Текст книги "Педро Жестокий"

Автор книги: Франсуа Пиетри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Его отца, Альфонса XI, несмотря на беспутную семейную жизнь можно считать великим королем. Следовавшие за Педро правители, начиная с Энрике Трастамарского и заканчивая Энрике Беспомощным, будут бледными и слабыми личностями, но им нельзя поставить в упрек ни одного по-настоящему преступного деяния.

Такими же были и короли Арагона до Педро IV и после него (на личности этого монарха мы еще остановимся подробнее), и ничто не свидетельствует об этом лучше, чем доброжелательные прозвища, которым их наградят потомки: Отец Отчизны, Добродушный, Монах, Честный, Великодушный. В Наварре Карл Злой также был единственным, кто резко отличался от других, не столь выразительных королей.

Зато Португалия – которая почти что являлась частью Испании того времени и по географическому положению, и по династическим связям – показывает нам более долгую преемственность жестоких и порочных королей. После Педро I, супруга знаменитой «Мертвой королевы», на трон вступает Фердинанд, его сын, неверный муж и отцеубийца. За ним следуют бастард Хуан I, убийца своей невестки и графа Андейро, ее любовника; Хуан II, который благодаря своему мудрому правлению получил прозвище «Заботливого короля», но он же, отправив на казнь герцога Браганского, собственными руками зарезал герцога Визеу, брата своей жены. Но, с другой стороны, Эдуард I и Альфонсо Африканский прославили XV век до того, как Эммануэль Счастливый блистательно начал XVI век.

В целом можно сказать, что хроническая склонность к преступлениям была заметна в Испании преимущественно во второй половине XIV века. Кроме того, по странной прихоти истории, придающей некоторым ее событиям характер театральной интриги, три Педро, все прозванные «Жестокими», а именно Арагонский, Португальский и самый выдающийся из них Кастильский, будут оспаривать эту грустную славу в период, ограничивающийся тридцатью годами.

Мы так долго перечисляли преступных и порочных государей и так подробно остановились на описании их бесчинств только для того, чтобы лучше показать, что Педро Жестокий если и был одним их худших примеров властителя того смутного времени, то далеко не единственным. Однако возникают вопросы: дала ли история XIV века что-нибудь другое? Неужели ни одно радостное событие, ни одна великая идея не осветила этот мрачный век? Неужели хоть некоторые из королей, несмотря на всю свою жестокость, не оставили после себя достойных завоеваний, память о мудром правлении, о благотворительности?

В действительности кроме времени французского Карла V, по праву называемого Мудрым, ни одна творческая идея, ни одно настоящее гуманное событие не оживляют конец средневековья, заполненный ужасными потрясениями Столетней войны, войнами Алой и Белой роз, гибеллинов и гвельфов, Великим расколом, наемниками, кондотьерами, колдунами и антипапами.

Что касается достижений мысли, то XIV век, в отличие от XV века, в котором, каким бы разобщенным тот ни был, покажутся, в первую очередь в Италии, первые колосья урожая, создавшего славу последующих веков, останется столь же бесплодным, сколь и кровожадным.

Цветы творчества плохо приживаются на сильно изможденной войнами и распрями почве, а Фруассара во Франции, Петрарки и Боккаччо в Италии (Данте относится скорее к предыдущему веку), Чосера в Англии недостаточно, чтобы заполнить период, который в Испании не оставит ни одного имени, достойного упоминания.

Единственное прогрессивное достижение, которое можно вписать в актив XIV века, – это рождение еще не сформировавшейся национальной идеи, которая вскоре придет на смену этому феодальному строю, чьи тирания и грабежи ускорили его закат.

Прародителями национальной идеи стали Вильгельм Телль в Швейцарии и Риенци в Риме. Во Франции она пробуждается во время Столетней войны, а в Испании ее рождение вызвано последним вторжением арабов.

Именно осознание национального единства заставляет общины и собрания почти повсеместно прийти к пониманию своей силы; поставить под рыцарские знамена свое народное ополчение; начать влиять на политику этих посредственных и недостойных монархов.

Но ошибочно было бы ставить в заслугу королям того времени эту тенденцию, влияние которой они почувствуют и которую используют ради грабежей и междоусобных ссор. Например, в Испании так называемая борьба Педро Жестокого против феодализма была не столкновением двух точек зрения, а яростной борьбой двух мужчин, средством, а не целью.

Виктор Дюри в своем замечательном труде по истории Франции, незаслуженно забытом в наше время, в нескольких фразах дает описание того, что представлял собой XIV век: «Этот век глубокого разложения является остановкой в ходе истории. Ни великих дел, ни великих ученых. Сила духа и морали ослабли. Средневековье спускается по склону, ведущему в пропасть все, что уже закончило в этом мире свое движение». Пожалуй, вот единственное смягчающее обстоятельство, что можно привести в оправдание короля, о котором в народном романсеро сказано: «Никогда столь черная душа не жила в груди христианина».

XV. Легенда о борце за справедливость

Читатель, ограничившийся изучением жизнеописаний Педро, которые оставили нам два живых свидетеля, Айяла и Фруассар, очень бы удивился, если бы ему сказали, что медленное и необъяснимое изменение общественного мнения создаст из личности Педро Жестокого портрет, который в нескольких словах можно представить следующим образом.

У злого короля, Альфонсо XI Кастильского, был единственный сын от супруги, которую он не уважал и которой изменял. Гордая любовница подарила ему сыновей, которых он признает своими. Пока Педро, наследник, чахнет со своей матерью в забытом Богом замке, Энрике, незаконнорожденный ребенок, купается в любви. После смерти Альфонса XI Альбукерк, его фаворит, не может помешать кортесам провозгласить Педро наследником, но старается его погубить. Он бросает в объятия молодого короля понравившуюся ему девушку, колдунью, которая его очаровывает. Педро тайно на ней женится. Вскоре, не решившись объявить об этом браке, он вынужден взять в супруги племянницу французского короля Бланку Бурбонскую, которая очень некрасива и, кроме того, становится любовницей Фадрика, одного из бастардов.

После этого таинственной смертью умирает мать бастардов Элеонора. Энрике напрасно обвиняет своего брата в смерти матери и признается, что страшно его ненавидит. Он переманивает на свою сторону большую часть дворянства, которую настраивает против короля или же подкупает. Педро, который, несмотря на свою молодость, уже претворил в Кастилии мудрые нововведения, ничего не оставалось сделать, как подавить мятеж своих братьев и интриги беспокойной аристократии. Он вынужден вершить жестокое правосудие и строго наказывать врагов государства. Король не раз прощает Энрике и других бастардов, но они каждый раз отвечают ему неблагодарностью.

Педро отрекается от Альбукерка, организовавшего против него заговор, и решает править единолично. Он посвящает себя этому с похвальным старанием, по ночам как внимательный страж проходит по улицам Севильи, защищает слабых и угнетенных, наказывает злоупотребления, не останавливаясь ни перед гербом сеньора, ни перед рясой духовника. В конце концов он терпит поражение от мятежников, с которы-ми он пытался в последний раз помириться. Но ему удалось убежать от них, собрать армию и разбить Энрике под Торо. Энрике спасается бегством, а в это время его братья вымаливают у короля прощение, которое тот щедро им дарует.

Так как его дядя, арагонский король, давал приют заговорщикам, Педро справедливо объявляет ему войну и решает проявить беспощадность. Его отлучают от Церкви за то, что он осмелился наказать злоупотребления и грабеж евреев духовенством. Увы! Все предали этого замечательного короля, включая его казначея Самуэля эль Леви, виновного в том, что он навел на него порчу, желая захватить его казну.

После того как королева Бланка умирает от чумы, Педро женится на Марии де Падилье, на этот раз официально. Та вскоре тоже умирает, и ей устраивают трогательные похороны.

Между тем Энрике без колебаний прибегает к помощи банды французских наемников под командованием хитрого рыцаря дю Геклена и короля Наваррского Карла Злого. Но у Педро есть союзник – Черный Принц, заклятый враг французов. Энрике одерживает над ним верх и захватывает трон, но вскоре недовольный им народ поднимает восстание и требует возвращения своего законного короля, скрывающегося в Гиени.

Педро и Черный Принц собирают новые силы и разбивают Энрике при Наварретте. Энрике снова спасается бегством. Уговорив дю Геклена со своими бандами наемников еще раз помочь ему, он заманивает Педро ложными обещаниями о капитуляции в свой шатер и на глазах своего союзника собственными руками подло убивает безоружного брата. Педро умирает, простив его…

Такая невероятная легенда, предание за преданием, роман за романом в итоге заменит в общественном мнении хронику Айялы. Откуда она появилась и кем придумана? Как она развивалась? Это мы и попробуем узнать далее.

Трудно поверить, что имя Педро Жестокого могло обрасти таким необычным преданием и даже заменить прозвище, которым историки по-прежнему его называют, именем Справедливый, искусно объединяющим понятия правосудия и наказания и объясняющим самые зверские убийства только строгим исполнением приговора.

Такие легенды обычно возникают либо благодаря стихийному самосознанию народа, которое в конечном счете одерживает верх над реальными фактами, либо благодаря официальной ревизии событий, продиктованной неким государственным интересом, которую, в отличие от настоящих историков, намеренно или по наивности охотно подхватывают моралисты и поэты.

В ходе беспристрастного анализа выяснилось, что такое снисходительное отношение к личности Педро Жестокого не сложилось, как может показаться на первый взгляд, в ходе медленного и естественного исторического развития, подкрепляемого результатами кропотливых исследований, как это произошло, например, во Франции с Людовиком XI. Здесь все по-другому. Такая несколько странная реабилитация короля Педро началась благодаря стремлению очистить хронику кастильской монархии от порочащих ее воспоминаний. К тому же легенда эта тешила испанскую национальную гордость и соответствовала постоянной тенденции XVIII века восхвалять государей, которые, как считалось, сражались против феодальной тирании или не боялись церковной анафемы.

В Испании, как и во всех других странах, подобное искажение исторических фактов с легкостью разжигает воображение романистов и поэтов. Можно подумать, что некоторые правители именно из-за своей невероятной тяги ко злу и бесчинствам вдохновили на произведения, которые, возможно, не увидели бы свет, будь их герои повинны в меньших грехах. Приведем только два примера. Педро Жестокий в Испании и Ричард III в Англии, бывшие настоящими чудовищами, не заинтересовали бы Кальдерона и Вальполя, если бы они совершили только несколько государственных преступлений, достаточных, чтобы затмить величие весьма выдающихся монархов. Такой парадокс объясняется масштабами величия, связанного с чрезвычайной бесчеловечностью этих персонажей, что привлекало прекрасных писателей богатством и романтизмом образа.

Странно было совсем недавно обнаружить отголосок этой мысли у такого опытного философа, как Менендес-и-Пелайо, который так точно определил характер испанских королей. В его утонченной речи, где чувствуется, несмотря ни на что, некоторая сдержанность, он полон снисходительности к Педро Жестокому. Вот его описание: «Взбалмошный и капризный герой, иногда благодетельный тиран, который смог быстрым и необычным способом и хитростью восстановить попранную справедливость. Он вызывает сочувствие не столько необузданной гордостью своего характера и зловещей логикой своих бесчеловечных поступков, сколько трагическим фатализмом, втянувшим его в водоворот событий». Вся суть и – позволим себе добавить – вся ошибочность позднее возникшей легенды скрываются в этом искусном портрете, который мы постараемся оценить объективно.

С первого взгляда само стремление оправдать, пусть даже несколькими сдержанными замечаниями, такого отвратительного деспота, как Педро Кастильский, кажется немыслимым. Если мы перечислим зловещие преступления этого короля, жестокость которого напоминает нам дикость Птолемеев, мы с ужасом насчитаем около двухсот тридцати хладнокровно задуманных и совершенных убийств, даже без намека на справедливый суд, единственным поводом большинства из которых стали обида или гнев. Трудно найти логику этого списка пострадавших от массовых убийств, оправдать которые могло бы военное положение. Речь идет об отдельных расправах, не имеющих отношения к опьянению битвой и которые мы назвали бы уголовными преступлениями.

Если мы продолжим наш мрачный анализ, то кроме ужаса совершенного бросается в глаза разнообразие способов. Примерно сотне жертв гнусного тирана – с которыми обошлись самым лучшим образом, если можно так сказать – отрубили голову. Тридцать человек были убиты булавой или топором, примерно стольких же зарезали или убили кинжалом, двенадцать или пятнадцать были преданы мечу, тринадцать сожжены заживо или брошены в кипящее масло, одиннадцать умерли во время пыток, девять четвертованы, шесть отравлены, только двое повешены. Одной из самых драматических стала смерть правителя Гранады и его эмиров: их буквально разорвала в клочья тысяча дротиков и стрел, с отвратительным весельем выпущенных в них королем и его оруженосцами.

А как объяснят его защитники, пытающиеся оправдать Педро, почему ужасный король карал не только мятежников или предателей? Почему в этом кровавом списке находятся его мать, супруга, двоюродная тетя и три его брата, двое из которых еще были детьми? Как не вспомнить в ответ тем его адвокатам, что считают его только борцом с феодалами и грандами, массовые убийства горожан в Бургосе, Каринене, Толедо, четвертование оруженосцев в Кабесоне, кровавую резню пленных каталонских матросов, сожжение бедного монаха из Нахеры? И объясняет ли, наконец, образ короля – поборника справедливости и бесстрастного защитника государства – садизм некоторых убийств, совершенных на его глазах или его собственными руками?

Нет ли в этом мрачном списке по крайней мере положительных деяний, как в случае с другими государями, строгость которых осудила история, но успехи которых объясняли или сглаживали впечатление от их ужасающего поведения – увеличение границ государства, долговременные реформы, наказание злоупотреблений, успехи внешней политики, удачная дипломатия?

Было бы трудно вписать на счет короля Педро хотя бы одно из этих достижений. По письменным свидетельствам его защитников, он считался с мнением кортесов Вальядолида, которые приняли действительно мудрые ордонансы. Но они относятся к тому времени, когда совсем недавно занявший трон Кастилии Педро, еще подросток, не мог иметь ни склонности к делам, ни опыта. Их труды стали последним творением канцлера Альбукерка, наградой которому скоро станет яд. Все остальные девятнадцать лет этого правления пройдут в междоусобных войнах, бесполезных сражениях, в ссорах и кровавых преступлениях, где не найти ни малейшего полезного дела, ни малейшей творческой мысли.

Ослабление феодальной тирании принято считать большим достижением и главным оправданием Педро Жестокого. Однако недовольный тем, что ему это не удалось, он скорее отдалил упадок тирании, оставив Кастилию в хаосе, который на время удалось устранить его отцу Альфонсу XI и средство от которого его преемник Энрике Трас-тамарский попытался найти.

Другое говорящее в пользу короля Педро обстоятельство, к которому поэты и драматические авторы более чувствительны, чем моралисты, – его страстная любовь к Марии де Падилье. Сила этого чувства говорит о том, что не так уж плохо было пылкое сердце короля и что при более спокойной политической ситуации он бы проявил неизвестные достоинства, дремавшие в нем. Это сентиментальное предположение подтверждается тем, что Педро всегда заботился о Марии и стремился оградить ее от опасностей все продолжающейся гражданской войны. Он нежно относился к трем дочерям, которых она ему родила, провозгласил наследником Кастилии ее последнего ребенка и, наконец, устроил ей торжественные похороны, на которых со слезами на глазах шел за гробом покойной.

Вероятно, здесь путают чисто физическое влечение с настоящим чувством, что легко происходит у любителей романов. Айяла говорит нам, что Педро «неистово любил женщин», а большое количество измен, которые он не считал за таковые, являются прекрасным свидетельством того, что ла Падилья в его беспутной жизни была просто не столь мимолетной, как все остальные, привязанностью, которую укрепило появление четырех детей.

Если здесь и можно говорить о любви, то скорее со стороны де ла Падильи, из которой та же самая легенда сделала властную и корыстную любовницу, хотя она тщетно пыталась успокоить своего вспыльчивого любовника, всегда замыкалась в молчании и уединении, неоднократно была готова постричься в монахини и умерла в смирении и раскаянии. Многочисленные похождения короля, его выставляемые напоказ связи с Хуа-ной де Кастро, Марией де Альдонсой, сестрами Коронель, таинственной Изабеллой Севильской и многими другими соперницами печалили ее, так и не излечив от нежности, которую она перенесла на своих детей.

Что касается Педро, следует напомнить, что он решил сделать де ла Падилью королевой только из-за отвращения, которое испытывал к Бланке Бурбонской; что он без колебаний приговорил к смерти Диего де Падилью, ее брата; что в официальном завещании в 1363 году, когда еще не потухли свечи на ее смертном одре, он публично одарил четырех любовниц низкого происхождения и узаконил неизвестного незаконнорожденного сына, который родился от него у кузины его фаворитки… Если бы Мария де Падилья не умерла так рано, как знать, не погибла бы она в один прекрасный день от кинжала или яда того, кого странная легенда хочет представить как непонятого влюбленного?

Другой аргумент, который приводят защитники короля Педро, напоминает о необузданном честолюбии графа Трастамарского, его постоянных изменах, двуличии, с помощью которого ему удавалось вовремя забыть обиды и предательства, о его ложной либеральности, о том, что он обратился за помощью к иностранцам. Все это противопоставляется законному праву монарха, защищающего свой трон, непримиримой принципиальности, твердости его позиции по отношению к грандам и духовенству, ревностному «испанскому самосознанию»…

Мы уже убедились, как обвинения, предъявленные графу Трастамарскому, могут обернуться против короля, нашедшего упоение в клятвопреступлении и хитрости, каравшего без различия сильных и слабых, и, что бы там ни говорилось, вступавшего в союз то с арабами, то с англичанами. В конце концов его соперник, хотя мы не отрицаем его слабости и жестокости, поднял знамя восстания лишь на следующий день после убийства матери, в тот момент, когда у него и его братьев отобрали все их имущество, а жизнь их оказалась в опасности. Вполне вероятно, что он стремился к власти не ради ее самой, а чтобы отнять ее у недостойного короля, свержения которого желала вся Кастилия.

Впрочем, Энрике II проявил себя как прилежный государь, сумевший терпеливо залечить раны долгой междоусобной войны, удержать в равновесии права сеньоров и общин и оградить свое королевство от посягательств Португалии, Арагона и Наварры. Его союз с замечательным монархом Карлом V, в морских битвах которого он участвовал, будет в интересах как Франции, так и Кастилии. В 1379 году он оставит своему сыну Хуану I, который тоже стал одним из лучших королей своего времени, страну спокойную настолько, насколько это позволяло еще смутное время. Но Испания все еще остается разделенной, и лишь католические короли смогут вытащить ее из распрей.

XVI. Рождение легенды

Как бы сторонники Педро Жестокого не настаивали на образе защитника и друга простых людей, нет ни малейших подтверждений, что, скажем, легенда о «короле – поборнике справедливости» родилась в народе и оставила следы в устном фольклоре и кантиленах, как это произошло, например, с Пелагом, Сидом, инфантами де Лара. Наоборот, до середины XV века в кастильском фольклоре можно обнаружить только резкое осуждение короля Педро и выражение сочувствия к его жертвам.

Нам известны по крайней мере три наивные сказки, представляющие исторический интерес, которые, предупреждая или поддерживая недоброжелательство Айялы, обвиняют короля-убийцу.

Первым приведем написанный около 1375 года «Романс о магистре доне Фадрике», принадлежащий неизвестному автору. В нем говорится, что Педро, новый царь-ирод, приносит Падилье на серебряном блюде голову бастарда; фаворитка берет ее за волосы и бросает догу; тетю короля, которая вмешивается в это, сажают в камеру, – и другие подобные невероятные фантазии.

«Романс о донне Бланке», несколько более высокохудожественное произведение литературы, приписывает королеве трогательные слова: «Франция, моя прекрасная страна! О моя благородная кровь Бурбонов! Мне уже почти восемнадцать лет, а король меня еще не познал… Я умру девственницей. Кастилия, скажи мне, что я тебе сделала?..» Но привратник ударяет ее булавой и, как говорится в тексте, «ее мозги разлетаются по всей комнате».

И Фадрик, зарезанный кинжалом, и королева Бланка, отравленная травами, умерли иначе, но эти ужасные приукрашенные подробности вполне доказывают, что народное мнение той эпохи не выказывало никакой симпатии к так называемому поборнику справедливости.

Подобным образом обстоят дела и со знаменитым «Романсом о доне Педро», где, говоря о драме под Монтьелем, рассказчик заканчивает описание такими словами: «Тогда Энрике наносит удар лжекоролю, оборвав нить его жизни, и из тела вырывается самая черная душа, когда-либо жившая в теле христианина…» Таким было надгробное слово, которым добрый народ Кастилии приветствовал смерть Педро Жестокого.

Эти народные рассказы только опровергают утверждение, что легенда о «поборнике справедливости» родилась из стихийного общественного мнения. Подтверждение тому можно найти у многих авторов мемуаров XIV века, где почти не найти снисхождения по отношению к покойному королю Кастилии.

Альварес де Альборнос, бывший в 1380 году архиепископом Севильи, считает его маньяком клятвопреступлений и убийств. Другой прелат, Родригес Санчес, сравнивает его с царем Иродом и Нероном. Араб Бен Жалдун[9]9
  правильнее Ибн Халдун. – прим. автора ОСР


[Закрыть] в своей «Энциклопедии королей» пишет, что «все пошли за графом Энрике из-за того зла, которое они держали на дона Педро, и отвращения, которое он им внушал». Фруассар называет его «идолопоклонническим безбожником» и не раз намекает на ужас, который он внушал своим подданным.

Наконец, Матье Виллани, брат и продолжатель знаменитого историографа Флоренции, дает представление о том, что в 1360 году – то есть перед смертью короля Педро – о нем думали за границами Испании. «Я не могу удержаться, – пишет он, – чтобы не «укусить» самого бесчестного и несправедливого тирана… Я читал и перечитывал в старых манускриптах рассказы о злодеях-язычниках и варварах, но не помню, чтобы встречал рассказы о том, чтобы столько несправедливости, святотатства и жестокости проявлял христианский король».

В годы, когда общественное мнение в Испании и за ее границами уже строго осуждало покойного короля, его правление описал настоящий историк. Его рассказ тем более заслуживает доверия, что автор лично участвовал в описываемых событиях.

Перо Лопес де Айяла начал службу при короле Педро в роли пажа. В тридцать лет он становится капитаном его флота и принимает участие в морском походе против Арагона. В 1366 году, когда Педро, спасаясь бегством от своих восставших подданных, скрывается в Гиени, он переходит в наемники к графу Трастамарскому. В битве при Наваретте его захватывают в плен и освобождают за выкуп. Энрике II сделает его послом при французском дворе, Хуан I произведет в знаменосцы Ордена Перевязи, а Энрике III сделает великим канцлером. Айяла умрет в 1407 году в возрасте восьмидесяти лет. Разносторонне образованный, как большинство ученых того времени, он оставил после себя перевод Тита Ливия, поэмы на латинском и кастильском языках и замечательный труд о соколиной охоте.

Часть его хроники, посвященная Педро Жестокому, была написана к концу правления графа Трастамарского. Впоследствии он опишет правление двух его наследников и в итоге создаст целостную картину под названием «IV всеобщая хроника Испании». Предыдущие хроники были об Альфонсе Мудром, Санчесе де Товаре и Нуньесе де Вилезане. Его рукопись, само собой разумеется, была напечатана только много времени спустя, но копии стали ходить по рукам по мере того, как он писал. Похожая судьба была у многих произведений такого рода.

Возможно, милости, которыми пользовался автор при дворе Энрике II, и побудили его к некоторой лести в адрес своего правителя, однако неукоснительная точность его повествования не вызывает ни малейшего сомнения. Мериме, самый образованный и самый квалифицированный из исследователей правления короля Педро, признает, что можно заметить некоторую предвзятость Айялы, но правдивость его повествования бесспорна, в то время как труды его оппонентов изобилуют грубыми ошибками. К почти что бесспорным свидетельствам Айялы, особенно в том, что касается вмешательства дю Геклена и битвы при Монтьеле, добавляются слова Фруассара, чья слава как правдивого рассказчика тоже не подвергается сомнению.

Маловероятно, чтобы два знаменитых историка, современника Педро, которые к тому же лично участвовали в описываемых событиях, неожиданно согласились исказить образ своего героя. Очевидно, это можно считать достаточным доводом для того, чтобы не воспринимать всерьез легенду, которая через короткий промежуток времени стала уже не оправдывать Педро Жестокого, а восхищаться им.

На самом деле эта любопытная речь в защиту Педро приняла четкие очертания не в романсеро-сах и не в хрониках того времени, а при дворе Кастилии, где она превратилась в некий миф, ставший даже скорее литературным, чем историческим. В 1372 году, спустя три года после смерти Педро, Констанция, одна из незаконнорожденных дочерей де ла Падильи, находившихся в заключении у англичан в Бордо, вышла замуж за родного брата Черного Принца, Иоанна Гентского, герцога Ланкастера, который таким образом думал сохранить за собой притязания на корону Кастилии, и подарила ему дочь Катерину.

В 1380 году Хуан I, сын графа Трастамарского, только что унаследовавший трон, желая заставить забыть, что его отец узурпировал престол, и скрепить благоприятный союз двух соперничающих ветвей, женит своего сына Энрике – будущего Энрике III – на своей кузине Катерине Ланкастер. Таким образом, этот союз делает из Педро Жестокого прямого прадеда наследников его убийцы.

Естественно поэтому Хуан I, прекрасный государь, счел необходимым в лучшую сторону пересмотреть хронику, уже готовившуюся Лопесом Айялой, его слугой, с которой он был знаком. Он поручил это своему королевскому дворецкому по имени Родригес де Куенка, который в своем «Кратком обзоре королей» вдохновлялся, по-видимому, тайной перепиской с неким Хуаном де Кастро, епископом Хаена.

Его рукопись, изобилующая ошибками и неточностями, бьша обнародована только после смерти Хуана I, но сразу же после опубликования манускрипта Айялы, то есть около 1410 года, а напечатали ее лишь в XVIII веке. Спустя сорок лет, в 1450 году, Диего де Валера, надежный и внимательный историк, возобновит хронику Айялы и вынесет о «Жестоком» настолько строгое суждение, что закончит свое повествование такими словами: «Дон Энрике убил короля Педро только с благословения нашего Господа Бога Иисуса из-за бешеной и дикой жестокости Педро».

Тем не менее в аристократической среде, окружавшей Энрике III, Хуана II и несчастного Энрике IV, сказка о «поборнике справедливости» пускает корни еще до того, как мелкое дворянство и городская буржуазия забыли преступления их предка. При Хуане II летописец Диас де Гамес утверждает, что Педро не был виноват в преступлениях, потому что на самом деле он находился под влиянием чар, вызванных дьявольскими приемами еврея Самуэля Леви!..

Вскоре на выручку приходят искусство и поэзия. Благодаря стараниям принцессы Кастилии в мадридском монастыре доминиканцев, настоятельницей которого она была, воздвигнуто в память о короле Педро великолепное надгробие.

Внучатый племянник покойного короля от внебрачных детей, Франсуа Кастильский пишет торжественное похвальное слово в стихах четырнадцатью стопами. Позднее другой потомок бастардов, Диего, настоятель Толедо и искусный толкователь текстов, поставит под сомнение свидетельство Айялы, заявив, что в его версии якобы было две хроники, одну из которых, говорившую в пользу Педро, уничтожили.

В итоге вокруг почившего предка накрутили семейные интриги, и Айяла, которого уже не было в живых, не смог защитить свой труд, а поэтому можно привести слова Мольера: «Мертвые – самые честные люди»…

Изабелла Католическая, ведущая свой род от короля Педро и графа Трастамарского, от которых ее отделяет всего три поколения, тоже приложит руку к отпущению грехов, начатому за полвека до нее. Что удивительного в том, что эта великая королева, ценившая все, что могло послужить величию трона и имени Кастилии, постаралась опровергнуть обвинение Айялы более ловко, чем ее предшественники? А также в том, что за это берется герольд ее дома Педро де Гратиа-Деи? С исторической точки зрения его защита не убедительнее оправдательных речей его предшественников, но она удачнее построена, так как, хоть и не оспаривая жестокости короля Педро, он стремится оправдать его поведение мотивами, способными расположить в его пользу народное мнение.

Так, де Гратиа-Деи неоднократно упоминает, что Педро боролся с феодальным беспорядком, сбивал спесь с грандов, защищал от них свободы городов и безопасность деревень, пытался сохранить целостность Испании при одном государе. Такое множество мнимых заслуг делает из ужасного правителя безжалостного, когда идет речь о правом деле, предшественника католических королей, раз и навсегда победивших старый феодальный строй и построивших на его обломках новую Испанию.

С этого времени и под покровительством Изабеллы Великой «правосудие» короля становится признанным на уровне государства. В то же самое время испанский патриотизм, поддерживаемый романистами и драматургами, может безнаказанно приукрашать его память, так как забывается его жестокость, последние свидетели которой исчезли.