Текст книги "Гаргантюа и Пантагрюэль (др. изд.)"
Автор книги: Франсуа Рабле
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 62 страниц)
О том, как Пантагрюэль встретил корабль с путешественниками, возвращавшимися из страны Фонарии
На пятый день, уже начав мало-помалу огибать полюс и удаляться от линии равноденствия, мы завидели торговое судно: развернув паруса, оно шло к нам навстречу левым галсом. Все возвеселились духом, и мы и купцы: мы – оттого что жаждали вестей о море, они – оттого что жаждали вестей о суше. Сойдясь, мы узнали, что это французы, сентонжцы. Пантагрюэль с ними разговорился: оказалось, что идут они из Фонарии. Тут он и все его спутники еще пуще возликовали, стали расспрашивать, каков в Фонарии образ правления, каковы нравы тамошнего народа, и получили такие сведения, что в конце июля сего года там надлежит быть собору всех фонарей[727]727
…в конце июля сего года там надлежит быть собору всех фонарей. – Намек на открытие шестой сессии Тридентского собора (она намечалась на 29 июля 1546 г., но не состоялась).
[Закрыть], что если мы придем вовремя (а для нас это труда не составляло), то увидим прекрасное, почтенное и веселое общество фонарей, и что приготовления там идут самые широкие: видно, мол, там хотят вовсю пофонарствовать. Еще нас предуведомили, что когда мы будем проходить мимо великого королевства Гиборим[728]728
Гиборим – забияки (др. – евр.).
[Закрыть], то король Охабе[729]729
Охабе – мой друг (др. – евр.).
[Закрыть], того края правитель, встретит и примет нас с честью; и он и его подданные говорят по-французски, на туреньском наречии.
Пока нам выкладывали все эти новости, Панург успел повздорить с тайбургским купцом по прозвищу Индюшонок. Поссорились же они вот из-за чего. Индюшонок, заметив, что Панург не носит гульфика, а что на шляпе у него очки, сказал своим спутникам:
– Вылитый рогоносец!
Панург благодаря очкам слышал еще лучше, чем прежде. Как скоро его слуха достигли эти слова, он живо обратился к купцу:
– Какой же я, к черту, рогоносец, когда я еще и не женат? А вот ты, смею думать, женат, судя по твоей не слишком располагающей физии.
– То правда, я женат, – подтвердил купец, – и не променяю свою жену на все очки Европы и на все окуляры Африки. Моя жена – самая пригожая, самая обходительная, самая честная и самая целомудренная женщина во всем Сентонже, не в обиду будь сказано другим. Я везу ей подарок: красивую, в одиннадцать дюймов длиной, веточку красного коралла. А тебе что от меня нужно? Чего ты ко мне лезешь? Кто ты таков? Откуда ты взялся? Отвечай, очкастый антихрист, отвечай, коли в Бога веруешь!
– А я тебя спрашиваю, – молвил Панург, – что, если я, с согласия и соизволения всех стихий, уже распрынтрындрыкал эту твою распригожую, разобходительную, расчестную и расцеломудренную жену? А что, если тугой бог садов Приап, которого я держу на свободе, коль скоро он наотрез отказался от гульфика, как заскочит в нее, так уж потом, избави Бог, и не выйдет и застрянет там навсегда, хоть зубами вытаскивай? Что ты тогда будешь делать? Так там и оставишь? Или зубками будешь тащить? Отвечай, Магомет бараний, черт бы тебя подрал!
– Вот я сейчас хвачу тебя шпагой по очкастым твоим ушам и заколю, как барана! – вскричал купец и с последним словом схватился за шпагу.
Шпагу, однако, немыслимо было вытащить из ножен, – как вы знаете, в море всякое оружие легко покрывается ржавчиной вследствие влажности воздуха и насыщенности его азотом. Панург призвал на помощь Пантагрюэля. Брат Жан схватил свой недавно отточенный меч, и умереть бы тут купцу лютою смертью, когда бы судовладелец и все пассажиры не взмолились к Пантагрюэлю, чтобы он не допустил побоища. Итак, все раздоры были прекращены: Панург и купец протянули друг другу руки и в знак полного примирения с отменным удовольствием хлопнули винца.
Глава VIО том, как Панург после примирения стал торговать у Индюшонка одного из его баранов
После окончательного примирения Панург шепнул Эпистемону и брату Жану:
– Отойдите в сторонку: вас ожидает презабавное зрелище. Славно покачаемся на качелях, если только веревка не оборвется.
Затем он повернулся в купцу и снова осушил за его здоровье полный кубок доброго фонарского вина. Купец, отвечая любезностью на любезность, не преминул выпить за него. После этого Панург обратился к нему с покорной просьбой сделать такое одолжение – продать ему одного барана. Купец же на это ответил так:
– Те-те-те, дружочек, соседушка, ловко же вы поддеваете на удочку бедных людей! Какой, подумаешь, покупатель нашелся! Гуртовщик хоть куда! Право слово, вы больше смахиваете на карманника, нежели на гуртовщика. Клянусь Николаем Угодником, приятель, кто с туго набитым кошельком стоит подле вас, тому не дай Бог зазеваться! Эге-ге, с вами держи ухо востро, а то вы живо на бобах оставите. Поглядите, добрые люди, ну чем не историограф?
– Погодите! – сказал Панург. – Прошу как об особой милости: продайте мне одного барана. Сколько вам за него?
– А как вы сами полагаете, дружочек, соседушка? – молвил купец. – Мои бараны длинношерстые. Ведь это с них Ясон снимал золотое руно. От них ведет свое происхождение Орден бургундского дома. Это бараны восточные, рослые, упитанные.
– Все может быть, – сказал Панург, – так вот, будьте любезны, продайте мне одного, и дело с концом. Я вам тут же уплачу новенькой монетой, монетой западной, низкорослой и жиром не пропитанной. Сколько вы хотите?
– Соседушка, дружочек! Послушайте еще немножко другим ухом, – сказал купец.
Панург. К вашим услугам.
Купец. Вы направляетесь в Фонарию?
Панург. Так точно.
Купец. Повидать свет?
Панург. Так точно.
Купец. И повеселиться?
Панург. Так точно.
Купец. А зовут вас не Робен-Баран?
Панург. Если вам угодно.
Купец. Вы только не обижайтесь.
Панург. Да я и не обижаюсь.
Купец. Вы, уж верно, королевский шут.
Панург. Так точно.
Купец. Ну так по рукам! Ха-ха-ха! Стало быть, вы едете повидать свет, вы – королевский шут, и зовут вас Робен-Баран? Посмотрите в таком разе вон на того барана – его тоже зовут Робен. Робен, Робен, Робен! Бе-е-е-е! Какой хороший голос!
Панург. Очень хороший, такой приятный!
Купец. Давайте же заключим условие, соседушка, дружочек. Вы, Робен-Баран, станете на одну чашу весов, а мой баран Робен – на другую. Готов спорить на сотню бюшских устриц, что по своему весу, качествам и цене он взнесет вас так же высоко и мгновенно, как в тот день, когда вы будете подвешены и повешены.
– Погодите! – сказал Панург. – Но ведь вы же осчастливите и меня и свое собственное потомство, коли продадите мне этого барана, – впрочем, можно и другого, не столь высокой пробы. Будьте так добры, милостивый государь!
– Дружочек, соседушка! – молвил купец. – Да ведь из шерсти моих баранов выйдет добротное руанское сукно, перед коим лейстерские сукна – не более как волос для набивки. Из их кожи будет выделан отменный сафьян, и он легко сойдет за турецкий, за монтелимарский или уж, на худой конец, за испанский. Кишки пойдут на струны для скрипок и арф, и цена им будет такая же высокая, как мюнхенским или же аквилейским. Что вы на это скажете?
– Продайте мне одного, – сказал Панург. – Ну пожалуйста, а уж я вам удружу, можете быть спокойны! Сколько прикажете?
С этими словами он показал купцу кошелек, набитый новенькими генрихами.
Глава VIIПродолжение торга между Панургом и Индюшонком
– Дружочек, соседушка! – молвил купец. – Да ведь это пища королей и принцев. Мясо у них нежное, сочное, вкусное – просто объедение. Я везу их из такой страны, где даже хряков, прости Господи, откармливают одними сливами. А супоросым свиньям, извините за выражение, дают один апельсинный цвет.
– Ну так продайте же мне одного барана, – сказал Панург. – Я заплачу вам по-царски, клянусь честью бродяги. Сколько?
– Дружочек, соседушка! – молвил купец. – Да ведь мои бараны происходят от того, который перенес Фрикса и Геллу через море, именуемое Геллеспонт.[730]730
…мои бараны происходят от того, который перенес Фрикса и Геллу через море, именуемое Геллеспонт. – Речь идет о барашке, чье руно стало золотым, когда он был принесен в жертву Марсу. Фрикс и его сестра Гелла бежали на нем в Колхиду, спасаясь от преследований их злобной мачехи Ино.
[Закрыть]
– Дьявольщина! – воскликнул Панург. – Да вы кто такой: clericus vel addiscens?[731]731
Клирик или школяр? (лат.)
[Закрыть]
– Ita — это капуста, vere[732]732
Да… в самом деле (лат.).
[Закрыть] – порей, – отвечал купец. – Нет, лучше так: кть, кть, кть, кть! Робен, Робен, кть, кть, кть! Ну да вы этого языка не понимаете. Кстати: где только мои бараны помочатся, на тех полях такой урожай, словно сам Господь Бог там помочился. Никакого мергеля, никакого навоза не надо. Это еще что! Из их мочи квинтэссенщики получают наилучшую селитру[733]733
Из их мочи квинтэссенщики получают наилучшую селитру. – Здесь Рабле открыто упоминает алхимическую процедуру.
[Закрыть]. Их – простите за грубое выражение – пометом наши врачи излечивают семьдесят восемь разных болезней, из коих самая легкая – болезнь святого Евтропия Сентского[734]734
…болезнь святого Евтропия Сентского… – Считалось, что этот святой излечивал водянку.
[Закрыть], сохрани нас, Господи, и помилуй! Что вы на это скажете, соседушка, дружочек? Оттого-то и цена им изрядная.
– Я за ценой не постою, – сказал Панург. – Продайте же мне одного – внакладе не будете.
– Дружочек, соседушка! – молвил купец. – Подумайте о том, какие чудеса природы таятся в этих вот баранах, – вы ни одного бесполезного органа у них не найдете. Возьмите хотя бы рога, истолките их железным, а не то так деревянным пестом, – это не имеет значения, – заройте где хотите, а затем только поливайте почаще: спустя несколько месяцев вы увидите, что из них вырастет самая лучшая спаржа. С ней я мог бы сравнить одну лишь равенскую. Хотел бы я знать, господа рогоносцы, обладают ли ваши рога такими же точно достоинствами и отличаются ли они такими же точно чудесными свойствами?
– Ладно, ладно! – сказал Панург.
– Не знаю, ученый ли вы человек, – продолжал купец. – Я много ученых людей видел, наиученейших, рогоносных. Истинный Господь! Так вот, ежели вы человек ученый, то должны знать, что в нижних конечностях этих божественных животных, сиречь в ногах, есть такая косточка: иначе говоря – пятка, астрагал, если хотите, и вот этой самой косточкой – именно от барана, да разве еще от индийского осла и ливийской газели, – в древние времена играли в царскую игру «талы»: в эту именно игру император Октавиан Август за один вечер выиграл более пятидесяти тысяч экю. Ну-тка, вы, рогоносцы, попробуйте столько выиграть!
– Ладно, ладно! – сказал Панург. – Ближе к делу!
– А где мне взять слова, дружочек, соседушка, – продолжал купец, – чтобы воздать достодолжную хвалу внутренним их органам, лопаткам, седловине, задним ножкам, окорокам, грудинке, печенке, селезенке, кишкам, требухе, пузырю, которым играют, как все равно мячом, ребрам, из которых в Пигмейской земле делают хорошенькие самострельчики, чтобы стрелять вишневыми косточками в журавлей, голове, которую варят вместе с щепоткой серы, каковой чудодейственный отвар дают собакам от запора?
– Ну тебя в задницу, – сказал тут купцу судовладелец, – полно выхваливать! Хочешь – продай, а коли не хочешь, так не води его за нос.
– Хочу, – молвил купец, – но только из уважения к вам. Пусть заплатит три турских ливра и выбирает любого.
– Дорого, – заметил Панург. – В наших краях мне бы за эти деньги наверняка продали пять, а то и шесть баранов. Смотрите, как бы вам не зарваться. На моих глазах такие же, как вы, скороспелки ни о чем, кроме поживы да наживы, не думали, ан, глядь, разорились, да еще и шею себе сломали.
– Привяжись к тебе трясучка, дурак набитый! – воскликнул купец. – Клянусь святыней Шару, самый мелкий из этих баранов стоит вчетверо дороже самого лучшего из тех, которых кораксийцы в испанской провинции Турдетании[735]735
Испанская провинция Турдетания. – Сведения почерпнуты из Страбона, причем Рабле нарочито искажает правильное написание – в оригинале это Tuditanie (Тудитания).
[Закрыть] продавали в старину по золотому таланту за штуку. Как ты думаешь, круглый дурак, сколько тогда стоил золотой талант?
– Милостивый государь! – сказал Панург. – Я вижу, вы хватили через край. Ну да уж куда ни шло, вот вам три ливра.
Расплатившись с купцом и выбрав красивого и крупного барана, Панург схватил его и понес, как он ни кричал и ни блеял, все же остальные бараны, услышав это, тоже заблеяли и стали смотреть в ту сторону, куда потащили их товарища. Купец между тем говорил своим гуртовщикам:
– А ведь этот покупатель сумел-таки выбрать! Стало быть, смекает, паскудник! Ей-ей, ну ей-же-ей, я приберегал этого барана для сеньора Канкальского, потому как нрав его мне очень даже хорошо известен, а нрав у него таков: сунь ты ему в левую руку баранью лопатку, аккуратную и приятную, как ракетка для волана, – и уж он себя не помнит от радости: знай орудует острым ножом, что твой фехтовальщик!
Глава VIIIО том, как Панург утопил в море купца и баранов
Вдруг – сам не знаю, как именно это случилось: от неожиданности я не уследил – Панург, не говоря худого слова, швырнул кричавшего и блеявшего барана прямо в море. Вслед за тем и другие бараны, кричавшие и блеявшие ему в лад, начали по одному скакать и прыгать за борт. Началась толкотня – всякий норовил первым прыгнуть вслед за товарищем. Удержать их не было никакой возможности, – вы же знаете баранью повадку: куда один, туда и все. Недаром Аристотель в IX кн. De Histo. animal[736]736
«Об исто(рии) живот(ного мира)» (лат.).
[Закрыть] называет барана самым глупым и бестолковым животным.
Купец, в ужасе, что бараны гибнут и тонут у него на глазах, всеми силами старался остановить их и не пустить. Все было напрасно. Бараны друг за дружкой прыгали в море и гибли. Наконец он ухватил за шерсть крупного, жирного барана и втащил его на палубу, – он надеялся таким образом не только удержать его самого, но и спасти всех остальных. Баран, однако ж, оказался до того сильным, что увлек за собою в море купца, и купец утонул, – так некогда бараны одноглазого циклопа Полифема вынесли из пещеры Одиссея и его спутников. Пастухи и гуртовщики тоже начали было действовать: они хватали баранов кто за рога, кто за ноги, кто за шерсть, но и эти бараны очутились в море и так же бесславно погибли.
Панург с веслом в руках стоял подле камбуза, но не для того, чтобы помочь гуртовщикам, а чтобы не дать им взобраться на корабль и спастись от гибели в морской пучине, и, точно какой-нибудь там брат Оливье Майар[737]737
Оливье Майар – проповедник XV в., доминиканец.
[Закрыть] или брат Жан Буржуа, говорил прекрасную проповедь: рассыпая цветы красноречия, он описывал им печали мира сего, радость и блаженство жизни вечной, доказывал, что отошедшие в мир иной счастливее живущих в сей юдоли скорби, и обещал по возвращении из Фонарии в знак особого почета построить каждому из них на самой вершине горы Сени кенотаф[738]738
…построить каждому из них на самой вершине горы Сени кенотаф… – Аллюзия на реально существовавшую часовню на этой горе в Альпах. Туда помещали тела умерших от обморожения путников, которых не удалось захоронить.
[Закрыть] и усыпальницу, тем же, кому еще, дескать, не надоело жить с людьми и идти ко дну не очень хочется, он желал, чтобы им посчастливилось встретиться с китом, который на третий день, как Иону, извергнул бы их целыми и невредимыми где-нибудь в Атласной стране.
Когда же на корабле не оказалось ни купца, ни баранов, Панург вскричал:
– Хоть одна живая баранья душа здесь осталась? Где теперь стадо Тибо Ягненка? Или же стадо Реньо Барашка, любившее поспать, в то время как другие стада паслись? Не знаю. Старая военная хитрость. Что ты на это скажешь, брат Жан?
– Ловко это у тебя вышло, – отвечал брат Жан. – Я ничего в том дурного не вижу, скажу лишь, что в прежнее время на войне перед сражением или же приступом солдатам обыкновенно обещали за этот день двойную плату; если они сражение выигрывали, то на расплату с ними денег хватало с избытком; если ж проигрывали, то им стыдно было требовать плату, как постеснялись беглецы-грюйерцы после сражения при Серизоле[739]739
…как постеснялись беглецы-грюйерцы после сражения при Серизоле… – Имеются в виду швейцарские наемники, воевавшие на стороне Карла V (см. примеч. к с. 103). Сражение при Серизоле произошло 11 апреля 1544 г.; граф Энгиенский одержал верх над императорским войском.
[Закрыть], – вот бы и тебе подождать расплачиваться, тогда денежки остались бы у тебя в кошельке.
– Плевать мне на деньги! – сказал Панург. – Я доставил себе удовольствие более чем на пятьдесят тысяч франков, клянусь Богом! А теперь, благо ветер попутный, можно и двинуться. Слушай, брат Жан: нет человека, сделавшего мне что-нибудь приятное, которого бы я не отблагодарил или, во всяком случае, не поблагодарил. Я добро помнил, помню и буду помнить. Но нет также человека, сделавшего мне что-нибудь неприятное, который бы впоследствии не раскаялся – не на этом, так на том свете. Со мной шутки плохи.
– Погубишь ты свою душу, черт окаянный, – молвил брат Жан. – Сказано у нас в служебнике: Mihi vindictam[740]740
В моих руках отмщение (лат.).
[Закрыть] и так далее.
О том, как Пантагрюэль прибыл на остров Энназин, и о том, какие там странные родственные отношения
Дул легкий юго-западный ветерок, и в течение целого дня мы не видели суши. На третий день путешествия, тотчас после полудня, глазам нашим открылся треугольный остров, формой своей и местоположением очень похожий на Сицилию. Назывался он Остров родственных отношений. Местные жители походили на красных пуатевинцев[741]741
…походили на красных пуатевинцев… – Писатель Ж. Буше в «Аквитанских анналах» (1524) указывал, что пуатевинцы произошли от скифов, которые красили лицо в красный цвет.
[Закрыть], с тою, однако же, разницей, что у всех у них, мужчин, женщин, детей, нос был в виде трефового туза. Вот почему в древности остров тот назывался Энназин[742]742
Энназин – безносый (от фр. еnasе).
[Закрыть]. И все там были друг с другом в родстве и свойстве и гордились этим, а местный правитель так прямо и сказал нам:
– Вы, люди из другого света, диву даетесь, как это из одного римского рода (то были Фабии), в один и тот же день (это было тринадцатого февраля), из одних и тех же городских ворот (то были Карментальские ворота, у подножья Капитолия, между Тарпейской скалой и Тибром, позднее переименованные в Ворота Злодеев), против врагов Рима (то были этруски) вышло триста шесть воинов, все между собою в родстве, и с ними еще пять тысяч ратников, их вассалов, и все они были убиты (произошло это у реки Кремеры, берущей начало в Бакканском озере). А из нашей страны в случае надобности выступит одновременно более трехсот тысяч, и все они будут родственники и из одной семьи.
Это их родство и свойство было весьма странное: мы обнаружили, что хотя все они были между собой родственники и свойственники, однако ж никто из них никому не приходился ни отцом, ни матерью, ни братом, ни сестрой, ни дядей, ни теткой, ни двоюродным братом, ни племянником, ни зятем, ни невесткой, ни крестным отцом, ни крестной матерью, – нет, я сам был свидетелем, как один безносый старец называл девочку лет трех-четырех «папаша», а она его – «дочка».
Родство их и свойство выражалось, например, в том, что один мужчина называл какую-то женщину «моя сциеночка», а та его – «мой дельфинчик».
– Можно себе представить, какая поднимается зыбь, когда эти две рыбки плещутся одна на другой! – заметил брат Жан.
Кто-то, подмигнув какой-то щеголихе, сказал: «Здорово дневала, горошек мой!» А она, ответив ему на поклон, молвила: «Еще веселей ночевала, чертополошек мой!»
– Ха-ха-ха! – рассмеялся Панург. – Посмотрите на этот горошек и на этот чертополошек, черти бы его полошили почаще! Как посеяли горохом пополам с чертополохом – так уж они с тех пор неврасцеп.
Третий раскланялся со своей милкой и сказал: «Прощай, мой ящичек!» А она ему: «Прощай, мой документик!»
– Клянусь святым Треньяном, – сказал Гимнаст, – этот документик, уж верно, не вылезает из этого ящичка.
Еще кто-то называл какую-то женщину «мой огородик», а она его – «мой козлик».
– Да уж, этого козлика только пусти в этот огородик! – заметил Эвсфен.
Еще кто-то, здороваясь со своей родственницей, сказал: «Здравствуй, мое маслице!» А она ему: «Здравствуй, мой сырочек!»
– А, прах вас побери! – вскричал Карпалим. – Стало быть, этот сыр катается в этом маслице? Стало быть, там все идет как по маслу? И то правда: такого маслица кому хочешь подлей – всяк вспыхнет.
Я пошел дальше и услышал, как один потаскун, здороваясь со своей родственницей, назвал ее «мой матрасик», а она его – «мое одеяльце». В самом деле: чем-то он напоминал тяжеленное одеяло. Кто-то называл свою подружку «моя крошечка», а она его – «моя корочка». Кто-то свою называл «мой замочек», а она его – «мой ключик». Кто-то свою называл «моя туфелька», а она его – «мой сапожок». Кто-то к своей обращался: «Моя шлепанка!» А она к нему: «Мой башмачок!» Кто-то к своей обращался: «Моя митеночка!» А она к нему: «Моя перчаточка!» Кто-то к своей обращался: «Свиная кожица!» А она к нему: «Сальце!» И были между ними такие же точно родственные отношения, как между кожей и салом.
По тому же праву родства один называл свою подружку «моя яичница», а та величала его «мое яичко», и были они меж собою связаны такими же точно узами, как яйцо с яичницей. На том же основании еще кто-то называл свою подружку «моя веревочка», она же его – «моя вязаночка». И так мы и не постигли, в каком же они, переводя на наши понятия, между собою свойстве или родстве, близком ли, далеком ли, по прямой линии, по боковой ли, – нам твердили одно: «Она-де этой вязанке веревка». Кто-то, приветствуя свою подружку, сказал: «Доброго здоровья, моя раковинка!» А она ему: «Доброго здоровья, моя устрица!»
– Они между собой как устрица в раковине, – пояснил Карпалим.
Кто-то, приветствуя таким же образом свою подружку, сказал: «Желаю здравствовать, мой стручок!» А она ему: «И тебе тоже, моя горошина!»
– Они между собой как горошина в стручке, – пояснил Гимнаст.
Какой-то гнусного вида оборванец, обутый в высокие деревянные башмаки, повстречав приземистую, пышнотелую, дебелую девку, крикнул ей: «День добрый, шарик мой, кубарик мой, волчок!» А она ему преважно ответила: «Добрый день, мой заводик!»
– Ах ты, едят его мухи! – вскричал Ксеноман. – Да хватит ли у него завода на такой волчок?
Какой-то ученый муж, гладко причесанный и прилизанный, побеседовав с одной важной девицей, попрощался с ней и сказал: «Очень вам благодарен, хорошая мина!» – «А я – вам, плохая игра!» – отвечала она.
– Союз хорошей мины с плохой игрой вполне возможен, – заметил Пантагрюэль.
Заматерелый бакалавр, проходя мимо, сказал одной юной красотке: «Ба, ба, ба! Давно я не видел вас, Лира!» – «Вас мне всегда приятно видеть, Хвост!» – отвечала она.
– Случите эту лиру с этим хвостам и дуйте им в зад, – посоветовал Панург, – вот вам и певчая птичка лирохвост.
Кто-то называл свою подружку «моя иголочка», а она его «моя ниточка». Тут я невольно подумал, что эта ниточка с этой иголочкой неразлучны. Неподалеку от нас какой-то хлыщеватый горбун поклонился своей родственнице и сказал: «Мое почтение, шпенек!» По сему поводу брат Жан заметил:
– Шпенек-то скорее всего он, а она – скважина. Вот только сумеет ли такой шпенек заткнуть такую скважину – это еще вопрос.
Кто-то раскланялся со своей подружкой и сказал: «Будь здорова, мое оконце!» А она ему: «Счастливо, мое солнце!»
– Должно полагать, это солнце частенько заглядывает в это оконце, – заметил Понократ.
Какой-то потаскун, беседуя с молодой шлюхой, сказал: «Смотри не забудь, фунька!» – «Не беспокойся, пшик!» – отвечала она.
– И они у вас считаются родственниками? – спросил правителя Пантагрюэль. – Я, напротив, полагаю, что они отнюдь не союзники, а враги, раз он назвал ее фунькой. В наших краях это самое оскорбительное, что только можно сказать женщине.
– Добрые люди из другого света! – отвечал правитель. – Нет более близких родственников, чем этот пшик и эта фунька. Они незримо выходят из одного и того же отверстия и в один и тот же миг.
– Это, стало быть, ихнюю мамашу буйным ветром надуло, – вставил Панург.
– О какой матери вы говорите? – спросил правитель. – Эта родственная связь существует у вас. А у них нет ни отца, ни матери. Отцы и матери водятся за морем, у людей побогаче нас.
Добрый Пантагрюэль с любопытством на все смотрел и всех слушал, однако ж подобные речи привели его под конец в смущение.
Со вниманием осмотрев местоположение острова и ознакомившись с нравами безносых, мы зашли в кабачок пропустить для бодрости. В кабачке в это время справляли по тамошнему обряду свадьбы. Словом сказать, пир шел горой. При нас играли веселую свадебку: выдавали грушу, девицу из себя видную (впрочем, те, кто ее пробовал, говорили, что она мягковата), за молодой сыр с рыжеватой бороденкой. Про такие свадьбы я и прежде слыхивал, справляются они и в других местах. Недаром у нас в деревне говорят, что поженить грушу и сыр – разлюбезное дело. В другой комнате играли свадьбу старого сапога и молоденькой ладной ботиночки. Пантагрюэлю объяснили, что молоденькая ботиночка оттого пошла за старый сапог, что он удобен, прочен и ей в самый раз, как на нее сшит. Внизу справляли свадьбу больного башмачка и старой туфли. И нам объяснили, что взял он ее не за красоту и не за благонравие, а из-за жадности своей и алчности, оттого что она вся расшита золотом.
