Текст книги "Шантаж"

Автор книги: Франсуаза Жиру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Он отметил слегка взвинченное состояние Клер – оно находило на нее после каждого посещения Нью-Йорка. Да, малышка Клер сильно изменилась. Он же был озадачен не столько тем, что выслушал в течение последних трех дней в адрес правительства, сколько поведением Кастора. Оно было для него загадкой. На прошлой неделе, когда Поллукс как раз был перегружен работой, Кастор дважды вызывал его по пустяковому делу, пускался в метафизические рассуждения о смысле жизни и тщеславии властей предержащих. Слушать это было крайне непривычно. Уходя, Поллукс не мог отделаться от мысли, что старый друг хотел ему что-то сказать, но в последний момент передумал.

– Ему самое время подумать о смысле жизни, – сказала Клер.

Поллукс возразил, заметив, что сейчас для этого самое неподходящее время. Хорошо еще, что история с красным бумажником не имела последствий. Тем не менее Кастор вспомнил о нем сам.

– Я не исключаю, что он захочет вас снова увидеть, – сказал Поллукс.

Васильковые глаза Клер потемнели.

– Мой дорогой Поллукс, передайте ему, что это не взаимно.

Остальную часть вечера она проболтала о США.

– Вам нравится эта страна? – спросил Поллукс.

– Не совсем. Скажем иначе: я люблю одного американца.

Поллукс выразил восторг по этому поводу и пожелал ей удачи в этой любви.

– Я вас с ним познакомлю через четыре года, – сказал Клер и тотчас пожалела о сказанном. Как могла она ослабить бдительность? А Поллукс тотчас задал вопрос: «Четыре года? Почему четыре?»

Она сказала, что устала, что еще не привыкла к разнице во времени и хочет домой. Провожать ее не нужно, она возьмет такси.

– Вы с ума сошли, – возразил Поллукс. – А если у вас снова вырвут сумочку с государственной тайной?

Они распрощались перед ее домом. Клер пообещала звонить, но про себя решила, что больше никогда его не увидит.

На следующий день из Германии вернулся Пьер. Он привез фотокопии документов, интересовавших Эрбера и подтвердивших результаты проводимого расследования. Эрбер щедро вознаградил Пьера и посоветовал купить туфли. Мрачноватый и пылкий парень чем-то волновал его. Кому бы еще сказал он, возвращая красный бумажник, о котором Пьер начисто забыл: «Тут лежит маленькое состояние. Или, если вам угодно, взрывчатка. Спрячьте в надежном месте. Если хотите, в моем сейфе. Но он – ваш».

Эрбер отвел его в ресторанчик в центре Парижа, хозяйка которого, когда было нужно, предоставляла отдельный маленький кабинет.

– Если бы у стен были уши, – начал Эрбер, предварительно со знанием дела составив меню, – то от нас остались бы одни потроха. Но я уже имел возможность убедиться, что их тут нет.

Узнав все, Пьер отреагировал именно так, как Эрбер от него ожидал.

– Этот тип мерзавец! Настоящий мерзавец. Надо опубликовать письмо.

– Охотно. Допустим, я его напечатаю… Но вы подумали о женщине, которой оно адресовано? О ее ребенке, если тот родился?

Пьеру не без сожаления пришлось с этим согласиться.

– Но вы, безусловно, можете поторговаться и получить сумму, которая позволит вам безбедно просуществовать некоторое время. Могу назвать трех заинтересованных лиц.

Пьер резко поднялся. Эрбер сделал такой жест, словно хотел защититься от удара. Но оказалось, Пьер ищет сигареты. Эрбер продолжал.

Во-первых, тот, кто пишет. Но это чревато… У него есть возможности. Затем министр внутренних дел… С ним можно поладить. Старая лиса, знающая свои обязанности. Наконец – но с него и следовало бы начать, – главный противник нашего возлюбленного президента. Вот он.

И он указал на фотографию с надписью, украшавшую в числе других стены кабинета.

– Этот господин мог бы щедро заплатить, если мы пойдем на этот шаг…

Он помолчал и спросил:

– Так мы идем на этот шаг?

– Ни в коем случае, – ответил Пьер. – Никогда.

Официант принес кофе, и они молча ожидали, когда тот уйдет.

– Вот видите, – сказал Эрбер, – вы действительно порядочный парень.

– Не смейтесь. Мне случалось воровать. Может, еще придется этим заниматься. Но шантаж – нет, ни прямо, ни косвенно.

– Можно и вовсе забыть об этом, – спокойно сказал Эрбер. – Какое нам дело!

– Меня оно касается, – возразил Пьер. – Я сын женщины, которая, возможно, получила такое же письмо.

– В самом деле? Расскажите.

Но Пьеру не хотелось рассказывать.

– Она жива?

– Ладно. Вы ведь все равно не отстанете… Да, она жива, если это можно назвать жизнью, – то ли кухарка, то ли медсестра у мерзкого ублюдка, за которого вышла замуж, чтобы у меня был отец, раз настоящий смылся.

– Понимаю. Значит, мы не станем предавать это дело забвению?

– Нет. Мы заставим его заплатить. Но не деньгами. Я хочу его унизить…

В этот момент Кастор не испытывал никакого унижения.

В своем «ДС-10» он летел с официальным трехдневным визитом, неприязненно думая лишь о тех речах, которые ему предстоит произнести и выслушать. Придется ходить без трости, а за последние дни боль обосновалась где-то глубоко в бедре. К тому же он не ждал никаких особых результатов от своего вояжа. В довершение всего эти негодяи возвели монумент, к которому вела длинная высокая лестница. А без возложения венка не обойтись…

Лежа в первом салоне президентского самолета, отделенного плотной шторой от остальной части, где находилась свита, он задремал. Кастор обладал счастливой способностью мгновенно засыпать, что позволяло ему легко переносить разницу во времени.

Он проснулся от возмущения – во сне обнаженная Клер отбирала у него трость. Хотя ему были чужды тайные фрейдистские объяснения, более того, они вызывали у него лишь сарказмы, он испытал неловкость, усмотрев в этом сне некий символ. Но вид стюардессы в короткой юбке, наклонившейся, чтобы поднять упавшую трость, испытанное волнение успокоили его…

Потом он работал. Вызвал к себе секретаря, показал основательно перелопаченный текст подготовленной на завтра речи. По прибытии, отвечая на приветствия, он будет говорить без бумажки. Предупредите переводчика.

Оставшиеся двадцать минут полета он посвятил беседе с женой. Та рассказала ему о слухах, связанных с послом.

– Каким? – спросил он.

– Нашим. Вы знакомы с его женой?

Он встречал ее. Маленькая, весьма аппетитная особа.

– Да, – сказал он. – Она очень мила.

– Так вот, говорят, что такого же мнения нынешний министр иностранных дел… Вы увидите, он станет просить о переводе посла в Берн.

Самый близкий к Парижу дипломатический пост помещался в Берне.

– Посол размазня, но не глуп, – ответил Кастор. – Он откажется.

Президентша вздохнула. Было самое время надеть шляпку. Предмет на голове, который мог в самое неподходящее время улететь или перекоситься, неизменно вызывал у нее беспокойство. Она была из тех женщин, на которых даже киноварь выглядит незаметно. Ярость бушевала лишь в ее душе.

Пилот посадил самолет и теперь выруливал – так, чтобы остановиться как раз напротив ковровой дорожки, расстеленной на бетонке. Президент первым вышел на трап, внизу его дожидалась кучка официальных лиц. Ему пришлось стоя выслушать исполнение гимнов и принять рапорт начальника почетного караула.

Когда он вошел в зал для почетных гостей, боль, дававшая о себе знать в последнюю неделю, стала невыносимой. Но это никак не проявилось на его лице. Однако, когда две девочки поднесли августейшему гостю и его мадам букетики цветов, он не смог наклониться. Вытянувшись, как струна, он лишь слегка потрепал щечку одной из них. Сбитая с толку, та разревелась. Перед тем как сесть в машину, президенту пришлось еще ответить на приветственную речь хозяев.

В резиденции, отведенной им на эти дни и связанной по этому случаю прямым проводом с Парижем, президент узнал, что его ждет весьма срочный телефонный вызов. Он взял трубку, лежа на диване и принимая болеутоляющее, протянутое ему личным врачом. Звонила секретарша.

– Мсье президент, произошла неприятность. Я сочла необходимым…

Две последние пары туфель ему были сшиты по старой мерке, которую давно следовало уничтожить. Супинатор на правой ноге был не того размера. Сапожник в отчаянии, и, зная о болезни, мучившей мсье в последнее время, она решила… Надлежащая пара туфель будет доставлена вечерним рейсом.

По тому, какое облегчение он испытал, Кастор понял, что испугался.

– Я был уверен, что ничего серьезного, – сказал, тоже успокоенный, врач.

«И я. Мой сапожник – осел, у врача – крепкие нервы, у меня – боль в пояснице, а через полчаса возложение венка. Что прикажете делать?»

Президент задержался на несколько минут, пока не начало действовать лекарство, и ценой невероятных усилий выполнил все, что от него требовалось.

Визит прошел без осложнений. На обратном пути он лежа рассматривал французские газеты, писавшие о его поездке. Какого дьявола все эти корреспонденты ездят с ним? Листая иллюстрированный еженедельник, он натолкнулся на фото, сделанное в день прибытия.

Фотограф снял его, стоящего с отрешенным видом перед заплаканной девчуркой, которую уводят прочь. Фото занимало всю страницу и помещалось под заголовком «Горе ребенка». Текст под фото гласил: «Отказавшись поцеловать прелестную девочку, которая приветствовала его от имени своей страны, президент Республики шокировал все население, традиционно приверженное семейным ценностям. Выражением его настроения явилось заявление одной из матерей: «Мне жаль страну, – сказала эта достойная и простая женщина, – президент которой не любит детей»…»

Абсурд какой-то! К счастью, это не так уж страшно. Кастор куда больше опасался намеков на состояние его здоровья. Он перевернул страницу, пробежал по диагонали текст, вернулся назад, обнаружив на сей раз фотографию застывшей в экстазе кинозвезды с новорожденным на руках: «Мама! Лучшая роль за всю ее карьеру…» Актриса слегка смахивала на Клер. Кастор отбросил журнал и снял очки.

Сидевшая напротив жена дремала с открытым ртом.

Он тоже попытался задремать, но в голове у него снова возникли образы, вызывая подавленное волнение. Он увидел, как Клер прикрывает руками свой живот, опасаясь, что он ее ударит.

Самолет тряхнуло, он открыл глаза. Вот уже по крайней мере лет двадцать, как Кастор не видел жену спящей. Он решил, что годы, пожалуй, пошли на пользу этой сухой и терпеливой женщине. Вид ее вызвал у него даже некое подобие нежности. Сколько пришлось вынести его безупречной супруге, и сколько выстрадал он сам по ее вине!.. Ну вот, опять нахлынули воспоминания, словно прорвав плотину. К тому же президентша похрапывала.

Он прикоснулся к ее плечу тростью, чтобы разбудить…

Непочтительное фото не укрылось от внимания Поллукса, тем более что и другая газета тоже писала о странном поведении президента. Но в целом печать отозвалась о поездке неплохо. Поллукс жил в помещении министерства, которое его предшественник отделал парчой. Эта обстановка настолько огорчала его, что он в конце концов перестал обращать на нее внимание. Личные апартаменты были недурны, он сам подыскал в государственных запасниках большую картину Сулажа, вид которой неизменно радовал его глаз при пробуждении. Он вставал в 6.30, в 7.00 слушал по радио новости, поглощая первый завтрак, затем пешком независимо от погоды и времени года отправлялся на полчаса погулять по Елисейским полям в сторону площади Согласия… Ну, а затем начинался обычный цирк.

Как прекрасен был Париж, пока его не заполняли машины, – прекрасен в предрассветные часы в декабре, когда каштаны устремляют вверх свои черные ветви и еще горят фонари, и в ранние часы серенького марта, когда они стоят еще голые, но уже готовые украситься зеленью, и в июне – все в золоте восходящего солнца, пробивающегося через их листву.

В конце авеню Поллукс пересекал ее, шел до Большого дворца и переходил на другую сторону, а потом по авеню Марниньи доходил до своего министерства. Здесь у него был еще час для того, чтобы поработать в одиночестве. То были лучшие минуты дня – он мог спокойно подумать.

В это утро его личный секретарь мадам Селль, работавшая с ним пятнадцать лет, вошла к нему в 8.45 с выражением волнения на своем ухоженном лице.

– Есть новости, господин министр, – сказала она и положила на стол красный бумажник.

Будучи уверен в секретаре, как в самом себе, Поллукс предусмотрительно указал в объявлении ее домашний адрес.

– Однако тут одна загвоздка, – сказала мадам Селль.

И рассказала, что мужчина, принесший вчера вечером бумажник, скрылся, не дав ей вымолвить ни слова.

Красный бумажник, стертые углы… Как могла она не задержать его и не спросить имя? Посмотрела ли она, что внутри? Нет, она не считала себя вправе.

– Хорошо. Я вас позову.

Он открыл бумажник с чувством, которое возникает у мужчины, расстегивающего блузку на женской груди. Наконец-то он все узнает! На вынутом оттуда листе бумаги с помощью вырезанных из газет букв была выклеена надпись:

«КАК ЖАЛЬ СТРАНУ, ПРЕЗИДЕНТ КОТОРОЙ НЕ ЛЮБИТ ДЕТЕЙ».

Он повертел в руках листок, читая его и перечитывая. Это еще что за шутки?!

Ровно в девять у министра собирались на совещание его основные сотрудники. Один уже просунул голову в дверь… Потом ему предстояло ехать в Руасси встречать президента.

Поллукс пригласил всех заходить. Часы на камине в стиле Людовика XVI пробили девять. Он сказал: «Я сейчас» – и вышел через боковую маленькую дверь, связывавшую его кабинет с секретарем. Оттуда он позвонил Клер и попросил заехать в министерство до десяти часов. Она отказалась. Он стал настаивать, она запротестовала, он предложил выслать за ней машину, она ответила, что любит метро, он сказал, что это срочно и важно, но сам он сейчас не имеет возможности приехать к ней, что не задержит ее больше пяти минут. На улице ее будут ждать и тотчас проводят к нему.

Часы пробили без четверти десять, когда секретарь открыла дверь и подала ему условный знак. Поллукс выпроводил всех. К нему ввели Клер.

Он протянул ей бумажник.

– Узнаете?

Клер схватила его. Да, это был именно он.

– Его принесли. Посмотрите, что внутри.

Она развернула листок и рухнула в одно из кресел эпохи регентства, сделанных при Наполеоне III, которыми были уставлены все общественные помещения при Второй Империи (рассеянно отметив про себя, что бархат безобразен). Она перечитала записку.

– Вам понятно, что это означает? – спросил Поллукс.

– Это значит, что в бумажнике находилось письмо, что кто-то его прочел и расшифровал автора, – ответила она.

Но что означает фраза, эта глупая фраза, составленная из букв, вырезанных из газет? Он вырвал листок из ее руки и, так как она молчала, сказал уже совсем иным, отнюдь не добродушным, тоном:

– Клер, мне надоели эти загадки.

Клер встала, стянула пояс на пальто, засунула руки в карманы и ответила:

– Я опаздываю. Покажите это вашему приятелю Кастору, он поймет, в чем дело.

Она толкнула дверь и энергично прошла через кабинет секретаря, едва кивнув мадам Селль…

Неужто это та самая пресловутая Клер, от которой, как говорили, был без ума несколько лет назад президент? У мужчин решительно нет вкуса. Неприметная блондинка, даже не элегантная, в какой-то потешной непромокаемой шляпке и в красных чулках. Ноги, правда, красивые, но что за походка? Невольно напрашивался вопрос, чем она могла его прельстить?

Звонок министра прервал эти размышления. Войдя к нему в кабинет, она глянула в зеркало над камином – отражение ее вполне удовлетворило.

В зале для почетных гостей на аэродроме Руасси, где члены правительства и десятка два других лиц стоя ожидали самолет президента, Поллукс появился последним.

Эта церемония действовала ему на нервы даже тогда, когда у него не было оснований нервничать. Тот факт, что весьма занятые мужчины и женщины должны были всякий раз терять столько времени, когда президент ездил куда-то (а он беспрестанно разъезжал по свету), отдавало каким-то средневековьем. Король и его вассалы. Но таковы были правила действующего протокола: чем большее значение придавал президент своему визиту, тем больше членов кабинета сопровождало его и встречало на аэродроме.

Военный оркестр, красный ковер, впечатления о поездке с улыбкой на губах толпящимся вокруг министрам, заявление перед камерами телевидения. Президент уже шел к машине, когда Поллуксу удалось шепнуть, что им срочно надо переговорить.

– Садитесь-ка в мою машину, – сказал президент.

Эрбер обрушился на Пьера с упреками. Какая неосторожность – самому отвозить бумажник! На что он рассчитывал? Надо было отправить по почте. Да еще и не предупредив!

Пьеру хотелось увидеть женщину, которой было отправлено письмо. И он был явно разочарован. Она представлялась ему совсем иной.

– Это наверняка было подставное лицо, – сказал Эрбер. – Вы долго у нее пробыли? Ведь она может вас опознать. Мне все это не нравится.

Он с трудом влез на шестой этаж, чтобы повидать Пьера, и теперь из-за отсутствия стула сидел на краю кушетки, которая перекосилась от его тяжести.

– У нее поломана ножка, – сказал Пьер. – Она подгибается. Обождите, я исправлю.

Эрбер поднялся, заполнив своей грузной тушей все помещение, и сочувственно наблюдал за усилиями Пьера. Ножка не желала становиться на место.

– Я вижу два выхода, – сказал он. – Уберите три остальные или найдите себе более приличную комнату. Я займусь этим. Пока же…

Он вынул из портфеля две книги и подложил их под кушетку. Тем временем Пьер продолжал задумчиво сидеть на полу, пристально разглядывая то место, где нашел тот красный бумажник. Выпавший, конечно, из сумочки.

Пьер хорошо помнил улицу Гренель, где прятался в тот вечер, ожидая, когда женщина пройдет мимо, потом ее испуганные глаза, когда он…

– О чем вы задумались, мой мальчик? – спросил Эрбер.

Он взглянул на часы. 12.40… Президент уже в курсе дела: он знает, что кто-то заменил письмо листком с буквами и, стало быть, этот кто-то сохранил у себя сам документ.

– Пошли. Посидим в каком-нибудь более веселом месте, – предложил он. – Нет, не надевайте кожаную куртку, пусть лежит в портфеле, я сам ее уничтожу.

– Но у меня нет ничего другого! – воскликнул Пьер.

– Тогда пойдем и купим. Если особу, которую вы видели, спросят, как вы выглядите, будет очень глупо попасться по описанию вашей одежды.

Клер, измученная, покинула помещение, где шли переговоры. Японская фирма, пожелавшая выпускать коллекцию ее белья, добивалась лицензии для изготовления на месте. Переговоры с японцами не походят ни на какие другие – будь то испанцы, шведы, американцы и даже русские. Помимо того, что они велись через переводчика, шли часы и никак не удавалось добиться от них ни «да», ни «нет».

До возобновления переговоров она решила пообедать с коллегами. Одна из них сказала:

– Тебя тут просил к телефону президент республики. Я ответила, что ты на переговорах с принцем Уэльским. Идиотские шутки!

– Это один маньяк, который часто мне звонит, – озабоченно ответила она.

Поглощенная переговорами с японцами, она совершенно забыла об утренней встрече с Поллуксом. Очевидно, возникли новые осложнения. Ей нужно было время, чтобы обдумать свое дальнейшее поведение.

Отец научил ее целеустремленности. Все остальное, говорил он, постигается потом. Плохо, когда пытаешься добиваться сразу разных вещей. Когда она была ребенком, он приводил ей в пример мать, поглощавшую шоколад и все время рассуждавшую о необходимости похудеть. Позднее его примеры стали тоньше. Он учил ее банальным хитростям. Клер не забыла этих уроков, но отдавала себе отчет в том, как трудно порой понять и оценить, чего же ты на самом деле хочешь.

То, что Кастор не побоялся назвать себя, ее раздражало. Неужели он так самоуверен: мол, я позвонил – беги сюда немедленно?!

…Кастор тщетно дозванивался до Клер в этот день. Секретарю ответили, что Клер на переговорах. Но поскольку секретарь требовала отыскать Клер тотчас, ее тревога передалась и человеку, поднявшему телефонную трубку.

В результате президент принял сразу два одинаково нелегких для себя решения: рассказал обо всем Поллуксу, который был в ярости и грозил отставкой, и жене – чтобы упредить таинственного обладателя письма. Кастор никогда не отступал перед лицом опасности, но сделать все это ему было непросто.

В последнем случае он действовал решительно. То есть явился в конце дня к президентше, в занимаемые ею в Елисейском дворце пастельных тонов апартаменты, и, опираясь на трость, объявил:

– Мне надо с вами поговорить… У меня где-то, сам не знаю где, есть незаконный сын от женщины, которую я когда-то любил. Я, как и обещал вам, узнав о ее решении родить, порвал наши отношения. Это было десять лет назад. Ребенок не носит моей фамилии, я никогда его не видел. Никто вообще не знал о его существовании, пока мое письмо десятилетней давности не попало во враждебные мне руки. Поскольку вас могут поставить об этом в известность, я предпочитаю, чтобы вы все узнали от меня… Не плачьте. Мы оба не молоды. Что бы ни случилось, я рассчитываю на вашу поддержку.

Он взял ее руку, поцеловал и вышел.

Хотя уже много лет назад он запретил себе пить, на этот раз, вернувшись к себе, Кастор приказал подать ему виски со льдом, а затем, как было предусмотрено, принял посла СССР.

С Поллуксом все было и проще и сложнее. Когда Кастор сказал ему, что у Клер есть ребенок, тот спросил – чей?

– Как это чей? Мой! – резко ответил Кастор.

Явно уязвленный проявленным к нему недоверием, Поллукс сказал:

– Относительно дальнейших мер вы узнаете от моего преемника.

– Ваш преемник будет назначен тогда, когда я сочту это необходимым. А пока я прошу вас исполнять свои обязанности, господин министр внутренних дел. А они как раз и состоят в том, чтобы охранять главу государства. Неужели я должен вам об этом напоминать?

Это-то и было самое трудное.

Поллукс ничего не мог понять. Незаконный ребенок еще не является преступлением. В чем могут упрекнуть президента? В том, что он никогда им не занимался? Но такого рода отцовство не афишируется. Конечно, Кастору пришлось бы сообщить подробности, объяснять, почему письмо из Токио сегодня явилось для него таким ударом, процитировать, как он выразился, «страшную, страшную» фразу из него. Словом, признать, что совершена ошибка, чего он делать не любил, хотя и вынужден был так поступать.

В своей супруге он был уверен. Разводиться теперь не имело никакого смысла. Разве может она забывать о национальных интересах! Вот как добиться понимания со стороны Клер, коли документ появится в печати?

– Что вы имеете в виду? – спросил Поллукс.

– Об этом я скажу позже, когда придет время.

Поллукс рассказал, что виделся с Клер и что она очень переменилась.

– Если понадобится, мы ее припугнем, – сказал Кастор.

Однако пока до этого не дошло, надо сделать все, чтобы не прибегать к таким мерам. Тем не менее…

– Где находится ребенок? – спросил Кастор.

– Я ничего не знаю о ребенке, – ответил тот, задетый за живое. – Откуда мне знать?

Но он начал догадываться, где находится сын Клер.

– Информируйте меня, – сказал Кастор.

Поллукс доложил, что уже установлено наблюдение за журналистом, чья фраза использована в письме незнакомца.

– Это похвально, – сказал Кастор. – Однако вряд ли они имеют отношение к этому делу. Вы по-прежнему недооцениваете противника, господин министр…

Вернувшись домой, Клер услышала на автоответчике просьбу позвонить президенту по незнакомому ей номеру телефона. Из чего сделала вывод, что ее линия не прослушивается. Воспользовавшись этим, она позвонила Майку, чего никогда не делала из дома. Погода стоит приятная. Его команда выиграла матч по футболу. Когда они снова увидятся? Кобыла Гофманов принесла жеребеночка.

Клер снова включила автоответчик и разделась, чтобы принять душ. И тут позвонили в дверь. Она закрыла кран и натянула халат. Старый ее приятель адвокат обещал к ней заехать, как только отпустит последнего клиента. Она хотела с ним посоветоваться до разговора с Кастором – было очевидно, что новой встречи ей не избежать.

Он приехал усталый, и они посмеялись, что к концу дня бывают в таком состоянии, что просто нет сил подняться с места. Красавчик, любивший гостя, удобно устроился у него на коленях. Сделав над собой усилие, Клер достала кусочки льда и принесла две порции ветчины, купленной по дороге домой.

– У меня нет сил приготовить ужин, – сказала она.

– А у меня нет сил его съесть, – ответил он. – Зачем мы столько работаем? Ты позволишь?

Он снял пиджак, распустил галстук и улегся на диван.

Ей нужно было обговорить с ним две вещи. Первая: каковы права на ребенка у женщины, которая не объявила имени его отца, в том случае, если тот с ним позднее встретится? Второе: какова национальность ребенка, родившегося в США от матери-француженки?

– Ты собираешься завести ребенка, моя прелесть? Поторопись, – ответил он. – Если тебе нужен кандидат в отцы, возьми меня. Мне осточертела моя жизнь.

Она поклялась, что подумает. Нет, ее вопросы касались подруги, которая и т. д. Она подошла к окну, чтобы закрыть шторы.

Как объяснить, почему она при всей своей усталости вместо того, чтобы вернуться на место, подсела к нему на диван. Почему, несмотря на усталость, тот просунул руку под ее халат и нежно погладил голое бедро Клер. Почему, вместо того, чтобы сжать ноги, она позволила ему их раздвинуть, почему другой рукой он развязал галстук и отбросил его, почему Клер расстегнула пуговицы на его синей рубашке, почему Красавчик спрыгнул на пол – короче, как понять, отчего они, при всей своей усталости, неумытые, непредумышленно севшие на этот диван, вдруг отдались наслаждениям, увы, далеко не разделенным при этом?..

Она позвонила Кастору по указанному телефону только в двенадцатом часу. Он подошел сам.

– Нам необходима увидеться, – сказал он. – Завтра невозможно, послезавтра в три пятнадцать я буду у тебя.

– К сожалению, меня не будет дома, – ответила Клер. – В шесть, если тебя устраивает.

Ему это не очень понравилось, но, поняв, что сейчас не лучшее время для спора, он сказал: «Хорошо, очень хорошо» – и повесил трубку.

На другой день мотоциклист в каске оставил охране Елисейского дворца продолговатую коробочку, завернутую в белую бумагу с черными полосами – фирменную обертку известного магазина. Подарок президенту.

Обследованный и признанный безвредным подарок был вручен личному секретарю, которая на другой день приобщила его к другим вещам, подлежащим передаче патрону. Оберточную бумагу она убрала накануне: президент терпеть не мог что-то разворачивать.

– Что это такое? – спросил он.

– Подарок, господин президент.

Она сняла верхнюю крышку, убрала бумагу и обомлела.

– Что такое? – спросил тот, подняв глаза от бумаг.

Она вынула из коробки детскую распашонку.

– Дайте сюда, – бесстрастно попросил президент. – Я понимаю, в чем дело. Нет, не убирайте коробку.

Все это он положил в ящик стола и продолжал чтение. Оставшись один, президент тщательно осмотрел предмет и коробку.

Никаких следов, позволяющих судить об их происхождении.

Он вызвал секретаря.

– Откуда взялся этот подарок? – спросил он. – Не был ли он завернут в какую-либо обертку или пакет?

Да. Но секретарь выбросила эту бумагу.

– Найдите ее, – приказал президент.

Она призналась, что положила ее в специальную коробку, которая сама сжигала содержимое.

– Не было ли марки магазина на этой бумаге?

Да. Ей помнится – марка роскошной бакалеи.

Президент отослал ее, поднял трубку аппарата, который связывал его путем набора трех цифр со всеми членами правительства, управляющим Французским банком, префектом полиции, начальниками штабов и другими высокопоставленными лицами. Министр внутренних дел ответил ему сразу.

– Есть вопрос, – сказал президент. – Продают ли распашонки у Эдиара?

– Я что-то не понял, господин президент, – ответил Поллукс. – Повторите, пожалуйста. Распашонки у Эдиара? Для младенцев… Не думаю, господин президент.

– Я тоже, – ответил президент. – Но проверьте. Я вам все объясню при встрече.

Поллукс некоторое время просидел в замешательстве, потом позвал секретаря.

– Вам знаком магазин Эдиара?

– Который, господин министр?

– Их несколько?

– В Париже их три или четыре.

– Есть ли среди них такой, который торгует распашонками?

– Распашонками?

Она задумалась.

– Разве это такой уж экзотический продукт? – И так как она молчала, он возмутился: – Не знаете? Отлично. Возьмите машину и объездите все эти магазины. К одиннадцати я должен получить ответ.

На сей раз Эрбер был в восторге. Мысль пришла Пьеру, и они тщательно обсудили, как ее осуществить. Эрбер попросил свою секретаршу купить в каком-нибудь магазине распашонку для подарка. У Эдиара он купил коробку любимых замороженных каштанов.

Неузнаваемый в одежде мотоциклиста, Пьер взялся сам доставить подарок.

Эрбер поручил курьеру достать где-нибудь подержанный мотоцикл.

– Заплатите позднее, – сказал он Пьеру. – Или я изыму стоимость его из вашего будущего гонорара. Не имеет значения.

Решительно, ему нравился этот парень. Симпатия же толстяка давала Пьеру столь необходимую ему в его нынешнем состоянии разрядку.

Однажды, когда секретарша объяснялась в его присутствии с патроном на неизвестном ему языке, он спросил:

– Откуда она взялась?

– Из концлагеря, – ответил Эрбер. – Она кандидат экономических наук, ее отец был послом… Очень полезно использовать труд политических беженцев. Обычно они обладают знаниями, которые позволили бы им занять должное место у себя на родине. Но здесь им можно платить ползарплаты, да к тому же они не члены профсоюза.

Пьер возмутился.

– Вы говорите ужасные вещи!

– Ужасные, – смеясь ответил Эрбер. – В какой-то степени я действительно ужасный человек, мой мальчик…

Они сидели в его кабинете, поглощая мороженые каштаны.

– А вы уверены, что полиция начнет поиски с распашонки? – спросил Пьер.

– Если они решат, что это просто уголовное дело, то постараются все разузнать на этот счет. Однако вряд ли… Никто не осудит человека, подарившего президенту детскую распашонку. К тому же он не очень-то доверяет своей полиции. Он станет искать другие пути.

В одной из газет, разбросанных по кабинету, была напечатана фотография президента, вручавшего награду во дворце Дома инвалидов.

– Когда я думаю, что он это делает, пряча в портфеле мою распашонку, я приходу в неистовство, – сказал Пьер.

– Я тоже, – поддержал его Эрбер. – Такая возможность подвертывается редко, и ею надо уметь воспользоваться. Кстати, вы придумали, что сделать в следующий раз?

– Придумаю, – заверил его Пьер. – Меня этот тип вдохновляет. Я его терпеть не могу.

– А мне он даже нравится, – возразил Эрбер. – Работает он вполне профессионально. Если бы вы больше интересовались иностранной политикой, вы бы согласились со мной. Я в восторге от самой игры. Когда так часто выступаешь в роли мыши, прелестно оказаться кошкой.

Ему нужно было закончить очередной «листок», и он попросил Пьера извинить его.