Текст книги "Педро Жестокий"

Автор книги: Франсуа Пиетри

 
Г р а ф Т р а с та м а р с к и й (Акт I) делится своими планами с Мендосом:
Не спрашивай меня, насколько это справедливо:
У ненависти угрызений нет…
Я в Рим гоню его, в тот старый трибунал,
Что в заблуждении, быть может, роковом,
всесильным стал,
Над столькими монархами Европы простер он
власть свою.
Там будет обвинен он, и я тебе здесь говорю,
Что ты увидишь, как Европа вся, поверив мне,
Тот приговор исполнить будет счастлива вполне…
М е н д о с (Акт II):
…Обмануть Европу целую, и небеса вооружить,
И идола заставить произнеси, нелепость ложную…
Ах! Нет суда людского без жестокого коварства.
Все это призраки пустых капризов царства…
Д о н П е д р о (Акт II), которому сообщают о его низложении:
Могу ль я уважать все это ветхое собранье —
Неведомых мне ложных привилегий зданье,
Всю эту пищу вечную волнений и раздоров?
Законом смеют звать все это море вздоров
Удельные князья с надменностию дерзкой,
Высокомерьем полные, под кровлею убогой
деревенской.
Все эти новые дворяне, безначальственный Сенат,
Что в своеволии открытом виноват…
Д о н П е д р о (Акт IV) дю Геклену:
…Что к Римскому суду они осмелились воззвать
и воин Франции унизился, чтоб это рассказать.
Забыли разве, сударь, вы, что видели там сами?
Вы хвалите мне Рим и власть его пред нами,
Народы подчинять….
А Г е к л е н отвечает:
Но говорят, во все былые времена мой двор
умел понять,
Как следует права правителя и церкви друг
от друга отделять…
 

Видимо, именно здесь следует искать мотивы, побудившие Вольтера согласиться с вымыслом, подходящим для выражения его идей. В результате Педро Жестокий попал в один ряд с де Калас или де Ла Баром в бесконечных обличительных речах, разоблачающих богачей и церковников, в которых преступления осуждались только в одностороннем порядке.

XX. Романтизм и критика

Легенда о короле Педро, ставшая до такой степени неправдоподобной, не могла не попасть под пристальный взгляд историков и гуманистов XIX века. Можно было предвидеть, что она найдет отражение в творчестве поэтов-романтиков благодаря яркому ореолу, который окружал такого необычного героя. Тем не менее примечательно, что дорогой Вольтеру персонаж не привлек внимания ни одного из французских авторов этой школы. Можно было бы ожидать, что, например, Виктор Гюго охотно выберет его, хотя бы для того, чтобы воспользоваться им для мстительной тирады в адрес какого-нибудь дона Салюста или Лафмаса. Но кроме тяжеловесной трагедии Анселота, поставленной в 1838 году, в основу которой, видимо, легла довольно неплохая опера Доницетти, и довольно посредственной оперетты Кормона и Гранже, увидевшей свет в 1857 году, где король Педро, переодетый в трубадура, поет серенады под балконом молодой мусульманки, его образ не привлек французский театр. То же самое можно сказать и о французских поэтах и романистах.

Нам придется вернуться в Испанию, чтобы удостовериться в необычном литературном бессмертии версии «борца за справедливость», отразившейся в одной из лучших драм театрального репертуара.

Среди последних сторонников легенды встречаются имена прекрасных поэтов, несколько забытые в наше время, таких как Аролас или Кано-и-Куэто, которых особенно привлек любовный эпизод с ла Коронель; Мора, который бросает в объятия короля Педро жену графа Трастамарского, его золовку; или такие романисты, как Труэ-ба-и-Коссио, Лопе Солер и в особенности замечательный Фернандес-и-Гонсалес со многими новеллами: «Паж дона Педро», «Голова короля», «Шкура правосудия» и другие. Что касается театра, то там мы найдем такие имена, как Гарсиа Гутьеррес, известный автор «Трубадура»; Маркина, автор «Архидиакона Сан Хиля», где повторяется приукрашенная история о священнике, который отказал в погребении бедняку; и, наконец, два титана драматического искусства, испанские романтики Ривас и Сорилья, которые вслед за своими предшественниками XVI века подадут голос в защиту короля Педро. Однако герцог Ривас, несмотря на свои либеральные идеи, которыми он навлек гнев правительства Фердинанда VII, так и не решился вывести на сцену персонажа, позволившего бы ему более открыто выступить в защиту демократии и против ультрамонтанства. Он ограничился несколькими довольно большими поэмами, диалоговая форма которых роднит их с театром: в «Альказаре Севильи» Фадрика наказывают за предательство; в «Братоубийстве» он описывает свое видение убийства в Монтьеле; в «Антиквариате Севильи» появляется избитая басня о «старухе с лампой».

У Сорильи, который десять лет спустя рисковал меньше, свободно выражая свое мнение, легенда о Педро Жестоком становится темой драмы, по размаху и качеству исполнения намного превосходящей трагедию Вольтера, а образ главного героя в ней выписан лучше, чем в комедиях Лопе де Вега и Кальдерона. Вновь рассказ о «Короле и сапожнике» ложится в основу одноименной пьесы, состоящей из двух четырехактных частей. Название ее очень удачно, но сюжет заходит намного дальше того, что оно обещает, так как пьеса заканчивается трагедией под Монтьель, а на сцену выводится не менее двадцати восьми персонажей, не считая массовки. В пьесе Сорильи, как и в его знаменитом и до сих пор популярном «Доне Хуане Тенорио», весь текст написан гептаметром, придающим легкость и живость диалогам. Образ Педро Кастильского отличается от вольтеровского персонажа только приемами, которые различаются в романтической драме и традиционной трагедии.

У Вольтера мы видим величественного и спокойного государя, страдающего от наветов и старающегося своим спокойствием, пониманием и великодушием их опровергнуть. У Сорильи Пед-ро выступает как пылкий рыцарь, импульсивный, не жалеющий себя, не отделяющий себя от простого народа, разоблачающий интриги и заговоры, который вдруг появляется в роли нежданного и властного судьи…

Но легенда о короле Педро остается неизменной: жестокость, приписываемая королю, есть не что иное, как всего лишь суровое воплощение его справедливости, его желания защитить вдов и сирот, а негодяи, наказываемые им, – это все те же гранды, честолюбцы, богачи и в первую очередь служители Церкви. В этом отношении типична благородная сцена, завершающая первую часть. В ответ на угрозы папского легата отлучить короля от Церкви король говорит во всеуслышание:

– Скажите в Риме, что, так как мой дядя Арагонский воюет со мной, а от Церкви хотят отлучить только меня, то либо нас обоих должны отлучить, либо я – да простит меня Бог! – выставлю ваше преосвященство за дверь этого дворца. Если в Риме предпочитают забыть свои обязанности, то я брошу в его стены десять тысяч кастильских копий, и тогда мы посмотрим, кто настоящий правитель на земле.

А возражения прелата Педро обрывает так:

– Не спорьте, отправляйтесь в Арагон и отлучайте нас обоих от Церкви. Или же, к своему сожалению, я отправлю вашу голову в мешке в Рим, а остывшее тело брошу в эту реку, чтобы ее поглотила вода. Подите прочь, скажите в Риме, что захотите, но если завтра вы будете еще в моем государстве, я направлю вам посланника с плохими вестями!

После чего, повернувшись к заговорщикам, окружившим посла римского папы, он приказывает своей страже арестовать их и произносит:

– Остальные пусть уходят, а с ними и все, что их поддерживают… Я собью спесь с Арагона, Франции и Наварры, а Рим заставлю подавиться своими анафемами. Знайте, мои вассалы, что ваш король слышит вас, видит, судит и выносит решение, что его суд открыт как для простолюдина, так и для дворянина и что если ему приходится проявлять жестокость, то только для того, чтобы все научились бояться его правосудия.

Затем, приговорив к смерти нескольких сеньоров, среди которых почему-то упоминается Самуэль эль Леви, он великодушно прощает «подлый и неблагодарный сброд» из их сторонников и с презрением выгоняет их.

Вторая часть еще богаче первой на неожиданности: переодевания, частые и внезапные появления палачей, астрологов, лжеотшельников, привидений – короче, весь набор романтической драматургии. В ней на сцене появляется граф Трастамарский, – естественно, в роли отвратительного предателя, который без колебаний призывает на помощь иностранцев.

Пьеса заканчивается в Монтьель, в шатре дю Геклена, которого Сорилья почему-то называет Белтраном де Клакеном. Два брата встречаются, осыпают друг друга ругательствами, и как только граф Трастамарский убивает Педро, капитан Блас Перес, сын сапожника, проклинает своего нового хозяина: «Правь, дон Энрике! Но знай, что кастильцы все до одного при любом удобном случае назовут тебя клятвопреступником и предателем. Спи, дон Педро, но ты, дон Энрике, вступивший на трон благодаря предательству, твое сердце навеки увенчано шипами!..»

И не думайте, что драма Сорильи, может быть не столь надуманная, как трагедия Вольтера, но намного превосходящая ее в восхвалении Педро в роли «борца за справедливость» – которого он также называет «Храбрым» – встретит равнодушный прием публики. Если произведение Вольтера почти не увидело сцены, то творение великого испанского романтика получило невероятное признание. Каждая из двух частей, составляющих пьесу, первая в 1840 году, а вторая в 1842 году была показана в Мадриде около тридцати раз подряд – немыслимая для того времени цифра. И принесла постановка автору 25 000 дуро, что эквивалентно двадцати миллионам современных франков.

Не только Сорилья познал такую выгодную известность. Ее удостоились также такие замечательные авторы, как Гонсалес Элипе, Ксавьер де Фокса, Уиси, Педро Сабатер, которым понравилось обрабатывать незамысловатые сюжеты тех же самых исторических анекдотов и стереотипов. Достаточно упомянуть, что легенда о короле Педро, весьма значительно отличающаяся от исторической действительности, вплоть до конца XIX века была удивительно крепка в сознании народа. Особенно это характерно для правления Изабеллы II, когда Испания одинаково благосклонно сначала приняла новый для нее либерализм, а затем демагогию военных диктаторов. С другой стороны, возможно, не последнюю роль в росте ее популярности в законопослушной Кастилии, поддерживающей законные права на престол государя, которому угрожал бунт его родного брата, сыграли происки карлистов.

Но отныне выдуманному образу Педро Справедливого не хватает поддержки историков и юристов. Теперь наблюдается обратная тенденция, и в первый раз после стольких лет мы видим, что мнение критиков резко изменилось. Теперь они отвергают легенду и восстанавливают грубо попранную правду.

Надо заметить, что некоторые писатели, может быть, не столько историки, сколько литераторы и публицисты, продолжали вести речь в защиту дона Педро, еще популярную в театре. Но следует признать, что в своих аргументах они были одновременно и осторожны, и сдержанны и не ссылались на очаровательные побасенки.

Это относится к Франко де Жаку, 1830 год; историку Амадо Саласару, 1852 год; и академику Фернандесу Герра, его очень красивой вступительной речи 1868 года. Затем труды Флоранеса Роблеса о «Литературном творчестве Лопеса де Айялы» и исследования Мила-и-Фонтаналя, знаменитого гуманиста, о романсеро XIV и XV веков завершат историографию правления Педро Жестокого и докажут тщетность басен, которыми хотели ее окружить.

И, наконец, спустя какое-то время два очень достойных эрудита, практически одновременно, первый в Испании, а второй во Франции, положили конец этой странной ссоре, которая четыре века подряд разделяла на два лагеря противников и защитников Педро Жестокого, историю и литературу, хронику и легенду. В Испании это был Антуан Феррер дель Рио, член Королевской академии, который в 1850 году создал «Критическое исследование правления дона Педро Кастильского» – серьезный труд, написанный восхитительным стилем. Во Франции – Проспер Мериме, опубликовавший за несколько месяцев до того подробную биографию с примечаниями и ссылками, озаглавленную «История дона Педро, короля Кастилии», чтение шестисот страниц которой доставляет настоящее наслаждение.

Надо заметить, что Проспер Мериме и Антуан Феррер дель Рио не были друг с другом знакомы. Это еще больше подчеркивает ценность их общего мнения, что хроники Айялы и Фруассара, бесспорно, достойны доверия и что все, что написано после них в защиту кастильского короля Педро Жестокого, является не более чем выдумкой, парадоксом или преследует какие-то цели. Нельзя не упомянуть, что и тот и другой не очень строги к мрачному XIV веку, когда жестокость и продажность коснулись всех слоев общества, включая духовенство, но даже в таком отвратительном окружении Педро, с их точки зрения, следует считать невиданным образцом коварства и жестокости.

Избегая ненужных повторов, мы остановимся на анализе книги Мериме, тем более что в ней сохранились едва заметные следы легенды, которая никак не желает уйти в небытие. Мериме не только признает авторитетность хроники Айялы, по его мнению, достойной доверия вплоть до малейших деталей, но и защищает ее от нападок клеветников, труды которых он называет «абсурдными и неудобоваримыми». Что касается Кальдерона, Вольтера и Сорильи, он даже не удостаивает чести упомянуть о них в работе, представляющей собой исключительно историческое исследование.

С холодной точностью он вспоминает и описывает все преступления короля Педро, и по этому рассказу чувствуется, что они вызывают у автора праведный гнев. Однако проанализировав контекст более подробно, мы тотчас обнаружим, что за гибким мышлением и совершенством стиля Мериме скрывается странная, проявляющаяся то тут, то там некая благосклонность по отношению к этому неприятному персонажу.

Уже в предисловии, учитывая все, что мы знаем о романсеро того времени, с удивлением читаем, что «народ Кастилии тотчас же инстинктивно оценил усилия, прилагаемые Педро Жестоким в борьбе с феодальной анархией… чтобы заменить беспокойную тиранию сеньоров на порядок просвещенного деспотизма». Что не мешает ему тем не менее несколькими строчками ниже отметить, что по подстрекательству католических королей почти официальная историография, основанная на недостоверных источниках, с кажущейся правдоподобностью создала легенду о короле – борце за справедливость.

В ходе самого повествования автор с присущим ему изяществом то тут, то там туманно объясняет приступы гнева короля Педро или высказывает легкое сомнение в беспристрастности Айялы:

«Хуан де Лара и его племянник, возможно, умерли от "таинственной болезни". – Убийство Гарсиласо было, скорее всего, делом рук канцлера Альбукерка. – То же самое можно сказать об убийстве Коронеля и его друзей. – В отношении Нуньеса де Прадо и Хуана де ла Серды был слишком поспешно исполнен приказ короля. – Решив жениться на Бланке Бурбонской, молодой король, вероятно, уступил давлению своей матери, королевы Марии. – Убийство Мартина Тельо, бесспорно, соответствовало кодексу феодальной чести. – Убийство Самуэля эль Леви можно объяснить подозрительным происхождением его состояния. – Возможно, Бланка Бурбонская умерла от чумы, свирепствовавшей тогда в Испании…»

Эти любопытные недомолвки, выражаемые чаще всего полунамеками и довольно заманчиво, говорят о некотором замешательстве и сомнениях Мериме. Складывается впечатление, что его совесть ученого осознает всю малосимпатичность своего героя, но чувства, вызванные странным стыдом или слабостью, вынуждают его подправить образ короля. Может быть, это объясняется тем, что автор посвятил свою книгу графине де Монтихо, матери императрицы Евгении, и из чувства такта боялся задеть ее национальное чувство испанки, представив короля Кастилии в черном свете?

Как бы там ни было, но после хроник Айялы и Фруассара труд Мериме, бесспорно, остается самым точным и полным из когда-либо сделанных описаний жутковатой жизни Педро Жестокого. Благодаря ему история вновь говорит на достойном ее языке, который заглушили поэзия и псевдонаучные спекуляции.

После Феррера и Мериме их авторитет будто бы положил конец длительному спору; во Франции и в Испании «история» короля Педро перестанет вдохновлять литераторов и историков.

Ближе к нашему времени несколько авторов серьезных и объективных работ, написанных в Испании, изучали если не сам вопрос, то близкие ему темы и, в частности, тот аспект этой истории, который касается отношений Педро с женщинами. Г-н Тубино интересовался в 1890 году романом короля и Марии Коронель. Двадцать лет спустя, в одно и то же время, появляются труды Тореса-и-Франко и Ситжеса о браках короля Педро и о его любовницах.

Безупречная эрудиция Ситжеса не мешает ему, однако, проявлять к личности «Жестокого», последним и скромным сторонником которого он является, симпатию, превосходящую очень осторожную защитительную речь Мериме. Но ни один из авторов, описывавших любовную жизнь короля, не упомянул новую и нелепую историю, явно порожденную фантазией гидов ради того, чтобы пленить внимание зевак.

Посетителям «альказара» в Севилье показывают бассейн, где Мария де Падилья, гордо обнажившись, якобы принимала перед всем двором ванну, а в это время, повинуясь приказу короля или стремясь польстить ему, идальго набирали в ладоши надушенную воду и благоговейно ее пили. Гермон де Лавинь в «Алмазном гиде» повторил заманчивый эротический образ, а художник Жан-Поль Жерве в 1890 году изобразил эту сцену в большой композиции, находящейся в музее Тулузы. Эта картина часто воспроизводится на почтовых открытках.

Однако самые враждебные к фаворитке исследователи ничего похожего или близкого не упоминают, и Ситжес, очень подробно описывавший в своих исследованиях все детали, даже не удосуживается упомянуть о таком образе. Эта довольно неуклюжая «испаньолада», опровергаемая известной скромностью и преданностью де ла Падильи и подозрительной ревностью ее любовника, является последней данью, которой лжеистория обогатила спорную жизнь Педро Жестокого.

В остальном можно сказать, что легенда о «борце за справедливость» ушла в небытие. Как бы долго она ни существовала, какими бы авторитетными ни были ее сторонники, ей суждено было исчезнуть, как рано или поздно исчезает ошибка в свете истины.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение 1

Приложение 2

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Существует лишь одна хроника того времени, посвященная описанию жизни и правления Педро Жестокого, признанная достойной доверия даже теми исследователями, которые впоследствии ее раскритикуют, но подвергнут сомнению не ее достоверность, а лишь саму идею.

Таким трудом является хроника историка Перо Лопеса де Айялы (1332–1407), который сначала был пажем короля Педро и капитаном на его флоте, потом генералом на службе графа Траста-марского, послом в Париже при Энрике II, камергером при Хуане I и, наконец, канцлером Кастилии при Энрике III. Он был живым свидетелем событий, о которых повествует.

С другой стороны, следует упомянуть хронику Жана Фруассара (1325–1400). Она затрагивает последние три года правления Педро – время, небезынтересное для французской истории. Фру-ассар, бывший знакомым дю Геклена, брал факты из жизни, и его рассказ во всех деталях совпадает с повествованием Айялы.

Кроме этих двух оригинальных источников все, что написано о Педро Жестоком и не является подложным или придуманным, написано из вторых рук.

Исключив труды по общей истории и энциклопедии, и указывая только основных писателей, которые изучали, комментировали или по-своему интерпретировали его поступки и характер, можно составить следующую библиографию:

I. Историки:

С XIV по XV век: Diaz de Gamez, Villani (итальянец), Diege de Valera. С XVI по XVII век: Ortiz de Zuniga, Carbonell, Davila. В XVIII веке: Cascales, Torres y Tapia, Berni y Catala, Talbot-Dillon (англичанин), Valladores. В XIX веке и до наших дней: Ferrer del Rio, Guichot, Montoto, Tubino, Merimee (француз), Torre y Franco, Sitges, Levis-Mirepoix (француз).

II. Авторы диссертаций:

С XV по XVI век: Gratia-Dei, Alvarez de Albor-noz, Ben Juldun (араб), Rades y Andrada. В XVII веке: Salazar de Mendoza, de la Roca. В XVIII веке: Llaguno, Ledo del Pozo. В XIX веке: Mila y Fontanals, Franco de Jaque, Fernandez Guerra, Floranes Robles.

III. Романисты, поэты, драматические авторы:

В XIV и XV веках: многие Romanceros, Cuvelier (француз). В XVI и в XVII веках: Lope de Vega,

Montalvan, Alarcon, Quevedo, Calderon de la Barca, Claramonte, Guevarra, Enrique Gomez, Juan de la Hoz. В XVIII веке: Canizares, Quintana, Villanueva y Solis, de Belloy (француз), Iniguez, Gil y Zarate, Voltaire (француз), Esproceda.. В XIX веке: Arolas, Cano y Cueto, Mora, Trueba y Cossio, Lopez Solis, Fernandez Gonzalez, Ancelot (француз), Garcia Gu-tierrez, Rivas, Grangй (француз), Zorrilla, Huici, Sabater..

Чтобы подробнее остановиться на личности Педро Жестокого и на его правлении, мы сознательно упустили бесконечные детали, с которыми описываются в хронике Айялы вооруженные столкновения королевств Арагона и Кастилии и запутанная дипломатия их договоров и их союзов, тот формализм феодальных отношений, в Испании бывший более тонким, чем где-либо еще.

Описывая бурную жизнь Педро Жестокого, мы иногда пользовались приемами романа, дабы облегчить чтение, но это всего лишь форма, ради которой мы ни разу не пожертвовали исторической правдой. Все упоминающиеся детали взяты из хроники Айялы, которая единодушно считается самой точной. То же самое относится и к диалогам, цитируемым по тексту хроники. Единственное отличие состоит в том, что при их переводе потребовалось изменить стиль, чтобы современный читатель не испытывал трудности в их восприятии. Мериме как опытный лингвист избежал этой трудности, переписав их, подражая старофранцузскому Фруассара, современника ужасного короля. Мы решили не прибегать к этому приему.