Текст книги "Беби из Голливуда"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Глава 13

– Куда мы так гоним? – нудит Берю, подтверждая, таким образом, высказанную кем-то мысль, что человек всего лишь думающая былинка мироздания. Берю совсем не похож на былинку, скорее он выглядит огромным баобабом, но очень хорошо думающим, прежде всего о жратве.

– В Мезон, – отвечаю я в телеграфном стиле, что в принципе могло бы сподвинуть министерство почты и телеграфа сделать мне интересные предложения по трудоустройству.

– Опять! – вскрикивает Толстяк.

– Представь себе, жирный мешок, я путешествую в эту сторону уже в четвертый раз. Если полиция исчезнет, у меня всегда будет шанс устроиться в Управление общественного транспорта, чтобы работать водителем автобуса, когда откроют маршрут.

– А зачем ты туда едешь?

– Если бы у тебя была голова на плечах, а не молотилка для жратвы, ты бы вспомнил, как твоя жена утверждала, что она опознала дом… Ты же говорил, как она нас называла никчемными лентяями и прочее… Поскольку эта девушка не знает устали и у нее всегда свербит в заднице, в моей гениальной полицейской тыкве появилась мысль: возможно, ей взбрело в голову приехать в Мезон на разведку и понаблюдать за визитами в этот дом… Парикмахер всхлипывает:

– Вот наша Берта! Вся как есть: смелая, решительная, подчиняющаяся только своим высоким порывам…

– Хорошо, согласен, – говорю я, – мы ей выпишем медаль с лентой длиной с мантию кардинала, но прошу вас, голубчик, дайте нам подумать спокойно!

Обидевшийся охотник за вшами откидывается на спинку заднего сиденья моего самодвижущегося агрегата с двигателем внутреннего сгорания и больше не произносит ни слова.

Толстяк, который никого не боится (кроме жены), выплескивает продукт своей дедукции:

– Так, выходит, у этого проклятого Лавми рыло в пушку?

– Может быть, и так…

– Вот сволочь! Кинозвезда, весь из себя, увидишь, какую звезду я ему приклею на лбу, когда дело прояснится. Когда я на него отолью, можешь себе представить, как весь Метроголдвин порвет все контракты с ним на конфетти! Все эти дуры, у которых начинается

солнечный удар при взгляде на его фото, подумают, что перед ними Франкенштейн!

– Хватит выступать, как в театре! – затыкаю я его. – Прежде чем бить лицо, нужно убедиться. Всякий может ошибиться, как сказал еж, слезая с половой щетки.

– А что я такого сказал? Дело нечисто, это ясно! Если Берта уверена, что это здесь, значит, здесь! У этой женщины логика женская, можешь спросить у Альфреда.

– Я больше ничего не скажу! – петушится сзади желчный цирюльник.

– Не выдрючивайся, Альфред! – рекомендует Берю. – Сан-Антонио хоть и резок на язык, но парень хороший. Сердце держит на ладони. Сам подумай, он мог послать нас только что к чертям и пойти дрыхнуть. А вместо этого, заметь: он из кожи лезет вон, только бы найти нам нашу Берту!

Альфред, человек выдержанный, для которого правопорядок, особенно в части налогов, не пустое слово, быстро становится под знамена очевидной логики.

Я въезжаю в парк. Ночные птички дерут в ветвях глотки, исполняя мелодию «Эта ночь нам двоим».

Мне удается пристроить машину под раскидистым деревом в нескольких кабельтовых от дома. На аллее никого. Тишина – слышно, как урчит живот Берю. Со стороны домов огоньков не видно, лишь фонари в туманной дымке отбрасывают жидкие пучки света на аллею, похожую на дорогу в чистилище.

– Ну что? – вежливо спрашивает Толстяк. – Что ты придумал, мой Тонио?

Еще немного, и он меня усыновит, мой друг Берю… Без своей толстушки он погибнет – некого будет холить и лелеять. Теперь все его отеческие чувства будут направлены на меня.

– Я придумал, как ты говоришь, следующий ход: вы вместе с Альфредом пойдете в дом. Официально, как полицейские. Ты покажешь документы, если они, конечно, еще похожи на документы, ведь последний мусорный бак значительно чище твоих карманов. Няня обалдеет от неожиданности… Ты скажешь, что вы занимаетесь охраной Фреда Лавми и его семьи. Информатор сообщил о готовящемся ограблении, поскольку кинозвезда первой величины международного масштаба и так далее служит приманкой для воров…

– Думаешь, на нее подействует? – спрашивает Берю, опять начиная хромать на голову.

– Альфред тебе все объяснит… Вы задержите ее подольше. Спросите, например, в порядке ли система запирания дверей, и вообще поболтайте, заговорите ее…

Толстяк, кажется, уяснил свою роль.

– А что мы сможем узнать от этой птички?

– Думаю, из двух одно: или она замешана в похищении, тогда сделает вид, будто принимает ваш треп за чистую монету. Или же она белее Белоснежки, тогда на нее найдет кривоглазие, как говорит один мой знакомый окулист. Может, встанет на дыбы. В таком случае не придавайте этому значения… Держитесь прямо, официально, вежливо. Стиль: серьезность, смелость, решительность, понял?

– Будто надо мне говорить о всяких мелочах. Черт! – фыркает Берю. – С тех пор как мы друг друга знаем, черт возьми, ты должен бы привыкнуть, что в плане умного разговора я никого не боюсь!

Он с такой силой хватается за ручку дверцы, что меня охватывает паника, поскольку все, до чего дотрагивается Толстяк, имеет обыкновение в самом скором будущем прямиком лететь в помойку.

– А ты, Сан-А? Не пойдешь к нам в подкрепление?

– Вспомни, Толстяк, я уже засветился под другим предлогом. Она думает, что я менеджер агентства недвижимости.

– Знаю. Я подумал об эффекте филопсихика.

– Психоголика! – поправляет мудрый цирюльник, чья эрудиция почерпнута из журнала «Психическое здоровье нации».

Я осторожно нажимаю на лапу стопоходящего Берю, закончив, таким образом, процесс открывания дверцы без материальных потерь. Затем резким движением выдавливаю его из машины.

– Послушай, Толстяк, – кричу я ему вдогонку, – не забудь, я мозг, а ты член, и член низшего порядка. Поэтому постарайся избежать проблем, иначе не найдешь свою кукушку.

Бормоча что-то насчет недоразвитости всего человечества и голода его отдельно взятого организма, он удаляется в сопровождении своего брата по оружию.

Как только посреди увядающей природы в доме графа начинает дребезжать далекий колокольчик (красиво сказано, не правда ли? Но ведь если есть буквы, их надо распределять по словам – любой вам скажет), я в свою очередь тоже выхожу из машины. Но никуда не иду, а снимаю ботинки, связываю вместе шнурки, а ботинки закидываю на плечо. Затем лезу на крышу своей тачки. Толчок ногами – и я цепляюсь за ветку дуба, проходящую чуть выше острых пик чугунной ограды. Этот сук позволяет мне перебраться через грозное препятствие. Тихо соскальзываю на землю и возвращаю ботинки на законное место, что, если разобраться, значительно рациональнее, чем носить их на плече.

Прямиком через газон и кусты захожу за угол дома. У входа горит свет. Я вижу, как из двери появляется няня Эстелла в таком халате, что перехватило бы дыхание у бегуна на марафонские дистанции. Она держит в руке фонарь и направляется к воротам. Вы вместе со мной должны признать, даже если никогда ее не видели, что у этой девчушки по венам течет мужественная кровь. Поскольку, между нами (и стеной дома) говоря, не всякая осмелится идти в темноте через парк в четыре утра, чтобы ответить на зов дверного колокольчика, когда вокруг на деревьях ухают совы.

Я высовываю свою интеллигентную физиономию из-за угла, чтобы, как только девушка скроется из вида, быстро войти в дом.

Обувь я вернул в исходное положение раньше, поэтому чувствую себя вполне прилично. Бросаю последний взгляд в направлений, ворот и стремглав скачу по лестнице. Голоса на входе вступают в диалог, усиленный могучим баритоном Толстяка, развешивающего лапшу на уши и соседние деревья.

На втором этаже комнаты пусты… В одной из них спит Эстелла. Там горит приглушенный розовый свет. Я вижу ее брошенные на спинку стула шмотки, смятую постель и приветствую эту панораму, способную взволновать любого нормально появившегося на свет мужчину.

Затем бегу на третий, мансардный, этаж. Здесь также все комнаты пусты. Я просто потрясен смелостью моей маленькой швейцарки. Чтобы жить в таком огромном пустом доме на отшибе, нужны хорошие нервы и, конечно, засовы, испытанные на специальном станке.

Ночные поиски вновь не дают результата и бессмысленны, как бабочки-поденки. И вообще, Мезон-Лафит начинает мне сильно давить на предстательную железу. Еле слышно я спускаюсь по лестнице, ведущей на первый этаж. Теперь самое главное – выйти незамеченным. Для этого нужно подождать, когда моя птичка пойдет провожать моих друзей восвояси.

В углу площадки, прижавшись к зеркалу в нише, представляющему трюмо с изображением марокканской фантазии и прекрасный сортир для мух, я напрягаю слуховой нерв.

До меня доносятся разглагольствования Толстяка, для пущей важности использующего витиеватые грамматические обороты…

Он говорит, он уговаривает, он запугивает… Объясняет, что очень неразумно и неосторожно жить девушке одной в таком пустынном месте. Он спрашивает, есть ли в доме вещи, представляющие ценность… И я чувствую, в его вопросе скрывается подвопрос о Берте как о самой главной ценности, становящейся с годами все дороже. Словом, целый спектакль. Эстелла, похоже, была немного ошеломлена поначалу, но вот уже приходит в себя и начинает вести партию. Она находит слишком глупым подобный ночной визит. И она говорит им об этом прямо в лицо. Братьям во Христе приходится ретироваться. Эстелла, выговаривая им за нахальство, снова провожает их к воротам. Но нужно еще дать им отойти на безопасное расстояние, и, чуть подумав, я решаю подождать в доме.

Ух, как мне повезло! Как раз удалось спрятаться!

Птичка срочно возвращается на базу, запирает дверь на два оборота, кладет засов и, выйдя в переднюю, остается несколько мгновений в задумчивости, будто проводит инспекцию в своей голове.

Теперь ваш Сан-Антонио стоит на четвереньках за банкеткой в стиле Людовика Какого-то. Эстелла идет к лестнице, не галопом, но решительно. Но это мне так кажется. Поскольку она вдруг останавливается, держась за перила. Мне даже приходит в голову, что она меня заметила или, скорее, почувствовала мое присутствие, поскольку у женщин в уши вделан детектор. Но нет. Она привыкла слушать голос только своего сердца…

Красавица няня идет к телефону, снимает трубку и набирает номер. Вот это уже очень интересно! Я был прав, когда остался…

Проходит некоторое время, прежде чем нужный человек Эстелле отвечает. Понятное дело, он был в отключке – все-таки ночь на дворе. Наконец на другом конце снимают трубку.

– Отель «Карлтон»? – говорит няня. Похоже, отвечают утвердительно.

– Могла бы я поговорить с миссис Лавми?

Ей, видимо, делают выговор за неподходящее время для телефонных разговоров. Действительно, если в четыре утра кого-нибудь позвать к телефону, тому может не понравиться, да еще с испугу расшибет себе, чего доброго, башку об пол.

– Это очень серьезно! – безапелляционно режет Эстелла.

Парень, который женится на этой малышке, сделает очень хорошо, если не забудет взять запас успокаивающих нервы снадобий, прежде чем отправится с ней в свадебное путешествие.

– Говорит мисс Эстелла!

Служащий или телефонист отеля «Карлтон», видимо, не выдерживает натиска, поскольку срочно соединяет с номером законной жены величайшего актера мирового масштаба.

Соединенные проводом кумушки начинают болтать по-американски так здорово и так быстро, что я со своим скудным запасом слов совершенно не успеваю следить за разговором.

Что-то мне, конечно, удается вычленить, но всего лишь отдельные слова. Я узнаю, например, слово «полиция», затем «бэби» и, наконец, «утро». Прежде чем я расшифровал последнее слово, Эстелла кладет трубку.

Она гасит свет в прихожей и поднимается по лестнице, чтобы закончить эту неспокойную ночь в еще неостывшей постели. Вот стерва!

Жду еще немного, затем, решив, что она не сможет меня больше услышать, вылезаю из укрытия.

Толстяк и его заместитель, должно быть, уже совсем состарились в моей машине. Пора бежать к ним, а то они, чего доброго, полезут сюда опять…

Осторожно отпираю дверь. Когда я ощупываю замки, вы можете мне играть Брамса хоть на скрипке… и сами слушать без опасений за меня…..

Заперев за собой дверь, неслышным шагом направляюсь к своему дубу-помощнику (я говорю о дереве у ограды). Теперь самое сложное – перескочить обратно через решетку, но мощный сук вновь предоставляет свои услуги.

Я приземляюсь около машины. Из обоих опущенных окон валит сигаретный дым. Толстяк и заместитель курят, стараясь не уснуть.

– Откуда ты взялся? – удивляется Берю.

– Угадай с трех попыток.

Толстяк поворачивается к Альфреду.

– Ну, что я тебе говорил? Я же знаю повадки своего Сан-Антонио. – И шепчет мне: – Что нового?

– Осечка!

– А у меня, представь, есть! И с видом триумфатора протягивает черепаховый гребень, один зуб которого отломан.

– Вот, смотри! Когда мы шли по дорожке за девицей, я случайно наступил. И, конечно, поднял.

– И что это?

– Гребешок моей Берты!

Я рассматриваю вещдок. Изначально он состоял из трех зубьев. На верхней толстой части блестит маленькая бриллиантовая звездочка.

– Ты уверен?

– Еще как!

– Я тоже, – быстро вставляет мудрый парикмахер, – понимаете, этот гребень от меня.

– Во всяком случае, даже если ваша толстуха здесь была, то больше ее нет, – уверяю я. Берю принимается хныкать.

– Ее, может, убили и закопали в парке, – задыхается он. – Ты не думаешь, что здесь все нужно обыскать?

– Но только не сейчас…

Я бросаю еще один взгляд на гребешок.

– Всего лишь одна маленькая зацепочка… А ведь таких гребешков, наверное, много…

– С такой звездочкой? – протестует оскорбленный любовник. – Такого быть не может! Эта модель – эксклюзивный экспонат из дома Шиньон-Мерин. Я единственный обладатель в округе.

Господи!.. Ощущение, будто я растекаюсь. Подыхаю, как хочу спать! Что угодно отдал бы лишь за несколько часов сна.

– Послушайте, дорогие господа, – шепчу я без сил. – Давайте посмотрим реальности в лицо: если Берту закопали, мы ей уже не поможем, а завтра, скорее всего, найдем ее живой…

Спорная философия, согласен, но кто еще зажжет искру надежды в беспокойных сердцах моих глупых друзей?

– Поехали поспим пару часов у меня, – предлагаю я. – Потом подведем итоги. Нет ничего хорошего, если мы окочуримся от бессонницы.

Глава 14

Просыпаюсь от будильника. Это специальная полицейская модель с тремя продолжительными звонками и мелодиями, способными приподнять даже мертвого. Молоточек настолько плотно прилегает к колокольчику, что нужны ножницы по металлу, чтобы оторвать его в порыве утреннего очумения.

Кроме того, буквально тут же входит Фелиция, встречающая день во всеоружии с подносом в руках. На подносе все необходимое мужчине, который лег в пять, чтобы проснуться в семь, а именно чашка крепкого кофе мокко и фирменный коктейль Фелиции.

Коктейль состоит из следующих ингредиентов: полстакана теплой воды, сок целого лимона и ложка соды.

Сначала вы проглатываете желтую жидкость, затем пьете кофе и ждете десять минут… Материальное ощущение силы наполняет вас, а невыразимое желание побыстрее очиститься от ненужных шлаков выбрасывает из постели как мощная пружина.

– Ты уверен, что тебе так рано надо уезжать? – вздыхает маман.

– К сожалению, да! – отвечаю я. – Между нами говоря, я очень обеспокоен по поводу старушки Берю. Эта гусыня ввалилась прямо в осиное гнездо… Странная история!

– Конечно…

– Ты разбудила ее товарищей по матрасу?

– Мне не хватает смелости, – опять вздыхает Фелиция.

Маман поднимает палец вверх, призывая к полной тишине.

– Вот послушай!

Но можно и не напрягаться.

– По радио передают трансляцию с двадцатичетырехчасовых автогонок в Мансе, маман?

– Ой, что ты, я даже не включала радио!

– Наверное, ты права, – говорю я, – пусть дрыхнут. Если судить по их вчерашнему состоянию, они будут храпеть до полудня.

Я выпрыгиваю из постели и принимаю очень холодный душ. Это окончательно приводит меня в чувство реальности. Затем протираюсь лосьоном для настоящих мужчин (продукт дома «Балансиага» – бесплатная реклама, прошу учесть!), а чтобы победить все ненастья и самых недоступных женщин, надеваю костюм в стиле спорт из английского твида, привезенного из Швеции на голландском корабле.

– Ты вернешься к обеду? – спрашивает Фелиция с надеждой в голосе.

– Боюсь тебе обещать, но во всяком случае обязательно позвоню.

Она провожает меня к машине через сад, где, как гвардейцы, торчат капустные головы, а розы сбросили лепестки в осеннем стриптизе,

– Не знаю, любят ли твои друзья свинину? Я хотела приготовить ее на обед…

– Они обожают свинину, – уверяю я, – особенно Берю. Но не ошибись в количестве. Толстяк будет утверждать, будто ест как птичка, забыв сказать, что птичка эта – птеродактиль.

Фелиция сконфуженно опускает голову. Ее мечта – накормить весь мир. Начиная с меня и заканчивая муравьями, для которых она укрепила возле окна маленькие кусочки сахара.

– Береги себя, сын мой!

– Не волнуйся, мама. Я всего лишь встречаюсь с дамой.

В ее взгляде читается: но по серьезным причинам!

Я ныряю в туман, плотной ватной пеленой опустившийся на Париж.

Булонский лес усыпан рыжими сухими листьями, которые легкий ветерок гонит по асфальтированным аллеям. Я люблю осень. Мне кажется, я уже вам об этом говорил, хотя вам наплевать, как на свой первый молочный зуб. В таком самоотречении умирающей природы (если у вас началась головная боль из-за моих описаний осени, примите аспирин) думается значительно легче. Я очень часто убеждался в том, что интенсивность выделения мыслей зависит от сезона.

Ведя машину со скоростью не больше шестидесяти в час, как предписывают знаки, через лес, такой любимый поэтами и садистами (одно не мешает другому, как раз наоборот), я повторяю про себя, что Толстяк свалил на меня грязную историю… Вы должны признать, мне крайне не повезло. Только что удалось выбить неделю отпуска, чтобы хоть чуточку отдохнуть, да просто поспать, и вместо того чтобы профессионально отнестись к процессу, я ношусь как угорелый по ночам в поисках проклятой толстухи Берю!

На краю аллеи утренняя проститутка, одетая в высокие сапоги и завернутая в норковое I манто из настоящего кролика, улыбается мне, словно я ей привез лекарство от простуды. Я проезжаю мимо и метров через десять останавливаюсь. Мне в голову вдруг приходит настолько светлая мысль, что снаружи ее можно принять за северное сияние.

Поверьте мне на слово, если вы вообще способны еще во что-то верить, утро – самое лучшее время для блестящих идей. Именно на заре серое вещество в вашем котелке работает эффективнее всего. Попробуйте, и сразу станете на мою сторону…

– Покатаемся, красавчик?

Девица вдвигает свою накрашенную физиономию в скрытое окно машины. Она не скрывает своего презрения ко мне, поскольку думает, что я в столь ранний час выгуливаю собаку, но, убедившись в обратном, предлагает мне экстаз.

Мне приходится ее разочаровать. Тогда она заявляет уверенным тоном, не терпящим возражений, что я индивидуум физиологически неполноценный и мне следует обратиться с рекламацией к древним (скорее всего, к грекам) по поводу своих вышедших из строя атрибутов. Но беда моя, по ее мнению, временная. Согласно данной ею самой оценке, базирующейся на чистой интуиции, мое нежелание провести с ней время проистекает из плохого и неправильного питания. Это провоцирует ситуацию, когда организм начинает сам себя поглощать, что, вообще-то, с экономической точки зрения весьма выгодно. Вконец осмелев из-за моего молчания, она добавляет, что, мол, моя физиономия выдает меня с головой – вопросом любви я интересуюсь исключительно через замочную скважину.

Она бы еще долго болтала, если бы случайному автомобилисту не пришла в голову блестящая мысль остановиться рядом с моей машиной и спросить даму, не согласится ли она на прогулку в его тележке марки «ситроен», называемой в народе «две лошадиные силы» (для истинно скромных людей).

Пролетарша тротуаров бросает меня и направляет высокие сапожки к потенциальному клиенту, и я слышу, как она спрашивает у кучера упряжки из двух коней, закончится ли поездка на двух горизонтальных цилиндрах объемом 425 кубических сантиметров со сферическим блоком (слава богу, крутится) в гостинице… Кучер отвечает отрицательно. Ему не надо упаковывать с собой, ему требуется съесть сейчас. Тем более ему не хочется осложнений. Он женатый мужчина и хочет начать свой день с того, чем, между нами говоря, должен был закончить вчерашний…

Сама жизнь, что поделать! Не всегда получается, чтобы господин, который тащится от маринованной сельди, нашел даму, отличающуюся тем же вкусом, или чтобы дама, слетающая с катушек от песен Азнавура, вдруг встретила мужчину, обладающего целой коллекцией его дисков! Вот и выходит, что самое сложное в жизни – привести все в гармонию соответствия! Вы можете, конечно, начать ныть, что я, мол, отклонился от темы и занимаю своей философией ваше драгоценное время, но, как сказала одна моя знакомая лицеистка: «Как же хорошо иной раз дотронуться пальцами до слабых мест жизнестойкости».

За то время, пока меня приглашала, а затем мешала с грязью перипатетическая проститутка (гнилой стиль, скажете вы!), моя блестящая мысль выкристаллизовалась. Знаете, что я сделаю? Вместо того чтобы ехать в «Карлтон» и встречаться с мадам Лавми, что я примитивно мыслил сделать, заверну налево и вновь поеду в Мезон. Вам что, надоело слушать одно и то же?

Но это же моя любимая вещь, вроде «Болеро» Равеля…

Время – восемь. Эстелла уже на ногах, судя по скорости ее передвижения на этих самых ногах к воротам, чтобы мне открыть.

На нянечке умопомрачительный синий халат, а на голове шелковая повязка. Заметив меня, она хмурит брови и восклицает, как в довоенных пьесах театра «Одеон»:

– Вы!

– Я! – сердечно признаюсь я, как в тех же пьесах того же театра. Она отпирает.

– Я вам не помешал?

– Гм… нет, но я очень тороплюсь, так как мне нужно ехать забирать Джимми… Мадам Лавми только что звонила. Он проснулся и…

Я небрежно массирую ей бедро.

– Время показалось мне вечностью без вас, Эстелла. Знаете, вы меня как ошпарили!

– Дорогой, – быстро произносит она, как старая супруга, думая о своем. Затем добавляет: – Ой, какая ночь! Ты ни за что не угадаешь, что произошло!

– Что-то серьезное?

– В четыре часа утра приходила полиция. Два флика!

– Не может быть!

– Да. Они стали рассказывать мне какую-то глупую историю об ограблении, хотели меня предупредить. Я даже вдруг подумала, что это гангстеры… Но у них был такой идиотский вид, что я перестала сомневаться.

Нелегко скрыть улыбку, хоть накидывай на тыкву платок и не дыши. Я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Она смотрит на меня с любопытством.

– Ограбление?

– Какой-то информатор их якобы предупредил, что здесь готовится преступление.

– Мой сладкий ребенок, натерпелась же ты страху!

– Вот уж ничуть, – убедительно говорит Эстелла, – я никого и ничего не боюсь.

Мы заходим в дом. Я клею ей засос, чтобы оставаться в рамках традиций.

– Хочешь, я поеду с тобой за малышом? – спрашиваю я нежно.

– О нет! – отвечает она энергично. – Никак нельзя! Возможно, хозяйка приедет сюда вместе со мной. – Затем, хитро сощурившись, спрашивает: – Ты не работаешь сегодня утром, дорогой?

– Знаешь, у меня полная свобода действий. Практически я сам веду дела в агентстве.

Малышка начинает торопиться. Без всякого стеснения она переоблачается прямо у меня на глазах в элегантную парижанку. Бежевый костюм с апликациями из кожи. Просто шик! Потом быстро причесывается.

– Я все время задаюсь вопросом, как ты можешь жить одна с этим чертовым ребенком? – говорю я.

– Ах! Но это же временно. И потом, есть еще одна женщина, уборщица.

– Сам старик Вамдам-Жилье нашел ее для вас?

– Да… А ты что, не в курсе? Я быстро соображаю.

– Что удивительного, я иногда забываю о мелочах. Увидимся сегодня вечером, дорогая?

– Постараюсь. Если мне удастся освободиться, я позвоню тебе в бюро.

– Договорились.

И она садится за руль «шевроле» с откидывающимся верхом.

– Давай довезу тебя до ворот, – предлагает она.

– Спасибо.

Эстелла доезжает до ворот, испытывает еще один массаж миндалин и говорит мне «пока!».

Я же еду в направлении агентства недвижимости. Вамдам-Жилье отец и сын в одном лице уже восседает за своим столом в тени настольной лампы.

Поскольку сейчас утро, он по-домашнему одет в вязаную куртку из серой шерсти, а нижняя половина небритого лица скрыта шарфом.

– Здравствуйте, – улыбается он любезно, – уже за работой?

Благодаря независимым друг от друга глазам продавец земельных наделов может одновременно вести наблюдение за тем, что происходит впереди, а также быть уверенным в своих тылах. Заметьте, в этом как раз его спасение. Невозможно застать врасплох.

– Мне кажется, вы подыскивали уборщицу для няни семьи Лавми, когда та въезжала в дом?

– Это верно.

– Могу я узнать адрес женщины?

– Запросто… Она итальянка. Мадам Густапьяна. Живет на Нижней улице.

– А где это?

– Ниже Верхней улицы. Номер дома… Минуточку…

Он листает средневековую тетрадь в тисненой обложке с замочками и радостно каркает:

– Дом номер тринадцать!

– Постоянно всякие пакости, – бормочу я, вспоминая проститутку в Булонском лесу. – Благодарю. Мои распоряжения остаются в силе, любезный господин Вамдам-Жилье. Если мне позвонят, тут же сообщите!

Быстро пожимаю остатки человеческой плоти, служащие ему рукой, и мчусь на Нижнюю улицу. Когда я заворачиваю в этот узкий проезд с односторонним движением, вдруг узнаю на другом конце улицы хромированную тележку моей красавицы швейцарки.

Я притормаживаю, чтобы держаться от нее на расстоянии, но, вместо того чтобы остановиться перед чертовым номером, продолжаю следовать за машиной Эстеллы.

Однако преследование не занимает много времени. В противоположность тому, что утверждала моя любимая жительница страны Альп, она едет не в Париж, а возвращается опять к дому. Может быть, она заехала отдать распоряжения синьоре Густапьяна, а потом заметила, что забыла какую-то вещь?

Но нет. Она выходит из тачки, открывает ворота, въезжает, запирает ворота…

Что остается делать любимому всеми дамами Сан-Антонио? Угадали! Он срочно возвращается к уборщице в дом номер 13 на Нижней улице. Вышеназванная персона проживает в небольшой однокомнатной квартире вместе со своим мужем, старым, разбитым параличом дядей, свихнувшейся племянницей, родителями мужа, семью собственными детьми и неаполитанской тетушкой с подножия Везувия. Матрона страсть как похожа на незабвенную мадам Берю: усы торчком, огромный бюст, переходящий в живот, всклокоченные волосы и какой-то непонятный акцент, о котором можно сказать лишь одно: он явно не напоминает просторы Сибири.

– Кто это? – спрашивает она, подозрительно оглядывая меня.

Я натягиваю на физиономию маску скорби типа размазанного оскала.

– Мадам Густапьяна?

– Си!

– Мадам, я пришел сообщить вам о страшном несчастье…

Вся семья присутствует при разговоре и смотрит на меня. Муж, дневной сторож ночного кабаре, собирается свалить на службу – через плечо сумка на ремне. Неподвижный дядя открывает рот, родители мужа защелкивают пасть на ложке с супом, ненормальная племянница разражается хохотом, а шестеро детей, стоящих в очереди на горшок, занятый седьмым, роняют трусы.

– Какое несчастье? – с шумом выдыхает мать семейства.

– Произошел несчастный случай с малышом у Лавми…

Честно говоря, я не люблю такие процедуры, но мне срочно нужно продвинуться в расследовании и некогда рассусоливать.

В перегруженной людьми комнате воцаряется стон. Все, кто понимает по-французски, начинают рыдать и выть. Мамаша Густапьяна щиплет себя за ляжки.

– О мой Джузеппе! Мой Джузеппе! – вопит она. – Скажите, синьор… Но он не умер?

– Нет, только шишка на лбу.

Моментально воцаряется тишина. Муж начинает что-то тараторить остальным на языке Боккаччо.

Я кладу конец учебной тревоге.

В этих случаях мое удостоверение является эффективным тормозом.

– Что это? – спрашивает мадам, тряся бюстом.

– Полиция!

И тут прохватывает отца семейства. Он горланит, жестикулирует, закатывает глаза, стараясь, видимо, показать, кто хозяин в доме. Он орет на жену, призывая других в свидетели и показывая на меня пальцем. Он призывает также Господа вместе с небесным коллективом… Мне приходится гаркнуть еще громче, чтобы призвать всех к порядку. Словом, в конечном итоге нам удается разобраться. Но, клянусь вам, было тяжко!

Не буду приводить восклицания, призывы и ругательства, а перейду прямо к сути, которую вы должны понять, если напряжете хоть чуть-чуть свои свалявшиеся от лежания извилины…

Вчера в гостинице, куда я поволок бедную жену младшего бригадира, мне на глаза попалась фотография семьи Лавми, опубликованная в журнале о закулисной жизни актеров. Так вот ребенок, так торжественно поднятый на руки красавцем Фредом, был вовсе не тот, которого я видел в колясочке, охраняемой швейцарской нянечкой Эстеллой.

Работающий на полных оборотах внутренний голос помог мне заключить, что парень, увиденный мной в доме графа, является кровь от крови, как и плоть от плоти ребенком мадам Густапьяна.

В чем она и признается без всякого нажима. Я кладу конец страданиям трансальпийской мамаши, объясняя, что был вынужден пойти на хитрость, а ее сынок чувствует себя хорошо, как его папаня и маманя. В один момент ее безысходность сменяется яростью. Она хватается за бутылку, стоящую на столе, и чуть было не бросает ее мне в голову, что могло бы превратить меня в остывающий кусок мяса, но, к счастью, производитель маленьких Густапьяна вовремя ловит ее руку.

Бумажка в десять франков в конце концов гасит пыл несчастной, чуть было не убитой горем женщины.

– Почему вы доверили своего бамбино семейству Лавми? – спрашиваю я, возвращаясь к мирному процессу разрядки напряженности. Она колеблется, не зная, что сказать. Я ей доходчиво объясняю, в чем точно заключаются прерогативы полиции. До нее доходит, что я могу доставить кучу неприятностей сегодня с перспективой на последующее существование, и мадам Густапьяна садится за стол переговоров. Вот вкратце услышанное и переваренное мной. Примерно неделю назад она в доме графа сидела с маленьким Джимми (Эстелла, как я полагаю, поехала торговать физиономией в Париж), как вдруг явилась толстая старая американка. Под предлогом того, что является бабушкой, она заявила, что приехала забрать малыша с собой. Подтверждая свои права хрустящей купюрой, женщина потребовала от итальянки, чтобы та отбросила свое недоверие и срочно одела ребенка во все необходимое. Но когда возвратилась няня Эстелла, начался страшный скандал! Эстелла обезумела и бросилась звонить миссис Лавми… Женский совет проходил в горячей обстановке по телефону и по-английски, то есть милая мадам Густапьяна ни черта не поняла. В конце беседы миссис Лавми через Эстеллу попросила итальянку на время дать напрокат своего сына, чтобы сохранить видимость благополучия в семье, на тот случай если вдруг кто-нибудь неожиданно свалится на голову с визитом.