355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Франц Финжгар » Под солнцем свободы » Текст книги (страница 5)
Под солнцем свободы
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 12:05

Текст книги "Под солнцем свободы"


Автор книги: Франц Финжгар


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

– Ну, теперь быстрей, сынок! Пусть Эпафродит увидит, как я намучился!

Он погнал коня с юношеским пылом, пыль взвихрилась следом, и расстояние между ними и купцом стало быстро уменьшаться.

– Pax, eirene, pax, eirene! [Мир вам! (лат., греч.)] – громко закричал Радован, поднимая высоко над головой свою лютню, когда они приблизились к каравану, потому что впереди ехало восемь хорошо вооруженных всадников. Заметив Радована и Истока, те дали коням шпоры, выставили копья и окружили кольцом незнакомых путников.

– Pax, eirene! – повторял Радован и кланялся. Увидев, что они безоружны, всадники опустили копья и с любопытством стали разглядывать пришельцев, однако из круга их не выпустили. Повернув коней, они вместе с ними подъехали к остановившейся повозке.

Радован утирал пот и беспрестанно повторял: "Pax, pax, pax".

Едва переведя дух, он на ломаном латинском языке пополам с греческим осведомился, здесь ли купец Эпафродит.

Всадники удивились, и кольцо вокруг Истока и Радована сузилось.

– Зачем тебе наш господин Эпафродит?

– Чтоб спасти его от смерти! – Радован гордо взглянул на всадников. Страх его прошел, возвратилась храбрость продувного музыканта.

– Чтоб спасти его от смерти? – переспросили всадники и переглянувшись между собой, расхохотались.

– Клянусь Христом, которого почитает ваш господин, что вы глупцы, если смеется над моими словами!

– Сбрось с коня этого придурковатого варвара! – буркнул коренастый всадник, пробиваясь к Радовану.

Радован услышал и злобно повернулся.

– Сбрось варвара, сбрось, пожалуйста! Варвар пойдет своим путем, а наши головы будут валяться в траве, как срезанные тыквы. Клянусь Христом!

Радован неловко перекрестился.

– Молчи! Ступайте себе дальше и не мешайте господину отдыхать в своей повозке. От смерти его спасут наши копья и мечи.

– Да, мы поехали б дальше, будь у нас такое же собачье сердце, как у тебя! Но мы должны спасти Эпафродита и никуда не пойдем отсюда.

Квадрига остановилась возле них. Прекрасный дамасский ковер, защищавший колесницу от солнца, раздвинулся, и за ним блеснули серые глаза грека Эпафродита.

– Эпафродит, Эпафродит! – кричал Радован.

Купец кивнул всаднику. Тот склонился к повозке.

– Чего хочет этот варвар?

– Говорит, будто хочет спасти тебя от смерти, господин! Он вроде не в своем уме.

Грек раздвинул рукой ковер и встал в повозке. Гладко выбритое лицо его украшал острый, с горбинкой нос. В маленьких глазках словно горели потаенные огоньки. Прозорливость и мудрая расчетливость светились в этих глазах.

– Пуст варвар приблизится.

Радовану велели спешиться. Со стоном, страшно уставший, он слез с высокого коня, непрерывно утирая пот и тяжко вздыхая.

– Быстрей говори, чего ты хочешь! Мы спешим. Если голоден, тебе дадут хлеба, если тебя мучит жажда, ложись на брюхо и пей. Вот вода!

Величественным жестом Эпафродит указал на реку.

– Я не нищий, господин. Музыканты никогда не попрошайничают. Если не дают люди, то им дают земля и небо!

Эпафродит опустил ковер, кони тронулись, квадрига заскрипела.

– Стой, Эпафродит! Ты идешь на верную смерть! Тунюш тебя поджидает в засаде! – кричал Радован, держась за повозку.

Имя вождя гуннов произвело впечатление, кони остановились, всадники подскочили к славину.

– Ты лжешь, варвар! Несколько дней тому назад Тунюш был в Адрианополе, он вез с собой императорскую грамоту!

– Христос, твой бог, пусть вернет тебе зрение! Взгляни на этих коней! Чьи они? Гуннов, Тунюша. Мой сын их выкрал. Вчера вечером мы пели и играли гуннам. Тунюш был совсем пьян, язык у него развязался, он назвал твое благородное имя и сказал, что сегодня ночью тебя ограбит. Я пожалел тебя, и мой сын, рискуя головой, угнал этих коней, хотя он тебя не знает. А теперь посмотри на меня! Видишь кровь на ногах? Это потому, что я гнал изо всей силы, чтобы спасти тебя, а у этой клячи спина словно грабовая ветка!

Эпафродит высунулся из повозки; в глазах его мелькнуло выражение доверия; он осмотрел коней, всадники закивали головами, потому что все видели гуннов в Адрианополе.

И тут Исток, ни слова не понимавший в их разговоре, вдруг закричал:

– Гунны! Гунны!

– Унни, унни! – шло из уст в уста.

Все повернулись. Навстречу им мчались два всадника. В одно мгновенье копья устремились на них. Эпафродит выбрался из повозки и вскочил на резвого арабского скакуна, привязанного сзади квадриги.

Даже Радован в мгновение ока взгромоздился на коня, позабыв о своих недугах.

– Двое! Они скакали за нами! Ловите их! – кричал он.

– Подождите! – приказал Эпафродит.

Он уже хорошо различал гуннскую сбрую – так близко подскакали всадники. Вдруг гунны замерли на месте. Они узнали повозку Эпафродита и среди прочих коней разглядели двух своих, а на них Истока и Радована в белых рубахах. Прокричав славинам гуннское проклятье, они повернули и молниеносно скрылись из виду.

– Ну, как, Эпафродит, ты по-прежнему считаешь, что я лгу?

– Ты прав! Назад! Тунюш – опасный разбойник.

Тяжелая повозка повернула. Охрана теперь скакала позади, чтоб оберегать господина со спины.

– Чем мне наградить вас? – спросил купец Радована.

– Позволь нам сопровождать тебя в Константинополь. Мы туда держим путь.

– Хорошо, вы поедете со мной и остановитесь в моем доме. Предстоят великие празднества, с ночлегом придется трудно, поэтому вы будете моими гостями.

Радован подмигнул Истоку, который ничего не понимал, однако сообразил, что все в порядке.

– Еще одна просьба, господин. Можно мне пересесть к вознице? Я очень устал!

Эпафродит позволил.

Кони помчались по дороге, колеса застучали, облако пыли поднялось следом.

Той же ночью Баламбак вернулся к Тунюшу.

– Голову! – заревел вождь.

– Бери мою! Славины нас предали. Эпафродит вернулся в Константинополь.

Тунюш заскрипел зубами.

– Кто рассказал о нашем умысле этим псам? Смерть ему!

– Баламбак, твой раб, говорит тебе: вино открывает тайны!

– Так пусть оно погибнет, как я уже сказал!

Баламбак вспорол меха: вино потекло на землю.

И пока рдел на земле благородный напиток, Тунюш поклялся золотым саркофагом Атиллы и его жены, прекраснейшей Керки, что кровь славинов потечет рекою.

11

Недаром еще Светоний упоминает о том, что великий воин и мудрый правитель Юлий Цезарь решил перенести столицу громадной Римской империи на Восток. Однако кинжалы пронзили его сердце; тяга к Востоку уменьшилась, но не умерла. То, что замышлял Цезарь, то, что скрывалось под тогой, которую оросили кровью кинжалы заговорщиков, – совершил Константин. Железный властелин стремился уйти подальше от Рима, где каждый камень вопиял о свободе, где колонны Капитолия издевались над ним и обвиняли его в тирании. На Восток! Там царят Ксерксы, неограниченные владыки имущества и жизни своих подданных.

И вырос город в ослепительном сиянии, со сказочной быстротой, словно фата моргана среди песчаного моря. Престол, диадема и порфира засверкали над краем – истинным сердцем трех континентов. Поднялся Константинополь новый Рим – возле синей Пропонтиды, на семи холмах, подобно древнему Риму. Дворцы разместились у моря, по склонам, единым величественным амфитеатром, на котором словно разыгрывалась трагедия истории города. Оживились водные дороги, выросли на них леса мачт, крылья парусов накрыли их, словно стаи птиц. И потекло зерно с севера и юга, по Боспорту и Пропонтиде, богатства Архипелага и Египта собирались здесь, африканское и европейское искусство состязалось, кому из них царить на площадях Нового Рима. Караваны проложили новый путь через Малую Азию, из Фракии повалили толпы торговцев. Весь мир пришел в движение, качаясь на могучих волнах, и все волны стремились к сердцу, к Константинополю, лежавшему словно огромный драгоценный камень на сказочном берегу, окаймленном с двух сторон диамантами сверкающих вод, а с третьей выложенном смарагдами зеленых холмов.

С тех пор как Радован и Исток присоединились к Эпафродиту, в море уже погружался четвертый день. Исток издавал восторженные возгласы при виде обширной равнины, залитой червонным золотом солнца. Ему казалось, что он видел иногда эту землю во сне, певцы пели о ней, старухи рассказывали об обители богов. Именно так и должна выглядеть эта обитель. Это была сказка, волшебная повесть. На его родине сейчас трещат и сгибаются под тяжестью снега деревья. Здесь дышит весна. С моря струятся ароматные ветерки, играют в его кудрях и спешат дальше, на холмы, где шепчутся с миртами и кипарисами, где им кивают листья солнечных сикомор, где молодые побеги платанов жадно тянутся к голубым небесам. Слева и справа простираются сады, в белом песке журчат ручейки, кипят фонтаны, ходят одетые в пурпурный шелк люди, а из тенистых рощ выглядывают белые дома. Сказка, Прекрасная сказка!

– Смотри, сынок, смотри, не прячь глаза в землю! Самые красивые девушки затоскуют, когда станешь ты зимой у очага в граде Сваруна, отца своего, рассказывать, что показал тебе Радован!

Истока словно разбудили, и он взглянул на Радована, ехавшего рядом с ним за колесницей Эпафродита.

Радован хорошо отдохнул в повозке и, когда подъезжали к городу, снова взобрался на коня – на коне, казалось ему, он выглядит более внушительно, чем когда трется возле возницы.

– Отец!

Исток скорее выдохнул, нежели произнес это слово и снова погрузился в созерцание.

– Эх, сынок, Радован покажет такое, что у тебя глаза на лоб полезут, как у заколотого теленка. Вот только пить хочется, да пыль кожу ест. Рот забивает и пузо. По траве-то лучше было ехать. Эпафродиту хорошо, спрятался словно крот в нору. Радован попытался сплюнуть.

– Видишь, не могу. Не покажись городские ворота, в пору было сомлеть и свалиться с коня.

Радован брюзжал, но Исток не слушал его. Экипаж Эпафродита загремел по мосту через большой ров глубиной в двенадцать саженей и остановился у огромной стены – творения Феодосия. Адрианопольские ворота были беззаботно распахнуты настежь. По шесть колонн красного мрамора с каждой стороны несли могучую арку. Слева и справа высились две мощные башни, на которых блестели шлемы стражей. И эти могучие стены, камень к камню, башня к башне, тянулись к северу и к югу, тонули в море, взбирались на севере на склоны, смыкались с небом и исчезали в вечерней тьме. Экипаж затарахтел по красной брусчатке, громко застучали подковы, стража почтительно приветствовала Эпафродита. Весь город знал купца, каждому простолюдину было известно, как ценит его Управда за то, что он не скупится на золото, когда пустует императорская казна.

На улицах толпился народ. Одни приветствовали Эпафродита, другие удивленно разевали рот на ехавших верхом славинов. Радован гордо выпятил грудь и самодовольно взирал на толпу, словно был телохранителем самого Юстиниана.

Сутолока и толчея на улице усилились. Оране пришлось обогнать повозку, чтоб проложить дорогу. Возница щелкал кнутом, кричал, и тем не менее они еле-еле продвигались вперед. Когда они дотащились до конца улицы, она вдруг расширилась подобно реке, вливающейся в море. Перед ними был форум Феодосия. В центре на могучем постаменте стоял серебряный конь, на котором как живой восседал Феодосий, сверкавший во тьме обильной позолотой. Кругом были аркады, под ними – люди всех наций, богатство всех стран; роскошь, величие, нищета, рабство; бродяги и разбойники – все смешалось и сбилось в один живой клубок.

С площади экипаж свернул в узкую улицу к югу. Здесь они поехали быстро, и вскоре перед ними распахнулись ворота виллы Эпафродита.

На мозаичной брусчатке двора поднялась суета. Рабы преклоняли колени, приветствуя господина. Занавес на колеснице упал. Два рослых раба-нумидийца подняли Эпафродита и посадили его в носилки, переливавшиеся при свете факелов золотом и драгоценными камнями. Они уже взялись за позолоченные ручки, когда Эпафродит крикнул:

– Мельхиор!

Управляющий преклонил колени.

– Славины, приехавшие со мной, с сегодняшнего дня мои гости.

– Да будет священна твоя всемогущая воля!

Мельхиор поцеловал край позолоченных носилок, нумидийцы подняли их и ушли, беззвучно ступая по мозаике.

После этого прислуга стала приветствовать гостей хозяина.

– Варвары, варвары! – перешептывались они удивленно и кланялись. Они привыкли к гостям в дорогих одеждах, в шелках и драгоценных камнях, к купцам из Карфагена и Египта, к посланцам самого императора. А эти двое! Холщевые рубахи, босые ноги, неумащенные головы! Варвары! Но такова всемогущая воля господина. И если бы Эпафродит о собаке сказал: "Это мой гость", они столь же покорно кланялись бы ей. Радован понимал, в чем дело, и продолжал надменно сидеть на коне, оглядывая слуг. Исток спешился сам, как и остальные всадники. Радован ожидал, пока ему помогут.

Когда носилки скрылись в комнатах прекрасного дома, Мельхиор выделил славинам по прислужнику. Те приняли коней; раб Радована встал на колени и согнул спину, чтобы старик, слезая с коня, мог опереться на нее. Радован даже не взглянул на раба. Он разговаривал с Мельхиором, который провожал чужеземцев в отведенные им покои. Он вел их по чудесному саду, откуда открывался вид на море и торговую пристань.

– Благодарите своих богов – Христа, Зевса, Меркурия, что ваш господин жив, – громко говорил Радован, обернувшись к рабам, с любопытством следовавшим за чужеземцами. Услышав его слова, они подошли ближе.

– Благодарите богов, говорю вам! Мертв был бы сегодня ваш господин, и косточек бы не собрали – сожрали б его волки.

В толпе раздались возгласы удивления.

– Расскажи, что было дальше, благородный гость, – попросил Мельхиор.

– Хорошо, только я пить хочу. Сейчас вы узнаете, сколько мучений мы приняли за вашего господина. Особенно я – ведь я стар. Но как тут говорить, если мучает жажда. Я бы море выпил, соленое море. Страдания и дорога вызывают жажду.

Мельхиор подал знак, двое рабов поспешили за вином. Радован подмигнул Истоку и сказал:

– Теперь ты понимаешь, что значит иметь дело со мной?.. Я рассказал бы вам все, но рассказ долог, а у меня нет сил. Мог бы рассказать мой сын, но он не разумеет по-вашему. Поэтому скажу вам еще раз: благодарите Христа, что ваш господин жив. Еще немного, и не снести бы ему головы.

Они подошли к красивому зданию. Мельхиор провел их в отведенную им просторную комнату с мраморным полом, устланным тяжелыми персидскими коврами.

Подоспели и услужливые рабы с едой и питьем.

Радован тут же взялся за кувшин.

– Я, сынок, так хочу пить, так ослаб от трудной дороги, что не смог бы возлечь на эти ковры, не подкрепившись.

Он пил и пил, по бороде его струилось вино. Мельхиор простился, и они остались одни в своем новом жилище.

– Пей, Исток, пей! Вот это вино, клянусь Сварогом! Оно прогонит усталость и вольет силу в твои жилы, ох, пей, сынок, пей!

– Не выпуская из рук кувшин, он снова и снова прикладывался к нему. Потом растянулся на мягком ковре.

– Мягкая постель лучше овчины. Да возблагодарит Даждьбог Эпафродита!

Исток не знал, что и сказать. Его уважение к мудрому старцу все возрастало. Какая награда за то, что он убил гунна, за то, что они мчались чуть быстрее обычного! Все здесь небывалое, все волшебно, как в сказке. Он глотнул вина, отведал жаркого, попробовал неведомых плодов щедрого юга. Ужин был царский.

– А теперь в путь, Исток! Не для того мы пришли в Константинополь, чтобы нежиться на коврах. Я поведу тебя в город, чтобы ты увидел мир.

Радован осмотрел струны на лютне, подтянул те, что ослабли, и встал.

– Пошли! Пой, когда я тебе скажу, слушай, смотри и молчи! Нож у тебя с собой?

– С собой, отец!

– В Константинополе ночью он не раз потребуется!

Едва они переступили порог, явились оба раба, услужливо предлагая сопровождать их.

– Хватит одного! – распорядился Радован, отдал рабу лютню и пошел, как знатный господин.

– Как тебя зовут? – обернулся он по дороге к рабу.

– Нумида!

– Хорошо, Нумида, теперь я знаю твое имя.

Они свернули к северу и через несколько минут оказались на великолепной улице, называвшейся Меса. По обе стороны ее возвышались высокие дворцы в четыре этажа. Над ними сверкало ясное небо, посыпанное золотистым песком звезд. На мраморном тротуаре колыхались носилки, перед ними и за ними тянулись вереницы пестро одетых слуг. Аромат азиатских благовоний наполнял воздух. По мостовой скакали верхом разряженные всадники; Двухколесные экипажи, позолоченные, инкрустированные слоновой костью, проносились сквозь толпу. Город спешил на просторный форум Константина. Под его аркадами люди назначали свидания, носилки останавливались, поднимались завесы, пламенные взоры искали возлюбленных. Сенаторы толковали о политике, купцы заключали сделки, а вокруг столпа Константина полыхали греческие факелы, распространяя по площади волшебный свет и дурманящий аромат.

– Ты гляди, сынок, гляди! Да не потеряйся часом!

Исток охотно бы присел на каменные ступеньки, чтобы смотреть, смотреть на великолепие этого города, который из крови народов выковывает золотые браслеты, а слезы варваров обращает в жемчуг, чтобы украсить этими драгоценностями запястья и пурпурные шелковые одежды изнеженных, истомленных наслаждениями женщин.

Но Радовану было здесь не по себе. Они пошли дальше по Долине слез, на площадь, где торгуют рабами, к Золотому рогу, где уже не было дворцов, не горели факелы, развеялись ароматы благовоний. Низкие домишки, грязные улицы и, наконец, шатры и смятая трава. Здесь стоял крик, хриплые голоса пели песни фракийцев, аваров, гуннов, антов и славинов. Арабы и мидийцы, персы и иудеи, черные сыны Африки – все теснились в этом предместье. Здесь обитали босяки, воры, бродячие музыканты, скупщики драгоценностей, блудницы без роду и племени, цирковые фигляры, и танцовщицы, поводыри медведей, прорицатели, ведуны и фокусники.

Среди шатров попадались кабаки – деревянные халупы, оштукатуренные и заляпанные грязью. Внутренние стены их были покрыты сажей. Вместо столов стояли низкие, грубо сколоченные скамьи, возле них на корточках сидели люди – пили, если были деньги, или подстерегали момент, когда можно будет оторвать сосуд от губ соседа. Играли в кости, и многие, в азарте проигрывая, попадали в рабство. Пьяные пели, веселились, а потом устраивали драки.

Такое общество было по душе Радовану. Однако с тех пор как он получил собственного раба в услужение, он стал разборчив. Теперь он уже имел право выбирать, где сесть.

Он остановил свой выбор на кабаке посолиднее, где сидели несколько солдат и бедных горожан. Еще в дверях заиграл он на лютне, а Исток запел, – веселая компания мигом пригласила их к столу. Оказалось, что смуглые солдаты служили на далекой окраине империи и лишь недавно пришли на быстроходном паруснике из Африки из-под Карфагена. Тут были варвары-готы, фракийцы, даже один славин затесался среди них. Говорили они на смеси разных языков, и Исток, хоть и с трудом, все же понимал их.

– Пейте, славины, и рассказывайте, откуда вы пришли. Помогали бить Хильбудия? Весь Константинополь его оплакивает. Я под его знаменем полгода служил. Вот это был воин!

– Верно, досталось ему. Но нам неведом меч, струны – наше оружие!

– К черту струны! Меч и копье – вот это сила! Ты, старик, ни на что не годен, а вот мальчик подошел бы. Продай его!

– Продай! А под старость росу слизывай да калачи из дорожной грязи замешивай! Поумней бы что придумал, расскажи лучше, что слышно в Африке. Ты ведь оттуда – весь, как уголь, обгорел.

– Да, из Африки. Но под Велисарием мы иначе воевали, чем ты под Хильбудием.

– Герои! – похвалил его Радован и оглянулся на остальных.

– Такого триумфа миру еще не снилось! – подхватил другой. – Короли в оковах, золото, серебро – все возами, пленных вандалов целые вереницы, все это скоро сам увидишь. А потом цирк будет, его уже начали готовить: ристания, борьба, стрельба из лука, – словом, такого еще никогда не бывало. Деньги так и сыплются, а уж ешь-пей – сколько душе угодно, брюхо, глядишь, вырастет ровно купол святой Софии.

– Думаешь, корабли Велисария скоро придут? – спросил чумазый кузнец из цирка.

– Да, сегодня вечером или завтра!

– А как ты думаешь, кто выиграет на стрельбе?

– Кто? Может, я или ты...

– Ни я, ни ты, а Асбад.

– Асбад, начальник десятого палатинского легиона? Этот вонючий блюдолиз? Никогда! Спорим!

– Ставлю два вандальских золотых!

– Ставлю и я! – закричал кузнец. – Ставлю двадцать пять милиарисиев за Асбада!

– Проиграешь, – шепнул ему на ухо долговязый гот.

– Ни за что, – стоял на своем кузнец, – ни за что не проиграю.

– А почему? Потому что Асбад – любовник Феодоры?

– Что болтаешь? Ты оскорбил императрицу! – Из темного угла вышел императорский соглядатай и положил руку на плечо солдата.

– Пьяный он, сдуру ляпнул, отпусти его!

– Оскорбление величества! – возражал соглядатай.

Все вскочили, закричали, сосуды полетели на пол, кто-то погасил факел, солдаты исчезли в дверях, шпион орал, – оскорбителя и след простыл. Толпа поглотила гостей, громовый вопль огласил предместье:

– Велисарий! Велисарий!

Живая река подхватила Радована и Истока и понесла по улицам и дорогам к пристани. Множество людей теснились на берегу. Возгласы "Слава!", "Победа!", "Хлеба и зрелищ!", сотрясали воздух. В море заблестели три красных огонька – сигналы кораблей Велисария.

12

"Это произошло или случайно, или по чьей-нибудь воле! – воскликнул Прокопий, закончив повесть о победе Велисария и гибели королевства вандалов. Но не только удача сопутствовала славному полководцу, бок о бок с удачей шагала бледная зависть – приемная дочь византийского двора. Когда голод и отчаянье принудили короля вандалов Гелимера попросить у Велисария хлеба, которого он давно уже не видел, губку, чтоб вытереть заплаканные глаза, и цитру, чтоб воспеть свою горькую участь, некоторые завистливые военачальники, сговорившись, послали быстроходный парусник в Константинополь к Юстиниану с доносом на Велисария, дескать, он, упоенный своей победой, вознамерился стать самовластным государем, африканским тираном. Не было тогда под солнцем человека, больше верившего доносам, чем алчный Юстиниан. Тени подозрения, что кто-то зарится на его корону, было достаточно, чтобы многие сложили свои головы на плахе или сгинули в подземельях темницы. Когда Restitutor urbis et orbis [Восстановитель города и мира (лат.)] узнал об этих обвинениях, он заперся в своих покоях и провел ночь в тяжелом раздумье.

Оплот империи на севере у Дуная пал. Хильбудий погиб. Славины соберутся с силами и весной опустошат Фракию. Правда, он щедро одарил Тунюша, Чтоб тот посеял раздор между антами и славинами. Но целиком полагаться на гунна нельзя. Из Азии доходили все более достоверные вести о том, что персы готовятся к отпору. И в такое время он должен отозвать Велисария и уничтожить его. Но это значит лишить себя единственной опоры! Разве найдешь ему замену? Ведь Велисарий не только талантливый полководец – он богат. Он содержит тысячи воинов, из государственной казны не тратится на них и сотни талантов. Разве найдешь ему замену? Конечно, Феодора, императрица, нашла бы. Разумеется, преемником Велисария оказался бы тот, кто одерживает победы над придворными красавицами в жемчужном зале императорского дворца. Нет, нет, я не могу его уничтожить.

Четырежды переворачивал он песочные часы на подставке из слоновой кости. Тонкая золотистая струйка беззвучно вытекала в крошечное отверстие. Управда остановился перед часами. Время шло, а тяжелые мысли не покидали его. Управда подошел к окну и взглянул на море. Звезды угасали. Пропонтида покорно лежала у подножья императорского дворца, точно ожидая приказаний всемогущего деспота. Парусник, доставивший донос, недвижно стоял в порту.

– Агиа Софиа [Святая София (греч.)], – воззвал император, – смотри, я строю тебе новый храм, я намерен превзойти Соломона, осени меня, будь милосердна, окажи милость, столь необходимую государю в тяжелую минуту! Пожар поразил твой дом, и правильно сделал, ибо мудрость божья должна иметь более прекрасный дом. Вознагради труд мой в минуту эту!

Занялся день, молотки строителей застучали на стенах новой церкви.

И Управду озарило.

– Не верю, это ложь! Велисарий невинен! Пусть только выдержит испытание!

Он сел, взял пергамент и написал:

"Поскольку ты одолел грозного неприятеля, твой император и повелитель предоставляет тебе право выбора, остаться ли в Африке, отослав в Константинополь Гелимера и пленных, или возвратиться вместе с ними. Да пребудет с тобой милость деспота!"

В тот же день отошел корабль, который вез послание императора.

Между тем Велисарий через своих шпионов уже знал о доносе. Не мешкая, он нагрузил корабли бесчисленными богатствами и набил их пленными вандалами, оставил в Карфагене гарнизон герулов и приготовился к отплытию в Константинополь. Он торопился оправдаться перед государем и расквитаться с лживыми доносчиками.

Когда прибыл гонец, корабли были готовы к отплытию, а самый быстрый парусник вез в Константинополь весть о том, что победоносный полководец возвращается.

Юстиниан убедился, что донос был порожден завистью, и решил устроить в городе триумф, какие устраивали лишь римские цезари в честь победы над варварами. Ему хотелось превзойти Тита и Траяна.

Разверзлась императорская казна, и посыпались из нее золото и серебро. Юстиниан распорядился заново покрасить ипподром. Арки и своды прогибались под тяжестью ковров. С севера и востока в столицу гнали необозримые стада. Гонцы мчались по стране, возвещая о празднестве. Народ валом повалил в Константинополь. Земледельцы побросали плуги, ремесленники отложили свои орудия. Глас деспота всем повелевал идти в столицу. Он сулил невиданное пиршество. И поскольку с наступлением зимы со всех концов страны с кличем "Хлеба и зрелищ!" В Константинополь стекались варвары, в январе город оказался битком набит пришлым людом.

Юстиниан учредил огромные награды для победителей в ристаниях, издал специальный закон о ристателях, борцах, метателях копий и лучниках. Все упражнялись, все готовились. За каппадокийских и арабских скакунов платили груды золота. На поле для тренировок с утра до вечера было полно народу, заключали пари, кто победит, зеленые или голубые.

И в разгар всеобщего напряженного ожидания во вторую ночь февраля в море перед Константинополем появились три красных огонька – то плыли корабли Велисария.

Богатый Эпафродит, торговец до мозга костей, воспользовался случаем угодить Феодоре и через нее, разумеется, Юстиниану. Лукавый грек понимал, что достаточно однажды промахнуться, промешкать, как немедленно окажешься перед судом за оскорбление величества. А подобные суды обыкновенно оканчивались тем, что обвиняемый исчезал в подземной темнице и его состояние поглощала ненасытная императорская казна.

Поэтому он велел Мельхиору купить самых лучших коней. Управитель обошел все ярмарки, высматривая скакунов для партии зеленых, и, наконец, остановил свой выбор на четырех арабских жеребцах, которые, по всеобщему суждению, должны были победить. Они стоили Эпафродиту ящик золота, и он подарил Феодоре их с тем, чтобы она выпустила жеребцов на стороне своей партии голубых. В благодарность Феодора послала ему в серебряной шкатулке тесьму, которой завязывала волосы при омовении.

Эпафродит осведомился также у Радована, умеет ли его сын Исток стрелять из лука. Когда тот ответил утвердительно, грек распорядился выжать славинам красивую одежду из тонкого полотна и раздобыл для них таблички, чтобы на ипподроме поставить их в ряды состязающихся лучников.

Наступил день триумфа.

Средняя улица – Меса, – разряженная словно индийская невеста из богатого рода, проснулась рано. Всю ночь работали мастеровые и рабы. Вельможи, соперничавшие при дворе, сорили деньгами, украшая фасады своих домов. С моря дохнул весенний влажный ветерок. Капельки прозрачной росы повисли на гирляндах и сверкали миллионами жемчужин. И море и само утро в тот день тоже как будто были подвластны деспоту. Пахнуло миртом и лавром, розмарин и розы покрыли улицу и стены. Отовсюду свисал напоенный благовониями пурпур, живыми цветами трепетали в воздухе драгоценные ткани. Гирлянды в глубоких аркадах тянулись от дома к дому, поверх них переливались золотом ленты серпантина, будто солнце распростерло свои крылья над улицей. В окнах белели оживленные лица первых византийских красавиц. В их волосах, на белых шеях, на шелковых и бархатных одеяниях покоились миллионы, обращенные в золотые диадемы, сверкающие нимбы, ожерелья и браслеты. На крышах яркими пятнами горели одежды слуг. Сегодня даже их принарядили: чисто вымытые, облаченные в дорогие одежды, они должны были, к вящей славе своих господ, возносить хвалу императорскому триумфу.

А внизу, на берегу моря, в темнице Пентапирг, король вандалов Гелимер в последний раз надел порфиру и возложил на голову корону. На лице его покорность отчаяния, он не плачет, не смеется, гордость в нем убита, душа убита. Он не испытывает ни гнева, ни страха, ни печали, еле шевелятся его губы, без устали повторяя: "Vanitas vanitatum" [Все суета сует].

Загремели трубы, отворились Золотые ворота. Над Черным морем взошло солнце. На фасаде Золотых ворот засверкала статуя Виктории, белые атланты, мраморные колоссы пробивались своей снежной белизной сквозь листья лавра, словно могучие защитники по обе стороны Portae triumpfalis [Триумфальной арки (лат.)] радовались торжественному дню. А в арке ворот безмолвствовал символ Христа – темный крест не засиял радостью этим ранним утром. Хмуро глядел он в сторону Пентапирга, откуда тянулись толпы закованных в цепи пленников, превращенных в рабов алчностью того, кто возводил для бога святую Софию и проводил ночи в беседах с монахами о таинстве святой троицы. Приди Он, символ которого безмолвствовал над воротами, нет, он не молчал бы, он повторил бы свой приговор: "Сердце твое далеко от меня!"

По ту сторону ворот и вдоль всего пути толпился народ – те, кто не попал на ипподром. Там, на ипподроме, собрались все: Управда, Феодора, двор, вельможи и богатеи. Бродяги же и голытьба заполнили галереи под самым пурпурным шатром, покрывавшим обширный цирк. Управда устроил триумф Велисарию, но и Константинополь, и сам полководец знали, что подлинным триумфатором является всемогущий деспот.

Поэтому Велисарий, по древнему римскому обычаю, не восседал в колеснице, не гарцевал на диком белом жеребце, а от своего дома к цирку шел пешком, как патрикий.

В ожидании Велисария процессия растянулась от Золотых ворот до форума Аркадия.

Впереди стояли начальники димов, за ними расположились сенаторы и вельможи в белых туниках, со свечами в руках. Затем подъехала колесница с изображением святой троицы в сопровождении почетного эскорта из патрикиев, консуларов и дальних родственников императора. За ними стояли пленные вандалы в полном воинском снаряжении – руки их были связаны за спиной. Ромеи издавали возгласы удивления при виде этих статных смуглых людей. Позади своих воинов стоял король Гелимер. Пурпурная мантия его сверкала драгоценными камнями, золотая перевязь опоясывала стан, на груди пылал доспех из чистого серебра. Византийские женщины высовывались из окон и искали глазами короля-героя; он не чувствовал больше унижения, не ведал ни славы, ни величия и пробуждал в их сердцах сочувствие.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю