Текст книги "Конец великой войны (По страницам военной фантастики)"

Автор книги: Фредерик Браун

Соавторы: Эдвард Оппенгейм,Жан Жобер,Уильям Лекье,Макс Неаль,Д. Мидос,Ж. Рони-старший,Михаил Фоменко,Гастон Ришар,Герман Макнили
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Сапёр (Герман Сирил Макнили)
КОНЕЦ ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ

I

Столько нелепых вымыслов и ложных толкований преподносилось публике и обществу по поводу внезапного я загадочного окончания великой войны в конце лета 1917 года, что, поразмыслив хорошенько, я решил дать самую широкую огласку фактам и рассказать, как это произошло на самом деле, тем более, что необычайности инцидента это отнюдь не умаляет.

Почему эти факты не были оглашены раньше, – на то имеется много причин, о которых не след распространяться, и главная из них – страх человека, покончившего войну, что Центральные Державы, тяжко оскорбленные и униженные своим поражением, выместят свою злобу на нем, и что он погибнет жертвой их мести.

Но теперь уже 1920-й год, и Мервин Росситер – человек, изобретательности которого мир обязан прекращением этой безумной бойни – недавно умер в безвестности, не почтенный и не вознагражденный миром за эту великую услугу. Я посетил его на смертном одре, и тут он дал мне разрешение опубликовать то, что известно мне, если я пожелаю или найду необходимым. И ввиду нелепости слухов, которые продолжают распространять о внезапном конце войны, выдавая их за «самое верное», я хочу рискнуть огласить правду – более изумительную, чем все вымыслы.

Для начала вкратце напомню, как обстояло дело весной 1917 года. Уже два с половиной года, и даже больше, длилась война, длительность которой вначале «опытные люди» высчитывали в шесть недель, а конца ей не предвиделось.

С обеих сторон систематически предпринимались попытки прорвать тонкие линии крови и костей и грязи, разделенные лишь несколькими ярдами царства смерти и опустошения. Положение на западном фронте было приблизительно, то же, что и в ноябре 1914 года: на несколько километров ближе в одном месте, на несколько километров дальше – в другом, но, в общем, то же.

За много месяцев такого постоянного стояния друг перед другом, враги пригляделись друг к другу, так сказать, вошли в соприкосновение. Каждая из воюющих сторон отлично знала цену неприятелю, стоявшему против нее, и чем дальше, тем это особое чутье обострялось и становилось более надежным. И донесения из окопов копились и копились в канцеляриях главных штабов, составляя целые огромные книги. Знали, что на этой неделе, например, там-то стоят саксонцы – и значит, сопротивление германцев будет сравнительно слабое; на следующей неделе саксонцев сменили пруссаки, тут, значит, гляди в оба, но зато саксонцы где-нибудь на другом участке фронта, и там можно будет наверстать потерянное здесь. Так одно уравновешивало другое, и положение, в общем, мало менялось.

Я умышленно подчеркиваю это взаимоощущение соприкосновения враждебных армий, так как мне еще придется вернуться к нему. Само настроение на фронте и в тылу и ощущения однообразной и тягостной жизни в окопах еще слишком в памяти у всех, чтобы надо было говорить о них. Перейду теперь к главному – к тому, что происходило во Франции и в Фландрии перед концом войны. Но прежде хочу отметить курьезное явление, наблюдавшееся в британских окопах в конце января. Я говорю: курьезное, – мне-то оно теперь кажется вполне естественным, – потому что в то время оно вызывало много разговоров и шуток, до тех пор, пока о нем не позабыли, – что также было вполне естественно, – во время общего финального наступления. Если бы тогда знали…

Приведу типичный пример.

В миле или двух от передовых позиций офицеры кавалерийского эскадрона сидели за обедом в уцелевших покоях некогда красивого замка на севере Мира. День был чудесный; кругом тишина. Разговор шел о молодом офицере, который отправился в отпуск в Англию и застрял там. Эскадронный командир, перевернув вверх дном тарелку, на которой он ел мясо, только что положил себе на чистое донышко ломтик сладкого пирога и хотел разрезать его, как с его ножом начало твориться что-то странное. Прервав свои жалобы на распущенность нынешних молодых офицеров, о какой в его молодые годы и не слыхали, эскадронный энергично выругался и воскликнул:

– Кой черт! Голова у меня кругом идет, что ли? Посмотрите, господа, на этот нож. Что с ним такое делается? Да вы помолчите немного, – глядите.

Нож, слабо двигавшийся вокруг по тарелке, остановился рукояткой к говорившему; затем, без всякого толчка, постепенно снова начал двигаться и поворачиваться до тех пер, пока не повернулся лезвием к эскадронному. Затем еще раз описал дугу в несколько градусов и вернулся назад, еще покачался немного и остановился совсем.

– Черт возьми. Ловко! – озадаченно вскричал капитан, почесывая в затылке.

– Как вы это ухитрились, Питер? А ну-ка, проделайте это еще раз.

Эскадронный снова повернул нож к себе рукояткой, и снова результат получился тот же.

Тогда все стали пробовать это на своих тарелках, и на шести различных тарелках шесть ножей после долгих качаний повернулись все лезвием в одну сторону. Один даже по пути очистил с тарелки прилипшие к ней крошки, мешавшие ему двигаться. В это время раздался голос доктора, тоже обедавшего с офицерами:

– Глядите-ка, ребятки. Мой нож лежит параллельно вашим, но лезвие направлено в другую сторону – туда, где у вас рукоятки.

Действительно, так это и было.

– А ну, попробуйте положить его иначе, – посоветовал военный инженер. – Боже мой! Смотрите! Что же это такое?

Докторский нож, положенный иначе, завертелся сам по себе с все возрастающей скоростью, описал полукруг и, покачавшись, успокоился, только теперь лег лезвием в сторону, противоположную той, куда он раньше был направлен.

– Послушайте, господа, может быть, все мы пьяны?

Инженер набил трубку.

– Насколько я могу судить, это можно объяснить только одним – магнитным притяжением. Нож играет здесь роль стрелки компаса. Как вам известно, стрелка компаса указывает не прямо на север, а на магнитный полюс. Возможно…

– Но, черт возьми, – перебил его старший офицер, – эти ножи указывают не на север, а на восток. Магнитный полюс ведь не на востоке.

– Верно, голубчик. Я и не говорю, что он на востоке. Я же только говорю, что где-то на земле произошел какой-то переворот, создавший, так сказать, местный магнитный полюс. И притом силы огромной и близко отсюда, ибо для того, чтобы заставить вертеться эти ножи, даже и на гладкой тарелке, магнитное притяжение должно быть очень сильным.

Как вы увидите впоследствии, догадка инженера была недалека от истины.

Это был лишь один из многих тысяч мелких инцидентов, наблюдавшихся во Фландрии перед концом войны и, по большей части, оставляемых без внимания. Потом эти странные явления прекратились, и о них позабыли.

II

В марте, когда союзные армии готовились к большому общему наступлению, пошли странные слухи. Из окопов, французских и английских, приходили донесения о том, что германский огонь значительно уменьшился, что неприятель обнаруживает упадок духа, об огромном количестве сдающихся и перебежчиков. Дезертиры жаловались на дороговизну пороха и снарядов; шепотом рассказывали, что у Круппа на заводе что-то неладно. Не то он взлетел на воздух, не то разрушен неприятельскими летчиками, учинившими на него грандиозный налет.

Оптимисты уже шептали волшебное слово: Рейн. Пессимисты криво усмехались я говорили, что это они уже слыхали раньше. Но люди, которые знали, которые оценивали факты с точки зрения фактов, а не газетных предположений и выводов, за несколько дней до общего наступления переглядывались как-то странно. И за объяснением ходить было недалеко…

Я уже говорил, что на фронтах слабость сопротивления в одном участке уравновешивалась более упорным противодействием на другом, так что, в общем, положение оставалось неизменным. Но так как война шла на истощение, знающие люди ждали постепенного <падения> сопротивления неприятеля вообще и, хотя старались подтолкнуть его отдельными удачно рассчитанными ударами, но все же знали, что оно наступит еще не скоро.

Но вот, – если только можно было верить ежедневно, почтя ежечасно поступающим донесениям, – обнаружилось необычайное ослабление противодействия неприятеля. Моральный эффект, для получения которого при нормальных условиях потребовалось бы несколько месяцев, тут получился в несколько часов. И, вдобавок, причина была необъяснима. Нигде, ни на одном из театров военных действий германцы за последнее время не понесли решительного поражения.

И, наконец, настал день, – величайший день в истории человечества. Все подробности этого дня начертаны буквами в сердце Мира, и я только вкратце напомню факты. Великое совместное наступление России, Италии, Франции и Англии, которому предшествовал убийственный ураганный огонь на всех фронтах, началось в 3 часа пополудни 15 марта 1917 года и мгновенно, словно телепатическим путем, на всех фронтах, – кроме только итальянского – все, до одного человека поняли, что конец настал – Германия разбита.

В течение нескольких часов неприятель бойко отстреливался, затем вдруг перестал. Казачьи войска преследовали бегущих германцев на восточном фронте; на западном французы и англичане миллионными армиями продвигались вперед беспрепятственно. Это было уже не продвижение на четыре или на двадцать километров; нет, германцы повсюду обратились в беспорядочное бегство. В двух-трех местах только они оказывали упорное сопротивление, но оно, разумеется, было раздавлено. В вершине железнодорожного узла Ла-Бассей рота прусских гвардейцев отказалась сдаться и, перебив вчетверо больше своего состава, полегла вся до одного человека. А офицер, командовавший ею, застрелился в момент появления шотландской резервной дивизии – и был похоронен с подобающими воинскими почестями.

И так было на всех фронтах. Воспитанное прежними опытами убеждение, что с одной пехотой ничего не поделаешь и при каждом продвижении вперед надо ждать, пока будут поставлены на новые позиции тяжелые орудия, не оправдалось. Тяжелая артиллерия осталась позади в этом стремительном наступлении и, однако ж, оно шло успешно. Кавалерия предпринимала лихие объезды и заезды, разрезала неприятельские ряды, как бумагу. Наступление приняло такой бурный характер, что пришлось сдерживать войска, чтоб они не вышли из-под контроля… Тогда генеральные штабы союзных держав еще не верили, что с германцами действительно покончено, и опасались ловушки…

Распространяться не стану – факты у всех еще свежи в памяти – это была победа, полная и несомненная – Победа такая, о какой не мечтали и наибольшие оптимисты. Словно, действительно, сам Господь Сил вмешался, чтобы прекратить эту страшную бойню. Этого и назвать нельзя было иначе, как чудом. Ибо, когда война окончилась и стали доискиваться причин, изумленный мир убедился, что нелепые слухи, передаваемые германскими перебежчиками, были верны. Крупп был стерт с лица земли; Эссен превращен в груду трупов и железного лома.

Единственное мое желание – правильно изложить факты, хотя бы это и разбило неверные толкования многих. Теперь, когда человек, прекративший войну, умер, нелепо было бы далее скрывать истину. Тайна его умерла вместе с ним; быть может, кто-нибудь раскроет ее. Он натолкнулся на нее случайно, и сразу, со свойственной ему живостью ума, понял, какое огромное может иметь она значение.

Один – ибо правительствам он не доверял – один, единолично, он выполнил свой замысел, без надежды на награду, только потому, что война была ему противна. И, когда сделал это и понял, что он сделал, когда осознал факт, что, хотя война и прекратилась, одним тем, что он смешал два порошка и полил их водой, он отправил на тот свет десятки тысяч мужчин, женщин и детей, – когда все это дошло до его сознания, он помешался. И в лечебнице, куда его поместили, часами сидел на полу, играя песком и водой. Он был совершенно безобиден и, так как часто говорил о Круппе, все думали, что его свели с ума детали титанической картины гибели этих заводов. Но через полгода он пришел в разум – почти так же внезапно, как и утратил его – и от его душевного недуга осталась лишь глубокая меланхолия и страх, преследовавший уже до конца его жизни.

В эти последние полгода своей жизни он и поведал мне истицу.

III

– Я думаю, и вы такой же любопытный, как все люди, – заметил неожиданно Росситер, так сказать, ни к селу, ни к городу, закуривая сигару, – и вам хотелось бы знать, что, собственно, случилось с Крупном. Признайтесь.

Мы обедали вместе в «Элит-Отеле».

– Бог мой! С чего это вам вздумалось вернуться к этой старой теме? – вскричал я, не без тревоги вглядываясь в него: быть может, он снова на границе сумасшествия.

Мервин Росситер поглядел на меня и слегка улыбнулся; глаза его блестели под очками; руки слегка дрожали.

– Какая же тут может быть причина? – продолжал я. – Случайность. Небрежность рабочих. Не могу же я, в самом деле, предполагать тут непосредственное вмешательство высшей власти.

– Вы ошибаетесь, – возразил он. – Это была не случайность. И не небрежность. Это было – дело моих рук.

– Ну, конечно, конечно, старина, – поспешил согласиться я и кивнул лакею, чтобы он подавал счет. Очевидно, думал я, старый недуг его возвращается и, хотя Росситер был и в болезни спокоен, все же не место сумасшедшему в столовой большого отеля.

– Вы мне не верите? Он говорил без малейшего волнения. – Я знаю, что последние четыре года я был не совсем нормален; мы, помешанные, – он криво усмехнулся, – знаем иной раз больше, чем думают наши сторожа. Но теперь я вполне здоров.

– Голубчик мой, конечно…

Он перебил меня:

– Хотите, я покажу вам маленький эксперимент?

Он пошарил в кармане брюк и вынул оттуда небольшую, плотно закупоренную трубочку-пробирку, какие употребляются при всяких химических опытах, и осторожно положил ее на стол перед собой. Она была до половины наполнена светло-желтыми мелкими кристалликами.

Затем подозвал проходившего мимо лакея.

– Принесите мне немного соли – только самой обыкновенной соли, без всяких примесей.

Лакей сказал, что он не уверен, найдется ли такая, но что он спросит на кухне.

– Благодарю вас, – Росситер откинулся на спинку стула. – И еще, пожалуйста, немного простой воды в стакане.

Лакей ушел. Росситер слегка усмехнулся, глядя на меня.

– С помощью этих двух простых ингредиентов и вот этого, – он указал на трубочку, – я уничтожил Круппа.

Это было сказано необычайно просто; неудивительно, что на лице моем изобразилось недоверие.

– Вы полегче, Росситер. Я человек сырой.

Он сразу стал серьезен.

– Я знал, что мои уверения покажутся вам дикими. А между тем, я говорю вам правду, истинную правду. Погодите. Сами увидите, – он умолк и тихонько забарабанил пальцами по скатерти.

Помимо воли, я начинал поддаваться его влиянию. Возможно ли, что он говорил правду, что он не сумасшедший, не жертва собственных галлюцинаций?

Лакей принес воду и соль. Росситер всыпал две чайных ложечки в стакан и начал их размешивать.

– Сейчас я произведу маленький опыт. Восстановлю для вас в миниатюре то, что я сделал в марте 1917 года. Результаты будут неопасны – скорей, даже забавны… Как вам известно, я всегда увлекался химией… Еще до войны я изучал свойства двух-трех довольно редких соединений вольфрама. И во время своих изысканий, случайно наткнулся на открытие, результатом которого был вот этот желтый порошок. Он состоит из нескольких солей, в основе которых лежат металлы: сурьма и вольфрам; точный состав и пропорциональность частей известны только мне. И я совершенно серьезно утверждаю, что мое случайное открытие может перевернуть, да и перевернет весь мир. Затруднение только в тем, что наилучший способ применения этой колоссальной силы умрет со мной.

Он умолк и задумался, помешивая воду с солью. Но я уже не мог спокойно ждать. На этот раз я очень заинтересовался.

– Вам известны принципы магнетизма? – неожиданно заговорил он снова. – Если вы спросите первого встречного на улице, что такое магнетизм, он, вероятно, скажет вам, что это свойство некоторых предметов притягивать к себе другие, сделанные из железа или стали, без всякой видимой причины. Иными словами, что это невидимая сила, действующая на расстоянии, через воздух. Если вы предложите тот же вопрос ученому, – он насмешливо хихикнул, – он скажет вам немногим больше.

Мы еще очень мало знаем об электричестве и магнетизме. Мы подчинили их себе; знаем, что они управляются известными законами; знаем также, что в них скрыты огромные возможности, которых мы не можем использовать, потому что они за пределами нашего знания. Завтра, быть может, мы будем знать то, что сегодня для нас запечатанная книга, но каждый раз имеется неведомое «завтра»…

Однако, к делу… Вы, вероятно, знаете – это общеизвестный факт – что некоторые местности богаты магнитной рудой и в таких местах компас становится ненадежен и уже не указывает на магнитный полюс. Ну, так вот, однажды, у себя в лаборатории, мне почему-то захотелось взглянуть на компас, который я ношу в виде брелока на часах, и, к изумлению своему, я заметил, что стрелка его указывает на восток. Я перешел через комнату – стрелка снова указывала на юг. Очевидно, на другом конце комнаты было что-то, неведомое мне и вызывавшее отклонение магнитной стрелки. Вы слушаете меня?

Я нетерпеливо кивнул головой. Я слушал жадно.

– С компасом в руках, внимательно следя за стрелкой, я обошел всю комнату. Все время стрелка указывала на юг, пока я не дошел до ниши в одном из углов, где она начала вертеться, как бешеная. Как бы я ни повернул компас, стрелка все время поворачивалась острием к небольшому количеству грязно-желтого порошка, лежавшего посредине бассейна с водой.

Вначале это забавляло меня, но вскоре живо заинтересовало. Я понял, что я на пути к важному открытию. Не стану докучать вам подробным рассказом о моих опытах и изысканиях, длившихся многие месяцы, о моих удачах и неудачах, которые я претерпел, прежде чем получил вот это. – Он постучал по трубочке. – Когда я осознал всю важность моего открытия, мне стало жутко. В моих руках была такая сила, что страшно было даже представить себе все заложенные в ней возможности. Не знаю, как и назвать ее, если не Концентрированная Сущность Магнитного Притяжения.

Он снова раскурил потухшую сигару.

– Так ли я вас понял? – немного недоверчиво переспросил я. – Вы хотите сказать, что в этой трубочке заключена сила, способная выбрасывать волны магнитного притяжения в степени, несравнимой с притяжением магнитной субстанции соответствующего объема? Да?

– Вот именно. Больше того. Хотя тут очень трудно высчитывать, я вычислил, что магнитное притяжение вот этой щепотки порошка в пятьсот миллионов раз больше притяжения наиболее сильного, известного науке, магнита равного объема.

Я смотрел на него в безмолвном изумлении. Если это правда, даже я, профан, мог предвидеть, какие это могло иметь последствия.

– Сейчас я докажу вам это. – Он осторожно вынул из пробирки немного потускневшую пробочку и влил туда две ложечки соляного раствора, тотчас же закупорил ее снова и тихонько встряхнул.

– В самом начале своих опытов я понял, что, производя опыты с такой силой, я должен прежде всего найти способ эту силу обуздывать – иными словами, субстанцию, которая могла удерживать ее в замкнутых пределах. И нашел. Эта трубочка не из стекла, хотя и кажется стеклянной – она из того же состава, но с большой примесью бария, почти не пропускающего эманаций магнитного притяжения. Притом же, пока соли сухи, они неопасны: опасность начинается с момента смачивания их соляным раствором.

Он вынул перочинный ножик из кармана, открыл его и положил на стол.

– Как вы сейчас увидите, эта трубочка, однако ж, не совсем непроницаема – и в том виде, как она есть, с пробкой и закупоренная, она является сильным магнитом. – Он слегка приблизил ее к ножику и лезвие тотчас подскочило и прилипло к ней, как стальная проволока. – Но вот, когда мы вынем пробку, – он усмехнулся, как проказливый школьник, – тогда начнется потеха. Воображаю, как публика переволнуется!..

Росситер вынул пробку, прикрыв отверстие ее мизинцем и, без предупреждения, повернул ее ко мне. И я мгновенно почувствовал, словно меня тянут за карман брюк и чем дальше, тем сильнее тянут. Сзади меня звякнули упавшие ножи, стальная цепочка из гибких звеньев, к которой было прикреплено мое маленькое портмоне для золотых монет, выскользнула у меня из кармана и стала горизонтально в воздухе. Затем цепочка опустилась и приняла нормальный вид.

– Я закрыл трубочку пробкой, – пояснил Росситер. – Ну, как вам нравится такая шутка?

– Боже мой! Это невероятно! – пробормотал я. – Меня точно кто-то изо всей силы тянул за цепочку, прикрепленную к моему карману. Послушайте, вы будьте осторожны.

– Сейчас я подойду к оркестру, – сказал Росситер, расшалившись, как школьник.

Первое, что произошло – это то, что все пюпитры с треском опрокинулись, и ноты разлетелись во все стороны; некоторые задержались, уткнувшись в стулья или в музыкантов, и некоторое время раскачивались, как пьяные, потом повалились и растянулись на полу.

Затем внимание наше привлек яростный крик одного из посетителей, накинувшегося на лакея, – зачем тот залез ему в карман: очевидно, с ним случилось то же, что и со мной. Полная дама за соседним столиком сердито уверяла, что кто-то пытается раздеть ее – очевидно, ее навело на эту мысль стремление крючков и петель, которыми застегивался футляр ее увесистых туров.

Все ножи потянулись через столы к силе, притягивавшей их, и попадали на пол; некоторые и по полу тянулись к нам, пока им не преграждало путь какое-нибудь препятствие. В то же время, свет ламп начал тускнеть. Какая-то женщина взвизгнула и, словно по сигналу, все вдруг прекратилось. Лампы по-прежнему горели ярко; ножи перестали вертеться; толстая дама успокоилась; музыканты подобрали свои ноты, а пюпитры уже не опрокидывались. Мервин Росситер снова закупорил трубочку.

– Ради Бога, Росситер, не повторяйте этого – не то вы вызовете панику, – взмолился я.

Вокруг нас были испуганные лица; ресторан имел такой вид, словно через него пронесся тайфун; всюду оживленно комментировали происшедшее…

– Расплачивайтесь и пойдем, – хрипло выговорил Росситер. – Вы видели потеху – идемте ко мне на квартиру, я вам расскажу нешуточные вещи.

Глаза у него были усталые…

Всю дорогу мы не сказали ни слова. Долговязый Росситер шагал с невероятной быстротой; занятый своими мыслями, я молча следовал за ним. Мне и теперь не верилось, что я сейчас услышу разгадку тайны, занимавшей всю Европу. И, однако же, странная сцена, разыгравшаяся на моих глазах, могла подготовить ко всему… Придя домой, Росситер зажег электричество и молча опустился в кресло… Не сразу он заговорил:

– Если не ошибаюсь, это было 20 февраля 1917 г. Я выехал из Англии на пароходе, идущем в Амстердам, – дрожащими пальцами он набил трубку. – Очень трудно было выбраться из Англии, но я все-таки ухитрился и день прошел без приключений. Проклятая война длилась уже два с половиной года и могла затянуться еще на два, и я решил попробовать остановить се… И для этой цели взял с собой десять фунтов редкостной вольфрамовой соли, заключающей в себе часть порошка, который вы только что видели. Другой ингредиент, я знал, можно было добыть на месте. Если б я сказал кому-нибудь, что еду разрушать заводы Круппа, меня посадили бы в сумасшедший дом. И я никому ничего не сказал.

Взял я с собой еще створчатую ширмочку из того же вещества, как и пробирка. После многих мелких приключений я, наконец, добрался до Арнгейма, города, находящегося в 10 милях от германской границы. Натурально, голландские жандармы следили за мной, но, так как я не делал ничего подозрительного, меня не трогали.

Повторяю, город, куда я прибыл, стоял на 10 миль от германской границы, ближайший в Голландии к Эссену. Крупповские заводы находилась на расстоянии пятидесяти миль.

26-го февраля в 9 часов утра я пошел к себе в спальню и, поставив трехстворчатую ширмочку так, чтобы открытой стороной она стояла к юго-востоку, полил свои ингредиенты соляным раствором. А затем сидел и ждал четыре дня, после чего сжег магнитные порошки и уехал обратно в Англию. Я не знал, что было бы достаточно и четырех часов, и даже четырех минут…

Он долго смотрел в огонь невидящими глазами, потом встал, подошел к письменному столу, отпер один из ящиков и достал оттуда какую-то бумагу.

– Здесь перевод отчета о том, что произошло. Он собран по кусочкам, из рассказов немногих очевидцев, которым удалось спастись. Прочтите.

Он подал мне бумагу, сам же снова опустился в кресло и уставился в огонь.

Документ был озаглавлен: «Катастрофа на заводах Круппа». Воспроизвожу его слово в слово: он лежит передо мной в то время, как я пишу.

IV

«Нижеизложенные факты установлены показаниями очевидцев, присутствовавших при ужасающей катастрофе на заводах Круша 26-го февраля, в день посещения заводов его императорским величеством Вильгельмом II – катастрофы, несомненно, бывшей причиной полной капитуляции германской армии несколько недель спустя.

Около полудня Кайзер наблюдал один из процессов изготовления тяжелого полевого орудия. Подвешенная на цепях, снизу опираясь на лежни, гигантская пушка, раскаленная докрасна, недвижно висела в воздухе, и августейший посетитель с интересом следил за возившимися около нее пигмеями-людьми.

И тут произошло нечто ужасное. Внезапно, как бы охваченная невидимой силой, пушка повернулась вертикально, придавив нескольких рабочих, умерших тут же на месте; затем подпрыгнула кверху, как будто кто-то дернул цепь. Почти тотчас же цепь оборвалась, и вся эта громада с глухим грохотом упала на пол. Почти одновременно с этим, гигантское маховое колесо сорвалось с приводных ремней, упало и разбилось на тысячу кусков, разлетевшихся во все стороны, ударяясь о стены, словно осколки снаряда.

Один из рабочих, чудом спасшийся от смерти, уверяет, что причиной смерти императора был приводной ремень того самого махового колеса. Этот ремень, когда колесо выпало из него, взвился на воздух благодаря необычайной быстроте вращения, сохраняя свою эллиптическую форму. Ударившись об пол, он запрыгал, как живой чертов мяч. И, должно быть, в один из прыжков обвился вокруг тела императора и, отшвырнув его от всех, стоявших рядом, бросил в котел с кипящим маслом. Без сомнения, смерть последовала мгновенная…

По всем направлениям носились в воздухе массы железа, падали и давили людей. Крики жертв сливались в общий стон. В течение каких-нибудь пяти минут все мастерские в Эссене пришли в такой же вид: всюду разыгралась та же катастрофа. Вдобавок, всюду катастрофа закончилась пожаром.

Но худшее еще впереди. Два больших гироскопа, весом каждый в две-три тонны, сорвались с привязей и покатились с все возрастающей быстротой по направлению к северо-западу, продолжая вертеться вокруг своей оси и потому сохраняя стоячее положение. Первый уничтожил на своем пути ряд домов, разрезая стены, как нож масло, разрезая надвое обезумевших людей, не успевавших отскочить и, наконец, разлетелся в куски, повалив церковь, о которую он с разбега ударился.

Второй докатился таким же манером до фабрики, на которой было сложено несколько тысяч тонн взрывчатых веществ. Что тут произошло, наверное никто не знает, так как единственный уцелевший свидетель этого сошел с ума. О силе взрыва может дать понятие тот факт, что дома, находившиеся на расстоянии двухсот миль оттуда, тряслись и некоторые обрушились.

В Эссене не осталось ни одного целого дома, а пожары, начавшиеся с заводов, скоро уничтожили и далекую от фабричной часть города. Тушить их было некому: люди с испуга обезумели и уж не думали о том, чтобы спасать имущество…

Мужчины и женщины, с безумными глазами, в один день поседевшие, с трясущимися руками и дрожащими ногами, бродили вокруг пожарищ, чудом спасенные от смерти для жизни, худшей, чем смерть.

В одном Эссене погибли четыреста тысяч мужчин, женщин и детей. В тот же день произошли подобные инциденты и в других частях района, но все это не могло сравниться с катастрофой на заводах Круппа. Поезда сходили с рельс; пушки опрокидывались; в западной и северо-западной части Германии все заводы перестали работать; близ голландской границы большой стальной мост без всякой видимой причины обрушился в реку.

Всего погибли, от той же неведомой причины, которая уничтожила заводы Круппа в Эссене, по точному подсчету, не менее пятисот тысяч человек.

Причина всех этих бедствий так и осталась неразгаданной. Что она была естественной, в том не может быть сомнения; несомненно также, что в ней было замешано электричество… Остальное – только догадки и предположения. Еще подмечены два странных факта, которые, однако же, не разъясняют, а только затемняют тайну.

Во-первых, атмосферические расстройства, по-видимому, усиливались в напряженности по мере приближения к голландской границе: например, ребенок был убит ножом, вонзившимся ему в сердце, причем нож сам сорвался со стола, а между тем, в нескольких милях по ту сторону от голландской границы ничего подобного не происходило.

Во-вторых, 30-го февраля все эти странные явления внезапно прекратились».

V

Я поднял глаза от документа, который прочел, и встретил мрачный взгляд Росситера.

– Боже мой! – растерянно пробормотал я. – И все это сделали вы?

– Ну да, я. Разве я плохо сделал?

– Бог ведает! Это первый правдивый рассказ о случившемся, который мне довелось прочесть.

– Да, немцы всячески старались затушевать это. Я получил это от одного моего приятеля, ученого, из Берлина. Народ остался в убеждении, что сам Бог вмешался в это дело, чтобы низвергнуть Гогенцоллернов. Да, кажется, и при дворе были того же мнения.

Мы просидели далеко за полночь, обсуждая случившееся.

– Женщины! – говорил Росситер. – Подумайте о женщинах и детях! Сотни тысяч их погибли из-за меня. Мне мерещатся их лица, день и ночь… Я не могу забыть о них…

Я ушел от него уже под утро. Он остался сидеть над потухшими угольями, согбенный, как дряхлый старик…

Через две недели после того он умер, и смерть его дает мне право опубликовать истину. Странная ирония судьбы: в то время, как на воинов и дипломатов сыпались награды и изъявления признательности, человек, который на самом деле прекратил войну и дал нам победу, покоится, никем не оплакиваемый и не прославляемый, на безвестном деревенском кладбище.

И тайна его спит с ним в могиле, поросшей молодой травкой.

Старые американские броненосцы – на фронт // The Electrical Experimenter. 1917, июль.