Текст книги "Замок (переводчик Рудницкий)"

Автор книги: Франц Кафка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

К. вновь остановился, словно стоя у него будет больше сил уразуметь увиденное. Но его отвлекли. За деревенской церковью, возле которой он стоял, – по сути, это была часовня с более поздней, наподобие сарая, пристройкой, чтобы все прихожане могли поместиться, – оказалась школа. Длинное низкое здание, странным образом сочетавшее в себе приметы глубокой старины и времянки, укрылось за решеткой забора в саду, который сейчас походил просто на заснеженную поляну. Из школы как раз высыпали дети во главе с учителем. Обступив учителя тесной гурьбой и не спуская с него глаз, дети без умолку и наперебой галдели, да так быстро и все скопом, что К. не мог разобрать ни слова. Учитель, тщедушный, узкоплечий молодой человек, – при этом очень прямой и подтянутый почти до смешного, но только почти, – заприметил К. еще издали; впрочем, вокруг, если не считать самого учителя и ребят, никого больше и не было. Как и положено приезжему, особенно при виде хоть и маленького, но столь начальственного человечка, К. поздоровался первым.

– Добрый день, господин учитель, – сказал он.

Дети, как по команде, разом смолкли, и эта внезапная тишина в ожидании его ответа, видимо, настроила учителя на благодушный лад.

– Что, Замок разглядываете? – спросил он мягче, чем К. ожидал, однако тоном, в котором явственно слышалось неодобрение.

– Да, – ответил К. – Я нездешний, только со вчерашнего вечера в ваших местах.

– И Замок вам не нравится? – неожиданно спросил учитель.

– Что-что? – переспросил слегка обескураженный К. и повторил вопрос учителя, но в более учтивой форме: – Нравится ли мне Замок? А почему вы считаете, что он мне не нравится?

– Он никому из приезжих не нравится, – изрек учитель.

К, чтобы не сказать чего-нибудь невпопад, на всякий случай решил перевести разговор на другое:

– Вы, конечно, знаете графа?

– Нет, – отрезал учитель и сразу попытался отвернуться, но К., не позволяя ему этого сделать, повторил свой вопрос:

– Как? Вы графа не знаете?

– Да откуда мне его знать? – тихо ответил учитель и вдруг, уже громко, добавил по-французски: – Хоть в присутствии невинных детей поостереглись бы!

К. посчитал, что это замечание дает ему право на следующий вопрос:

– Нельзя ли как-нибудь зайти к вам, господин учитель? Я приехал надолго и чувствую себя довольно неприкаянно, я ведь и крестьянам чужой, и к Замку вроде бы тоже отношения не имею.

– Между крестьянами и Замком различия нет, – заметил учитель.

– Может быть, – согласился К., – но мне от этого не легче. Так можно как-нибудь к вам зайти?

– Я живу в Лебяжьем переулке, в доме мясника. И хотя это было скорее сообщение адреса, чем приглашение в гости, К. сказал:

– Хорошо, так я приду.

Учитель кивнул и с ватагой детворы, тотчас снова загалдевшей, двинулся дальше. Вскоре все они скрылись за горбом круто завалившегося вниз пригорка.

К., однако, был расстроен, разговор его раздосадовал. Впервые после приезда он вдруг почувствовал, что по-настоящему устал. Поначалу-то казалось, что дальняя дорога ничуть его не утомила, – шаг за шагом, спокойно и уверенно шел он сквозь череду дней, – зато теперь последствия непомерного напряжения начали сказываться, и, конечно, в самое неподходящее время. Его неудержимо влекло искать новых встреч и знакомств, но всякое новое знакомство усугубляло усталость. [ и тем не менее его неодолимо влекло на поиски все новых и новых знакомств. Было ясно: даже несколько дней, проведенных здесь без пользы, навсегда отнимут у него силы для решающего поступка. И все равно – спешить никак нельзя,] [2]2
  Таким образом отмечены вычеркнутые Кафкой фрагменты текста. Фрагменты, не противоречащие ходу развития сюжета, оставлены в тексте романа, остальные отнесены в комментарии.   (Прим. верстальщика fb2)


[Закрыть]Так что если он, в нынешнем своем состоянии, сумеет заставить себя продлить прогулку хотя бы до входа в Замок, этого будет вполне достаточно.

И он снова двинулся вперед, но путь оказался неблизкий. Улица – та, по которой он шел, главная улица деревни, – вела вовсе не к замковой горе, но лишь по направлению к ней, а потом, почти у подножия, вдруг, как нарочно, уклонялась в сторону и, вроде бы не удаляясь от Замка, однако и не приближалась к нему. К. все ждал, когда дорога наконец повернет к Замку, собственно, только в ожидании этого поворота он шел и шел вперед, не решаясь – очевидно, вследствие усталости – сойти с дороги и дивясь про себя протяженности деревни, которая никак не кончалась: снова и снова тянулись по сторонам низенькие избенки, подернутые морозным узором окошки, снег, безлюдье, – пока наконец он не заставил себя сойти с дороги, чья накатанная колея держала его словно привязью, и его принял в свое русло узенький переулок, где снег, однако, оказался еще глубже и вытаскивать ноги из вязких сугробов было еще трудней, так что К. сразу прошиб пот, он вдруг встал и понял, что дальше идти просто не в силах.

Но ведь он не в чистом поле, вон, справа и слева крестьянские избы, он скатал снежок и запустил в окошко. Тотчас отворилась дверь – первая открывшаяся дверь за все время, что он шел по деревне, – и на пороге, склонив голову чуть набок, показался старик крестьянин в коричневом полушубке, немощный с виду, с приветливым лицом.

– Можно мне зайти ненадолго? – попросил К. – Я очень устал.

Он не расслышал, что говорят ему в ответ, только с благодарным облегчением увидел у ног услужливо подсунутую кем-то доску, по которой и выбрался из сугроба; несколько шагов – и К. уже стоял в горнице.

Тут, однако, было хоть и просторно, но сумрачно. Поначалу, войдя со свету, ничего нельзя было разобрать. К. пошатнулся, наткнулся на корыто, женская рука мягко его поддержала и отвела в сторону. Где-то в углу галдели дети. В другом углу клубился пар, превращая полумрак в полную тьму; К. почудилось, что он стоит в облаках.

– Да он пьяный, – сказал кто-то.

– Кто вы такой? – почти выкрикнул чей-то властный голос, а потом, обращаясь, очевидно, к старику, тем же тоном спросил: – Зачем ты впустил его? Так и будем всякого с улицы пускать?

– Я графский землемер, – сообщил К., торопясь оправдаться перед все еще незримым вопрошателем.

– Ах, так это землемер, – проронил женский голос, и воцарилась тишина.

– Вы меня знаете? – спросил К.

– Да уж конечно, – бросил тот же голос. Похоже, про К. и вправду знали, только это вовсе не говорило в его пользу.

Пар между тем рассеялся, и К. огляделся. Видимо, сегодня тут был банный день. Неподалеку от двери стирали белье. Но пар валил из другого угла, где в деревянной лохани – таких огромных, чуть ли не с две кровати величиной, К. еще не видывал, – смутно различимые в пелене пара, мылись двое мужиков. Но еще неожиданнее – хотя в чем тут, собственно, неожиданность, было не вполне ясно – оказался правый угол. Из оконного проема, единственного в торцевой стене, в горницу падал белесый, снежный свет, придавая мягкое шелковистое мерцание платью женщины, что глубоко в углу, в полном изнеможении, почти лежала в высоком кресле. На груди у женщины покоился младенец. Вокруг нее тоже играли дети, причем сразу видно – крестьянские, тогда как сама она, казалось, совсем из другого теста, похоже, усталость и болезнь способны придавать утонченный вид даже крестьянам.

– Садитесь, – буркнул один из мужиков, бородатый, с обвислыми усами, под которыми чернела дырка постоянно открытого, тяжело отдувающегося рта, и, выбросив руку над краем лохани, – было что-то нелепо жутковатое в этом жесте, ибо рука двигалась как будто сама по себе, – указал на сундук, теплыми каплями обрызгав при этом К. все лицо.

На сундуке в дремотной задумчивости сидел старик, тот самый, что впустил К. Радуясь возможности наконец присесть, К. с благодарностью опустился на сундук. Все тут же о нем забыли. Женщина у корыта, белокурая, пышнотелая молодуха, тихо напевала за работой, мужики, тяжело ворочаясь, плюхались и барахтались в лохани, дети норовили приблизиться к ним, но мощные всплески брызг, щедро обдававшие, кстати, и К., заставляли их отпрыгивать назад, женщина в кресле по-прежнему лежала как неживая, даже на младенца у себя на груди не смотрела, устремив остановившийся взгляд куда-то вверх.

К., должно быть, довольно долго созерцал эту прекрасную в своей скорбной неподвижности картину, но потом, судя по всему, заснул, ибо когда очнулся от чьего-то громкого окрика, оказалось, что голова его лежит на плече у старика. Мужики закончили мытье в лохани, где теперь под присмотром белокурой прачки бултыхались дети, и стояли перед К. одетые. Тут выяснилось, что бородач, пусть он и горластый, вовсе из них не главный. Второй – хоть и ростом не выше и не с такой окладистой бородой, молчун и тугодум с виду, коренастый, крепко сбитый и лицо, под стать фигуре, широкое – исподлобья смотрел на К.

– Господин землемер, – вымолвил он, – нельзя вам тут оставаться. Уж извините за неучтивость.

– Да не собираюсь я оставаться, – возразил К. – Просто хотел передохнуть немного. Теперь вот отдохнул и пойду.

– Вы, должно быть, удивляетесь такому обхождению, – продолжал коренастый. – Только гостеприимство у нас не в обычае, нам гости ни к чему.

Освеженный коротким сном, К. теперь яснее воспринимал окружающее и даже обрадовался откровенным словам мужика. Он и двигался посвободнее, по-хозяйски потыкал палкой там и сям, подошел и к женщине в кресле; ему казалось, что он крупнее всех в этой комнате.

– И правда, – подхватил К., – к чему вам гости. Но иной гость может и пригодиться, например я, землемер.

– Этого я не знаю, – протянул коренастый. – Коли вас позвали, значит, наверно, есть в вас нужда, и тогда вы, должно быть, исключение, но мы-то люди маленькие и живем по правилам, вы уж не обессудьте.

– Да нет, нет, – заверил К., – я, напротив, только благодарен вам лично и всем тут. – И, неожиданно для всех, К., совершив чуть ли не антраша, резко перевернулся и оказался лицом к лицу с той женщиной. Она смотрела на К. усталыми голубыми глазами, лоб наполовину прикрыт прозрачной шелковой косынкой, на груди спящий младенец.

– Кто ты? – спросил К.

С пренебрежением, которое неясно к кому относилось – то ли к К., то ли к собственным словам, – она бросила в ответ:

– Служанка из Замка.

Все это продолжалось лишь мгновение, ибо в ту же секунду оба мужика подхватили К. под локти и, будто все средства словесного убеждения окончательно исчерпаны, молча, зато уж изо всех сил потащили к дверям. Старик при этом радовался, как младенец, и хлопал в ладоши. Да и прачка, все еще при детях, которые вдруг заорали как оглашенные, тоже рассмеялась.

В итоге К. опять очутился на улице под снегом, хотя вокруг стало как будто посветлее; мужики с порога следили за ним. Видно, устав ждать, бородач крикнул:

– Куда вам хоть надо? В Замок – это туда, в деревню – сюда.

Ему К. не ответил, зато второго, который, несмотря на свое главенство, показался ему пообходительнее, спросил:

– Кто вы такие? Кого мне благодарить?

– Я кожевник Лаземан, – послышалось в ответ, – а благодарить никого не надо.

– Хорошо, – бросил К. – Может, еще встретимся.

– Вряд ли, – отозвался коренастый.

В ту же секунду бородатый вскинул руку и воскликнул:

– Добрый день, Артур, добрый день, Иеремия!

К. обернулся: оказывается, в этой деревне люди все-таки иногда выходят на улицу! Со стороны Замка к ним приближались двое парней среднего роста, оба очень стройные, в ладном облегающем платье, да и с лица весьма похожие, одинаково смуглые, почти коричневые, хотя их острые, клинышком, бородки даже на этом фоне выделялись своей иссиня-смоляной чернотой. Несмотря на заснеженную дорогу, шагали оба поразительно быстро, ладно, в такт выбрасывая стройные ноги.

– Куда вы? – крикнул бородатый.

Общаться с ними можно было только криком, до того быстро, не останавливаясь, они шли.

– По делам! – откликнулись оба со смехом.

– Это куда же?

– В трактир.

– Так и мне туда! – гаркнул вдруг К. во всю мочь, так ему захотелось, чтобы эти двое взяли его с собой; знакомство с ними вроде бы никаких выгод не сулило, однако попутчики они спорые и бодрые, уж это наверняка. Но те, хотя и услышали К., только кивнули – и были таковы.

К. все еще стоял в снегу, без малейшей охоты выдергивать ногу из сугроба, а потом опускать ее снова в сугроб, только чуть дальше; кожевник с товарищем, довольные тем, что окончательно спровадили К., потихоньку, то и дело на него оглядываясь, сквозь щель приоткрытой двери протиснулись обратно в дом, и К. снова остался один на один с окутывающим его снегом. «Казалось бы, ерунда, – мелькнуло у него в голове, – а ведь очутись я тут случайно, без умысла, было бы отчего впасть в отчаяние».

Но тут в избушке по левую руку распахнулось крохотное оконце; закрытое, оно казалось темно-синим – быть может, это снег в нем так отражался – и было столь крохотным, что все лицо смотревшего из него человека в нем не умещалось, только старческие карие глаза.

– Да вон он стоит, – донесся до К. дребезжащий старушечий голос.

– Это землемер, – раздался в ответ голос мужчины.

А вскоре и сам он, сменив у оконца старуху, выглянул и без особой враждебности, просто как хозяин, озабоченный тем, чтобы перед его домом на улице был порядок, спросил:

– Вы кого ждете?

– Саней, чтобы меня подвезли.

– Тут саней не бывает, – заметил мужчина. – По этой дороге движения нету.

– Но ведь это дорога к Замку, – возразил К.

– Тем не менее, тем не менее, – повторил мужчина с какой-то странной неумолимостью в голосе, – здесь движения нету.

Какое-то время оба молчали. Но мужчина, судя по всему, о чем-то раздумывал, ибо окошко, из которого валил пар, не закрывал.

– Дорога сегодня скверная, – заметил К., лишь бы втянуть мужчину в разговор.

Тот в ответ только буркнул:

– Да уж конечно. – Но немного погодя вдруг добавил: – Если хотите, могу вас отвезти на своих санях.

– О, прошу вас, – оживился К., весьма обрадованный предложением. – Сколько это будет стоить?

– Нисколько, – бросил мужчина и, заметив удивление К., пояснил: – Вы ведь землемер, значит, от Замка. Куда вас отвезти?

– В Замок, – мгновенно ответил К.

– Нет, туда не повезу, – столь же быстро отрезал мужчина.

– Но ведь я от Замка, – сказал К., повторяя мужчине его собственные слова.

– Может быть, – произнес тот с прежней неуступчивостью в голосе.

– Тогда отвезите меня в трактир, – решил К.

– Ладно, – согласился мужчина. – Пойду за санями.

Весь вид его говорил о чем угодно, только не о любезности, – скорее об испуге и своекорыстном, твердолобом интересе немедленно и любой ценой спровадить К., лишь бы тот не торчал здесь, перед его домом.

Ворота во двор распахнулись, и из них выехали небольшие, для легкой поклажи дровни, запряженные хилой лошаденкой; за дровнями шел мужичок, с виду не старый, но какой-то весь немощный, сгорбленный, вдобавок хромой, с костлявым, обветренным, насквозь простуженным лицом, которое на фоне обмотанного вокруг шеи толстого шерстяного шарфа казалось совсем уж сморщенным и жалким. Мужичонка был явно болен, на улицу вышел только потому, что очень уж нужно увезти К. отсюда. К. попытался на что-то такое намекнуть, но мужичонка отмахнулся. К. лишь удалось узнать, что он возчик и звать его Герштекер, а дровенки эти неудобные он потому взял, что наготове стояли, выводить большие сани много времени уйдет.

– Садитесь, – буркнул он, ткнув кнутом себе за спину в сторону дровней.

– Я рядом с вами сяду, – предложил К.

– Так я пешком, – сказал Герштекер.

– Но почему? – изумился К.

– Нет уж, я пешком, – убежденно повторил Герштекер и тут же закатился в приступе такого кашля, что ноги его ушли в сугроб чуть ли не по колено, а руки поневоле уцепились за облучок.

К. ничего больше говорить не стал, уселся в дровни, выждал, пока мужичка перестанет бить кашель, и они тронулись в путь.

Замок там, наверху, в этот час загадочно сумрачный, тот самый Замок, куда К. чаял попасть еще сегодня, опять от него удалялся. Но, словно в знак кратковременного, как хотелось думать, прощания, оттуда вдруг грянул удар колокола, до того светлый и вдохновенно радостный, что от этого звона – а была в нем еще и щемящая боль – в первый миг тревожно заколотилось сердце, словно свершение того, к чему К. смутно влекло, таило в себе угрозу. Но вскоре большой колокол умолк и сменился слабым однозвучным перезвоном колокольчика, то ли оттуда, с горы, то ли из деревни. И однотонный этот перезвон как-то лучше подходил и к неторопливому ходу саней, и к облику их жалкого, но неумолимого возницы.

– Послушай, – крикнул вдруг К. (они уже подъезжали к церкви, отсюда до трактира рукой подать, вот он и осмелел), – я вот удивляюсь, как ты на свой страх и риск решился меня отвезти? Разве тебе это дозволено?

Герштекер, словно и не слыша его, преспокойно вышагивал рядом с лошаденкой.

– Эй, – крикнул К. и, собрав с дровней пригоршню снега, запустил в Герштекера снежком, угодив ему прямо в ухо.

Только теперь Герштекер остановился и обернулся, но когда К. узрел его вблизи – дровенки успели немного проехать, – увидел эту согбенную, битую-перебитую жизнью и людьми фигуру, это сыромятное лицо, тощее, обветренное, изможденное, с разными щеками, одна плоская, другая запавшая, увидел разинутый в беспонятливом ожидании рот с редкими пеньками зубов, – когда он увидел все это, то повторил свой вопрос уже не со зла и не в сердцах, а просто из сострадания: мол, не накажут ли Герштекера за то, что он взялся К. отвезти.

– Да что тебе надо-то? – бестолково спросил возница, но ответа дожидаться не стал, только прикрикнул на лошаденку, и они двинулись дальше.

Когда они – К. узнал поворот дороги – подъезжали к трактиру, вокруг, к немалому его изумлению, воцарилась полная тьма. Неужели он так долго отсутствовал? Да нет, час, от силы два, по его прикидкам. Но вышел-то он утром! И есть ему еще ни разу не захотелось! Ведь только что был белый день, а тут сразу такая темень!

– Короткие дни, совсем короткие, – бормотал он, слезая с дровней и направляясь к трактиру.

Приятно было увидеть на крыльце трактирщика с высоко поднятым фонарем: сам вышел встретить и ему посветить. Мельком вспомнив о вознице, К. остановился: где-то в темноте слышался кашель, да, это он. Ну да ничего, не в последний раз видятся. Лишь поднявшись на крыльцо и поравнявшись с хозяином, который подобострастно с ним поздоровался, К. вдруг заметил еще двоих – они замерли по обе стороны двери. Забрав у хозяина фонарь, он посветил на незнакомцев: оказалось, те самые двое парней, которых он встретил в деревне и которых кликали Артуром и Иеремией. Сейчас оба дружно отдали ему честь. Припомнив славное, счастливое времечко своей военной службы, К. рассмеялся.

– Кто такие? – спросил он, переводя взгляд с одного на другого.

– Твои помощники, – прозвучало в ответ.

– Да, это помощники, – тихо подтвердил хозяин.

– То есть как? – изумился К. – Это вы-то – мои прежние помощники, те, за которыми я посылал, которых жду?

Они согласно кивнули.

– Хорошо, – сказал К. после некоторого раздумья. – Хорошо, что вы пришли. Кстати, – продолжил он еще немного погодя, – вы сильно запоздали, почему такая нерадивость?

– Путь был далекий, – ответил один из них.

– Путь далекий, – повторил К. – Но ведь это вас я встретил, когда вы из Замка шли?

– Да, – ответили оба без дальнейших пояснений.

– Где ваши приборы? – спросил К.

– У нас их нет, – отвечали помощники.

– Приборы, которые я вам доверил, где они? – не унимался К.

– У нас их нет, – повторили они.

– Ну что за народ! – сокрушенно заметил К. – А в землемерном деле вы хоть что-нибудь смыслите?

– Нет, – отвечали парни.

– Но если вы мои прежние помощники, значит, должны разбираться, – сказал К.

Они молчали.

– Ну ладно, пошли, – проронил К., проталкивая обоих перед собой в дверь.

2
Варнава

Потом, втроем за маленьким столиком, они молча сидели в трактире за пивом, К. посередке, справа и слева помощники. Еще один стол, как и в прошлый вечер, был занят крестьянами, других посетителей не было.

– Нелегко, однако, с вами, – сказал К., в который раз сравнивая лица помощников. – Как прикажете вас различать? У вас только имена разные, а в остальном вы похожи друг на друга, как… – тут он запнулся, потом почти против воли договорил: – Как змеи.

Они улыбнулись.

– Вообще-то нас легко различают, – сказали они, словно оправдываясь.

– Охотно верю, – согласился К. – Я сам тому свидетель, но я на вас своими глазами смотрю, а они вас не различают. Так что буду обращаться с вами как с одним человеком и кликать обоих Артуром, ведь так, кажется, кого-то из вас зовут, тебя, что ли? – спросил К., кивнув на одного из них.

– Нет, – отозвался тот. – Меня Иеремией зовут.

– Ну и ладно, какая разница, – бросил К. – Буду обоих Артурами звать. Как Артура куда-нибудь посылаю, значит, оба туда идете, работу какую-нибудь Артуру даю, значит, оба ее выполняете. Для меня, конечно, большое неудобство, что по отдельности на разных работах использовать вас не смогу, но есть и свои преимущества, потому как за все, что я вам поручу, вы несете ответственность сообща и нераздельно. А как вы между собой работу распределите, мне совершенно безразлично, только не вздумайте друг на дружку пенять, вы для меня один человек.

После некоторого раздумья они сказали:

– Однако это было бы нам весьма неприятно.

– Еще бы, – сказал К. – Разумеется, это и должно быть вам неприятно, но я так решил, и быть по сему.

К. давно приметил, что один из мужиков все время вертится возле их стола; сейчас, наконец решившись, он шмыгнул к одному из помощников, норовя что-то тому шепнуть.

– Нет уж, извините, – сказал К., прихлопнув по столу ладонью и вставая, – это мои помощники, и у нас сейчас совещание. Никто не имеет права нам мешать.

– Виноват, виноват, – испуганно залепетал мужик и попятился к своему столу.

– И зарубите себе на носу, – сказал К., снова садясь на место, – без моего разрешения бы ни с кем разговаривать не смеете. Если я здесь чужак, а вы мои прежние помощники, то и вы здесь чужаки. А раз так, то мы, трое чужаков, должны держаться вместе. Понятно? Дайте мне ваши руки!

Руки протянулись к нему с чрезмерной поспешностью.

– Да ладно лапы-то совать, – бросил К. – Но приказ есть приказ ^{2} . Сейчас я пойду спать и вам то же советую. Сегодня у нас день для работы пропал, поэтому завтра приступим спозаранку. Завтра мне в Замок ехать, сани достанете, и чтобы в шесть утра оба у крыльца меня ждали, с санями!

– Хорошо, – сказал один.

Но второй тут же его одернул:

– Вот ты говоришь «хорошо», а прекрасно ведь знаешь, что это невозможно.

– Тихо! – сказал К. – Вы, похоже, вздумали один от другого отличаться.

Однако теперь и первый сказал:

– Он прав, это невозможно, посторонним в Замок без разрешения никак нельзя.

– Хорошо, где испрашивают разрешение?

– Не знаю, у кастеляна, наверно.

– Тогда запросим по телефону, вы оба сейчас же позвоните кастеляну.

Они кинулись к аппарату, вызвали нужный номер, – все это в страшной спешке, отталкивая друг друга и всем видом до смешного усердно стараясь изобразить послушание, – и спросили, можно ли К. завтра вместе с ними явиться в Замок. Брошенное в ответ «нет» было сказано так резко, что донеслось даже до столика К., однако это было еще не все, полный ответ гласил:. «Ни завтра, ни когда-либо впредь».

– Я сам позвоню, – заявил К., вставая.

Прежде, если не считать размолвки с назойливым мужичком, ни сам К., ни его помощники внимания к себе почти не привлекали, но последнее заявление К. вызвало всеобщий переполох. Вслед за К. все повскакивали с мест и, несмотря на отчаянные попытки трактирщика сдержать напор ротозеев, беспокойной гурьбой сгрудились около телефона вокруг К. Мнение большинства сводилось к тому, что К. вообще никакого ответа не удостоится. К. пришлось даже прикрикнуть на них: дескать, их мнения никто и не спрашивает.

Из слухового рожка донеслось странное гудение, какого К. по телефону никогда прежде не слыхивал. Казалось, это слитное гудение бесчисленного множества детских голосов – впрочем, даже не гудение, а пение, только очень-очень отдаленное, – как если бы из этого гудения непостижимым образом образовался один высокий, но сильный голос, бьющий прямо в барабанную перепонку, буравящий ее, словно он не только презренного слуха стремится достигнуть, а посягает проникнуть гораздо глубже. Даже не пытаясь звонить, К. вслушивался в этот звук: левой рукой оперся на подвесной корпус телефонного аппарата, да так и замер, вслушиваясь.

Неизвестно, сколько это продолжалось и сколько бы длилось еще, если бы хозяин не дернул его за рукав: к нему, мол, посыльный.

– Да уйди ты! – в сердцах крикнул К., судя по всему, прямо в переговорный рожок, потому что в слуховой ему тотчас же ответили. Разговор получился вот какого свойства:

– Освальд слушает, кто говорит? – спросил строгий, неприязненный и заносчивый голос, в котором К. почудился некий речевой изъян, и еще почудилось, будто именно этот изъян голос и пытается перекрыть избытком строгости.

К. не решался назваться, ведь перед телефоном он совершенно бессилен: одна оплошность – и на том конце провода на него могут наорать, бросить трубку, а значит, один из важных путей мгновенно будет отрезан. Однако и молчание К. вызвало нетерпеливое раздражение.

– Кто говорит? – повторил голос и тотчас же добавил: – Было бы совсем неплохо, если бы с вашего номера пореже сюда звонили, ведь только что уже был звонок.

И тут К., посчитав возможным на это замечание вовсе не отвечать, в порыве внезапной решимости вдруг отозвался:

– Говорит помощник господина землемера.

– Какой помощник? Какого господина? Какого землемера?

Но К., припомнив вчерашний разговор, мигом нашелся и коротко бросил:

– Спросите у Фрица.

К немалому его изумлению, уловка сработала. Но еще больше, чем эта удача, его изумила слаженность работы тамошних служб. В ответ прозвучало:

– Ах да, знаю. Вечно этот пресловутый землемер. Так-так. Дальше что? Какой помощник?

– Йозеф, – доложил К.

Ему немного мешал ропот крестьян за спиной, видно, тем не по нраву пришлось, что он не своим именем назвался. Но сейчас ему было не до них, слишком уж занимал его телефонный разговор.

– Йозеф? – переспросил голос. – Помощников зовут… – Тут возникла пауза, очевидно, голос у кого-то сверялся. – Артур и Иеремия.

– Так то новые помощники, – возразил К.

– Нет, прежние.

– Новые, это я прежний, нынче в распоряжение господина землемера прибыл.

– Нет! – гаркнули на том конце провода.

– Кто же тогда я? – спросил К., сохраняя прежнюю невозмутимость.

Опять повисла пауза, и тот же голос, с тем же речевым изъяном, только тоном пониже и вроде бы уважительнее, вдруг протянул:

– Ты – прежний помощник.

Вслушиваясь в этот переменившийся голос, К. едва не проворонил следующий вопрос:

– Так чего тебе надо?

[ Но уже через секунду К. [3]3
  В начальных главах первой редакции романа повествование ведется от первого лица. Когда Кафка решил заменить «я» на К., он, выправляя рукопись, в вычеркнутые места эту правку, разумеется, не внес. (Прим. пер.)
  Чтобы не нарушать целостности повествования, здесь и далее произведена замена на третье лицо единственного числа. (Прим. верстальщика fb2)


[Закрыть] пришел в себя и сказал:

– Мой господин спрашивает, когда ему завтра явиться в Замок.

В ответ раздалось:

– Передай своему господину, только ни слова не пропусти. Если он и десятерых помощников пошлет спрашивать, ответ будет всегда один: ни завтра, ни в какой другой день.

Лучше бы ему давно положить трубку. Такой разговор ни на йоту не продвинул его вперед, да и не мог продвинуть. Иначе, совсем иначе надо было действовать. Таким манером он борется не с другими, а только с самим собой. Впрочем, он лишь вчера сюда прибыл, а Замок стоит здесь со стародавних времен.]

В эту секунду он охотнее всего просто положил бы трубку на рычаг. От этого разговора больше ждать нечего. И все же напоследок и скороговоркой, почти против воли он спросил:

– А когда моему хозяину можно прийти в Замок?

– Никогда, – раздалось в ответ.

– Хорошо, – сказал К. и повесил трубку. Между тем крестьяне за спиной обступили его почти вплотную. Помощники, то и дело на него оглядываясь, якобы изо всех сил пытались их оттеснить. Похоже, однако, они только ломали комедию, хотя крестьяне, явно удовлетворенные итогами телефонных переговоров, помаленьку им поддавались. Но тут их толпу с тылу решительным шагом рассек человек, который, подойдя к К., с поклоном вручил ему письмо. К. принял письмо, а сам не спускал глаз с человека, ибо тот почему-то казался ему сейчас важнее. Было большое сходство между ним и помощниками: такой же стройный, одет в такое же ладное платье, такой же ловкий и спорый, как они, а все-таки совсем другой. Вот бы этого молодца ему в помощники! Чем-то он напомнил К. женщину с грудным младенцем, виденную в доме кожевника. Одет он был почти во все белое, и платье это, хотя и не из шелка, а зимнее, как и у всех прочих, вид имело нарядный и праздничный, будто шелковое. Светлое, открытое лицо, огромные распахнутые глаза. И удивительная, бодрящая улыбка; сейчас он даже рукой по лицу провел, как бы норовя эту улыбку стереть, но ему это не удалось.

– Ты кто такой? – спросил К.

– Варнавой меня зовут, – отвечал тот, – я посыльный.

Губы его, когда он говорил, раскрывались и смыкались мужественно, но вместе с тем и нежно.

– Нравится тебе тут? – спросил К., обводя рукой по-прежнему не терявших к нему интереса мужиков, которые, все как один, с перекошенными, иначе и не скажешь, образинами, – словно им размеренными ударами долго сплющивали черепушки, и мука этого сплющивания исказила лица пожизненно, – стояли вокруг, раззявив рты, раскатав толстые, слюнявые губы, и то ли глазели на него, то ли нет, потому что тупой, смутный их взгляд беспрестанно блуждал, убегая в сторону и подолгу задерживаясь на предметах вовсе уж никчемных, – а потом К. ткнул в помощников, что, стоя в обнимку, щека к щеке, дружно улыбались, и неясно было, чего больше в их улыбке, подобострастия или издевки, – К. указал на всех них, словно представляя свою волею обстоятельств навязанную ему свиту и ожидая – в этом и была доверительность жеста, а именно доверительности К. и добивался, – чтобы Варнава осознал различие между ним и всем этим сбродом. Но Варнава – в святой простоте, это ясно было видно – истинного смысла вопроса не понял, восприняв его, как благовоспитанный слуга воспринимает слово хозяина, даже когда слово это вроде и не к нему лично обращено, обвел, подчиняясь вопросу, глазами всех присутствующих, увидев среди мужиков знакомых, кому-то помахал рукой, перемолвился с помощниками, и все это непринужденно, с достоинством, явно не ставя себя с прочими на одну доску. К., без умысла отринутый, хотя и не посрамленный, поневоле обратился к письму у себя в руке и вскрыл его. Письмо гласило нижеследующее:

«Многоуважаемый сударь! Как вам известно, вы приняты на господскую службу. Непосредственным вашим начальством отныне является староста деревни, который и сообщит вам дальнейшее относительно вашей работы и условий оплаты и которому вы впредь подотчетны. Тем не менее и сам я не намерен упускать вас из виду. Варнава, предъявитель сего послания, время от времени будет осведомляться у вас относительно ваших пожеланий, дабы уведомлять об оных меня. В моем лице вы всегда встретите желание и готовность по мере возможности идти вам навстречу. Мы заинтересованы в том, чтобы работники наши были всем довольны».