее. И наше вторжение показалось бы плоскатикам сверхъестественным – ведь они не знают такого измерения – высота… Да они не смогли бы и увидеть нас такими, какие мы есть – лишь подошвы наших ботинок были бы доступны их наблюдениям. А Гильберт увидел свое пространство…

Осенью вы посадили деревце и наблюдаете, как оно растет. Измеренную каждый раз высоту его вы «уложили» в одно из измерений Гильбертова пространства. Но раз у одной-единственной точки – бесконечное число координат, то вся многолетняя история дерева «уместится» в этой точке. И еще останется место для остального – ветвей, листьев. Но никто не говорил еще, что такое пространство реально существует… Я понимаю вас… Но разве верить в бесконечное пространство и время легче, чем в одно бесконечномерное пространство? Все события прошлого и будущего уже содержатся в нем, словно атомы в многогранном волшебном кристалле. И если эти точки-атомы сдвигаются, к человеку вдруг приходит «звездный час», и песню, сложенную им, поют потом сотни лет. Можно и просто «потерять себя», как бы прожить чужие минуты.

– Значит, это знакомо многим?.. И вам?

– Трудно ответить. Всегда хочется объяснить мир по-своему. А разве вам не приходилось как-нибудь непогожим вечером поверить в далекую Землю, где точно в нерукотворном зеркале отразились мы сами, но так, что узнать все-таки невозможно.

– Да, – согласилась она, – приходилось. Пожалуй, можно сказать об этом и так, как вы сказали.

Девушка мне нравилась. Никому еще я не говорил так много. Работа. Статьи. Свои и чужие. Рецензии.

Поняла ли она внутренний смысл этого видения, простого и короткого, как детская песня? Трудно иногда вскрыть причину закономерностей, легче изобразить их действие.

Я рассказал ей все, что оставило мне время. Все о пространстве Гильберта.

…Осенью сорок второго мы со старшим братом искали картошку на старом поле. Нам было тогда семнадцать на двоих, и мы впервые, наверное, забрались так далеко от дома. Часто вспоминаю я эти минуты. Далекий дым над городом. Шум машин на пригородном шоссе. Вышки электролинии. Серую, как пепел, землю. Рокот самолета.

Было довольно холодно, и мне давно хотелось домой. Вдали над лесом светилась закатная полоса. Я дул в озябшие руки и краем глаза следил за самолетом.

Самолет летел на запад. На фоне вечерних облаков он выглядел темной тощей птицей. Брат махал рукой, провожая его. В этот момент произошло какое-то внезапное изменение, земля и небо качнулись, поменявшись местами. Я словно забыл себя, брата – все. Земля оказалась вдруг далеко внизу, и я видел ее так, как если бы сам был летчиком. Я узнал улицы знакомой мне московской окраины и старые, точно копотью покрытые, стены церквушки. Последние солнечные лучи зажгли окна домов, и они горели чистым багряным пламенем.

При всей невероятности случившегося я не мог не почувствовать какой-то странной поэтичности и гармонии этих блеклых сентябрьских красок, когда лучи золотят серый пепел земли и почти растворяются в дымке у другой стороны горизонта. За Москвой я увидел сырые леса, в которых темная зелень смешалась с сентябрьским золотом. На лесные поляны и вырубки уже ложился вечерний туман, а на верхушках молодых елок еще дрожали зеленые лучи. Справа, под крылом, я заметил русую голову высокой березы, охваченную закатным огнем, другие березы, словно ее сестры, встали вдоль дороги, которая вела на запад.

На картофельном поле я различил две маленькие фигурки – это были, конечно, мы сами. Брат все еще махал рукой вслед самолету.

И в тот же миг я снова оказался на поле. Все оставалось как будто на своих местах: самолет продолжал лететь, я дышал в озябшие руки. Вся найденная нами картошка уместилась в двух карманах укороченного отцовского пиджака, который теперь перешел к брату. Мы медленно шли домой, а я все думал о самолете и о непонятных приборах, которые я видел в кабине своими глазами. Не забыл я об этом и через много лет.

Не раз потом восстанавливал я в памяти песчаный берег реки, каким я видел его сверху, две полуразбитые лодки (они выглядели старыми намокшими листьями), дома, как охапки щепок, прибрежные ивы, уронившие в воду желто-зеленые колосья ветвей. Я видел так далеко, как мог видеть только с самолета.

Неповторимая минута. Позже я уловил то, благодаря чему она казалась скорее сном. Это был свет. Необычный предвечерний свет, сочетавший тепло пожаров, вспыхнувших в высоких кронах, и холод длинных темных теней. И лучи, гасшие, как звезды, непостижимым образом распространяли вокруг какую-то давнюю тревогу или грусть, передать которые невозможно.

– Самое простое объяснение происшедшему – сон. – Я уже отвечал на ее вопрос. – Короткий мимолетный сон. Представьте семилетнего мальчугана, ковыряющего ножом землю, холодный сентябрьский вечер, однообразный шум машин на шоссе. Разве не мог я просто уснуть на мгновение – и тут же проснуться? Но самое простое объяснение – не всегда самое верное…

– Понимаю, – вдруг сказала она. – Точки в пространстве Гильберта колеблются, как атомы в кристалле. Это можно себе представить: влево, вправо… И они ведь при этом меняются местами, вы об этом сами говорили.

– Да. Меняются местами. Точная формулировка. Но знаете, что из этого следует? Я должен знать и помнить хотя бы отрывочно то, что знал он. Я же был им в ту минуту. И ко мне приходят иногда они – гости из прошлого, как потускневшие давнишние фотографии. То всплывают вдруг в сознании зимние дороги и по обочинам – печи с остывшими кирпичными трубами, точно надгробья. Пустые уцелевшие избы. Старуха с узлом за спиной и грудным ребенком на руках. Березовый крест с наброшенной на него серенькой кепкой – на могиле двенадцатилетнего мальчика, кинувшего камень в немцев, уводивших из деревни последнюю корову. Равнодушное пламя, как бы нехотя выбивающееся из окон кирпичной школы. Города, смешанные с пеплом, города из землянок, хмурые леса, укрывшие людей… Наше первое крупное наступление. Затемненные дома в тылу, недостроенный, но работающий завод, чье-то рукопожатие, новый самолет – мой первый самолет. Бои, ранение и вот – подмосковный аэродром и – временно – выполнение спецзаданий… Незабываемый первый полет над Москвой, когда видны дома Садового кольца, темные стены Кремля, крыша Исторического музея, словно присыпанная снегом.

– А вы ведь можете случайно встретиться с тем летчиком.

Я машинально киваю: «Конечно».

– И вдруг окажется, что он тогда был на вашем месте, на поле?

– Тогда я поверю в пространство Гильберта.

– Так до сих пор вы шутили?

– Только наполовину. Вы спросили меня, почему я люблю физику. Я попробовал ответить.

Я спохватываюсь: пора рассказать ей об электролюминофорах, над которыми мы работали последние годы и, может быть, немного о телевизорах с плоским экраном, – о том, ради чего, собственно, мы встретились.

Да, это буднично. Но разве физик не тот же мастер, который, как и сотни лет назад, бессонными ночами может мысленно охватить, соединить сразу все кирпичи мира и построить из них, как из детских кубиков, пирамиду, город, звезду, вселенную?

Электролюминофор преобразует электричество в свет. Разве это неинтересно? Напряжение, приложенное к люминофору, нарушает мерный хоровод электронов. Электрическое поле срывает электроны с уровней-орбит и гонит их вдоль силовых линий. Дайте напряжение посильнее – и лавина электронов пронижет люминофор насквозь. Это электрический пробой.

Электролюминесценция сродни пробою.

Есть в люминофоре микроскопические участки неоднородностей, где напряженность поля больше, чем в других местах. Основные события разыгрываются как раз здесь. Разогнанные полем отдельные электроны, подобно первому шару в бильярдной партии, врезаются в гущу своих собратьев, еще не согнанных с мест. Беззвучный удар – и уплотнившийся рой электронов несется дальше.

Стоп – участок с повышенной напряженностью поля кончился. Разбежавшимся электронам дальше ходу нет. Самые быстрые из них зацепились где-то в узлах кристаллических решеток. Стоит поменять полярность напряжения, и они возвратятся на свои уровни. Партия на бильярде закончена, шары опять на местах.

Здесь и зарыта собака. Ведь электроны, оседая на орбитах, возвращают, излучают кванты света. Каждый электрон – по одному кванту. От энергии квантов зависит цвет излучения…

Я приглашаю ее к микроскопу.

– Посмотрите: кусочек люминофора при сильном увеличении похож на ночное небо. Звезды – это люминесцентные центры, здесь сталкиваются электроны. Между ними – темные области. Звезды мерцают: в одних центрах электронный бильярд заканчивается, в других только начинается. Ведь на люминофор подается переменный ток. Правда, уловить мерцание вам не удастся, полярность напряжения меняется пятьдесят раз в секунду – при такой частоте все сливается для наших медлительных «инерционных» глаз в ровное сияние.

– Это интересно. Но так далеко от пространства Гильберта…. Значит, вы можете совмещать повседневную работу и мечту.

– Могу, – говорю я. – Научился. Тем более что это не так уж и далеко друг от друга. Точки в пространстве Гильберта и электроны очень похожи. И те и другие меняют направление движения и возвращаются на места. Вот только причину этих колебаний в Гильбертовом пространстве найти труднее. Какое-нибудь бесконечномерное поле… А люминесцентные центры разве не похожи на звездные скопления?

– Да, очень похожи. Там даже есть свои сверхновые.

Прощаясь, она говорит:

– Можно, я напишу в очерке и о пространстве Гильберта?

– Ну, если только совсем немного…

Прошло месяца три или четыре, и пространство Гильберта напомнило о себе само.

Возвращаясь как-то с работы, я заметил человека, словно разыскивающего что-то на незнакомой улице. Оказалось, что он искал мой дом. Мы вместе вошли в подъезд.

– Вы не подскажете, где здесь такая квартира… – и он назвал номер моей квартиры.

– Значит, вы ко мне? – спросил я, немного озадаченный.

Я впервые в жизни видел его. Ему было лет пятьдесят, на нем было черное, видавшее виды кожаное пальто. Он показался мне чуть наивным, но хорошим, искренним человеком.

Я назвал свое имя и тут же понял, кто ко мне пожаловал. Эта странная догадка пришла так неожиданно, что я растерялся, когда он подтвердил ее. Да, он бывший военный летчик. Александр Ковалев. Случайно наткнулся на очерк обо мне, о наших люминофорах. И о двух мальчиках, собиравших осенью сорок второго картошку на пригородном поле. Разыскал меня через редакцию.

…Мы сидели до рассвета.

А когда вдоль шоссе встали из тьмы громады домов и в небе задрожали и погасли последние звезды, пошли пешком до Садового кольца, свернули направо, к площади Восстания, миновали улицы Герцена и Качалова, Красную Пресню.

На утренних улицах непривычная тишина, кажется, редкие автомашины не в силах разбудить их. Но серое небо светлеет, купол планетария уже отливает плавящимся свинцом, и окна домов на Малой Бронной и Садовых улицах начинают поблескивать.

– Знаете, с тех самых пор я люблю Москву, – говорит он. – Может быть, я и раньше ее любил, но только это как-то не особенно проявлялось. Легко ли вспомнить, что в сорок первом десятки баррикад появились на московских улицах – у Балчуга, на Бородинском мосту, – в центре и на окраинах? Что зеркальные витрины на Манежной площади скрылись за мешками с песком?

Я тоже люблю Москву с тех самых пор. Потому что он любит ее.

Но и он видел мир моими глазами, – тогда, в далекий сентябрьский день он оказался рядом с моим братом, взглядом провожавшим его самолет. И когда Ковалев начал разбираться в происходящем, земля исчезла из-под его ног так же внезапно, как и появилась.

Но прежде он успел запомнить остывающую оранжевую полосу над лесом, черные, как бы остановившиеся, машины на шоссе.

Перед ним лежало картофельное поле с росшими посреди одинокими деревьями, местами серое, как пепел, местами красноватое от снопов света.

Стороной шагали к горизонту вышки электролинии. Огненные цветы заката, покрывшие облака, косогор и поле придали земле неповторимый оттенок грусти. С неба спустился прохладный поток синего воздуха, смешавшийся у самой земли с легким дымом и запахом близкой реки.

И он успел вдохнуть этот воздух.

1971, № 11
Фредерик Поол
ОБИТАЮЩИЙ В ТЕЛЕ

 _{Рис. Р. Авотина}

_{ФАНТАСТИЧЕСКИЙ ПАМФЛЕТ}

Фантастический памфлет «ОБИТАЮЩИЙ В ТЕЛЕ» видного американского писателя-фантаста – произведение, весьма характерное для сегодняшней Америки. Коррупция, расовая дискриминация, гражданская война в «черных гетто», шпиономания, обанкротившаяся политика «большой дубинки» в Индокитае – вот чем обернулось для простого американца хваленое общество «благоденствия для всех», памфлет Ф. ПООЛА убедительно разоблачает притязания заокеанской военщины на мировое владычество.

Итак, мы выступили почти сразу. Этот Ван Пелт появился в Пентагоне в четверг, а в следующий понедельник мой отряд особого назначения, состоящий из ста пятидесяти человек, в полном снаряжении уже расположился вокруг хозяйства старого ученого.

Ему это не понравилось. Я заранее знал, что ему это не понравится. Стоило появиться нашим грузовикам, как он в гневе выскочил из большого здания.

– Уходите отсюда! Какого черта, уходите! Вы лезете в частные владения, не видите, что ли? Слышите, я этого не потерплю! Катитесь отсюда!

Я вылез из «джипа» и вежливо отдал ему честь.

– Полковник Уиндермир, сэр. У меня приказ организовать охрану вашего института. Вот, сэр, это вам копия приказа.

Он нахмурился, фыркнул, но в конце концов вырвал приказ у меня из рук. Ну, а приказ был подписан генералом Фоллансби – тут уж не больно поспоришь! Я спокойненько стоял рядом, готовый разъяснить ситуацию по возможности не обидно для него. Когда нет особой необходимости, я не нажимаю на враждебно настроенные элементы. Но этот, видимо, плевать хотел на форму.

– Ван Пелт! – проревел он. – Ах, гад вонючий! Чудовище! Предатель старый!..

Я внимательно слушал. Ругался он здорово. Суть его слов сводилась к тому, что его бывший помощник Ван Пелт не имел никакого права говорить в Пентагоне о возможности применения Эффекта Хорна в военных целях. Но главным украшением его речи служила весьма богатая словесная приправа.

В конце концов я его остановил.

– Доктор Хорн, – сказал я, – генерал просил уверить вас, что мы ни в коем случае, ни в какой мере не будем вмешиваться в вашу работу. Единственная наша задача – обеспечить вашу безопасность. Я уверен, сэр, вы скоро сами поймете значение вашей безопасности.

– Безопасность! Так вот, лейтенант, я…

– Полковник, сэр. Полковник Уиндермир.

– Полковник, генерал, лейтенант, не все ли равно, черт вас побери? Слушайте меня! Эффект Хорна – это моя личная собственность, не ваша, не Ван Пелта и не государства. Я работал над проблемой расщепления личности, когда вас еще мама на свет не родила, и…

– Безопасность, сэр! – прохрипел я. Он вытаращил на меня глаза, а я кивнул на шофера: – Его тоже надо остерегаться, сэр! – объяснил я. – О'Хейр, вы свободны!

Сержант О'Хейр, оставаясь за рулем, отдал честь и укатил.

Я продолжал уже в спокойных тонах:

– Итак, доктор Хорн, я хочу, чтобы вы знали: я здесь, чтобы помогать вам. Если вы в чем-нибудь нуждаетесь, только скажите, я тотчас все доставлю. Даже если вам понадобится съездить в город, и это я устрою, конечно, при условии, что вы за двадцать четыре часа до намеченного срока поставите нас в известность о своем намерении, чтобы мы успели согласовать маршрут…

– Молодой человек, идите к черту! – кратко резюмировал он и заковылял к большому зданию.

Я смотрел на него и, помнится, думал, что в этой старой хромой восьмидесятилетней козе огромная сила воли.

Я отправился устраивать свою команду, а доктор Хорн у себя в доме поднял телефонную трубку и потребовал Пентагон, чтобы пожаловаться на наше вторжение в его владения. Когда он наконец сообразил, что говорит с телефонистом нашего коммутатора и что его без моего разрешения ни с кем по телефону не соединят, он снова поднял бучу.

Но это, конечно, не служило достаточным основанием для того, чтобы его с кем-нибудь соединили. По крайней мере, до тех пор, пока действовал приказ, подписанный самим генералом Фоллансби.

На следующий день рано утром я устроил неожиданную проверку постов, чтобы солдаты держали ушки на макушке. Все сработало четко. Я приказал сержанту О'Хейру попытаться проползти во владения доктора Хорна по болотам на южной стороне. В пятидесяти ярдах от заграждений сержант был задержан. Когда он докладывал мне, его трясло и с него стекали потоки грязи.

– Эти вояки – ублю… эти караульные, сэр, чуть не оторвали мне голову. Если бы рядом не случился офицер дневной смены – единственный, кто опознал меня, – они бы наверняка оторвали мне голову.

– Хорошо, сержант.

Я отпустил его, а сам пошел завтракать.

Команда заграждения работала всю ночь, и теперь нас окружали три линии электрифицированной колючей проволоки, причем внешняя линия была закручена спиралью. Через каждые пятьдесят ярдов периметра возвышались караульные вышки.

Во время завтрака позвонили с КПП: из города приехал Ван Пелт, и его не пропускали без моего разрешения. Вскоре он оказался в моих личных апартаментах, имея вид одновременно взволнованный и торжествующий.

– Как он отнесся к этому, полковник? – спросил Ван Пелт. – Он… как бы это сказать… он обижен?

– Очень!

– О! – Ван Пелт вздохнул, пожал плечами. – Впрочем, вы же здесь. Надеюсь, он не станет предпринимать попыток… – Он с жадностью воззрился на мои гречневые лепешки и сосиски. – Я… хм… У меня сегодня совсем не было времени позавтракать…

– Будьте моим гостем, доктор Ван Пелт!

Если судить по его конфигурации, только на своих жировых запасах он мог бы отшагать двести миль без передышки. Ему было что-то около пятидесяти шести лет, весил же он, на мой взгляд, никак не менее двухсот восьмидесяти фунтов. Трудно себе представить человека, более чем он не похожего на доктора Хорна. Я спросил себя, как, работая вместе, они уживались друг с другом. И тут же нашел ответ: уживались с трудом. Иначе Ван Пелт никогда не обратился бы в Пентагон.

В четырнадцать ноль-ноль я открыл дверь в кабинет доктора Хорна.

Он посмотрел на меня, как солдат на вошь, и я вошел. Он ничего не сказал, только встал и указал мне на дверь.

– Добрый день, доктор Хорн. Вам не подходит это время для вашего ежедневного отчета, не так ли? Пожалуйста. Вы же знаете, я здесь только для того, чтобы помогать вам. Может быть, каждый день от двенадцати до тринадцати вас больше устроит? Или с утра? Или…

– Каждый день?

– Так точно, сэр. Вы, наверное, не обратили внимания на параграф восьмой приказа генерала Фоллансби… Для начала, сэр, не будете ли вы так добры, не покажете ли вы нам лаборатории? А потом у вас будет случай убедиться, что капрал Мак Кейб неплохой стенографист и сумеет записать вашу речь.

– Какую еще речь?

– Ваш отчет о работе, сэр. Что вы успели сделать за истекшие двадцать четыре часа. Правда, на сей раз вам придется рассказать и обо всем том, что сделано вами до сих пор, сами понимаете.

– Ну нет. Этому не бывать! – взорвался Хорн. – Ах вы, вонючая паршивая армейская штучка!.. Слушайте, что это за идея?..

Этот новый взрыв я встретил уже во всеоружии. Я дал ему возможность поорать. Когда он оторался, я все очень просто ему разъяснил. Я сказал:

– Вот так-то, сэр. Все будет так и не иначе.

Он замолчал, нахмурившись, посмотрел на меня. Я был рад, что он наконец утихомирился, потому что в секретной части приказа, в параграфах, которые по понятным причинам я не стал показывать доктору Хорну, говорилось кое о чем весьма подходящем к данной ситуации. Ван Пелт рассказал генералу, что здоровьем Хорн слаб. Апоплексия или рак – не знаю точно, не силен я в медицинских терминах. Как бы там ни было, при допросе в департаменте разведки Пелт сообщил, что старик может в любую минуту окочуриться. Ну, а когда он тут бесился, он действительно выглядел так, будто вот-вот отдаст концы. А мне этого вовсе не хотелось, по крайней мере, до тех пор, пока я не получил от него нужную информацию, отчет, чтобы выработать свое толкование Эффекта Хорна.

Между тем Хорн сел, хитро так посмотрел на меня и спросил:

– И вы собираетесь строго придерживаться данных вам инструкций?

– Так точно, сэр.

– В таком случае, – не без коварства, со старческим смешком сказал он, – я вижу, мне ничего другого не остается как сдаться. Так что же именно вас интересует, лейтенант?

«Ага, – подумал я про себя, конечно, – это становится интересным! Не собирается ли старик обвести меня вокруг пальца, чтобы потом созвониться с кем-нибудь из своих друзей конгрессменов? Или попробует завоевать мое доверие, а потом сделает из меня посмешище?»

– Итак, мой отчет. Вот именно, – произнес он, задумчиво глядя на машину типа… ну, скажем, типа СКР-784, двенадцатая модель, что-то имеющее отношение то ли к радиолокации, то ли к радио, то ли еще к чему-то непонятному. В этом пусть разбираются специалисты из службы связи. Во всяком случае, машина была электрическая.

– Вот именно, – повторил он. – Ну что ж, капитан, я обязан исполнить ваше желание. Посмотрим, – сказал он, подымаясь, – мой поликлоидный квазитрон. Видите ли…

Тут меня отвлекли странные звуки, издаваемые капралом Мак Кейбом. Я взглянул на него, он явно не справлялся.

– Сэр, – остановил я доктора Хорна, – пожалуйста, по буквам два последних слова.

– Вот именно. П-о-л-и-к-л-о-и-д-н-ы-й к-в-а-з-и-т-р-о-н. Вы, конечно, знакомы, лейтенант, с различными направлениями потенциометрического учения о человеческом мозге, которые… Впрочем, рассмотрим историю вопроса. Представьте себе мозг как некую электрическую машину. Потенциометрическое учение утверждает, что…

Он продолжал в том же духе. Каждые тридцать-пятьдесят секунд он взглядывал на меня, склонял набок голову и ждал. Я говорил: «Понятно», он говорил: «Вот именно» – и продолжал свой доклад. Капрал Мак Кейб страдал отчаянно, я был спокоен, меня все это даже забавляло. Нужно немного вкусить штабных заседаний, чтобы научиться не только выживать в подобных ситуациях, но и находить в них покой, отдых.

Когда Хорн наконец кончил (Мак Кейб тихо рыдал в своем углу), я подытожил все, что он говорил, таким образом:

– Другими словами, сэр, вы нашли совершенный электронный способ убивать человека, не касаясь его.

Это почему-то сразило его. Он уставился на меня.

– Электронный, – произнес он после небольшой паузы. – Способ. Убивать. Человека. Не. Касаясь. Его.

– Точно, сэр, так я и сказал, – согласился я.

– Вот именно. Вот именно. – Он откашлялся, отдышался. – Лейтенант, – сказал он, – ради всего святого, что я такого сказал, что могло навести вас на подобную дурацкую мысль?

Я не верил своим ушам.

– Что! Что вы сказали? Но ведь именно так выразился генерал, доктор Хорн. Видите ли, то же самое он говорил и Ван Пелту.

В меня закралось сомнение: а не штучки ли это доктора Хорна? Не хочет ли он ввести меня в заблуждение и убедить, что никакое это не оружие и что оно не стреляет?

В течение двадцати пяти секунд он рвал и метал по адресу Ван Пелта. Потом взял себя в руки и стал опять задумчивым.

– Нет, – сказал он, – нет, это не Ван Пелт. Это, по-видимому, ваш болван генерал свихнулся на этом пунктике.

Я обратился к нему официальным тоном:

– Доктор Хорн, вы утверждаете, что ваш… э-э-э… – Я взглянул на Мак Кейба. Тот шепотом произнес название, – ваш поликлоидный квазитрон каким-то там электронным способом может лишить человека жизни на расстоянии?

Лицо у него стало мрачное, как у маньяка, – прямо-таки будто он испытывал физические страдания. Сделав усилие над собой, он согласился:

– О, возможно… да-да. Можно же сказать, что паровоз окисляет уголь, превращая его в кремневые соединения с примесью! И ведь это действительно так, только обычно мы называем их золой. Исходя из этого, можно сказать, что квазитрон лишает человека жизни на расстоянии.

– Ну, а я что говорю!

Все еще внутренне сопротивляясь, он сказал:

– Совершенно верно. Вот именно. Теперь я понимаю, что вы имеете в виду. Это полностью оправдывает ваше пребывание здесь. А я-то, признаюсь, удивлялся! Вы видите в квазитроне оружие…

– Ну конечно, сэр!

Он сел, достал толстую, совершенно черную трубку и стал набивать ее. Уже совсем весело он вдруг заявил:

– Наконец-то мы понимаем друг друга. Моя машина обращает людей в трупы. Хороший кусок кремния способен сделать то же – до этого некоторое время назад додумались питекантропы, сами, без чьей-либо помощи, – и вас, как ни странно, интересует тот же аспект вопроса. Очень хорошо. – Он закурил трубку. – Должен сказать, – добавил он, попыхивая трубкой, – что мой квазитрон способен на такое, на что дешевый кремний, конечно, не способен. Мой квазитрон лишает человеческое существо той субстанции, которая противоположна физической, субстанции, которую мы назовем «субстанция X». Когда мы добавляем ее к телу, оно превращается в человека; когда мы отнимаем ее от тела, остается труп. А вам на это наплевать!

– Сэр, боюсь, что я вас не понимаю!

– Вы чертовски тонко это заметили, – вы меня не понимаете! – взревел он. – Мы все трупы, это вы понимаете? Трупы, населенные призраками! И в мире только один человек может отделять одно от другого, при этом не разрушая ни того, ни другого! И этот человек я! И в мире существует только один способ разделить их – мой квазитрон! Лейтенант, вы дурак, вы тупица, вы…

В этот вечер я пригласил к себе Ван Пелта.

– Извините, мистер Пелт, – сказал я. – Я должен представить секретный отчет о докторе Хорне. Скажите, о каких это призраках он все время твердит?

– Призраки? Полковник Уиндермир, я не знаю… Это доктор Хорн так называет их. Вы, конечно, знаете его манеру. Понимаете ли, есть разница, которая отличает живого человека от мертвого, вот ее-то доктор Хорн и обозначает слов «призраки». – Ван Пелт хихикнул, бросил в корзину для бумаг огрызок от яблока и принялся за следующее. – Назовем это «жизнь», «разум» и «душа», если в вашем лексиконе вообще существует такой термин, полковник. Доктор Хорн суммирует все это и называет одним словом «призраки».

Я решил совсем прижать его в угол.

– Так эта машина – призрак-чародей?

– Нет, нет! – закричал он, теряя самообладание. – Полковник, не стройте из себя дурачка! Доктор Хорн беспринципный, самонадеянный тип, но он не идиот какой-нибудь! Забудьте слово «призрак», если оно вас смущает. Думайте о… думайте о…

Он в растерянности огляделся, пожал плечами.

– Думайте просто о разнице между живым и мертвым. В основе работы машины Хорна лежит эта разница… Жизнь, разум – это вообще феномен электрический, понимаете? А доктор Хорн высасывает их из тела, откладывает про запас, если хочет, или даже помещает в чужое тело…

Когда я наконец отделался or него, я посидел некоторое время, стараясь собраться с мыслями.

У этого старого чудака есть машина, с помощью которой он может взять разум одного человека и переместить его – да да! переместить! – в тело другого человека!

Какого черта, вместо того чтобы городить всякую околесицу, мне сразу не сказали об этом в Пентагоне?

На следующее утро по моей просьбе доктор Хорн поместил курицу и кокер-спаниеля в то, что он называл поликлоидным квазитроном, и устроил «взаимообмен».

Тут уж я не мог не поверить. Я видел, как курица пыталась махать своим хвостом, а спаниель квохтал, топтался на месте и пробовал клевать зерно.

Глаза капрала Мак Кейба чуть не вылезли из орбит. Он начал было что-то записывать, взглянул на меня, тряхнул головой и уставился в пространство.

Впрочем, о нем речь впереди. А я сказал:

– На это вы способны. Вы способны взять курицу и пересадить ее в собаку, в кокер-спаниеля…

– Вот именно, лейтенант.

– А с людьми… с людьми вы способны на такое?

– О конечно, майор. Конечно, способен! – Он нахмурился. – Эти дурацкие правила, – пожаловался он, – правила проведения экспериментов. Я пытался, клянусь вам, пытался добиться разрешения на простейший эксперимент. К примеру, над человеком, умирающим от рака, и над слабоумным юнцом. Почему бы нет? Здоровый дух в здоровом теле! И пусть разлагающиеся компоненты догнивают друг в друге! Так что вы думаете, мне разрешили?

– Понятно, – сказал я. – Значит, этого вы еще Никогда не делали.

– Никогда. – Он посмотрел на меня горящими глазами. – Но вот теперь, когда вы здесь… военный человек… храбрый человек, не так ли?.. Все, что мне нужно, это доброволец. Этот трус Ван Пелт отказался, мой садовник отказался, все отказываются!