Текст книги "Призрак Манхэттена"

Автор книги: Фредерик Форсайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

8
Сообщение Бернарда Смита

Портовый хроникёр, New York American, 29 ноября 1906

Нам было предложено доказательство – если какие-либо доказательства вообще были нужны, – что большая бухта Нью-Йорка стала самым огромным магнитом в мире, притягивающим самые крупные, самые роскошные лайнеры на свете. Всего лишь десять лет назад всего лишь три роскошных лайнера курсировали по Северо-Атлантическому маршруту от Европы до Нового Света. Этот вояж был тяжёлым, и большинство путешественников предпочитало летние месяцы. Сегодня буксиры и лихтеры испортили выбор.

У Британской Inman Line сейчас выполняет регулярные рейсы City of Paris. Компания Cunard сравнялась со своими соперниками благодаря своим лайнерам Campania и Lucania, а компания White Star Line ответила лайнерами Majestic и Teutonic. Все эти британские компании сражаются за привилегию вывозить богачей и знаменитостей из Европы для ознакомления с гостеприимством нашего великого города.

Вчера настала очередь Générale Transatlantique из Гавра, Франция, отправить жемчужину своей короны, лайнер La Lorraine, сестру такого же роскошного корабля как La Savoir, чтобы она заняла своё истинное место на реке Гудзон. La Lorraine принесла нам не только пассажиров, представляющих собой сливки высшего общества Франции, но она доставила нам дополнительный и экстра специальный приз.

Удивительно, что с самого утра, пока французский корабль ещё только огибал Батарею, экипажи и двуколки уже запрудили Canal Street и Morton Street, так как обитатели великосветских особняков стремились найти себе местечко, чтобы поприветствовать нашу гостью в истинно нью-йоркском стиле.

И кто же она была? Никто иная как Кристина, виконтесса де Шаньи, которую многие считают величайшей певицей-сопрано в мире. Только не говорите этого Нелли Мелба, которая должна прибыть через десять дней.

Пирс № 42 был весь разукрашен американскими флагами и флагами Триколора; в то время как всходило солнце и исчезал туман, взорам открывалась La Lorraine, вокруг которой суетились буксиры, помогая её торжественному подходу к пирсу на берегу Гудзона. Свободное место ценилось буквально на вес золота, потому что повсюду были ликующие толпы, в то время как La Lorraine приветствовала нас тремя звучными гудками противотуманной сирены, а более мелкие суда ответили ей в унисон. В начале пирса стоял помост, увешанный французскими флагами и Old Glory – флагом Соединённых Штатов Америки, – с которого мэр Джордж Б. МакКлеллан обратится к мадам де Шаньи с официальным приветствием в честь её прибытия в Нью-Йорк – всего лишь за пять дней до её торжественного выступления в новой Манхэттенской Опере.

У основания помоста колыхалось море сияющих цилиндров и дамских шляпок, так как половина нью-йоркского общества желала хоть краешком глаза узреть прибывшую звезду. С соседних пирсов докеры и портовые грузчики, которые, конечно, никогда не слышали об опере или сопрано, взобрались на подъёмники, чтобы удовлетворить своё любопытство. Прежде чем с La Lorraine сбросили причальный швартов, каждое мало-мальски пригодное для этого строение на пирсе было черно от заполнявших его крышу зрителей. Рабочие французской пароходной компании расстелили красный ковёр от помоста до сходней судна.

Таможенные служащие поспешили к сходням, чтобы выполнить все необходимые формальности для дивы и её спутников в её личной каюте, хотя мэр и прибыл на пирс в сопровождении виднейших представителей нью-йоркской полиции, пожаловавших туда с должной помпой. Он и представители Сити Холла и Таммани Холла, которые прибыли вместе с мэром, направились к помосту, в то время как полицейский оркестр играл «Звёздно-полосатый флаг». Все обнажили головы, а городские власти занимали свои места на помосте, глядя на сходни.

Что касается меня, то я не остался на первом этаже, где размещалась пресса, а расположился у окна на втором этаже товарного склада прямо на пирсе и отсюда я мог лучше обозревать всё происходящее, чтобы описать читателям American всё в лучшем виде.

На борту La Lorraine пассажиры первого класса стали покидать свои каюты и явно наслаждались величественным видом, но пока не сходили на берег, ожидая окончания этих церемоний. Я видел выглядывающие из нижних иллюминаторов лица пассажиров третьего и четвертого классов, которые пытались разглядеть, что же происходит.

Без нескольких минут десять на палубе La Lorraine загомонили, потому что стало видно, что показавшиеся на палубе капитан и старшие офицеры, окружив женскую фигурку, сопровождают её к бортам. После сердечных прощаний со своими французскими соотечественниками мадам де Шаньи начала свой спуск по трапу, чтобы впервые ступить на американскую землю. Там её уже ожидал мистер Оскар Хаммерштейн, владеющий и управляющий Манхэттенской Оперой, чья настойчивая целеустремлённость заставила виконтессу и Нелли Мелбу пересечь Атлантику, чтобы спеть для нас.

Старомодным жестом, какой уже нечасто увидишь в нашем современном обществе, он поклонился и поцеловал её протянутую руку. По пирсу пронёсся громкое «о-о-о!», и послышался свист портовых рабочих, сидящих на подъёмниках, но настроение царило скорее радостное, чем издевательское, и жест был встречен громом аплодисментов – они исходили от группы шёлковых цилиндров, собравшихся вокруг помоста.

Вступив на красный ковёр, мадам де Шаньи повернулась и под руку с мистером Хаммерштейном последовала к помосту, причём проделала она это с тем поразительным изяществом, которое обеспечило бы ей пост мэра вместо МакКлеллана; она помахала и улыбнулась лучезарной улыбкой докерам, торчащим наверху портовых кранов и свешивающимся с них. Они ответили ей ещё более громким свистом, на этот раз восхищённым. Поскольку никто из них никогда не слышал, как она поёт, этот жест пришёлся как нельзя более к месту.

Благодаря моему сильному биноклю я мог из окна хорошо разглядеть леди. В свои тридцать два года она была красивой, подтянутой и миниатюрной. Всем было известно, что поклонники оперы удивлялись, как это подобный голос мог быть оправлен в столь изящную хрупкую рамку. Несмотря на то, что температура воздуха на солнце едва достигала нуля градусов, она от шеи до лодыжек была затянута в плотно облегающее вверху бархатное пальто вино-красного цвета «Бургунди», отделанное у ворота мехом норки; тем же мехом были оторочены манжеты и подол, а на голове у неё была круглая казацкая шапочка-«кубанка», окаймлённая всё тем же мехом. Её волосы были собраны на затылке в красивый шиньон. Да, нью-йоркским модницам придётся поволноваться, когда эта леди будет прогуливаться по Peacock Alley.

За ней следовала её удивительно немногочисленная и несуетливая свита: её личная горничная и бывшая коллега мадмуазель Жири, двое секретарей, которые занимаются её корреспонденцией и организацией поездок, её сын Пьер, симпатичный мальчик лет двенадцати, вместе со своим учителем, ирландским священником в чёрной сутане и широкополой шляпе, тоже довольно молодо выглядящим, с открытой и приятной улыбкой.

Леди взошла на помост, и мэр МакКлеллан по-американски пожал её руку и принялся за свои официальные приветствия, которые он уже через десять дней повторит для австралийки Нелли Мелба. Но если и были какие-то опасения, что мадам де Шаньи может не понять сказанного, то страхи вскоре рассеялись. Ей не потребовался перевод, и когда мэр закончил речь, она выступила вперёд и поблагодарила всех нас в самой любезной манере по-английски, с очаровательным французским акцентом.

Всё, что она говорила, и удивляло и льстило. После её слов благодарности мэру и городу она подтвердила, что её ангажемент будет длиться всего лишь неделю, и что она будет выступать в новой постановке в Манхэттенской Опере, и что это опера, совершенно новая, неизвестного американского композитора и ранее нигде не исполнялась.

Затем она раскрыла нам новые подробности. Действие оперы разворачивалось во время Гражданской войны, и опера называлась «Ангел Шилоха», речь в ней шла о борьбе между любовью и долгом, а действующими лицами были красавица-южанка и офицер-северянин, в которого она влюбилась. Мадам де Шаньи должна была исполнять партию Юджинии Деларю. Она добавила, что она читала либретто и видела партитуру в Париже, написанными от руки, и именно чистая красота произведения заставили её изменить её маршрут и пересечь Атлантику. Конечно, смысл её слов подразумевал, что деньги в её решении не играли никакой роли – явный укол в сторону Нелли Мелба.

Рабочие, сидящие на верхотуре вокруг пирса, во всё продолжение её речи хранили молчание, а потом радостно загалдели и засвистели, что выглядело бы невежливо, если бы не выражало так явно их восхищения. Она снова помахала им и направилась к лестнице, чтобы, спустившись вниз, сесть в поджидавший её экипаж.

В этот самый момент в дотоле безупречно организованной и проходившей без сучка и задоринки церемонии произошли две вещи, которые явно не входили в первоначальный сценарий. Первая была весьма загадочной, и её свидетелями стали немногие, а вторая вызвала рёв одобрения.

Пока она говорила, я по какой-то причине отвёл взгляд от помоста и увидел, что на крыше большого склада, находившегося как раз напротив меня, стоит странная фигура. Это был мужчина, который стоял неподвижно, уставившись вниз. На нём была широкополая шляпа и плащ, который струился вокруг него на ветру. В этой одинокой фигуре было нечто странное и смутно зловещее – в том, как он стоял высоко над нами и смотрел на леди из Франции, пока она говорила. Как он попал туда никем не замеченный? Что он делал? Почему он не был с остальной толпой?

Я навёл фокус своего бинокля на него. Наверное, он заметил отблеск на линзах, потому что внезапно поднял голову и уставился на меня. И тогда я увидел, что на нём была маска, и в течение нескольких секунд мне казалось, что он смотрит на меня с яростью через её прорези. Я услышал, как кричат несколько докеров, по-прежнему торчащих на холодной стали подъёмников, и увидел, как они показывают пальцами. Но к тому времени, как внизу стали поглядывать наверх, этот странный человек исчез с невозможной быстротой. Одну секунду он был там, а в следующую секунду горизонт стал абсолютно чист. Он исчез, словно его там никогда не было.

Несколько секунд спустя после этого холодящего душу исчезновения неприятное впечатление было развеяно громом аплодисментов и смехом. Мадам де Шаньи появилась с обратной стороны подмостков и уже подходила к экипажу с ливрейными лакеями, приготовленному для неё мистером Хаммерштейном. Мэр и отцы города следовали за нею, и все увидели, что между их гостьей и экипажем, за красным ковром, растекалась грязная лужа тающего снега, явно оставшаяся после вчерашнего снегопада.

Крепкие мужские ботинки легко преодолели бы это препятствие, но изящные туфельки французской аристократки? Полиция Нью-Йорка стояла и в ужасе глазела на эту лужу, но ничего не предпринимала. Затем я увидел, как молодой человек перепрыгнул через барьер, отгораживающий прессу. На нём было собственное пальто, но через руку было перекинуто ещё что-то, что оказалось большим вечерним плащом. Он бросил его в грязную жижу между оперной звездой и открытой дверцей её экипажа. Леди улыбнулась лучезарной улыбкой, ступила на плащ и через две секунды была уже в своём экипаже, а кучер закрывал за ней дверцу.

Молодой человек поднял свой мокрый испачканный грязью плащ и обменялся несколькими словами с лицом, выглядывающим из окошка экипажа, прежде чем экипаж отъехал. Мэр МакКлеллан похлопал молодого человека по спине, и я убедился, что это был мой собственный молодой коллега из моей газеты.

Всё хорошо, как говорится, что хорошо кончается, и приветствия Нью-Йорком леди из Парижа прошли очень хорошо. Теперь её устроили в самом лучшем номере «Уолдорф-Астории», и её ждёт пять дней репетиций и забот о собственном голосе, прежде чем она, без сомнения с триумфом, дебютирует в Манхэттенской Опере 3 декабря.

А тем временем, как я подозреваю, один мой молодой коллега из нашей редакции будет объяснять всем и каждому, что дух сэра Уолтера Райли всё ещё жив.

9
Предложение Чолли Блума

Бар Луи, угол Пятой авеню и 28-й улицы, Нью-Йорк, 29 ноября 1906

Я когда-нибудь говорил вам, ребята, что работа репортёра в Нью-Йорке – лучшая работа в мире? Я говорил? Ну, тогда извините меня, я снова это скажу. В любом случае, вам придётся меня извинить, потому что угощаю я. Барни, ещё по кружке пива всем.

Напоминаю вам. У вас должен быть нюх, энергия, изобретательность, достигающая практически уровня гениальности, и именно поэтому я говорю, что эта работа самая лучшая. Ну вот возьмём то, что случилось вчера. Кто-нибудь из вас был вчера утром на 42-м пирсе? Вам следовало бы там быть. Что за зрелище, что за событие! Вы читали утренний выпуск American? Молодец, Гарри, по крайней мере, хоть кто-то читает здесь приличную газету, хотя ты и работаешь на Post…

Теперь следует вам сказать, что это было не моё задание. Наш портовой хроникёр был там, чтобы осветить все события. У меня на то утро ничего не было, и я решил, что всё равно пойду, и Боже, как же мне свезло! Конечно вы, ребята, наверняка провалялись бы всё утро в постели, но именно это я и подразумеваю под энергией; ты всё время должен быть где-то и быть готовым встретиться со счастливым случаем. Ну и встретился я с ним? О да!

Кто-то сказал мне, что французский лайнер Lorraine должен причалить к 42-му пирсу, и что на нём прибудет та самая французская певица, которую я никогда не слышал, но которая является большой шишкой в оперном мире. Мадам Кристина де Шаньи. Я в жизни никогда не был в Опере, но подумал: «Какого чёрта?» Она звезда, никто и близко к ней не может подойти, чтобы взять интервью, поэтому я решил всё равно пойти и посмотреть. Кроме того, когда я последний раз пытался помочь французику, я практически сорвал крупную сенсацию, и у меня всё бы прокатило, если бы наш редактор не был такой четырёхзвёздный шлемль. Я рассказывал вам об этом? О том странном случае в E.M. Tower? Так слушайте, дело стало принимать ещё более странный оборот. Разве я солгу? А муфтий у нас – мусульманин?

Я спустился к пирсу как раз после девяти часов. Lorraine быстро приближалась. У меня была куча времени: эта швартовка всегда долго длится. Так что я показал свой пропуск громилам и направился к месту размещения прессы. Правильно я туда пошёл. Очевидно, что это должно было стать крупным официальным приёмом. Здесь был мэр МакКлеллан, весь Таммани-Холл, а также огромная тьма народу. Я знал, что всё мероприятие будет освещено специальным портовым корреспондентом, я его заметил в одном из окон, из которого открывался наилучший вид.

Исполнили гимны, и эта французская дама спустилась на пирс, она махала рукой толпам, и им это очень нравилось. Затем последовали речи: сначала говорил мэр, потом дама, наконец она спустилась с помоста и направилась к экипажу. Тут возникла проблема. Между ней и её экипажем оказалась огромная лужа талого снега, а красная ковровая дорожка кончилась.

Вам следовало бы это видеть. У кучера дверь была открыта так же широко, как и рот у мэра. МакКлеллан и Оскар Хаммерштейн стояли по бокам и не знали, что им делать.

В этот момент случилось нечто странное. Я почувствовал, как меня кто-то толкает и пихает сзади, и кто-то что-то накинул мне на руку, в тот момент покоящуюся на барьере. Кто бы это ни был, он исчез через секунду. Я не успел его увидеть. Но то, что он перекинул мне через руку, было старым оперным плащом, старомодным и изношенным, такую штуку обычно не возьмёшь с собой и не наденешь на себя в столь ранний час – если вообще наденешь.

Потом я вспомнил, что когда я был маленьким, мне подарили книжку с цветными иллюстрациями под названием «Герои сквозь века». В нём был один парень по имени Райли – я думаю, что они назвали его в честь столицы Северной Каролины, – в любом случае, однажды он снял свой плащ и бросил его на лужу прямо перед королевой Елизаветой Английской, и после этого он никогда больше не оглядывался. Так что я подумал, что если это хорошо для Райли, то это сгодится и для сынка миссис Блум. Так что я перелез через барьер для прессы и кинул плащ на лужу прямо перед виконтессой. Ну, ей это понравилось. Она прошлась прямо по плащу и села в коляску. Я поднял мокрый плащ и увидел, как она улыбается мне прямо из открытого окошка. Так что я подумал: «Кто не рискует…», и подошёл к окошку.

«Моя госпожа, – сказал я – именно так надо говорить с такими людьми, – все говорят, что у вас невозможно добиться частного интервью. Это правда?»

Именно это и требуется, парни, в такого рода играх: чутьё, шарм, ну и приятная внешность, конечно. Что вы имеете в виду, говоря, что я «ничего по еврейским меркам»? Я неотразим. В любом случае, она очень красивая дама и смотрит на меня с лёгкой улыбкой. Я знаю, что Хаммерштейн за моей спиной просто рычит. Но потом она прошептала: «Сегодня вечером в семь в моём номере», и подняла окошко. Ну вот, теперь у меня есть первое эксклюзивное частное интервью.

И пошёл ли я? Конечно же, я пошёл. Но подождите, здесь кроется нечто большее. Мэр сказал мне, чтобы я отнёс почистить пиджак в чистку за его счёт: в ту чистку, в которой чистятся все его вещи, а затем я вернулся в редакцию очень довольный собой. Там я встретил Берни Смита – нашего портового репортёра – и угадайте, что он мне сказал? Когда французская дива благодарила МакКлеллана за его приветствие, он посмотрел на крышу склада, находящегося напротив него, и что он там увидел? Мужчину, глядящего вниз, в одиночестве, похожего на ангела смерти. Прежде чем он продолжил, я сказал Берни: «Не продолжай! На нём был тёмный плащ прямо до подбородка, широкополая шляпа и что-то типа маски, закрывающей его лицо».

У Берни отвалилась челюсть, и он спросил: «Откуда ты знаешь?»

Теперь-то я знаю, что всё произошедшее в башне не было галлюцинацией. В этом городе действительно живёт Призрак, не позволяющий никому увидеть своё лицо. Я хочу узнать, кто он такой, что он делает и почему так заинтересован в этой французской оперной певице. Когда-нибудь я эту историю предам гласности… Спасибо, Гарри, спасибо, твоё здоровье. Ну, и где я остановился? А, да, моё интервью с дивой из Парижской Оперы.

Без десяти семь я в своём лучшем костюме вошёл в «Уолдорф-Асторию» так, будто владел ею. Прямо вниз по Peacock Alley, прямо по направлению к конторке портье, прямо рядом с дамами из высшего общества, дефилирующими здесь, чтобы себя показать и народ посмотреть. Очень величественно.

Человек за конторкой осматривает меня с головы до ног с таким выражением, словно мне надо было зайти с заднего входа.

«Да?» – спрашивает он.

«Номер виконтессы де Шаньи», – говорю я.

«Её светлость не принимают», – отвечает он.

«Передайте, что мистер Блум в другом плаще прибыл», – говорю я.

Через десять секунд разговора по телефону он уже раскланивается и настаивает на том, чтобы лично проводить меня наверх. Так уж случилось, что в фойе оказался коридорный с большой посылкой, перевязанной ленточкой, которому нужно было по тому же адресу, так что мы все поднялись на десятый этаж.

Вы когда-нибудь раньше бывали в «Уолдорф-Астории», ребята? Ну, это нечто. Дверь нам открыла другая французская дама – личная горничная. Милая, симпатичная, с изящными ножками. Она впустила меня, забрала посылку и провела меня в гостиную. Так говорю вам: в этой гостиной можно было в бейсбол играть. Она огромна. Позолота, плюш, с гобеленами, с драпировками – похоже на дворец. Горничная говорит мне: «Мадам одевается к ужину, скоро она к вам выйдет. Пожалуйста, подождите здесь». Я уселся на стул у стены. В комнате никого не было, кроме мальчика, который кивнул мне, улыбнулся и сказал мне «Bonsoir» по-французски, поэтому я тоже ему улыбнулся и сказал: «Привет». Он продолжил читать свою книгу, а горничная, чьё имя, кажется, было Мэг, прочла карточку на посылке. Потом она сказала: «А, это для тебя, Пьер», и тогда я узнал мальчика. Это был сын мадам де Шаньи, я видел его раньше на пирсе, он спускался вместе со священником. Мальчик взял подарок и начал снимать с него обёрточную бумагу, а горничная прошла через открытую дверь в спальню. Я услышал, как они там вдвоём хихикают и говорят по-французски, поэтому я пока оглядел гостиную.

Повсюду были цветы: букеты от мэра, от Хаммерштейна, от Совета директоров Оперы, а также от других доброжелателей. Мальчик срывает ленточку и бумагу, и я вижу коробку, затем он открывает её и вынимает оттуда игрушку. Мне нечего делать, поэтому я и смотрю. Странноватая это была игрушка для мальчика двенадцати лет, которому вот-вот должно было исполниться тринадцать. Я ещё могу понять боксёрскую перчатку, но игрушечную обезьянку…

И очень странная это была обезьянка. Она сидит на стуле, её лапки вытянуты вперёд, а в лапках – цимбалы. Затем я понял: она механическая и сзади у неё ключик. А также выяснилось, что это что-то вроде музыкальной шкатулки, потому что мальчик завёл её, и она начала играть мелодию. Её лапки двигались взад и вперёд, словно она била в тарелки, пока мелодия лилась из неё. Я без труда узнал её: «Yankee Doodle Dandy».

Мальчик проявляет интерес к шкатулке, поднимает и рассматривает со всех углов, стараясь понять, как она действует. Когда шкатулка замолкает, он снова её заводит, и музыка снова играет. Через некоторое время он начинает исследовать фигурку обезьяны с другой стороны, приподняв кусочек ткани и обнаружив что-то вроде панели. Затем он подходит ко мне и очень вежливо спрашивает по-английски: «У вас есть перочинный нож, месье?» Конечно, у меня есть. Карандаши в нашем ремесле должны быть остро заточенными. Поэтому я одалживаю ему свой ножик. Вместо того чтобы вскрыть фигурку, он использует ножик как отвёртку, чтобы вывинтить четыре маленьких винтика на задней стороне шкатулки. Теперь он разглядывает механизм внутри шкатулки. Мне кажется, что это самый лучший метод сломать игрушку, но мальчик просто очень пытливый и хочет знать, как работает эта штуковина. Что касается меня, то у меня проблемы даже с консервной открывалкой.

«Очень интересно», – говорит он и показывает то, что внутри шкатулки. Её содержимое представляется мне месивом из колёсиков, шестерёнок, звоночков, пружин и часового механизма. «Видите, поворот ключа оттягивает эту кольцеобразную пружинку как в часах, но гораздо сильнее». – «Правда?» – спрашиваю я, желая, чтобы он закрыл шкатулку, и она бы снова просто играла «Yankee Doodle», пока его мать не будет готова. Но нет.

«Сила сжатой пружины передаётся механизмом шестерёнок к базовому диску. На этом диске есть диск поменьше с маленькими шпенёчками на поверхности».

«Ну и прекрасно, – говорю я, – но почему бы снова не собрать шкатулку?» Но он продолжает, целиком погрузившись в размышления, исследовать шкатулку. Наверное, этот парень разбирается и в двигателях автомобилей. «Когда этот диск со шпенёчками поворачивается, каждый шпенёчек слегка подталкивает вертикальную натянутую пружину, которая тем самым высвобождается и возвращается на место, при этом слегка задевая один из этих колокольчиков. У всех колокольчиков разное звучание, поэтому в правильной последовательности они рождают музыку. Вы когда-нибудь видели музыкальные колокольчики, месье?»

Да, я видел музыкальные колокольчики. Двое-трое парней обычно стоят вряд позади длинной эстакады с различными колокольчиками. Они выбирают один из колокольчиков, звонят в него, а потом ставят на место. Если они правильно соблюдают последовательность, то получается музыка. «В теории это так же», – говорит Пьер.

«Прекрасно, – говорю, – но почему всё-таки не собрать это обратно?» Ну нет, он хочет исследовать дальше. Через несколько секунд он вытащил играющий диск и принялся его рассматривать. Размером примерно с серебряный доллар, с маленькими наклёпками по всей поверхности. «Смотрите, эта штука должна играть две мелодии. Каждая приходится на одну из сторон каждого диска». Теперь я точно убеждён, что эта музыкальная шкатулка никогда не будет играть снова.

Он снова ставит диск назад – другой стороной. Затем проверяет лезвием ножа, чтобы всё встало на свои места, и закрывает панель. Затем он вновь заводит шкатулку, ставит на стол и делает шаг назад. Обезьянка начинает махать лапами и играть мелодию, но я её не знаю. Зато её знает кое-кто другой.

Из спальни раздаётся что-то вроде вскрика, и в дверях спальни появляется певица в кружевном халате, с распущенными волосами, и выглядит она прекрасно, за исключением выражения лица, напоминающего выражение лица человека, увидевшего очень большое и очень страшное привидение. Она потрясённо смотрит на продолжающую играть обезьянку, кидается через комнату, обнимает мальчика и прижимает его себе так, словно его собираются похитить.

«Что это такое?» – спрашивает она, явно страшно напуганная.

«Игрушечная обезьянка, мэм», – отвечаю я, стараясь хоть как-то помочь.

«Маскарад, – шепчет она. – Тринадцать лет назад. Должно быть он здесь».

«Здесь никого нет кроме меня, мэм, и это не я принёс. Эту игрушку принесли в коробке как подарок. Её принёс коридорный». Горничная по имени Мэг отчаянно кивает головой, подтверждая все мои слова.

«Откуда эта вещь?» – спрашивает эта дама, так что я взял обезьянку, которая опять замолчала, и осмотрел её. Ничего. Затем я осмотрел обёрточную бумагу. Снова ничего. Так что я взял картонную коробку. На оборотной стороне была карточка. На ней было написано S.C.Toys, C.I. Здесь подключилась моя память. Около года назад, прошлым летом, я встречался с хорошенькой девушкой, официанткой в «Ломбарди» на Спринг-стрит. Как-то раз я повёз её на Кони-Айленд на целый день. Из всех развлечений мы предпочли Парк Аттракционов. И я вспомнил магазин игрушек, полный странных механических игрушек всех сортов. Там были солдатики, которые маршировали, барабанщики, бьющие в барабан, балетные танцоры, высоко задирающие ноги – всё, что могло быть сделано на основе часового механизма с пружиной, было в этом магазине.

Поэтому я объяснил французской приме, что S.C. означает этот Парк Аттракционов, а C.I. наверняка означает Кони-Айленд. Затем мне пришлось объяснять, что собой представляет Кони-Айленд. Она глубоко задумалась. «Эти ярмарки… так вы их называете? На этих ярмарках имеют место оптические иллюзии, трюки, ловушки, тайные ходы и механические штуки, которые, как кажется, работают сами по себе?»

Я кивнул: «Да, именно это и представляют собой ярмарки на Кони-Айленде, мадам».

Мадам очень разволновалась. «Месье Блум, я должна туда поехать. Я должна увидеть этот магазин игрушек и этот Парк Аттракционов». Я объяснил ей, что существует достаточно крупная проблема. Кони-Айленд – летний курорт, а сейчас начало декабря. В это время Парк полностью закрыт. Единственная деятельность, которая там происходит, это работы по ремонту, уборке, покраске и лакировке. Публике доступа нет. Однако мадам практически плачет, а я ненавижу дамские слёзы.

Поэтому я позвонил приятелю из рекламного отдела American, и успел поймать его прежде, чем он улизнул домой. Я задал ему вопрос, кто владеет этим Парком Аттракционов. Человек по имени Джордж Тилью вместе с очень скрытным финансовым партнером. Да, Тилью уже состарился и не живёт больше на острове, а переселился в большой дом в Бруклине, но он по-прежнему владеет Парком Аттракционов с тех пор, как открыл его девять лет назад. А у него, случайно, телефона мистера Тилью не имеется? Случайно имеется. Так что я раздобыл номер и позвонил. Это занимает некоторое время, но вот я, наконец, разговариваю с мистером Тилью. Я объясняю всё мистеру Тилью, напирая на то, что для мэра МакКлеллана имеет необычайное значение то гостеприимство, какое Нью-Йорк может проявить к мадам де Шаньи. Ну, вы меня понимаете. В любом случае, он сказал, что перезвонит.

Мы ждём. Час. Он звонит. Но его настроение совершенно изменилось, как будто он с кем-то проконсультировался. Да, он устроит так, чтобы ворота были открыты для одного частного посещения. Магазин игрушек будет открыт, и распорядитель развлечений будет лично присутствовать во время всего посещения. Завтра утром не получится, но послезавтра возможно.

Ну, это значит, уже завтра? Так что ваш покорный слуга лично сопроводит мадам де Шаньи на Кони-Айленд. Должен сказать, что я теперь её личный гид по Нью-Йорку. Нет, парни, вам незачем там появляться, поскольку никого туда не пустят кроме неё, меня и её личного сопровождающего. Так что благодаря одному грязному плащу я получаю одну сенсацию за другой.

Была только одна проблема. Моё эксклюзивное интервью, за которым я пришёл в отель. Взял ли я его? Оперная прима была так расстроена, что поспешила в свою спальню и отказалась снова выходить. Горничная Мэг поблагодарила меня за организацию поездки на Кони-Айленд, но сказала, что примадонна слишком устала, чтобы продолжить разговор. Потому мне пришлось уйти. Разочарование, конечно, но не сильное. Я получу своё эксклюзивное интервью завтра. И да, вы можете заказать мне ещё одну кружечку «Золотого варева».