Текст книги "Под солнцем свободы"

Автор книги: Франц Финжгар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Солнце стояло в зените, когда отряд на маленьком плоту вернулся назад. Старик славин велел воинам войти в густой ивняк; там они тщательно спрятали плот, укрыв его ветками и камышом. А свой челн утопили в грязи.

– Куда же теперь?

Старик славин вскочил на коня, его примеру последовали остальные, и без единого слова все снова тронулись в путь. Когда они доехали до того места, где был след первого плота, старик, свесившись с седла, стал искать следы коня Радована. Опытный глаз его скоро нашел то, что искал.

– За ним! – скомандовал он. – Радован отлично знает, где лагерь гуннов. Ведь он, клянусь Святовитом, поехал прямо туда!

Гуськом всадники осторожно двинулись по следу, пока окончательно не установили, в какую сторону направился Радован. До подножья невысоких холмов, тянувшихся к юго-востоку, следы виднелись четко. Потом почва стала тверже, отпечатки исчезли. Однако сомнения не было: Радован поскакал наверх. Подхлестнув отдохнувших коней, всадники помчались вперед, через холмы и перелески. Солнце садилось – день близился к концу, на другое утро они должны были вернуться на берег Дуная, где с войском ожидал Исток. Мешкать было нельзя. Радо обогнал товарищей и сейчас ехал первым. Далеко уходил его взор, горевший, как у молодого волка, впервые вышедшего на охоту. Стоило защебетать птице, как сердце его сжималось, словно он слышал мольбу Любиницы о помощи. Вдруг он натянул поводья и остановился: где-то заржала лошадь. "Тунюш!" – мелькнула мысль, а правая рука уже была на рукоятке боевого топора.

Приближался вечер. Длинные тени постепенно исчезали. Шрам на лбу старого воина налился кровью. Словно дубовая кора, сморщилась кожа на его нахмуренном лице. Придет ночь – что тогда? Нужно напрячь последние силы, пока еще видно? Крепче подобрали воины поводья, подхлестнули коней короткими ремнями, и добрые животные легкими скачками помчались по равнине.

Гряда холмов справа неожиданно оборвалась, точно ее обрезали ножом. К югу открылось узкая лощина. Они остановили коней и переглянулись. Лишь один Радо как во сне скакал дальше. И вдруг на глазах у всех его конь поднялся на дыбы, повернулся на задних ногах и помчался назад к отряду.

– Лагерь! Лагерь! – кричал Радо. – Дым в лощине!

– Назад! – воскликнул старик.

Они не спеша возвратились к холмам и укрыли лошадей в густо поросшей ложбине. Там решили дождаться ночи.

Когда опустилась безлунная ночь, темные фигуры скрылись в мрачном лесу. По двое поползли юноши по склонам. Они поделили между собой ложбину так, чтоб со всех сторон окружить и как следует разглядеть весь лагерь. С лошадьми остался только старый славин, строго-настрого приказавший возвратиться к полуночи.

Радо выбрал наиболее опасный путь – к самому входу в долинку. Ничто не пугало его, когда он пробирался сквозь заросли по склону, – ни треск хвороста под ногами, ни вспорхнувшая птица. Душа его пылала, и он думал только об одном: как освободить Любиницу, как вырвет ее из объятий пса Тунюша. В своем разыгравшемся воображении он слышал ее голос, видел ее у костра, где, печальная и бледная, она сидела среди девушек.

Радо поднялся на вершину холма и стал спускаться вниз. Заросли кончились, он вышел из лесу. Ноги путались в кучах веток, наваленных кругом. Гунны, видимо, вырубали здесь лес. Он остановился, чтоб понять, куда идти дальше. Снизу доносилось ржанье пасущихся коней, далеко впереди горел костер, юноше показалось, будто возле него движутся какие-то фигуры.

"Туда!" – звало сердце. Но как? Мимо табуна? Редко когда гунны оставляют коней без присмотра. Но по числу лошадей можно определить силу отряда.

Он вышел из порубки, где было очень трудно идти из-за валявшихся кругом стволов деревьев и веток. Снова погрузился в лесной мрак и пополз по опушке к костру. В душе постепенно ослабевала безудержная тоска по Любинице. Желание выполнить важное задание овладело всем его существом, вытеснив мечты о девушке. Снова призвал он всю свою хитрость и лукавство. Беззвучно, как лиса, спустился в долину и, потонув в траве, извиваясь змеей, пополз к табуну лошадей возле костра. Издали попытался прикинуть число голов. Не смог. Потом сообразил, что скоро полночь и взойдет луна, тогда будет легче оглядеть табун. Снова тронулся дальше по опушке леса. Возле коней никого не было видно. Не бормотал пастух, не посвистывал сторож. Значит, животных оставили без присмотра. Время от времени юноша поднимался на четвереньки, даже вставал на ноги, чтоб взглянуть на костер.

Постепенно загорался второй, третий, целая цепочка огней.

"Много воинов!" – подумал он, пробираясь дальше. На руках его, исцарапанных и исколотых шипами, выступила кровь. Но Радо не думал об этом.

Даже острый шип, вонзившийся в ладонь, не заставил его вздрогнуть.

Вскоре он подобрался к кострам так близко, что мог различить пляшущих вокруг них гуннов. Смутно донесся шум голосов, отчетливо долетали лишь отдельные громкие возгласы.

"Веселятся! Пьют! Можно рассмотреть все как следует!"

Радо становился все более дерзким и смелым. Встав во весь рост, он начал думать о том, как бы подобраться к самому большому костру. Там он увидит Тунюша и, может быть, даже ее.

Пройдя всю лощину, он добрался до другой опушки. Маленькая речка извивалась по склону. Он перешел ее вброд и скрылся в лесу. Здесь можно было шагать без опасений. Шум воды заглушал шаги, от костра неслись все более громкие крики, смех и песни. Рука Радо покоилась на рукоятке ножа. Сможет ли он удержать себя, если увидит Тунюша и рядом Любиницу, хватит ли сил, чтоб не броситься и не поразить его?

– О, Девана, боги отцов, храните меня!

Вскоре перед ним раскрылась большая поляна. Пламя костров освещало ее и доходило почти до кромки леса. Он мгновенно отскочил назад и спрятался за толстым дубом. Отсюда как на ладони был виден весь лагерь.

Гунны жарили баранов, прыгали и плясали вокруг огня, размахивая большими баклагами. Лохматые, сшитые из шкур широкие штаны их полоскались на ветру, и при этих прыжках худые гибкие фигуры в кровавом свете пламени казались еще более высокими и страшными.

"Как колдуны!" – подумал Радо. Вдруг раздался хриплый, пронзительный голос. Гунны застыли на месте и смолкли.

Динь-динь, дон-дон...

"Что это? Струны! И песня. Чей это голос? О, сам Шетек расчесал тебе бороду, Радован! Это ты! Это твоя лютня! Твой голос! О, Радован, отец!"

Юноша вытер глаза, защемившие от радостных слез. Отец утешит ее. Ночью он даст ей знать, что мы близко! Радован, в самый Дренополь я пошлю за вином, чтоб отблагодарить тебя за эту радость! В племени славинском навеки останется память о твоем лукавстве!

Улыбаясь, слушал он дикую гуннскую песнь, которую пел Радован. Вокруг костров закружились тени покороче – это девушки пустились в пляс под звуки лютни.

Радо взглянул на небо. И испугался, увидев на нем светлый круг, возвещавший восход луны. Повернувшись, он быстро побежал обратно.

Вечером следующего дня к лагерю гуннов подходило славинское войско. Тремя отрядами бесшумно двигалось оно по степи. В центре, во главе тяжеловооруженной конницы, ехал Исток, слева шли пращники и лучники, справа – могучие копейщики, вооруженные боевыми топорами и укрытые деревянными щитами, обтянутыми толстой буйволовой кожей. Исток радовался образцовому порядку в своем отряде. Ни один меч не звякнул, никто из воинов не произнес ни слова, даже лошади не фыркали и не ржали. Слышался лишь шелест и шорох сухой травы, словно тихий ветер проносился над лесом. Когда войско подошло к повороту, откуда шел путь в ущелье, Исток свернул вправо, к покрытому лесом холму. Не раздумывая, за ним последовали отряды. Он взмахнул мечом. Опытные славинские воины, служившие в Константинополе и теперь назначенные командирами, собрались вокруг своего начальника.

– Охраняйте долину, чтоб ни одна живая душа не могла ни войти, ни выйти из нее. Завтра мы нападем! А сегодня заночуем на опушке этого леса!

Командиры приветствовали его, потом каждый поскакал к своему отряду. Однако простые воины отнеслись к приказу не так, как привыкшие к строгой дисциплине выученные солдаты. Они стали перешептываться, в воздухе замелькали копья, сотни глаз обратились к Сваруничу, который в сверкающем доспехе магистра педитум сидел в седле. Исток даже не повернул головы на эти негодующие взгляды. Возле губ его, как у отца, показалась тонкая морщинка, дескать, возмущайтесь сколько душе угодно! Мое слово твердо!

Вскоре от войска отделилось несколько старейшин и среди них Радо. Они окружили Истока и потребовали созвать военный совет. Сызмала привыкшие к свободе, они не хотели подчиняться одному человеку, хотя сами избрали его начальником.

– Боги простирают темную ночь над землей, чтоб укрыть нас от врага. Что медлишь? На гуннов! Мы нападем на них в полночь, и Морана устроит пир на радость своим бесам, в честь наших богов и во славу славинского племени! Смерть предателям! Спасем Любиницу! Это воля старейшин, это воля войска! Говори, Исток!

На лице Сварунича ничто не дрогнуло. Лишь морщинка вокруг губ пролегла глубже; ясным спокойным взглядом смотрел он на мужей, которые с хмурыми лицами ожидали ответа.

– Радо! Хороши слова, которые ты произнес от имени вождей. Хороши, говорю я, но, клянусь богами, неразумны.

На всех лицах Исток видел удивление, недоверие, даже готовность к отпору.

– Не Святовит внушил вам эти мысли! Зачем мы пришли сюда? Для чего затянули ремни и взялись за копья и топоры? Отвечайте!

– Чтобы отомстить! – в один голос отвечали воины.

– Только для этого? Сын Сваруна пришел, чтобы сначала освободить единственную дочь славного старейшины, а потом уж мстить злодею.

– И Радо, сын Бояна, также пришел, чтобы освободить свою нареченную. Может быть, этой ночью пес осквернит голубку, может быть, этой ночью он изобьет ее бичом, а ты ждешь дня? На гуннов!

– На гуннов! Смерть Тунюшу! – поддержали вожди.

– Смерть Тунюшу, говорю я тоже. Но жизнь – Любинице! Если мы нападем сегодня ночью, Тунюш поймет, что победа невозможна, что дни гуннов сочтены. Он пронзит мечом Любиницу и убежит от нас во мраке, ибо тысячи бесов гнездятся в его голове, а утром мы обнаружим лишь нескольких мертвых врагов и мертвую Любиницу. Разве для этого мы пришли? Змея жалит до тех пор, пока не отсечешь ей голову. А зачем нам победа без головы Тунюша! Разве Сварун обрадуется, если мы вернем ему мертвую дочь?

Мужи молчали. Радо с трудом овладел собой.

– С тобой Святовит, Исток! Приказывай! Мы твои слуги!

Вожди вернулись к войску. Войско одобрило распоряжение Истока и бесшумно двинулось к лесу, чтобы, укрывшись в зарослях, дождаться наступления зари.

Исток был доволен. Старейшинам он сказал правду, хотя и умолчал об основной причине, из-за которой отложил нападение до прихода дня. Впервые ему представлялся случай повести на битву дикий, но организованный и укрощенный отряд славинов, и он хотел это сделать по всем правилам воинского искусства ромеев. Он хотел обучить свой отряд, чтоб на этих дрожжах замесить потом тесто – всем племенем ударить на юг. Он понимал, что его ждет. Гунны были великолепными воинами, стойкими, послушными и упорными; тетиву они натягивали не напрасно и мечами размахивали не впустую. Грядущий горячий и кровавый день радовал Истока – воина, равного которому не было даже среди готов-палатинцев. Всю ночь он не сомкнул глаз.

Словно пчелы от цветка к цветку, спешили командиры от воина к воину. Каждая группа воинов, каждый отряд имел свою точно определенную задачу. И каждую группу возглавлял командир.

Задолго до рассвета войско покинуло опушку леса и укрылось в чаще. Исток занял высоты и окружил лощину. При выходе из нее он расположил с двух сторон лучников, чтобы каждого беглеца они осыпали стрелами и сбивали с коня.

На рассвете отряд могучих копейщиков получил приказ с шумом и громом ударить в лощину в направлении лагеря. Сам же Исток с конницей притаился в лесу.

Громко загудели боевые козьи рога. Звук их разнесся по дубравам в безмолвии утра. Гуннам было достаточно первого вражеского сигнала. Пронзительно запела труба вархунов; услышав ее, кони в табуне заржали и бешеным галопом помчались в лагерь. Протяженные вопли и свист стрясли воздух. Гунны мгновенно взлетали на коней, будто земля сама отталкивала их. Не было никакой сутолоки, никакой паники, все шло спокойно и быстро, словно они уже целый месяц ожидали нападения.

Старый славин, закованный в железо, с сеткой на лице, укрытый огромным щитом, с длинным копьем в правой руке, вел копейщиков по долине к лагерю. Пели рога, славины, по своему древнему обычаю, издали устрашающий крик. Стройные шеренги разомкнулись и бешеным галопом понеслись на врага. Гунны встретили их тучей стрел. Подобно зимнему ветру в голых ветках деревьев свистели они в воздухе. Несколько славинов покатились в росистую траву. Ярость охватила остальных. Под прикрытием щитов они ворвались в неприятельские шеренги. Засверкали топоры, копья радугой заблестели над головами гуннов.

Те, забросив луки за спину, тоже взялись за длинные копья и кинулись на славинскую пехоту. Старый славин издал грозный клич, его отряд сомкнулся в непробиваемый клин, в острие которого встал сам Ярожир. Его копье вонзилось в грудь первого налетевшего коня, тогда конница гуннов раскололась и молниеносно окружила славинов, чтоб ударить им в спину. Клин повернулся, но Ярожир не сумел сохранить строй. Отряд распался, первые славины повисли на копьях гуннов. Но в этот миг высокими голосами запели византийские трубы. Справа и слева кинулась на гуннов конница Истока. Те растерялись и отступили. Но только на одно мгновенье. Баламбак, командовавший гуннскими войском, что-то прокричал, словно разъяренный ястреб. Увидев сверкающие доспехи и грозные шлемы, он сразу оценил превосходство неприятеля. "Уходить!" – таков был смысл его крика. Лес копий поднялся над головами всадников, вихрем сорвалась с места гуннская конница и помчалась прямо на всадников Истока, чтоб пробить себе дорогу и уйти по лощине. Однако Исток предвидел это. Оба его отряда слились в одну сверкающую цепь, выставив вперед широкую, укрытую броней грудь. Славины кинулись навстречу гуннам, всадники схлестнулись с такой бешеной силой, что с обеих сторон в траву покатилась целая шеренга коней вместе с сидевшими на них воинами. Строй у гуннов и у славинов был разбит. В темной толпе гуннов сверкали светлые шлемы, блистали мечи, гунны побросали на землю свои копья. Битва распалась на множество отдельных ожесточенных схваток не на жизнь, а на смерть. Обезумели и кони и всадники: крик, стоны, звон мечей и треск доспехов, ржанье, воинственные кличи, атаки и отступления, вопли умирающих, потоки крови, неистовство коней, потерявших всадников. Словно вырвавшийся на волю дикий зверь, метался Исток по полю боя. Огненной молнией сверкал его меч. Там, куда он опускался, в смертной судороге корчился враг, кровь била фонтаном. Сквозь сетку на шлеме грозным огнем пылали глаза Истока. Стоило ему увидеть, что кому-то из славинов угрожает опасность, как он устремлялся туда на своем жеребце, единственном оставшемся в живых коне Эпафродита; сверкал меч – и гуннский конь навеки расставался со своим хозяином.

Гибли славины, гибли гунны. Закусив губу, Исток без устали носился по полю. Взгляд его искал Тунюша. Он преследовал беглецов, бил влево, отражал удар справа – раненых гуннов он не трогал – и прорубал себе дорогу в самую жестокую сечу, ищи песьи глаза, ищи багряный плащ и знакомую шапку. Но тщетно. Его скакун стал ослабевать, измотанный, раненый, покрытый кровью. Ноги лошади подгибались, она спотыкалась, Истоку пришлось выбираться из гущи боя.

Вихрь утихал. Несколько всадников преследовало группу гуннов, пробившихся сквозь славинский отряд. В конце ущелья их встретили лучники, свалили с седла одного, второго, третьего, но человек десять счастливо избежали стрел и вырвались в свободную степь.

Исток велел трубить отбой. С окрестных холмов хлынули волны славинов, заполняя лагерь. Плач, причитания женщин и детей понеслись к небу. Радо соскочил с коня и бросился в шатер, чтоб первым увидеть и обнять Любиницу. Исток среди мертвых тел искал Тунюша.

Напрасно, однако, разыскивал он предателя, напрасно Радо призывал суженую. Тунюша и Любиницы нигде не было.

16

Славины-победители предавались безудержному веселью. Строгого порядка, о котором мечтал Исток, как не бывало. Воины отстегивали доспехи, сбрасывали в кучу шлемы. Металлические кирасы были слишком тяжелы для их тел, громоздкие каски казались ярмом. Дикие молодцы разбрелись по лагерю и грабили, рвали, уничтожали все, что попадалось под руку; они связывали женщин, дрались между собой из-за красивых рабынь, вырывали друг у друга сосуды с вином, волокли мехи с маслом, резали овец, вонзали крепкие челюсти в копченое мясо. По всей котловине пылали костры, вокруг них с шумом толпились воины, гремели давории, жир стекал с вертелов, пламя пожирало дары Перуна и Моране.

Несколько старейшин вошли в шатер Тунюша. И замерли у входа, остолбенев и разинув от удивления рты. Блеск ослепил их. Невозможно было отвести глаз от великолепия, вывезенного из Константинополя, награбленного на юге и на востоке. В центре шатра на мягких перинах, словно вила, возлежала прекрасная Аланка.

Ее тело покрывало шелковое, украшенное тонкими кружевами платье, какие носили в Константинополе самые богатые аристократки, через плечо свисала волнистая, доходящая до полу стола, унизанная драгоценностями. На запястьях и возле локтей сверкали золотые браслеты, в иссиня-черных волосах сияла диадема. Ее бездонные глаза были устремлены на пришельцев, и в них не было мольбы о пощаде, губы ее выражали вызов и насмешку.

– Вон отсюда! – воскликнула она, гордо выпрямляясь. – Вон отсюда, рабы! Перед вами королева, жена великого гунна, сына Аттилы. Не оскверняйте своими ногами землю, по которой ступали ханы и короли. Пусть ваш старейшина сам придет говорить со мной, если ему дорога жизнь славинки Любиницы.

Воины, с улыбкой теснившиеся у входа в шатер, уже было протянули руки к Аланке, чтоб полонить ее, как и всех прочих женщин, но услыхав имя Любиницы, замерли и переглянулись.

– У нас нет короля и нет с нами старейшины. Мы и есть короли и старейшины народа. Говори, где Любиница! Ты – наша пленница! – ответил ей самый старший, подступая ближе.

Аланка не шевельнулась, ни тени страха не мелькнуло на ее лице. Словно защищаясь, она подняла свою маленькую руку.

– Нет короля? У овец есть баран, у коз – козел, свиньи следуют за вепрем, а вы, славины, идете в бой без вождя? Аланка – королева и жена самого славного воина, какие есть на земле от Днепра до Константинополя, и она знает, что отборные гуннские воины с Баламбеком во главе разогнали бы вас и порубили в росистой траве, если б ваше скопище не вел кто-то поумнее вас. Пусть он придет, если ему дорога жизнь Любиницы. А коли не пожелает прийти, страшно отомстит вам орел мой Тунюш.

Снова переглянулись между собой воины. Речь шла о жизни Любиницы, и это обуздала их дикий нрав. Они покинули шатер, поставили перед ним стражу, а самый младший поспешил за Истоком.

Даже Исток поразился небывалому богатству и роскоши жилища повелителя гуннов. Таких сверкающих золотом покров ему не приходилось видеть у самого Эпафродита.

– Ты звала меня? Чего ты хочешь, жена храброго воина и повелителя гуннов?

– Ты вождь?

Исток знал, что славины снаружи слышат его. И чтоб не вызвать у них подозрений, будто он присваивает себе власть, сказал осторожно:

– Я не вождь, но брат среди братьев и сын старейшины Сваруна.

– Исток? – воскликнула удивленная Аланка. – Брат Любиницы?

– Да, брат Любиницы. Ты знаешь о ней? Скажи, куда скрылся с ней Тунюш? Мы должны найти ее и вернуть отцу.

– Я раскрою тебе тайну, клянусь могилой Аттилы, тайну, которой ты не узнаешь ни от кого из гуннов. Но ты должен наградить меня за это.

– Ты – рабыня славинов, помни это.

– Пока жив мой орел, герой из героев, – а он жив, ведь ты не видел его в бою и не нашел среди мертвых, – до тех пор Аланка может говорить все, что хочет. Бери меня в рабство, вонзай меч в мою грудь! Думаешь, я боюсь? Бойтесь вы, славины! Если бросится на помощь Тунюшев Церкон, если поднимется аварский каган, вархуны натянут тетивы, аланы направят коней и сам Управда пошлет свои легионы, а из-за Мурсианских болот нагрянут ваши побежденные братья анты, то... Ну как, обратишь меня в рабство или наградишь?

Исток задумался. Гордая Аланка нравилась ему. Ведь он уже расспрашивал гуннов о Любинице, о Тунюше. Радо, отчаявшийся и обезумевший, хлестал их ремнями, но никто не выдал тайны, пленники словно языка лишились. Ни один из них даже не застонал под ударами. Одна Аланка могла указать путь к Любинице.

– Я сказал тебе, что я брат среди братьев. И если старейшины решат, я награжу тебя.

Исток вышел из шатра. Воины и старейшины окружили его. Когда Сварунич рассказал о требовании Аланки, все недовольно зашумели, но в конце концов решили предоставить все на усмотрение Истока.

Он вернулся в шатер.

– Говори! Рассказывай о Тунюше и о Любинице, и можешь требовать награды!

– Поклянись богами и отцовским очагом, что не обманешь меня. Я тоже дам клятву.

– Клянусь!

– За тайну о Любинице и Тунюше, которую я поведаю тебе, дай мне свободу: подари мне двух коней, одного под седло, другого под вьюки и отпусти на все четыре стороны. Согласен?

– Я поклялся!

– Садись и слушай. Твоя сестра заворожила моего орла, он влюбился и украл ее. Но в ту же ночь пришли гонцы из Византии с повелением Тунюшу немедленно ехать к Управде. Он поехал. А Любиница плакала, как плачет голубка в дубраве. Меня жгли слезы этой нежной овечки, и я помогла ей бежать. Потому что от тоски вытекли бы ее глаза и она увяла бы как сорванный цветок. Теперь ты знаешь все. Но мне неведомо, нашла ли она свое племя. Она ушла отсюда свободной и предпочла смерть в степи жизни с Тунюшем. Я тоже предпочитаю свободу и смерть в степи.

– Куда она пошла, на юг или на север? Скажи! Ты обманула, ведь она не знала дороги! И пошла на смерть!

– Она пошла к свободе! Она хотела свободы, и я дала ей ее. Дай и ты мне свободу.

– Ты тоже погибнешь в степи. Идем с нами! Я обещаю тебе свободу!

– Тунюш сулил Любинице этот шатер, она не захотела. Мне не нужна свобода среди славинов.

– Тунюш отомстит тебе!

– Не бойся. Сюда приезжал музыкант и великий жрец нашего племени. Он приготовил чудодейственный напиток, который я дам нюшу, когда мы встретимся. Напиток одурманит его и сотрет в его памяти воспоминание о славинке, и тогда мой орел обнимет меня, свою Аланку.

"Это же Радован, – догадался Исток. – Лукавый старик! Он в самом деле положил голову под меч, забравшись в самое гнездо Тунюша".

– А где теперь этот музыкант? Или он погиб в бою?

– Нет, не погиб! Он уехал от нас вчера, одаренный и обласканный нашим народом!

"Старик ищет ее", – обрадовался Исток.

– А Тунюш еще не вернулся из Константинополя?

Аланка на мгновение смолкла.

– Да, ведь я и это обещала тебе сказать. Нет, не вернулся. А теперь иди, готовь мне коней.

Рабы быстро привели двух отборных гуннских коней. На одного нагрузили еду и немного драгоценностей, другой под седлом ждал у шатра. Вышла Аланка, в красной шапочке, одетая как гуннский юноша. Женщины ударились в плач, плененные воины с рыданиями катались по земле. Аланка махнула им рукой:

– Не плачьте! Он жив!

Потом птицей взлетела в седло, кони заржали, нежная рука твердо натянула поводья, красная шапочка мелькнула в долине и исчезла.

Вечером, в то время как пьяные славины бесновались вокруг костров, Исток созвал старейшин на военный совет. Нужно было спешно решать возвращаться ли домой или продолжить поход, по Мезии до Гема. Победа опьянила всех, поэтому единогласно решили идти на страну Управды и хоть немного отплатить ромеям за бесчинства Хильбудия. Истоку и Радо было по душе это решение. Радо стремился в бой, чтобы кровью залить душевную боль и тоску по Любинице. Он надеялся, что найдет ее у византийских поселенцев как рабыню или служанку.

У Истока такой надежды не было. Он рассчитывал только на Радована. Старику все пути были доступны, он легко мог провести любого. И потом он наверняка выпытал у Аланки, куда направилась Любиница. Она, конечно, пошла на юг. Иначе они бы встретили Радована, когда шли на гуннов. Если Любиница жива, если она стала добычей диких зверей, Радован, знающий наперечет все пути, все поселения, без сомнения, найдет ее.

Поход на юг радовал Истока. Он был убежден, что такого сопротивления, как оказали гунны, он больше не встретит нигде, и гордился, что разбил этих великолепных воинов. Правда, его конница уменьшилась в десять раз, но эти потери можно будет восполнить лошадьми пленных, а славинские юноши облачатся в доспехи своих павших братьев.

После совета он попросил вождей уговорить войско отдохнуть. Сам же расставил караулы у входа в долину и на гребнях холмов. Несмотря на уговоры старейшин, орда не успокаивалась. Даже мудрейших увлекла с собой волна победного похмелья. Ночь проходила беспокойно.

Исток и Радо остались одни возле маленького костра. Молча лежали они. Сон бежал их усталых глаз. Над ними простиралось звездное небо, из долины неслись шум и крики, а их печальные мысли устремились к Ирине и Любинице.

Утром погрузили на коней добычу, пленников поставили в середину обоза, затем, нарубив больших деревьев, положили на них тела погибших славинов и зажгли костер. Вокруг стояли вооруженные воины и бросали в пламя приношения богам. Когда костер догорел, войско тронулось в путь.

Раненые гнали обоз и пленных к Дунаю, чтоб переправить их в град. Войско двигалось на юго-запад.

Уже на следующий день славины, подобно шквалу, налетели на небольшое поселение. Они уничтожили всех, кто пытался сопротивляться, опустошили дома, увели скотину, веревками связали рабов и отправились дальше, оставив позади себя бушующее пламя.

Ужас опережал их, стоны неслись им вслед, позади клубился дым. Стаи воронов с карканьем следовали за славинским войском, которое кровью мстило за белые кости своих братьев, павших от меча Хильбудия.

17

Аланка сказала Истоку правду. Любиница исчезла из гуннского лагеря, и помогла ей в этом сама Аланка.

Вот как это было. Придя в себя, похищенная Любиница приподнялась на постели и широко раскрытыми от удивления глазами стала рассматривать роскошный шатер Тунюша. Все было незнакомое, чужое, повсюду безмолвие и тишина. От занавесей, пылавших золотом, исходило странное неведомое одурманивающее благоухание. Она зажмурилась, протерла глаза и снова оглянулась. Над головой висело дорогое оружие – такого она не видела у славинов. Она словно грезила наяву, но это продолжалось одно мгновение, потом она вздрогнула и пришла в себя. Любинице почудилось, что из-за оружия на нее смотрит широколицый улыбающийся Тунюш. Грезы исчезли, ужасная действительность сжала сердце, она вновь ощутила на своей спине твердую широкую ладонь; вновь девушка задрожала, сжалась и, закрыв лицо руками, зарыдала.

Мгновенно раскрылись занавеси, Баламбак преклонил колени перед ее ложем.

– Не плачь, королева!

Любиница отняла руки и испуганно посмотрела на гунна. Его лицо, косичка на голове, смуглая кожа – все это наполнило ее ужасом. Она еще больше сжалась на своем ложе, вновь закрыла лицо руками и зарыдала еще горше: бессильная жертва, попавшая в руки дикаря.

Баламбек кланялся, не вставая с колен и, касаясь головой земли, твердил:

– Не плачь, королева!

Но Любица не слышала его; слезы застилали ей глаза, голос дрожал, прерываясь от нестерпимого горя, замирал и угасал, судорожные всхлипывания неслись из-под распущенных волос, словно печальные ветви плакучей ивы, покрывавшие лицо, плечи и грудь.

Баламбек растерялся, стукнулся еще раз лбом о землю и пошел искать Аланку.

– Иди, любовь наша, и утешь славинку, которая околдовала твоего господина! Она потонет в слезах, а Баламбек расстанется со своей головой. Пойди к ней, смилуйся над верным слугой, который любит тебя!

На прекрасном лбу Аланки показались глубокие морщины гнева и зависти. Горькая, как смерть, ревность сжала ее губы, на смуглой, мягкой, как бархат, коже проступили желтые пятна, словно просочилась желчь, кипевшая в ее душе.

В тот вечер, когда Тунюш отправился в страну славинов, чтоб похитить Любиницу, Аланка пошла к ведунье Волге.

Горсть золотых монет высыпала она к ногам старухи и поверила ей свою печаль. Желтое, покрытое бородавками лицо старой ведуньи озарилось радостью при блеске золота. От нее Аланка унесла маленький пузатый флакончик; с той поры она таила его у себя на груди, согревая неугасимым пламенем сердца зеленую жидкость. Она поклялась духом князя Сингибана, что убьет славинку и отомстит за свою поруганную любовь.

Но как добраться до Любиницы, которую днем и ночью будут сторожить Тунюш или Баламбак?

Взыграло ее сердце, когда Баламбак сам пришел к ней и попросил утешить славинку.

Аланка нащупала твердый круглый флакончик на груди. Горячая как огонь кровь мгновенье оледенела, а потом закипела с такой силой, что все помутилось перед глазами – исчез Баламбак, исчез шатер, исчез весь мир, и она осталась наедине со своими замыслами и мертвой соперницей.

Однако она тут же пришла в себя и вместе с Баламбеком поспешила к шатру Тунюша. Черные глаза ее потемнели, они горели пламенем и метали молнии, словно ночь мщения отразилась в них. У самого входа Баламбак снова попросил:

– Аланка, любовь нашего племени, спаси ее от смерти, чтоб не погиб я и со мной многие храбрые воины. Ведь ты хорошо знаешь, каков твой орел, когда он жаждет крови.

Аланка почти не слышала его. Страсть лишила ее слуха. Но слова Баламбека: "Спаси ее от смерти, чтоб не погиб я", потрясли Аланку. Она почувствовала, как рушится и разлетается на куски все, что она задумала, руки ее затрепетали, коснувшись спрятанного на груди зелья.

"А если она умрет? Если я дам ей яд? Мой орел напьется также и моей крови. Заподозрит меня. Посадит меня на кол, мой орел!"

Баламбак поднял занавеску, тихий полумрак окутал Аланку. На ложе, где столько раз она покоилась возле Тунюша, изнемогая от слез, лежала Любиница. Тонкие пальцы Аланки сжались, словно когти хищной птицы. В глазах сверкнули молнии, безумная сила толкнула вперед – броситься бы на ту, что отняла у нее любовь и околдовала ее орла, вонзить бы ногти в ее белое тело, схватить за распущенные косы, выбросить из шатра и втоптать в грязь.

Любиница почувствовала ее близость и подняла голову. Сквозь густые волосы на Аланку глядели испуганные, заплаканные глаза, виднелось бледное лицо, полное тоски. Увидев перед собой женщину, девушка умоляюще заломила руки: