Текст книги "Замок (переводчик Рудницкий)"

Автор книги: Франц Кафка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

3
Фрида

В буфетной – просторной комнате, посередке свободной – вдоль стен вокруг пивных бочек, а то и прямо на них сидел народ, но совсем другого вида, чем мужики в трактире «У моста». Эти были почище и одеты все в одинакового пошива, грубой серо-желтой материи платье: куртки пышные, штаны почти в обтяжку. Роста все были небольшого и на первый взгляд как будто на одно лицо, вроде бы худое и плоское, но при этом пухлощекое. Вели они себя очень спокойно, почти не двигались, только взглядами, да и то лениво и безразлично, следя за вновь пришедшими. И тем не менее – может, оттого, что их так много и сидят они так тихо, – К. стало не по себе. Он снова взял Ольгу под руку, давая всем понять, почему он здесь. Тут из угла поднялся мужчина, явно знакомый Ольги, намереваясь подойти к ней, но К. едва заметным движением повернул Ольгу в другую сторону, причем никто, кроме самой Ольги, его уловки не заметил, Ольга же приняла ее безропотно, только с улыбкой покосилась в его сторону.

Пиво разливала молодая буфетчица по имени Фрида. На вид это была невзрачная, небольшого росточка белокурая девушка с печальным лицом и впалыми щеками, однако с неожиданно острым взглядом, полным какого-то особого превосходства. Едва она посмотрела на К., тому показалось, что одним этим взглядом многие важные для него вещи улажены, в том числе и такие, о которых он еще понятия не имеет, но в существовании которых почему-то мгновенно уверился. К. продолжал наблюдать за Фридой со стороны, даже когда та, отвернувшись, заговорила с Ольгой. Непохоже, что они подруги, слишком уж натянуто и немногословно они беседуют. И К., желая оживить разговор, вдруг спросил:

– А господина Кламма вы знаете?

Ольга рассмеялась.

– Чему ты смеешься? – рассердился К.

– Да не смеюсь я, – ответила она, продолжая смеяться.

– Ольга еще почти ребенок, – сказал К., склоняясь над стойкой в надежде еще раз поймать взгляд Фриды.

Но та, не поднимая глаз, тихо спросила:

– Вы хотите видеть господина Кламма?

Да, К. просил бы об этом.

Она указала на дверь слева от себя.

– Там глазок, можете посмотреть.

– А как же все эти люди?

Вместо ответа она лишь брезгливо выпятила нижнюю губку и решительной, но неожиданно мягкой рукой потянула К. к двери.

Сквозь маленький глазок, высверленный, судя по всему, специально в целях наблюдения, соседняя комната просматривалась почти целиком. Посреди комнаты, за письменным столом, в удобном, с округлой спинкой кресле, выхваченный из полутьмы низко висящей прямо над ним яркой электрической лампочкой, сидел господин Кламм. Это был грузный, неуклюжий мужчина среднего роста. Лицо гладкое, без морщин, но щеки под тяжестью лет уже слегка обрюзгли. Длинная полоска черных усиков рассекала лицо поперек почти надвое. Стеклышки криво насаженного пенсне поблескивали, не давая увидеть глаза. Сиди Кламм за столом прямо, К. смог бы разглядеть его только в профиль, но он как раз повернулся и, казалось, смотрел прямо на К. Левый локоть покоится на столе, правая рука с зажатой в ней виргинской сигарой лежит на колене. Рядом на столе бокал с пивом; по краям столешницы высокий бортик, мешавший К. разглядеть, есть ли на столе какие-нибудь бумаги, но, похоже, там было пусто. Для пущей уверенности он попросил взглянуть в глазок Фриду. Но оказалось, она недавно была в комнате и без всякого глазка может подтвердить: никаких бумаг на столе нет. К. спросил у Фриды, не пора ли ему уходить, но та ответила, что нет, может смотреть сколько душе угодно. К. был теперь с Фридой наедине, Ольга, как он мельком успел заметить, все-таки улизнула к своему знакомому и теперь восседала там на бочке, болтая ногами.

– Фрида, – спросил К. полушепотом, – вы что, очень хорошо знаете господина Кламма?

– Еще бы, – отвечала та, – очень хорошо. – Она прислонилась возле К. к стенке, кокетливо одергивая свою легкую, кремового цвета и, как только сейчас заметил К., с вырезом блузку, которая, однако, все равно смотрелась на ее тщедушной фигурке словно с чужого плеча. Потом добавила: – Разве вы не помните, как смеялась Ольга?

– Да уж, бескультурье, – отозвался К.

– Нет, – вполне мирно заметила Фрида. – Тут было чему посмеяться, вы спросили, знаю ли я Кламма, а ведь я… – тут она невольно слегка распрямилась, и снова на К. упал ее победный, неведомо что сулящий взгляд, со смыслом ее слов никак не вяжущийся, – а ведь я его возлюбленная.

– Возлюбленная Кламма? – переспросил К. Она кивнула.

– Но тогда вы, – проговорил К. с улыбкой, чтобы не впустить слишком много серьезности в их разговор, – тогда вы очень уважаемое для меня лицо.

– И не только для вас, – отозвалась Фрида вполне приветливо, но на улыбку не отвечая.

Однако К. знал, как ее осадить, чтобы не важничала, и немедля пустил это средство в ход, задав вопрос:

– А в Замке вы уже бывали?

Средство не подействовало, ибо она ответила:

– Нет, но разве недостаточно того, что я здесь, в буфетной?

А тщеславие у нее, похоже, и впрямь необузданное, и именно на К., судя по всему, она вознамерилась вдоволь его потешить.

– Ну конечно, – поспешил заверить К., – здесь, в буфетной, вы ведь все равно что хозяйка.

– Именно, – подтвердила она, – а начинала батрачкой, скотницей, в трактире «У моста».

– С такими нежными ручками, – то ли спросил, то ли отметил К., сам не зная, просто так он ей льстит или и в самом деле покорен. Руки у нее и вправду изящные и нежные, но, с другой стороны, их ведь можно назвать и невыразительными, слабыми.

– На это тогда никто не смотрел, – проговорила она, – да и сейчас…

К. бросил на нее вопросительный взгляд, но она покачала головой и ничего больше говорить не стала.

– Разумеется, – сказал К., – у каждого свои секреты, и вы о своих не станете говорить со случайным человеком, которого знаете всего полчаса и у которого даже не было возможности хоть что-то вам о себе сообщить.

Однако это замечание, как оказалось, вышло неудачным, оно словно пробудило Фриду от некой благоприятной для К. полудремы, она тотчас же деловито извлекла из кожаной сумочки у себя на поясе деревянную затычку, закрыла ею глазок и сказала К., явно с трудом стараясь скрыть от него перемену в своем настроении:

– Да нет, относительно вас я все знаю, вы тот самый землемер. – И, добавив: – А теперь мне работать пора, – отправилась за стойку, поглядывая на посетителей, из которых многие уже поднимались с мест, указывая на свои пустые кружки.

Желая незаметно для других продолжить разговор, К. снял с полки пустую кружку и подошел к буфетчице.

– Еще только одно, мадемуазель Фрида, – проговорил он. – Это, конечно, невероятное достижение – из скотниц выбиться в буфетчицы, для этого и силы нужны, и достоинства редкостные, однако захочет ли такой человек, как вы, на этом успокаиваться? Дурацкий вопрос. В ваших глазах, только не смейтесь, мадемуазель Фрида, написана не столько прошлая, сколько будущая ваша борьба. Но мир полон преград, и они тем выше, чем выше поставленные цели, поэтому вовсе не зазорно заручиться на всякий случай поддержкой пусть маленького, пусть не влиятельного человека, который, однако, тоже ведет свою борьбу. Может, мы могли бы как-нибудь переговорить спокойно, не на глазах у всех этих ротозеев?

– Не знаю, к чему вы клоните, – отвечала Фрида, и в голосе ее на сей раз невольно отозвалось не торжество всех ее побед, а горечь бесконечной вереницы разочарований. – Или, может, вы вздумали отбить меня у Кламма? Бог ты мой! – И она даже руками всплеснула.

– Вы меня просто насквозь видите, – пошутил К., всем видом показывая, насколько он устал от вечного недоверия. – Ну конечно, это мой самый сокровенный замысел. Чтобы вы бросили Кламма и стали моей возлюбленной. А теперь мне пора. Ольга! – громко позвал он. – Мы идем домой.

Ольга послушно спрыгнула с бочки, но сразу освободиться от окруживших ее друзей-приятелей не смогла. В эту секунду Фрида, глянув на К. тяжело и почти грозно, тихо спросила:

– Когда же я смогу с вами переговорить?

– А мне можно здесь заночевать? – спросил К.

– Да, – ответила Фрида.

– И можно прямо сейчас остаться?

– Выйдите с Ольгой, я тем временем всех этих выпровожу. А через какое-то время возвращайтесь.

– Хорошо, – сказал К. и в нетерпении стал дожидаться Ольгу.

Но мужики не отпускали ее, они затеяли пляску, в самом средоточии которой оказалась Ольга, они же двигались вокруг нее хороводом, и время от времени то один, то другой под общий гогот и вопль к ней подскакивал, крепко обхватывал за талию и кружил на месте, хоровод раскручивался все быстрей, крики, хриплые, голодные, жадные, слились в сплошной вой, Ольга, которая вначале еще пыталась вырваться из круга с улыбкой, теперь, с растрепанными волосами, пошатываясь, только перелетала из рук в руки.

– Присылают всяких, – проговорила Фрида, в гневе кусая тонкие губы.

– А кто они такие? – спросил К.

– Да слуги Кламма, – отвечала она. – Вечно он таскает за собой целый табор, а мне с ними мучайся. Даже не помню толком, о чем я с вами, господин землемер, говорила, если что сказала со зла, вы не обессудьте, все из-за мрази этой, гнуснее и омерзительнее их я никого не знаю, и таким вот холопам я пиво в бокалы должна разливать. Сколько раз я просила Кламма оставлять их дома, мало мне, что ли, от слуг других господ достается, уж мог бы обо мне немного подумать, но нет, проси не проси, а за час до его приезда они прутся сюда, как скотина в стойло. Но сейчас им и вправду в стойло пора, им там самое место. Не будь здесь вас, я бы просто вон ту дверь распахнула, и Кламму самому пришлось бы их выпроваживать.

– Разве он их не слышит? – спросил К.

– Нет, – отмахнулась Фрида. – Он спит.

– То есть как? – воскликнул К. – Спит? Но когда я в комнату заглядывал, он же за столом сидел!

– Он всегда так сидит, – отвечала Фрида. – И когда вы на него смотрели, он тоже спал – иначе разве бы я вам позволила? Это его обычная поза во время сна, господа вообще много спят, просто удивительно. Да если бы он столько не спал, как бы он выносил всю эту челядь? Но сейчас мне самой придется их выставлять. – С этими словами она взяла из угла хлыст и одним-единственным высоким, хотя и не слишком уверенным прыжком – словно барашек – влетела в круг танцующих. Те сперва решили, что еще одна плясунья прибавилась, и действительно в первый миг почудилось, будто Фрида сейчас свой хлыст отбросит и пустится в пляс, но тут она его вскинула.

– Именем Кламма! – пронзительно крикнула она. – В стойло! Все в стойло!

В тот же миг все они в приступе непостижимого для К. страха заметались, теснясь в глубь залы, где под напором первого беглеца уже распахивалась дверь, дохнув волной ночной прохлады с улицы, и все разом сгинули, включая и Фриду, которая, очевидно, гнала их теперь по двору к воротам конюшни. В наступившей тишине К., однако, явственно услышал чьи-то шаги в прихожей. На всякий случай он кинулся к стойке, единственному месту, где можно укрыться: хотя находиться в буфетной ему вроде бы не запрещено, но, коли он собрался здесь ночевать, на глаза попадаться не след. Вот почему, едва дверь и вправду начала отворяться, он юркнул под прилавок. Конечно, быть обнаруженным в таком месте тоже небезопасно, однако на этот случай он придумал достаточно правдоподобную отговорку: дескать, спрятался от разбуянившегося мужичья.

Оказалось, это пришел хозяин трактира.

– Фрида! – позвал он и несколько раз прошелся взад-вперед по буфетной.

Фрида, по счастью, скоро вернулась, о К. не обмолвилась ни словом, только пожаловалась на слуг и, явно пытаясь отыскать К., прошла за стойку, где К. тотчас же дотронулся до ее ноги и с этой секунды почувствовал себя в совершенной безопасности. Поскольку Фрида о К. не упомянула, хозяин заговорил о нем сам.

– А землемер где? – спросил он. Он, похоже, вообще был человек вежливый, и не без тонкости, обретенной, вероятно, в длительном и довольно непринужденном общении с лицами гораздо более высокого звания, чем он сам, однако с Фридой он обходился как-то особенно уважительно, это потому бросалось в глаза, что говорил он с ней все-таки как хозяин с наемной работницей, к тому же работницей довольно кокетливой и дерзкой.

– Про землемера я напрочь забыла, – отвечала Фрида, ставя свою маленькую ножку К. прямо на грудь. – Давно ушел, наверно.

– Но я его не видел, – не успокаивался хозяин, – а я все время в прихожей был.

– Во всяком случае, здесь его нет, – холодно возразила Фрида.

– Может, спрятался где, – предположил хозяин. – Судя по виду, от него всякого можно ожидать.

– Да нет, на такое у него смелости не хватит, – заявила Фрида, еще сильнее наступая на К. своей ножкой. Оказалось, какая-то лихость и отчаянное озорство таятся во всей ее натуре, чего К. сперва в ней вообще не разглядел, а сейчас именно эта удаль возобладала и била через край, когда Фрида, внезапно рассмеявшись, со словами: – Может, он под стойкой спрятался? – склонилась к К., наскоро его чмокнула и, мгновенно вскочив, с притворным огорчением протянула: – Нет, здесь его нет.

Но и хозяин своими следующими словами изрядно К. удивил:

– Это, однако, весьма досадно, что я не знаю с определенностью, ушел он или нет. Тут не только в господине Кламме дело, дело в предписании. А предписание, милейшая Фрида, в равной мере распространяется и на меня, и на вас. За буфетную отвечаете вы, остальной дом я обыщу сам. Доброй ночи! И приятного отдыха!

Не успел он выйти из буфетной, как Фрида, выключив электричество, уже очутилась под стойкой, подле К.

– Миленький! Сладенький мой! – шептала она, но при этом даже не притрагивалась к К., лежа на спине, раскинув руки, она, словно обессилев, млела от любви, и перед счастьем этой любви время казалось бесконечным, она не то вздыхала, не то тихо мурлыкала какую-то песенку. [ К. думал больше о Кламме, чем о Фриде. Он завоевал Фриду, и это требовало срочного изменения планов, в руках у него теперь такой инструмент власти, который, пожалуй, всю его работу в деревне делает излишней.] Потом испуганно встрепенулась, заметив, что К. по-прежнему безмолвно погружен в свои мысли, и стала как-то по-детски его теребить:

– Скорей же, тут внизу и задохнуться недолго!

Они обнялись, ее маленькое тело горело у К. в руках, в жарком беспамятстве, от которого К. все время, но тщетно силился очнуться, они прокатились по полу, с глухим стуком уткнулись в дверь Кламма [ лежа почти без одежд, ибо успели сорвать их друг с друга руками, а то и зубами,] и там замерли среди лужиц пива и трактирного сора. Так проходили часы, часы слитного дыхания, слитного биения сердец, часы, когда К. ни на миг не оставляло чувство, будто он заблудился или так далеко забрел на чужбину, как до него ни один человек не забредал, на чужбину, где даже в воздухе ни частицы родины не сыскать и от чуждости неминуемо суждено задохнуться, где тебе, прельщенному вздорными и пустыми соблазнами чужбины, остается только одно – идти и идти вперед, заблуждаясь все больше, теряясь вдали все безнадежней. Вот почему, по крайней мере в первый миг, его не испугало, а скорее показалось спасительным проблеском избавления, когда из комнаты Кламма низкий, властный и равнодушный голос позвал Фриду.

– Фрида, – шепнул К. Фриде на ухо, как бы передавая ей этот зов.

В порыве едва ли не врожденного послушания Фрида чуть было не вскочила, но потом опомнилась, увидев, где она и с кем, потянулась, тихо засмеялась и сказала:

– Да неужто я к нему пойду? Да в жизни я к нему не пойду!

К. попытался возразить, хотел поторопить ее пойти к Кламму, порывался собрать обрывки ее разодранной блузки, но не мог сказать ни слова, слишком он был счастлив держать Фриду в объятиях, так счастлив, что даже страшно, ибо ему казалось: уйди сейчас от него Фрида – и вместе с ней уйдет все, чем он богат. И, словно ощутив эту поддержку К., Фрида, сжав кулачок, забарабанила в дверь и крикнула:

– Я с землемером! С землемером я!

В комнате Кламма все стихло. Только теперь К. поднялся и, стоя подле Фриды на коленях, стал тревожно озираться в смутном предрассветном полумраке. Это что же такое произошло? Где теперь все его надежды? Чего ему ждать от Фриды после такого предательства? Вместо того чтобы продвигаться вперед, соблюдая предельную осторожность, как того требуют мощь врага и величие цели, он целую ночь валяется в пивных лужах, от которых сейчас, под утро, еще и вонь несусветная.

– Что ты натворила? – пробормотал он себе под нос. – Мы оба пропали.

– Нет, – возразила Фрида. – Пропала только я, зато и нашла, у меня теперь есть ты. Да успокойся ты. Смотри, вон как те двое смеются.

– Кто? – не понял К. и обернулся.

На стойке сидели его помощники, оба-два тут как тут, немного заспанные, но радостные – это была радость людей, честно исполняющих свой долг.

– Что вам здесь надо? – набросился на них К., словно именно они во всем виноваты, и уже искал глазами хлыст, что вчера вечером был в руках у Фриды.

– Но нам ведь положено тебя искать, – отвечали помощники. – В трактире ты к нам больше не спустился, вот мы и пошли искать тебя к Варнаве, пока не нашли тут. Целую ночь здесь сидим. Служба – дело нелегкое.

– Вы мне днем нужны, а не ночью, – отрезал К. – Пошли вон!

– Так сейчас день, – отвечали те, не двигаясь с места.

И действительно, был уже день, двери во двор распахнулись, мужики вместе с Ольгой, о которой К. напрочь забыл, ломились в буфетную, Ольга, несмотря на изрядно помятую прическу и платье, все такая же развеселая, как накануне вечером, от порога искала глазами К.

– Почему ты не пошел со мной домой? – чуть ли не со слезами на глазах спросила она. – И все из-за этой девки! – добавила она, а потом еще несколько раз повторила: – И все из-за этой девки!

Фрида, скрывшись ненадолго, появилась теперь с узелком в руках.

– Можем идти, – сказала она, и было само собой понятно, что подразумевается трактир «У моста», куда им предстояло отправиться.

Впереди К. с Фридой, за ними помощники – так выглядело их шествие, мужики теперь вовсю норовили выказать Фриде свое презрение, оно и понятно, ведь прежде она ими помыкала, один даже схватил палку и перегородил ей дорогу, дескать, пока не перепрыгнешь, не пропущу, впрочем, одного взгляда оказалось достаточно, чтобы он сгинул. На улице, по снежку, дышалось полегче, снова очутиться на свежем воздухе было просто счастьем, даже проклятущая дорога не казалась неодолимой, а будь К. один, идти было бы и того легче. В трактире К. сразу же направился к себе в комнату и повалился на кровать, Фрида устроила себе ложе рядом, на полу, помощники тоже вперлись в каморку, их выгнали в дверь, но они уже лезли в окно. К. слишком устал, чтобы прогонять их снова. Хозяйка-трактирщица собственной персоной поднялась к ним наверх, чтобы поздороваться с Фридой, та назвала ее «матушкой», что возымело следствием необъяснимо сердечную сцену с поцелуями и долгими, крепкими объятиями. Покоя в каморке вообще было немного, то и дело заявлялись – что-то забрать или, наоборот, принести – служанки, топоча своими мужицкими сапожищами. Если нужная вещь оказывалось на битком забитой всяческим хламом кровати, служанки попросту ее из-под К. вытаскивали, на него самого не обращая ни малейшего внимания. С Фридой эти девки поздоровались по-свойски, как с ровней. Невзирая на подобные мелкие беспокойства, К. пролежал в постели весь день и всю ночь. Фрида не отходила от него ни на шаг, выполняя малейшие его прихоти. Когда на следующее утро он, свежий и отдохнувший, наконец встал, начался четвертый день его пребывания в деревне.

4
Первый разговор с трактирщицей

Ему очень хотелось поговорить с Фридой по душам, [ – общего будущего у них ведь быть не может, и какое-то решение надо принимать уже очень скоро,] но помощники, с которыми Фрида, кстати, без конца хихикала и перешучивалась, одним своим назойливым присутствием этому мешали. Были они, впрочем, неприхотливы, пристроились в углу на полу на двух старых юбках, то и дело уверяя Фриду, что не мешать господину землемеру и занимать как можно меньше места – для них дело чести, в разнообразных попытках осуществления коего дела они, беспрерывно шушукаясь и прыская, то сплетали по-новому руки-ноги, то вертелись волчком, в сумерках превращаясь в своем углу в один большой ворошащийся клубок. К сожалению, опыт наблюдения за ними при свете дня все очевиднее показывал, что они очень зоркие соглядатаи, ни на минуту не оставляющие К. без присмотра, – даже когда под видом детской забавы они приставляют к глазам кулачки, изображая подзорную трубу, или еще какое-нибудь дурачество затевают, ко и когда посматривают на К. лишь мельком, исподтишка, занимаясь якобы исключительно уходом за своими бородками – предметом особой их гордости, – бессчетное число раз сравнивая, чья длинней и гуще и призывая в судьи Фриду. Пока лежал, К. со своей кровати частенько поглядывал на возню всех троих с полнейшим безразличием.

Когда же он почувствовал, что достаточно окреп, чтобы подняться с постели, все трое кинулись наперебой за ним ухаживать. И, как выяснилось, окреп он недостаточно, во всяком случае, чтобы противостоять этому услужливому рвению, которое, как он смутно осознавал, втягивает его в нехорошую, чреватую последствиями зависимость и которое он не в силах пресечь. Да оно и не без приятности было – сидя за столом, попивать вкусный кофе, что принесла Фрида, греться у печки, которую Фрида истопила, гонять вверх-вниз по лестнице хотя и рьяных, но бестолковых помощников, посылая их поочередно за водой для мытья, за мылом, за расческой и за зеркалом и даже, коли уж К. нечто вроде подобного желания полувопросительно высказал, – за стопочкой рома. И вот, посреди всех этих распоряжений и услужливого их исполнения К., скорее в приливе благодушного любопытства, нежели в надежде на успех, вдруг сказал:

– А теперь подите-ка оба вон, от вас пока что ничего не требуется, а мне нужно поговорить с мадемуазель Фридой наедине, – и, не увидев в лицах помощников открытого сопротивления, добавил лишь бы их уластить: – Потом все втроем пойдем к старосте, ждите меня в трактире.

Они, как ни странно, подчинились, только, уходя, сказали:

– Мы могли бы и тут обождать.

На что К. ответил:

– Я знаю, но я этого не хочу.

Раздосадовало, хотя в определенном смысле и почти обрадовало К., что Фрида, едва только помощники ушли, усевшись к нему на колени, сказала:

– Дорогой, чем тебе не угодили помощники? У нас не должно быть от них тайн. Они такие верные.

– Верные? – изумился К. – Да они следят за мной беспрестанно, это совершенно бессмысленно, но все равно противно.

– Кажется, я понимаю, о чем ты, – пробормотала Фрида и повисла у него на шее, словно хотела еще что-то сказать, но не смогла, а поскольку кресло стояло подле кровати, они, покачнувшись, перевалились на кровать. И там легли, но отдаться друг другу всецело и безраздельно, как прошлой ночью, не сумели. Каждый искал свое, они искали неистово, яростно, пряча друг у друга на груди искаженные мукой страсти лица, но их объятия, их судорожно вскидывающиеся тела не давали им забыться, наоборот, только сильнее заставляли искать и искать дальше – как собаки в ожесточении роют лапами землю, так и они зарывались друг в друга, в тщете отчаяния норовя ухватить последние крохи счастья и иногда по-собачьи вылизывая друг другу языком лоб, щеки, шею. Лишь полное изнеможение вынудило их наконец затихнуть, прислушиваясь к благодарному воспоминанию друг о друге. Тут вошли служанки.

– Ишь, как разлеглись, – сказала одна и то ли из жалости, то ли от стыда прикрыла обоих платком.

Какое-то время спустя, когда К., выбравшись из-под платка, осмотрелся, оказалось, что помощники – его это не удивило – уже снова тут как тут, в своем углу, тычут в сторону К. пальцами, безмолвными жестами призывая друг друга к ответственности, отдают ему честь, но, кроме того, у кровати, совсем рядом, сидит трактирщица и вяжет чулок, причем эта мелкая рукодельная работа никак не согласуется с ее мощной, едва ли не всю комнату застившей фигурой.

– А я давно жду, – сказала она, поднимая от рукоделья широкое, испещренное морщинками, однако во всем своем массивном облике скорее гладкое, а когда-то, должно быть, и красивое лицо.

Слова эти прозвучали совершенно непонятным и неуместным упреком, ведь К. и не думал ее приглашать. Поэтому он ограничился в ответ лишь кивком, сев на кровати, и Фрида тоже поднялась, но возле К. не осталась, подошла к креслу трактирщицы и стала там.

– Нельзя ли, госпожа трактирщица, – небрежным тоном бросил К., – все, что вы намереваетесь мне сказать, отложить на потом, до моего возвращения от старосты? У меня там важный разговор.

– Этот важнее, вы уж поверьте, господин землемер, – не согласилась трактирщица, – там, вероятно, речь всего лишь о работе, а тут о человеке, о Фриде, девочке моей, служаночке моей ненаглядной.

– Ах вон что, – отозвался К. – Ну тогда конечно, только я не пойму, почему бы не дать нам самим друг с другом все выяснить.

– Так это от любви, от заботы большой, – продолжала трактирщица, притягивая к себе Фриду, которая, стоя, ей, сидящей, едва доставала головой до плеча.

– Ну, раз Фрида питает к вам такое доверие, – сказал К., – тогда и мне нельзя иначе. Поскольку же Фрида недавно сообщила мне, что и помощники у меня, оказывается, верные, то, выходит, мы все тут среди своих. Коли так, могу сообщить вам, госпожа трактирщица, что нам с Фридой, я так считаю, лучше всего пожениться, причем как можно скорей. К сожалению, к глубокому сожалению, женитьбой этой я не смогу возместить Фриде всего того, чего она из-за меня лишается: места в «Господском подворье» и благосклонности Кламма.

Фрида подняла голову, в глазах у нее были слезы, от былого победоносного торжества в них не осталось и следа.

– Ну почему я? Почему именно мне такое выпало?

– Что? – в один голос переспросили К. и трактирщица.

– Совсем голову потеряла, бедная девочка, – сказала трактирщица. – Немудрено: столько счастья и несчастья враз свалилось.

И, словно в подтверждение этих слов, Фрида вдруг бросилась к К., стала его целовать, как безумная, словно, кроме них, никого в комнате нет, а потом, с плачем и все еще обнимая, упала перед ним на колени. Обеими руками гладя Фриду по волосам, К. спросил трактирщицу:

– Стало быть, вы одобряете мои намерения?

– Вы человек чести, – сказала трактирщица тоже со слезами в голосе, тяжко вздыхая и вообще как-то сразу, на глазах, подряхлев. Тем не менее у нее достало сил продолжить: – Надобно теперь обдумать известные ручательства, которые вы обязаны Фриде дать, ведь сколь ни велико мое к вам почтение, но вы человек чужой, пришлый, рекомендаций ни от кого не имеете, ваши домашние обстоятельства здесь неизвестны, так что ручательства нужны, вы и сами с этим согласитесь, дорогой господин землемер, сами же подчеркнули, сколько всего Фрида из-за отношений с вами и теряет тоже.

– Ну конечно, ручательства, разумеется, – проговорил К., – их, вероятно, лучше всего заверить у нотариуса, но и другие графские службы, возможно, еще вмешаются. Впрочем, до свадьбы мне непременно нужно уладить одно дело. Мне надобно переговорить с Кламмом.

– Это невозможно, – сказала Фрида, приподнявшись с колен и прильнув к К. – Что ты такое выдумываешь!

– Нет, это обязательно нужно, – упорствовал К. – Если я не смогу этого добиться, значит, придется тебе.

– Но я не могу, К., не могу, – залепетала Фрида. – Никогда в жизни Кламм не станет с тобой разговаривать. Как ты вообще можешь думать, будто Кламм станет с тобой разговаривать!

– А с тобой станет? – спросил К.

– И со мной не станет, – ответила Фрида. – Ни с тобой, ни со мной, это все совершенно невозможные вещи. – И, разведя руками, она обернулась к трактирщице: – Вы только посмотрите, госпожа трактирщица, чего он требует.

– Экий вы, однако, странный, господин землемер, – проговорила трактирщица, и сейчас, когда она, чуть распрямясь, сидела, широко расставив ноги с выпирающими из-под тонкой юбки мощными коленями, вид у нее был устрашающий, – вы требуете невозможного.

– Почему же это невозможно? – не унимался К.

– А вот я вам объясню, – сказала трактирщица таким тоном, будто объяснение это с ее стороны даже не самое последнее одолжение, а скорее, нечто вроде первого наказания, – охотно объясню. Сама-то я хоть к Замку и не отношусь и вообще всего лишь женщина, простая трактирщица, да еще в распоследнем трактире – ладно, пусть не в распоследнем, но близко к тому, – так что вы, быть может, словам моим особого значения не придадите, но только я жизнь не с закрытыми глазами прожила, много разных людей повидала, и трактир этот одна на своем горбу поднимала, потому как муж у меня парень хоть и славный, но трактирщик из него никакой, и что такое ответственность, ему в жизни не понять. Вот вы, к примеру, только ему и его разгильдяйству – сама-то я в тот вечер умаялась до смерти – обязаны тем, что сейчас тут, в деревне, в уюте и тепле на постели сидите.

– То есть как? – изумился К., разом очнувшись от некоторой рассеянности, причем изумился не столько от досады, сколько из чистого любопытства.

– А вот так: только его разгильдяйству и обязаны! – повторила, а вернее, выкрикнула трактирщица, грозно наставя на К. указательный палец. Фрида попыталась ее утихомирить, но та резко, всем телом к ней обернувшись, продолжила: – А что ты хочешь? Господин землемер меня спросил, я ему и отвечаю. Иначе как ему уразуметь то, что всем нам само собой понятно: господин Кламм никогда не станет с ним разговаривать, да что там «не станет» – не сможет. Вот вы послушайте, господин землемер. Господин Кламм – это господин из Замка, что само по себе, совершенно независимо от его там должности, уже означает очень высокое положение. А кто такой вы, чьего согласия на женитьбу мы сейчас столь униженно вынуждены добиваться? Вы человек не из Замка, вы даже не из деревни, вы никто. Но, к несчастью, при том, что вы никто, вы все же кто-то – вы пришлый, чужак, один из тех, от кого ни покоя, ни проходу, тот, из-за кого вечно одни неприятности, из-за кого прислугу приходится выселять, тот, кто непонятно чего добивается, тот, кто совратил нашу дорогую малютку Фриду и кому теперь, к сожалению, приходится отдавать ее в жены. Но все это, в сущности, не в упрек вам сказано; какой вы есть, такой вы и есть; слишком многое я на своем веку перевидала, чтобы именно от вашего вида вдруг в обморок падать. А теперь попытайтесь себе вообразить, чего вы требуете. Чтобы такой человек, как Кламм, и удостоил вас разговора. Мне было больно услышать, что Фрида дала вам подсмотреть в глазок – считайте, что, когда она это сделала, вы ее уже совратили. Теперь скажите: да как вы один только вид Кламма смогли вынести? Можете не отвечать, я и так знаю: прекрасно вынесли. Хотя, если хотите знать, по-настоящему-то Кламма вы видеть просто не в силах, и с моей стороны говорить вам это вовсе никакое не высокомерие, я тоже не в силах. Чтобы Кламм, и с вами-то, разговаривать стал – да он даже с людьми из деревни слова не скажет, еще никогда в жизни он сам ни с кем из деревенских не заговаривал. Ведь одно то, что он хотя бы Фриду имел обыкновение по имени окликать и что она могла обращаться к нему когда угодно и даже дозволение на глазок получила, – одно это было для нее огромным отличием, отличием, которым я до конца дней буду гордиться, – но чтобы разговаривать, нет, даже с ней он никогда не разговаривал. А что он иногда Фриду звал, вовсе не имело того смысла, который, может, иные и хотели бы тому приписать, – он просто выкрикнет имя «Фрида» – а с какой целью, откуда нам знать? – и, конечно, Фриде полагалось тотчас к нему бежать, а что ее к нему безо всякого пропускали – так это тоже только благодаря Кламму и его доброте, но утверждать из-за этого, что он будто бы и вправду по-настоящему ее позвал, никак нельзя. Правда, теперь даже и то, что было, безвозвратно прошло. Может, Кламм еще выкрикнет иной раз имя Фрида, но пропустить-то ее, девку, которая с вами спуталась, к нему теперь точно не пропустят. И одного только, одного я никак своей бедной головушкой в толк не возьму: как девушка, которая слывет возлюбленной Кламма – хотя я-то считаю, что «возлюбленная» это очень громко сказано, больно много чести, – такому, как вы, вообще позволила до себя дотронуться…