Текст книги "Моё печальное счастье"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Установилась великолепная погода. Лето было исключительным, даже слишком сухим, по мнению наших земледельцев. Когда они отправлялись в поле на своих тракторах, огромные облака пыли еще долго клубились вслед. Я решительно не похожа на девушек моего возраста. Любая из них бежала бы прочь от того пустого времяпрепровождения, в какое была погружена я. Постоянно одна в большом доме, хранившем воспоминание об умершей, постоянно в ожидании мужчины, который и не смотрел на меня – это любому показалось бы, в конце концов, невыносимым. А вот на меня это действовало колдовским образом. Я упивалась окружавшим меня одиночеством и тишиной. Несмотря на равнодушие Руленда, я чувствовала, что он принадлежит мне, является исключительно моей собственностью и что рано или поздно он поймет это. Тогда все станет возможным. Я ждала – с абсолютной верой в будущее.

Солнце и жара напоминали мне то время, с которого все началось. Я представляла, как бродила когда-то вокруг дома, и старалась припомнить прошлогодние ощущения. Однажды после обеда я вышла за ограду, чтобы посмотреть на дом со стороны. Опершись о калитку, я долго размышляла, пытаясь угадать, чего не хватало открывшейся передо мной картине «острова», чтобы он принял прежний вид. В ней был какой-то пробел. И вдруг меня осенило: недоставало дивана-качелей, которые мы спрятали в сарай, когда пришли холода, да так и оставили там.

Я побежала к сараю. Качели спали под слоем пыли. Синий тент поблек, но когда я потрясла его и прошлась пылесосом по бахроме из плотной ткани, качели стали такими же нарядными, как прошлым летом, если не считать немного заржавевших креплений. С помощью тачки мне удалось подтащить их к тому месту, где они стояли в прошлом году. Теперь стало ясно – дому не хватало именно качелей, чтобы снова обрести облик счастливого «острова». Я расположилась на широком сиденье, уцепившись за опоры.

Я вспоминала, как мы вместе с Тельмой и Джессом проводили воскресенья. Я вновь видела белые сандалии месье, когда он опирался ногой о землю, чтобы толкнуть качели.

Я чувствовала аромат духов его жены. Не знаю, где она их покупала, вероятно в Соединенных Штатах, так как в Париже таких не производят. Это была смесь запахов корицы, жасмина, чуть-чуть перца. Я где-то читала, что парфюмеры добавляют такое для пикантности.

Но в этот день, покачиваясь на диване, я вдыхала только удушливый запах лилий. Для меня этот запах всегда был связан с церковью. Мне кажется, лилия – цветок для алтаря. Возможно, к этому выводу я пришла, рассматривая в местной церкви фигуру святого Иосифа, почему-то держащего в руке стебель лилии с таким смущенным видом, что во время уроков катехизиса я посмеивалась над его неестественной физиономией.

Я все продолжала покачиваться. «Остров» представлялся мне каким-то первозданным, более таинственным, более колдовским, чем при Тельме. Времени у меня сколько угодно, я как на каникулах: месье возвращается поздно, а домашняя работа уже позади.

Внезапно знакомый шум вырвал меня из приятного оцепенения. Я приподнялась и увидела автомобиль Джесса, остановившийся перед воротами. Открывая их, он весело крикнул: «Хелло, Луиза!»

У меня замерло сердце. Вот уже несколько месяцев он не возвращался так рано. Не предвещает ли этот нежданный приезд начало новой жизни? Могу ли я считать себя выигравшей? С сегодняшнего вечера Джесс снова почувствует тягу к дому, снова привыкнет к нему, и мы вдвоем, он и я, проведем много прекрасных вечеров, о которых я столько мечтала! С глазу на глаз!

– Какой приятный сюрприз, месье!

– Приготовьте нам славный вкусный ужин, Луиза. О'кей?

– О'кей, месье.

Моя радость была такой яркой, такой обжигающей, что я страдала как от острой боли, когда знаешь, что она благотворна, но тем не менее пронизывает тебя резкими уколами с головы до ног.

Он сказал «славный вкусный ужин». ПРИГОТОВЬТЕ НАМ вкусный ужин… О! Джесс, мой дорогой Джесс…

Теперь он заводил машину в сад. Я стояла на дорожке и прыгнула на газон, чтобы освободить проезд. Вот в этот момент я и увидела ее. Она сидела рядом с ним, ее рука лежала на подлокотнике. Выпуклое ветровое стекло, с внешней стороны отражавшее, как зеркало, помешало мне с самого начала заметить ее. Она была очень красива. Несравненно красивее меня, естественно, но и Тельмы! Блондинка! С почти белыми волосами и глубокими голубыми и презрительными глазами…

Когда она вышла из машины, я призналась себе, что такой потрясающей фигуры никогда еще не встречала. Самые дорогие манекенщицы не шли ни в какое сравнение с этой девицей.

Я остолбенела, будто колом вбитая в газон. Джесс улыбался. Он был почти горд собой и, по-видимому, воображал, что преподнес мне приятный сюрприз!

– Подойдите, Луиза…

Я пошла к ним навстречу, стискивая пальцы в кулак до невыносимой боли.

– Здравствуйте, мадам!

Джесс представил нас друг другу по-американски, так как девица не понимала ни звука по-французски. Я сумела сообразить, что ее зовут Дженнифер. Когда Джесс назвал мое имя, она пробормотала «хмм… хмм», как это делается при дублировании фильмов, когда синхронизаторам не удается найти точного эквивалента.

Джесс замер при виде синих качелей. Приехав, он взглянул на них, как бы не видя, как бросают взгляд на привычную, ставшую частью обстановки и потому не замечаемую вещь.

Он был явно недоволен. Должно быть, вспомнил вечера, проведенные в саду в обществе Тельмы. В довершение всего девица прямиком направилась к качелям потрясающей походкой осторожно крадущейся пантеры.

Где Джесс выловил эту золотую рыбку? В штаб-квартире НАТО? Я-то думала, что им привозят из Америки лишь автомобили и консервы!

«Приготовьте нам славный вкусный ужин!»

Теперь я понимаю, в каких случаях прислуга плюет в суп хозяев!

Однако я приготовила им неплохой ужин: запеканку по-лотарингски и «птичьи завитки», а на десерт – шоколадный мусс. Возясь на кухне, я не теряла из виду ни малейшего их движения, ни малейшего жеста. Уверяю вас, их поведение было смехотворным. Девица строила из себя роковую женщину. Она принимала соответствующие позы, гримасничала. Она посчитала бы свое достоинство ущемленным, если бы позволила себе сесть так, чтобы не были видны подвязки чулок, или же закурить сигарету, не прикурив одновременно еще одну для своего партнера.

Одним словом, кино да и только! А чего стоили томные взгляды! Или мяуканье «хмм, хмм» и облизывание мокрым язычком губ, чтобы придать им больше чувственности. Этот вдовец с прекрасным положением, новым «меркури» и золотистой кожей, должно быть, как следует пробудил аппетит Дженнифер. Такое солидное предприятие нельзя было упускать!

Они пожевали, потом вернулись под синий тент на качели, чтобы насладиться сумерками, бледными звездами, легким ветерком и шальными мотыльками. Джесс частыми быстрыми поцелуями чмокал свой трофей в шею. Девица кудахтала от удовольствия.

Их пальцы переплелись. Интересно бы узнать, собирается ли она провести здесь ночь? Было похоже на то. Как бы невзначай я подошла к машине стереть тряпкой пыль и на заднем сиденье увидела маленький кожаный чемоданчик. Так и есть: мадемуазель собиралась залечь здесь, как сказал бы Артур. Меня трясло от злости и ненависти! Мне хотелось закатить скандал, выплеснуть свои чувства, чтобы освободиться от них, чтобы успокоить боль, рвавшую меня на части.

Кузов еще хранил тепло. Я оперлась двумя руками о багажник и с ненавистью смотрела на них через сдвоенную толщу стекол. Затененные, как и в предыдущем автомобиле, они придавали этой парочке потусторонний вид. В общем их жеманничание на качелях выглядело вполне романтически. Никогда еще мое сердце не билось так редко и сильно.

Но что я могла поделать с этим новым счастьем Джесса, которое он завоевывал частыми лихорадочными поцелуями? Что я могла? Кто подскажет мне, как остановить это? Только не добрый боженька. Может быть, Тельма? Если существует другая жизнь, то мадам тоже приходится сейчас несладко, не правда ли? Я напряженно думала о ней, прося помощи и поддержки. И хотите верьте, хотите нет, ответ не заставил себя долго ждать!

15

Особой сложности это не представляло. Но разве не самые элементарные идеи приводят к самым серьезным последствиям?

Я поднялась в свою комнату. Проигрыватель Тельмы вместе с пластинками, которые я вынула из камина, был спрятан у меня под кроватью. Если вы провели молодые годы в доме Артура, вы никогда ничего не выбросите. Проникшись атмосферой родительского жилища, я не могла потакать американским фантазиям. У меня остался также банный пеньюар моей бывшей хозяйки и начатая (ее последняя!) пачка сигарет. Я поспешно разделась и облачилась в пеньюар, преодолевая смутное отвращение. Подхватив проигрыватель и пластинки, я спустилась в гостиную, заглянув по пути в кухню, чтобы забрать оттуда бутылку виски.

Это было нечто фантастическое. У меня возникло ощущение, что я действительно преобразилась в Тельму. Повторяя ее жесты и позы, я стала лучше понимать ее. Я играла Тельму. Я чувствовала себя американкой, мне нравился алкоголь, мне хотелось растянуться на диване и слушать американскую музыку, пытаясь забыть чужую мне страну, серое предместье и бесконечное ожидание мужчины, которого я разочаровала, не дав ему наследника.

Да, Тельма была рядом со мной этим вечером. Больше того, она была во мне…

Я включила проигрыватель, и колдовской голос Пресли зазвучал в тишине:

 
«Лавинг ю,
Джаст лавинг ю…»
 

Нежная и печальная песня была похожа на церковный гимн. Я прикурила «Кэмел». Сигарета имела приятный чуть сладковатый вкус. Потом налила виски в стакан. Проглотить его оказалось труднее, и я чуть было не потеряла «контакт» с Тельмой, но собралась с силами, и алкоголь хлынул теплым потоком по всему телу.

Слышит ли Джесс? Разве не призывает его мелодия? Или умелые руки этой девки сильнее воспоминаний?

Песня кончилась. Он не пришел… Я выпила еще глоток виски и перевела иглу в начало пластинки.

 
«Лавинг ю
Лавинг ю
Джаст лавинг ю»
 

Дверь резко распахнулась. В проеме стоял Джесс. При виде меня на диване, одетой в полосатый пеньюар, с сигаретой во рту, он закрыл глаза точно так же, как тогда в аэропорту, когда самолет с гробом Тельмы поднялся в воздух. Его тело так же обмякло.

– Джесс, – выдохнула я.

Я почувствовала, что внутри его что-то оборвалось. Мгновение мне казалось, что он бросится на меня с кулаками, но он вышел, закрыв за собой дверь. Пресли продолжал петь – впустую. Через некоторое время я услышала мягкий рокот мотора. Они уезжали! Я прикончила виски и погрузилась в пьяное беспамятство.

– Луиза!

Я открыла глаза. Секунду комната покружилась вокруг дивана, потом все стало по местам. Джесс так же стоял в дверях. Если бы я не помнила шума отъезжавшей машины, то подумала бы, что он с тех пор никуда отсюда не уходил.

Темная теперь комната освещалась опаловым светом от красной лампочки оставшегося не выключенным проигрывателя. Его мотор испускал свистящее шипение.

– Луиза!

Он двинулся ко мне. Его лицо было неузнаваемо суровым.

– Луиза!

– Да, месье.

– Почему вы сделали эту отвратительную вещь?

Я едва могла говорить, язык прилипал к небу.

– Она уехала?

– Я отвез ее домой. Так что же?

– Что вы ей сказали?

– Какое это имеет значение? Отвечайте! Что за спектакль?

– Я не хотела, чтобы она оставалась.

– Вот как!

Я медленно подняла ногу. Полы пеньюара распахнулись, обнажив меня. Впервые в жизни я физически желала мужчину!

– Джесс!

Я протянула к нему руки.

– Джесс, – снова простонала я.

– Поднимайтесь. Ступайте к себе в комнату…

В его голосе была хрипота, не оставлявшая места сомнениям, такая понятная девушке, пусть и девственнице. Я потянулась, чтобы схватить его за куртку. Поймала ее полу и рванула к себе свирепым жестом самки.

– Джесс! О! Джесс…

Он упал на колени рядом с диваном и, наконец, его губы нашли мои.

Я никогда бы не смогла рассказать, что за этим последовало, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Попробуйте сами описать словами состояние экстаза!

16

Спали мы каждый в своей комнате. Однако накануне вечером, после того что произошло, мы вместе поднялись на второй этаж, и Джесс обнимал меня за талию.

На площадке лестницы он прижал меня к себе и страстно поцеловал. Едва держась на ногах, я открыла дверь своей комнаты, бывшей «хозяйской». Я думала, что он последует за мной, но, обернувшись, увидела, что он прошел дальше, к себе. Тогда я тихонько притворила дверь и скользнула в постель, вздрагивая от удовольствия.

Тело мое горело, я была разбита, но счастлива. Уснуть в этом состоянии значило продлить наслаждение, подаренное мне Джессом.

Когда манипулируют с решеткой котла центрального отопления, звук по трубам разносится по всему дому. Вот этот характерный звук и разбудил меня на следующее утро. Я сразу же забеспокоилась, так как обычно поднимаюсь первой, да к тому же уже два месяца котел не растапливался.

Почему месье в такой ранний час спустился в подвал? Торопясь узнать, в чем дело, я хотела накинуть банный пеньюар, но его больше не было в моей комнате. Это только усилило мое беспокойство. Я прямо на голое тело натянула платье, сунула ноги в старые красные шлепанцы и скатилась вниз по лестнице. Отвратительный запах паленого поднимался из подвала. Добравшись до отделения, где хранился уголь, я увидела Джесса Руленда, одетого в голубую пижаму – он яростно топтал проигрыватель.

– Джесс!

Он и не подумал остановиться. Со лба у него катился пот, но он продолжал дубасить по диску. Ему должно было быть достаточно больно, так как обут он был не в ботинки, а в свои обычные открытые сандалии.

Дверца топки была открыта, внутри что-то яростно полыхало. В отсветах огня я узнала банный пеньюар и несколько расплавившихся пластинок, похожих на те черные грибы, что сушат на подоконниках деревенских домов.

– Что вы делаете?

Не отвечая мне, он стал собирать обломки проигрывателя, напоминавшего теперь раздавленное на дороге животное с вывалившимися внутренностями. Джесс бросил все в огонь и вытер тыльной стороной ладони потное лицо.

– Почему вы это сделали, Джесс?

– Я больше не хотел.

Чего он больше не хотел – воспоминаний о Тельме или о нашей любви? Я бросилась на его тяжело дышащую грудь.

– Джесс, любимый мой.

Он взял меня за плечи и решительно оттолкнул, прошептав:

– Нет, Луиза, сорри!

– Но Джесс!

– Нет, это совершенно невозможно. Мне очень неловко за вчерашнее. Это была достойная сожаления слабость.

Наши объятия – всего лишь достойная сожаления слабость!

– Но я люблю вас, Джесс. Я давно вас люблю, с того первого дня, как увидела. Только поэтому я пришла наниматься к вам на работу, понимаете?

Он отрицательно помотал головой.

– Вы еще маленькая девочка, Луиза.

– Теперь уже нет! – завопила я. – Теперь уже нет, грязный американец!

– Не надо так говорить, вы напоминаете мне…

– Кого?

– Нет…

– Говорите…

– Вашу мать!

– О! Джесс…

Я отшатнулась, и на этот раз он обнял меня. Мне было позволено приникнуть к его груди. Пот с его лица капал мне на щеки, и я слышала биение его сердца.

– Вы не любите меня?

– Нет, Луиза.

– Вы предпочитаете вчерашнюю особу?

– Отнюдь!

– Тогда зачем вы привезли ее сюда?

– Чтобы забыться… Мужчины уж так устроены, Луиза. Много интрижек, а любовь всего одна.

– И кто ваша любовь, Тельма?

– Да.

Я никогда бы в это не поверила. Джесс, влюбленный в свою жену! А ведь так хладнокровно перенес ее гибель. Я не знала, что сказать. Я видела, что он искренен, жалеет меня и тяготится этой сценой.

– Что со мной будет? – пролепетала я.

Все было кончено. «Остров» уже погружался в сажу Леопольдвиля. Я чуяла запах завода Риделя, передо мной замаячил телевизор Артура и бисерный абажур в кухне, под которым мама, шевеля заячьей губой, пересчитывала кусочки сахара, чтобы узнать сколько их в килограмме.

В тот день, когда я появилась здесь, Джесс уверял меня, что мои семнадцать лет стоят сорок миллионов долларов; сейчас я была готова уступить их по дешевке, даже отдать задаром.

– Месье Руленд, что мне теперь делать?

– Вы еще так молоды!

Ну так и есть! Сколько раз я уже слышала этот припев!

Я молода, согласна. А что дальше? Не в этом ли настоящая драма? Обладать молодостью и не знать, что с ней делать? Молодостью, которой суждено хиреть под грязным небом заштатного городишки! Молодостью, которой однажды вечером воспользовался любимый мужчина… по слабости и от которой он отказывается на следующее утро.

Сожженный пеньюар, разбитый проигрыватель криком кричали о моей катастрофе.

– Что до моей молодости, месье Руленд, суньте и ее в топку, раз уж на то пошло!

– Пойдемте наверх! – сказал он.

Последний раз проворчав, огонь начал угасать. Я последовала за Джессом. Солнце между тем взошло, и дневной свет пробивался сквозь щели притворенных ставней. Гостиная, где накануне я испытала сумасшедшее счастье, утопала в фиолетовой тени.

Я смотрела на нее, не узнавая. Невозможно было представить, что я была любовницей Джесса и что все уже в прошлом. Я говорила себе, что если бы провела ночь в его объятиях, он не осмелился бы так вести себя утром. Все могло быть иначе. Только теперь уже слишком поздно.

Слишком поздно!

– Объясните мне, месье Руленд.

– Что?

– Я никак не могу понять вашу любовь к жене!

Он плеснул себе виски. Бутылка все еще стояла на потертом ковре.

– Вы никогда этого не поймете, Луиза.

– Вы думаете?

– Любовь других людей всегда кажется странной…

– Однако мадам многое объяснила мне.

– Что именно?

– Она рассказала о ребенке, которого вы желали и которого она не смогла вам дать. Она говорила, что ваша жизнь вдвоем похожа на прогулку в зимнем лесу.

– Она так говорила?

– Да. Видите ли, что мне трудно понять, так это почему вы держались за нее – пьянчужку, шлюху!

Он буквально бросился на меня и так тряханул, что я ударилась головой о стену.

– Я запрещаю вам! Запрещаю, Луиза!

И он добавил что-то по-английски, охваченный гневом до такой степени, что был не способен выражаться иначе.

– Отпустите меня, месье Руленд! Вы делаете мне больно!

Мой вопль доказал больше, чем что-нибудь иное, что между нами все кончено. Я называла его месье Руленд – не Джесс.

– Я ухожу от вас, – прошептала я. – Вы этого теперь хотите?

Он отрицательно покачал головой, подкупленный моим вновь обретенным спокойствием.

– Нет. Оставайтесь… Я только хочу, чтобы все было, как прежде.

– Чтобы я была прислугой? Только прислугой, да?

– О'кей!

Он поднялся принять душ. И когда час спустя уехал, не попрощавшись, я не была уверена, что когда-нибудь еще увижу его.

17

Он не появлялся почти двое суток. Поведать вам, что я испытала в ту ночь на «острове», прислушиваясь, не заскрипит ли песок на дорожке под его шагами, невозможно.

По мере того как летели часы, улетучивалось и мое озлобление. Я забыла об утренней сцене и думала только о той безбрежной любви, какой он одарил меня. Он пожалел о своей «слабости» после, но тогда, я отлично это знаю, он испытал то же абсолютное счастье, что и я. Раздумывая над этим, я пришла к заключению, что его ярость в подвале была почти что проявлением любви ко мне. Проведя ночь с Дженнифер, он не впал бы в подобный гнев. Он не тронул бы ни проигрывателя, ни пеньюара, так как интрижка с ней показалась бы ему банальным происшествием. Со мной дело обстояло по-иному. Ничего другого себе в утешение я придумать не могла.

На следующий день в девять утра я позвонила в НАТО, чтобы что-нибудь узнать. Меня отсылали от бюро к бюро до тех пор, пока я не услышала его голос, его дорогой голос.

По телефону акцент его был ощутимее.

– Я слушаю…

– Это вы, месье?

– А, Луиза…

– Извините меня, я хотела только узнать…

Я положила трубку. Он был жив, остальное не было столь важным. Мне было наплевать, если бы даже он провел ночь у этой манерной блондинки. Эта девица стоила одной, может быть, двух ночей, но не больше.

И действительно, к вечеру Джесс вернулся один… к нам, как если бы возвратился после долгого путешествия. Мы рассматривали друг друга взволнованно и очень внимательно, будто стремились оценить, в какой мере оба изменились.

– Хелло, Луиза!

– Да.

– Почему вы бросили трубку утром? Вы рассердились?

– Нет, я была счастлива. Я очень боялась…

– Чего?

– Не знаю. Настоящий страх невозможно объяснить. Что вы хотите на ужин?

– Все равно.

Были открыты консервы. По системе Тельмы. В конце концов, она не была так уж неправа. Вот уже некоторое время я прибегала к запасам в шкафу, это я-то! И снова появились полотенца сомнительной свежести, брошенные на кран душа, расчески, воткнутые в мыло, на мебели скапливалась пыль. Да, в общем, пыль не такая уж плохая вещь. Это грифельная доска времени. Кончиком пальца на этой серой пудре можно писать самые безумные слова, такие, например, как «Джесс, я люблю тебя». Можно рисовать и сердца, подобно тому, как их вырезают влюбленные на стволах деревьев… Переплетенные инициалы – Д и Л, Джесс-Луиза. Месье не замечал, как мы скатывались в беспорядок. Мужчины никогда не отдают себе полного отчета в том, что их окружает. Возможно, их глаза устроены таким образом, чтобы видеть картину в целом. Детали ускользают от них.

Мы поужинали в кухне, так как ненастье несло в сад заводскую сажу. На этом берегу Сены ветер всегда пропитан гарью, а на другом – грязно-белой пылью с цементных заводов и карьеров.

Мы сидели друг против друга. Месье не переоделся. На нем был серый костюм, белая рубашка, открывавшая его золотого оттенка шею, и ботинки двух цветов – черного и рыжеватого. Нам нечего было сказать друг другу. Удивительно, но молчание не стесняло. Во всяком случае, я не ощущала никакого напряжения.

После ужина я лениво мыла посуду, а Джесс слушал радио в гостиной. Думаю, английскую станцию. Он не стал, как обычно, пить виски. Когда я вошла, он сидел на стуле верхом, с сигаретой в зубах. Закинув руки за спинку стула, он пристально смотрел на радиоприемник, чуть прищурив глаза из-за сигаретного дыма; я не осмелилась заговорить с ним. Судя по его позе, Джесс обдумывал важное решение. А оно могло быть и благоприятным для меня.

Я прилегла на диван и стала с нежностью разглядывать его. Если бы вы знали, как он был красив в этой неподвижности, опершись подбородком с ямочкой о тыльную сторону ладони. Прямо как на картине. Я могла бы провести в ее созерцании всю оставшуюся жизнь. Через некоторое время музыка в радиоприемнике замолкла, и диктор стал лопотать новости. Я различала имена политических деятелей, заграничных и наших. Новостями Джесс не интересовался. Он щелкнул выключателем. Внезапная тишина возвратила меня к действительности.

– Гуд найт, Луиза.

– Месье!

Он даже не посмотрел в мою сторону, загасил сигарету в мраморной пепельнице и стал подниматься по лестнице. Я немного подождала, уверяя себя, что он вернется. Я верила в ночь. Когда мир опрокидывается во мглу, ход мыслей у мужчин меняется, они прислушиваются к звучащим внутри них тайным голосам. Но вот я услышала шум душа, потом скрип кровати. Тогда гостиная вселила в меня ужас. Я почувствовала себя еще более одинокой, чем когда месье Руленда не было. Поспешно закрыв на ключ входную дверь, перекрыв газ в кухне, я тоже поднялась к себе, преследуемая каким-то странным недомоганием.

Это напоминало начало гриппа, но было чем-то иным. Когда обнаженная, держа ночную сорочку в руке, я увидела себя в зеркале, то все поняла. Это было то же недомогание, что овладевало Тельмой. Не для того ли, чтобы прогнать его, она раздевалась по вечерам, а потом начинала нежиться, подобно мартовской кошке, около Джесса?

Ночная сорочка упала к моим ногам. Действуя, как автомат, я открыла дверь и пробежала два метра, отделявшие его комнату от моей. Джесс не заперся.

Он читал американскую газету небольшого формата. Когда я ворвалась, она скользнула на пол. Я оцепенела, когда Джесс хмельным взглядом уставился на мое голое тело. Инстинктивно и лихорадочно моя рука нащупала выключатель. Темнота вылечила мой внезапный приступ стыдливости, и все стало возможным.

В тот вечер я осталась с Джессом. Прижавшись к нему, я наслаждалась теплом его тела. Потом, когда прошло уже изрядное время с момента нашей близости, мне показалось, что он подавил смешок. Я положила пальцы на его губы, чтобы удостовериться – он действительно улыбался.

– В чем дело?

– Вы знаете, о чем я думаю, Луиза? О вашей матери. Она подозревала, что это произойдет, не странно ли это?

– Вовсе нет. Она с самого начала угадала, что я люблю вас.

– Вот как?

– Она сама сказала мне об этом.

– Когда вы вернетесь к ней, вы признаетесь, что я вел себя не по-джентльменски?

Когда я вернусь к ней!

Теперь я столь же исступленно хотела избавиться от опускавшейся на меня тьмы, как незадолго до того от заливавшего меня света в его комнате.

– Почему вы говорите о моем возвращении к ней?

Он заморгал глазами, пораженный моей реакцией.

– Но это неизбежно, Луиза!

– Неизбежно?

– Естественно. А я вернусь в США.

Меня удивило собственное спокойствие. Я почувствовала в себе внезапную опустошенность, отрешенность. Перед расстрелом человек должен ощущать то же абсолютное равнодушие, что позволяет ему достойно умереть.

– Когда вы уезжаете?

– Через неделю-другую, все зависит от моего начальства, но я уже подал рапорт…

– Когда?

– Вчера.

– Почему вы уезжаете?

Похоже, я заставляла его заполнить анкету. Даже голос мой звучал почти официально.

– Потому что я не могу без нее, Луиза, – вздохнул он, отворачиваясь.

Он смотрел в потолок, как в ту ночь, когда монахиня объявила ему о смерти Тельмы.

– И что вы найдете в Америке, могилу?

– И воспоминания. Мы познакомились в Новом Орлеане. Там есть дорога, около озера… Широкая дорога с отелями и бензоколонками по обеим сторонам. Она ведет в штат Миссисипи. Электрические столбы и парковки, полные брошенных подержанных автомобилей, ее не украшают. Но я предпочитаю ее Елисейским Полям, потому что там я встретил Тельму. Понятно теперь?

Я понимала, но для меня это не представляло никакого интереса. Как же настырно она вцепилась в его жизнь, эта Тельма!

– Вы не хотите взять меня с собой?

Перед ним такой вопрос не только не возникал, но, по-видимому, шокировал его как абсолютно неуместный.

– О, нет, Луиза.

– Умоляю вас! – выдохнула я.

– Невозможно!

Для него эта ночь не имела ничего общего с той первой. Он уже не видел во мне охваченную безумной страстью молодую девушку, которая отдавалась ему со всем бесстыдством невинности. Теперь я была банальной девицей на час, Шлюшкой, ничем не отличавшейся от какой-нибудь Дженнифер!

Я привстала и, вцепившись руками в спинку кровати, вылила на него всю копившуюся во мне горечь. Мне было все равно, как я выгляжу в тусклом свете лампы. Он мог сколько угодно глазеть, если это нравилось ему, месье Руленду.

– Вы жалкий тип! – ополчилась я на него. – Так я и поверила вашим слезливым россказням! Прекрасные воспоминания о прошлом – уж я-то знаю, чего они стоят.

Он был застигнут врасплох моим неожиданным нападением. Подтянув колени к груди под одеялом, он сжался, как испуганный мальчик, которому долго потакали и который вдруг понял, что перешел границы дозволенного.

– Не любовь заставляет вас вернуться, месье Руленд. Хотите узнать, что? Угрызения совести. Вы мучаетесь из-за того, что убили свою жену!

Как же чудовищно и внезапно он постарел прямо на глазах! Не знаю, возможно, так казалось из-за его несуразной позы, сгорбленной спины, но ему можно было дать сейчас лет на десять больше.

– Луиза!

Это была скорее жалоба, чем упрек.

– Ведь вы же убили Тельму, признайтесь!

– Луиза!

Он повысил голос.

– Луиза, вы говорите ужасные вещи!

– И однако это правда.

– Да нет же, нет!

– Да! Вы убили ее, потому что застали в машине с этим седовласым. Она хуже последней подстилки, месье Руленд. Вы знаете что означает по-французски «подстилка»? Это значит «потаскуха». Ваша жена и была такой – настоящей потаскухой. Поэтому вы убили ее. Не удивительно, что не находят того автомобилиста, который поднял шлагбаум! Ведь это вы его подняли! Тельма спала в машине. Вы оставили автомобиль с ней на переезде, а сами забрались на насыпь, чтобы полюбоваться катастрофой!

Эта картина, как живая, стояла у меня перед глазами, и я описывала ее, как вспоминают виденное однажды, внося уточнения, приводя детали… Я уже не впервые с той знаменитой ночи прокручивала мысленно этот «фильм ужасов». Я увидела его во взгляде мадам, пришедшей в сознание в карете скорой помощи. Именно это я услышала бы от нее, не помешай ей смерть.

– Я не знаю, как вам удалось пораниться. Возможно, вы специально этого и не делали, просто вас ударило обломком железа. Как бы то ни было, этот несчастный случай и не случай вовсе, а преступление. Вы убили жену! Вы убили свою жену!

Я вопила, надрывая себе голосовые связки. Во рту был отвратительный привкус крови.

Руленд выскочил из постели и грубо скрутил меня. Я испугалась за свою жизнь и отчаянно отбивалась. Джесс бросил меня на кровать. Я была беззащитна, растянувшись поперек матраца. Джессу было достаточно нажать на мою свесившуюся голову, чтобы сломать мне шею. Я улыбнулась:

– Ну что ж, давайте! Убейте теперь и меня, чтобы заставить замолчать!

Он ослабил хватку, но не отстранился. Янтарного цвета кожа на его груди как бы освещалась полыхавшим внутри его гневом.

– Вы отвратительная маленькая лгунья!

– Вы убили ее!

– Если вы еще раз повторите, я раздавлю вас, как вредное насекомое!

– Вы убили ее!

Он закрыл лицо руками. Сквозь стиснутые пальцы доносились невнятные звуки, английские слова. Я сжалилась:

– Джесс… послушайте, это ничего не меняет в моей любви к вам. Я понимаю, почему вы это сделали. Это останется нашей тайной, которую никто никогда не узнает. Никто!

Слушал ли он меня? Я умолкла. Ветер завывал в саду, расшатывая деревья, а качели испускали жалобные звуки наподобие ржавого флюгера. Его руки бессильно упали.

– Почему вам пришла в голову эта гнусная мысль, Луиза?

Чтобы остаться в выигрыше, мне следовало идти до конца.

– Это вовсе не моя мысль, месье Руленд. Мадам рассказала мне, как все произошло, в карете скорой помощи по дороге в больницу.

– Нет!

– Да!

Джесс направился к комоду, открыл нижний ящик и что-то вынул. Я испугалась, подумав о револьвере. Но это оказалась книга в черном переплете, на котором золотыми буквами было написано: «Библия».

– Вот Библия, на которой я венчался, – серьезно объявил Джесс. – Поклянитесь на этой священной книге, что моя жена действительно обвинила меня перед смертью.

Меня пронизала дрожь с ног до головы. Могла ли я поклясться, что говорила правду? Ведь Тельма мне ничего не сказала, только ее глаза…

– Клянусь!

Он положил Библию на ночной столик. Со стороны эта сцена должна была выглядеть как гротеск. Когда я представляю мужчину в пижаме, просящего голую девушку поклясться на Библии, мне становится стыдно. Меня унижает не собственное клятвопреступление, а ребяческое поведение Джесса в столь драматических обстоятельствах.