Текст книги "Красный Наполеон (СИ)"

Автор книги: Флойд Гиббонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Но оптимизм американцев был несколько чрезмерен. Понемногу артиллерийская дуэль на нью-йоркском участке фронта ослабела, и 20 июля на восточном участке фронта около Гудзона Карахан перешел к решительными действиям.

Он сосредоточил на этом участий большие количества полевой артиллерии – у американцев были прекрасный бетонированный позиции, но чувствовался недостаток в артиллерии. Все, что можно было, американцы перебросили на западный фронт, где Карахан ранее развил ожесточенный огонь.

Неожиданное перенесение инициативы на восточный участок фронта дало ему значительный перевес в силах. Карахан повел наступление на юг в двух направлениях: во-первых, между рекой Гудзон и Беркшайрскими горами, во-вторых, вдоль реки Коннектикут. Сосредоточив на этих двух направлениях огромные силы, он начал свое неудержимое наступление на Нью-Йорк.

Воздушные силы Карахана, не встретив сопротивления, взорвали немногочисленные мосты, перекинутые через Гудзон между Альбани и Нью-Йорком и тем самым затруднили переброску подкреплений с фронта канала Эри на Нью-Йоркский участок фронта..

Теперь все переброски должны были совершаться кружным путем через Нью-Йорк.

После ожесточенных пятидневных боев Карахану удалось сломить сопротивление, и, несмотря на ожесточенный огонь американской полевой артиллерии, продвинуться вперед в направлении на Нью-Йорк.

Передовые его отряды достигли важного узлового пункта, заняли станцию Четем в штате Колумбия, продвинулись но дороге на Бостон и захватили город Гудзон.

В Коннектикуте враги заняли разрушенный до основания Нортгемптоун, а через неделю американцам пришлось прекратить тщетное сопротивление и оттянуть свои войска к югу. Теперь не представлялось возможным удержать линию фронта, и все свидетельствовало о том, что Карахану удастся осуществить свой план и достичь конечного пункта своего наступления. Поэтому американское командование приступило к эвакуации восточного Массачусетса и к отступлению (пользуясь прибрежными железными дорогами) на Коннектикут. Наступление было проведено Караханюм блестяще, и приходилось воздать должное силе, стремительности и неожиданности, с какими он выполнил свой план.

Спиду Биннею и мне пришлось быть свидетелями этого ужасного отступления, мы были свидетелями бегства на юг американских женщин и детей, на сей раз то были уже не канадцы, а граждане Соединенных Штатов. Дороги были забиты беженцами, задыхавшимися в облаках пыли. Как зло, стояли жаркие июльские дни, – железные дороги были разрушены, телефонное и телеграфное сообщение прервано – то был полный разгром.

Несколько тысяч американских солдат и мирных граждан, вместе с большим количеством орудий и военного снаряжения, попали в руки врага.

Подрывные отряды работали беспрерывно – они взрывали при отступлении фабрики и склады, поджигали силовые станции, разрушали железнодорожные сооружения и мосты. Но желтые войска наступали с такой быстротой, что многое попадало в их руки и избегало уничтожения. И все же стоимость того, что погибло в огне, не поддастся исчислению.

Фланг войск Карахана упиравшийся в море, попал под обстрел тяжелой береговой артиллерии, но даже она оказалась бессильной задержать желтую лавину. Один за другим пали Путнэм, Норвич и Нью-Лондон. Затем неприятель занял Миддлетоун. Уотербюрри сгорел дотла, а, его население тщетно пыталось пробраться на юг – красные отрады обошли город и отрезали его от американского расположения.

При дальнейшем продвижении Карахан лишил Нью-Йорк воды, и огромный город, ежедневное потребление воды которого выражалось в четырех миллионах гектолитров, оказался в ужасном положении.

Командующий нью-йоркским участком фронта, генерал Амос Гренди, покончил с собой, и командование перешло к генерал-майору Арону Розенталю, распорядившемуся приступить к эвакуации гражданского населения.

Несмотря на ожесточенный огонь американских батарей, летчикам Карахана все же удалось потопить четыре баржи, перевозившие население. При этом погибло несколько тысяч человек.

Одна из двухтысячефунтовых бомб разорвалась перед отелем „Астория“ и убила сотню человек, толпившихся у освещенной витрины в которой была выставлена карта военных действий.

Затем последовала ожесточенная воздушная бомбардировка, разрушившая ряд важнейших подземных магистралей.

Центральный парк превратился в лагерь, в котором под открытым небом расположилось огромное число беженцев. По улицам во всех направлениях бежали толпы обезумевших людей.

И снова американцами пришлось отступить – тщетно пытались пробиться на фронт переброшенные с других участков резервы, – все дороги были запружены беженцами. Большинство дорог было загружено автомобильными обломками и испещрено воронками от взрывов. Полиция при помощи граждан пыталась расчистить дороги, но усилия эти были тщетны и терпели неудачу под напором несметных толп беженцев.

Форт Лонг-Исланда развил ураганный огонь по наступавшим частями Карахана. Двадцатиодносантиметровые орудия фортов Тоттен и Шюйлер наносили ужасные разрушения. В пространство извергались огромные количества металла и взрывчатых веществ. Зенитные орудия подвергали обстрелу каждый показавшийся над городом неприятельский аэроплан.

Но тяжелая артиллерия нью-йоркских укреплений целиком предназначалась для обороны города с меря – прошв наступления, развертывавшегося с суши, она была бессильна. Воздушный флот Карахана понес огромные потери, но продолжал выполнять свое задание и осыпал город и укрепления бомбами.

После шестидневного артиллерийского боя орудия Фишер-Исланда, и обоих фортов пришли в негодность. В то время, как неприятельская авиация и артиллерия делали свое разрушительное дело, неприятельские траллеры занялись очищением береговых вод от мин, открывая неприятелю возможность высадить новый десант.

Вот когда сказалась слабость американского воздушного флота. – Только благодаря своему господству в воздухе, Карахану удалюсь осуществить во время боев высадку новых войска. Высадившиеся на остров войска тут же перешли в наступление, продвигаясь в западном направлении.

Теперь американское командование ограничилось лишь арьергардными боями, имевшими целью задержать наступление врага и дать возможность укрепить следующую линию позиций. Один за другим пали форты Джефферсон, Смит-тоун, Ислин, Хентигтоун. Наступление желтых приостановилось лишь на линии Лонг-Бич на побережье Атлантического океана – Гемпстед и Минкола.

Дальнейший ход событий на материке ознаменовался ожесточенными уличными боями в Бронксе. Американцы защищали каждую пядь земли, – наступающим приходилась бросаться в штыковую атаку, вступать в рукопашную, осыпать каждый дом ручными гранатами. По мере того, как нападавшим удавалось занять какой-нибудь из домов квартала, они проламывали стены дома и расчищали путь на юг.

Каждый жилой дом превратился в маленькую крепость. Соседние дома были заняты воюющими сторонами, – в одном доме находились американцы, а в следующем доме красные. Стена дома служила линией фронта. Желтые не останавливались даже перед тем, чтобы проламывать стены и бросаться в образовавшуюся брешь в атаку.

Так, сражаясь в рукопашную, беря дом за домом, желтые добрались да реки Гаарлем. Это была последняя водная преграда отделявшая наступавших от Нью-Йорка. Город небоскребов отныне был под обстрелом неприятельской артиллерии.

Форт Шюлер в течение четырех недель обстреливал неприятельские позиции и, расстреляв все запасы снарядов, вынужден был сдаться. Прежде чем сдаться, защитники форта уничтожили свои орудия.

О беспрерывной артиллерийской и газовой дуэли, развернувшейся в зимнюю кампанию 1935/36 года, написано немало томов. Все мосты, ведшие через Гаарлем, были взорваны. Остатки американских войск были переброшены на другой берег ночью – их перевезли на целой флотилии небольших судов.

Защитники Нью-Йорка получали пополнения и снабжались провиантом и боевым снаряжением с берега Джерси по железнодорожным туннелям, проложенным под Гудзоном и Манхетенном. Все попытки неприятеля разрушить эти важнейшие артерии потерпели неудачу.

Трехмесячная ожесточенная бомбардировка превратила величайший город мира в пруду развалин – ныне фотографии с разрушенного города, в котором кое-где виднелись остовы разрушенных небоскребов, известны всякому школьнику.

Иногда мне и Биннею удавалось подняться на аэроплане и сверху полюбоваться развалинами нашего величайшего города. От острова Манхеттена до реки Гаарлем виднелись лишь груды дымящихся развалишь.

Узкие расщелины улиц были завалены обломками и город снова превратился в скалистый массив. Но уровень этого массива не был уровнем существовавшего ранее города. Чем выше были, здания этих улиц, тем выше была груда обломков, завалившая мостовую. Кое-где виднелись башни с черными провалами окон, – казалось, что эти башни вздымали свои головы над печальной картиной разрушения и смотрели на нее черными и невидящими главами.

Порой виднелись сохранившееся костяки небоскребов, вздымавшиеся на высоту нескольких десятков этажей. Обстрел не прекращался – неприятель продолжал свое разрушительное дело, обращая остатки зданий в груду бесформенных обломков.

То, что я увидел, можно было лишь сопоставить с руинами Ипра, с тем, во что они превратились после многомесячного обстрела германцами.

Нью-Йорк превратился в Ипр огромных размеров. Исчезли все отличительные признаки города: улицы, площади, дома, скверы, – все сравняюсь. Различие заключалось лишь в следующем:

На маленьком острове Манхеттена небоскребы сгрудились так плотно, что на улицах не было достаточно места, чтобы принять все огромное количество обломков. Поэтому не здания рушились на мостовую, а уровень улицы постепенно подымался восходя к зданиям.

Примерно та же картина открылась нам в Бруклине. Река Гаарлем бежала между двумя грудами обломков. С западного берега Гудзона американская артиллерия продолжала обстреливать неприятеля, лишая его возможности пользоваться подъездными путями и образовав завесу ураганного огня.

Американские войска, заняв позиции вдоль Гудзона от Нью-Йорка до Альбани, препятствовали неприятелю переправиться через реку. Генерал Розенталь, принявший на. себя командование армией и оборону Манхеттена, разместился со своим штабом в подвалах „Эквитебль Трест Боулдинг“.

В обломках заваливших улицы, были проложены туннели и подземные ходы. Здание освещалось электрической энергией, поступавшей с Джерсейской станции. Вентиляция проходила по шахтам лифтов, выведенных до двадцатого этажа. Подземная железная дорога, очутившаяся теперь глубоко под уровнем земли, снова была приведена в действие и обслуживала штаб.

Нью-Йорк стал подземным городом, Нью-Йорк стал американским Верденом.

В первый день Рождества я вместе со Спидом Биннеем совершил полет над развалинами Нью-Йорка и попытался в микрофон сообщить о том, как выглядел этот подземный город. Одновременно я попытался описать неприятельские позиции, расположенные к северу от Гаарлема. Для этой цели мне пришлось перелететь за передовые линии Карахановского расположения.

Недалеко от городка Юнкерс в штате Нью-Йорк наш аэроплан резко рванулся влево. Я бросил быстрый взгляд на Спида и увидел, что он бессильно поник на своем сиденье. Неприятельский аэроплан напал на нас, и мы летели вниз с головокружительной быстротой.

Я схватился за второе рулевое колесо, и мне удалось выпрямить аппарат. Снизу, стремительно ввысь, летела ко мне земля.

11

Мне почудилось, что я задыхаюсь. Горло мое пересохло, я не мог дышать. С трудом открыв глава, я увидел перед собой печальную, бледную женщину. На голове у нее была косынка сестры милосердия. Она улыбнулась – жалкая улыбка.

– Воды, – прошептал я, и она, поднесла к моим губам стакан. Сделав несколько глотков, я попытался взглянуть на нее.

– Вам теперь лучше. Все будет хорошо! – сказала она.

Я хотел спросить ее о том, где я нахожусь, но вместо этого у меня вырвалось:

– Сестра, расскажите, что произошло потом? Я знаю лишь, что наш аэроплан рухнул вниз.

– Вас подстрелили в тылу расположения красных – спокойно ответила сиделка. – Вы ранены, и находитесь в плену. Вы лежите в госпитале в Бостоне.

– С каких пор?

– Это произошло на Рождество, а на следующий день вас доставили сюда. Вы лежите здесь уже два дня.

– А где Спид?

– Кто?

– Мой пилот, юноша, который летел вместе со мной. Он жив?

– Он лежит рядом с вами, – ответила она, указав на соседнюю кровать. – Не он без сознания – пролом черепа.

– Он останется жить?

– Этого мы не знаем. Вы ни о чем не должны спрашивать меня. Постарайтесь уснуть, – тогда вам станет легче.

Я снова уснул, и, когда по прошествии десяти часов проснулся, почувствовал прилив сил и услышал где-то рядом с собой дикую американскую ругань.

– Поганый китаец, косоглазый дьявол, – я задам тебе перцу… теперь тебе захотелось белых женщин… ах, ты желтый горчичный пластырь!..

Спид Бинней метался в бреду, и двое сенегальцев тщетно пытались удержать его в постели. Врач-китаец впрыснул ему успокоительное средство и обратился ко мне на прекрасном английском языке:

– У вашего приятель серьезная рана. Помимо того он страдает столь распространенной среди вас, американцев, болезнью – ненавистью к цветным расам. Постепенно он от этого избавится, но потребуется нисколько лет воспитательной работы. Только тогда он освободится от предрассудков, свойственных вашим землякам.

Я не склонен был пускаться в споры. Закрыв глаза, я задумался над свей участью. Итак, я был пленником Карахана.

В предыдущие годы, пока военные действия развертывались в Европе, я не раз был свидетелем жестокости, с какой этот человек устранял всех, кто мог бы оказаться на его пути.

Последний год борьбы в Америке дал ряд новых случаев жестокосердия этого „палача мира“. На что мог рассчитывать теперь я, очутившись в плену у него?

Не найдя ответа на этот вопрос, я снова открыл глаза и увидел перед собой чье-то склонившееся лицо. Но лицо это было приветливо и улыбалось мне:

– Здравствуйте, товарищ Гиббонс, – сказал полковник Бойер, ибо это был он. – Вот видите блудный сын возвратился домой. Вот уже около двух лет, как мы расстались с вами. С тех пор пролились немало крови и немало людей обрели вечный покой. Но мы все продолжаем продвигаться вперед. Добро пожаловать к нам!

Я с удовольствием читал ваши сообщения. Когда я слышал ваши корреспонденции по радио, я вспоминали о месяцах, проведенных вместе в Европе. Вы наш враг, и я жму вашу руку и говорю вам – вы мой друг.

– Я также очень рад снова встретиться с вами, полковник. Последние два года были не из легких, – во всяком случае и Карахану пришлось туже, чем он предполагал. С Европой он справился в течение одного года, а в Америке вот уже два года как он борется, и американские силы все еще не сломлены. Американские позиции все еще непоколебимы.

– Не все, – заметил Бойер.

Его слова испугали меня.

– Неужели Нью-Йорк пал? Неужели вы хотите сказать, что вами удалось форсировать Гаарлем?

– Нет, нет, это еще не произошло, – заметил улыбаясь Бойер, – вы по-прежнему удерживаете груду развалин на Манхеттене, и ваши войска, по-прежнему занимают позиции вдоль канала Эри и озера Онтарио. Но в день вашего ранения произошло нечто более серьезное.

– Пал Сан-Франциско?

– Нет.

– Наш флот все еще в Мексиканском заливе?

– Да. Пока что он еще находится там, – ответил улыбаясь Бойер, – но вот уже два дня, как медленно продвигавшаяся красная армия достигла своей цели и вышла к Панамскому каналу. Американские войска, защищавшие канал, почти год были лишены связи с Соединенными Штатами. Наше наступление вынудило их прекратить сопротивление, и они отступили в Колумбию. Перед тем, как покинуть позиции, они взорвали шлюзы.

Связь между Атлантическими и Тихим океаном прервана. Ныне оба океана отделены друг от друга. И радужное знамя Карахана, победно развивается на всем побережье от Бальбоа до Колона.

Об этом событии я ничего не знал. Мне не раз приходилось читать сообщения из зоны канала, в которых говорилось о геройской обороне американцев, во главе которых стоял генерал-майор Леонард В. Фостер.

Но постольку, поскольку американский флот быль заперт в Мексиканском заливе, канал утратил для Америки свое былое значение. Если бы он достался невредимым в руки красных, то тем самым красный флот получил бы большое преимущество.

– Не думаю, чтобы это могло сколько-нибудь изменить положение – заметил я в ответ. – Раз канал уничтожен, то он лишен для вас всякого значения. Ваша победа сводится к тому, что вам удалось овладеть еще одним небольшими клочком Центральной Америки.

– Вы ошибаетесь, – услышал я в ответ. – Порт Колон очищен от мин и превращен в нашу основную морскую базу в Карибском море. Этот порт лучше оборудован, чем Тринидад, да и ближе к Юкатану. Тем самым нам удалось перенести нашу охрану в более близкий пункт к вашей тюрьме, потому что Мексиканский залив стал для вашего флота ничем иным, как тюрьмой. Помимо того, мы сторожим вас в Тринидаде и на Бермудских островах. Теперь ваш флот окончательно парализован. Карахан удовлетворен. Замедление темпа операций на северных фронтах, вызванное зимой, было ему очень неприятно, и теперь он компенсировали себя на южном фронте.

Главнокомандующий слышал о том, что вы захвачены в плен, и выразил желание увидеть вас. В данное время он отправился в инспекционный полет к нашему флоту в Карибское море. Он повидает вас тут же после своего возвращения.

– Скажите мне правду, Бойер, что он думает обо мне? Не пора ли мне готовиться к путешествию ни тот свет?

– Об этом не может быть и речи, мой друг. Я думал, вы лучше знаете нашего командира. Он благоволит к вам. Примерно так же, как Наполеон благоволил к своему Бурриену, как Цезарь к скромным писцам, составлявшим комментарии к его походам. Карахан вас очень высоко ценит и очень хорошего мнения о ваших корреспонденциях.

Отныне вы останетесь у нас, и вам будет вменено в обязанность писать историю наших славных походов и побед.

Нет, нет, дорогой Гиббонс, вас не поставить к стенке! Ни вас ни Биннея подобная участь не ожидает. Но кое-кто действительно казнен.

– Господи, кто? – Спросил я.

– Летчик, подстреливший вас, поплатился за это жизнью. Когда вы два года тому назад вылетели впервые в вашем снабженном отличительными знаками аэроплане, был дан приказ, чтобы вам не препятствовали в вашей деятельности и не преследовали вас. Карахан выразил желание, чтобы вас сохранили живым и невредимым. Вы ему пригодитесь после окончания войны. Вы напишите его биографию.

Кретин – поляк, подстреливший вас, пытался в оправдание сказать, что он не узнал ваших отличительных знаков, но это не спасло его. Непослушание и небрежность имеют одни и те же последствия. И ему пришлось поплатиться жизнью. Вот и все!

– Мне очень жаль, что это так случилось, – ответил я, – хоть он чуть не отправил меня и Спида на тот свет.

Но послушайте, Бойер, если в намерения вашего генерала входит, чтобы я написал его биографию, то мне следовало бы быть более осведомленном о нем. Скажите, он все такой же, каким был, когда я встречался с ним в Москве? Ведь я его не видел уже два года. Он не изменился?

Разумеется, он изменился, – ответил Бойер. – Ведь ему подвластны Европа, Азия, Африка, Южная Америка, все моря и океаны, большая часть Канады… разумеется, подобный перемены не могли не повлечь перемен и в нем. Он продолжает расти и развиваться. Ведь он все еще очень молод – ему всего лишь тридцать пять лет.

– В каком отношении он переменился?

– Прежде всего перемена произошла в следующем. Теперь нашему миру понятно. что он не является случайным пришельцем и вождем. Карахан больше не сын татарки и казачьего есаула. Фенг-Хай, наш величайший ориенталист занялся родословной нашего вождя и установил, что в его жилах течет кровь Чингиз-Хана. Он прямой потомок монгольского завоевателя. И он достоин своего предка.

– Мне казалось, что Карахан не придает значения происхождению человека, что он стоит за полное равенство.

Бойер, улыбнулся.

– Это время прошло, давно прошло. Теперь в Карахане пробудилась гордость за свих предков. Чингиз-Хан быль величайшим полководцем мира, Карахан слышал о нем еще в бытность мальчиком, когда он скакал на, неоседланной лошади по уральским отрогам.

Чингиз-Хан был его идеалом еще в те годы, и нет ничего удивительного в том, что Карахан готов частично приписать сшей успех тому, что он является потомком этого величайшего полководца.

– Для меня все, что вы сообщаете, ново… Вам, должно быть, известно, что до сего времени мы объясняли себе политику Карахана прежде всего стремлением уничтожить расы. Мы знаем, что в Европе он стремился как можно больше иметь детей от белых женщин, и склонны были предполагать что в Америке он будет стремиться к тому же.

– Собственно говоря, у меня нет оснований скрывать от вас правды. И не я повинен в том, если это задевает вашу расовую гордость. Да, у него было много белых женщин и все они имели от него детей.

Миссис Рандольф Рамсей родила ему двух сыновей. Она по-прежнему живет в Харбоуре. Ее муж погиб в бою под Новым Брауншвейгом. Потом его женой была миссис Бунзен, – вам ведь знакомо это имя, – она разведенная жена, вашего бумажного короля. Она назвала своего сына. Кеннет Карахан. Они живут в Бангоре. Миссис Лилиан Элкхарт из Ньюпорта родила ему дочь. Всех не перечислить.

– Неужели американские женщины добровольно отдались ему? – спросил я. – Или они стали его военной добычей? Ведь они не могут полюбить его. Против этого должна была восстать их кровь. Американские женщины гордятся чистотой своей крови и знают, какая участь ожидает их детей смешанной расы.

– Я такт и полагал, что вас все это удавит. Но вы забываете о том, что Карахан отнюдь не простой воин. Он и не сладострастник. Эти женщины принадлежали ему потому, что они его любили.

Вспомните о том, что первой женщиной в жизни Карахана также была белая женщина, – американка… Вы ведь знаете, как любила его Лин.

Я намеренно выждал, пока мой собеседник назвал это имя. Теперь я мог ему задать вопрос, который готов был сорваться у меня с языка с самого начала беседы.

– Где находится она в настоящее время? И при ней ли находится по-прежнему Марго?

– Нет, они обе вот уже около года как находятся в Америке. Они живут в Грейстоне, недалеко от Салема.

– И Карахан с тех пор больше не встречался с Лин?

– Он встречался с ней. Прошлой осенью он вдел ее, и с той поры несколько раз приезжал к ней в Грейстон.

– Я рад за Лин, – сказал я. – Она очень страдала от того, что он не хотел ее видеть. Я рад тому, что они снова примирились друг с другом.

– Нет, нет, они не помирились, – поспешил заявить Бойер. – Они будут жить по-прежнему, как жили в Европе, раздельно. Дочь простого ирландского эмигранта не может быть подругой великого Карахана, и он это понимает.

Я знаю, что вы в хороших с ней отношениях, и что поэтому вы стоите на несколько иной точке зрения, чем я. Но я всецело согласен с Караханом. Его брак был целесообразен в первую пору русской революции. Но эта пора миновала. Этот брак был ошибкой.

– А что с Марго? – спросил я. – Она по-прежнему неразлучна с Лин? Как они коротают время? Видел ли ее Карахан?

– Да, Карахан не раз встречался с ней. Они не раз совершали втроем прогулки верхом. Ваша бывшая секретарша очень хороша и прекрасная наездница. Но что сталось с Уайтом Доджем? Мне кажется, он был влюблен в нее.

– В этом нет ничего удивительного. Она изумительная женщина.

– Могу вас поздравить – вам суждено увидеть ее не позже, чем через час. Она приезжает сюда с Лин, на автомобиле из Грейстона. Я сообщить им по телефону, что вы и Спид находитесь здесь. Я оставлю вас наедине с ними, чтобы вы могли достойным образом отпраздновать эту встречу.

На соседней койке Спид продолжал метаться в бреду. Бойер ушел, и я снова уснул, но через час мня разбудила сиделка и сообщила, что меня хотят видеть две дамы.

Сиделка привела в порядок мою постель и ночной столик, и затем в палату вошли Лин и Марго с хризантемами в руках.

Я попытался улыбнуться с риском сдвинуть наложенный на нос бандаж и протянул им перевязанную руку.

Мои гостьи приветливо улыбнулись, но, заметив неподвижно лежавшего Спида, испугались и притихли.

– Слава Богу, вы живы, – сказала Лин.

– Он выживет? – спросила Марго, с опаской поглядывая па Спида.

– Я убежден, что он поправится, сказал я, пожимая ее руку.

Глаза ее увлажнились слезами, но она сдержала себя. На мгновение губы ее задрожали, но потом она овладела собой.

Обе женщины присели около моей кровати – Марго заняла место между мной и Спидом.

– Когда, мы услышали о том, что случилось, – сказала Лин, – я стала молить Бога, чтобы вы оба остались в живых. Да, я стала молиться Богу, я – атеистка, и радикально настроенная Лин Ларкин стала молить Бога. Прошедшие два года изменили во мне многое. Я снова возвратилась к тому, от чего я ушла – к религии.

Марго коснулась руки Спида, и губы ее зашептали:

– Спид, Спид, дорогой мой мальчик!

Веки Спида дрогнули, и он открыл глаза. В них засветилась усталость, недоверие, и потом все это сменилось радостью. Улыбка промелькнула, на его израненных губах, и он прошептал:

– Мегги!

Сознание вернулось к Спиду лишь на одно мгновение. Потом глаза его снова закрылись, но ровное дыханье свидетельствовало о том, что теперь он спал глубоким и здоровым сном.

У меня не было возможности поговорить с Марго наедине, но меня успокоило то, что я снова увидел ее. Прежде чем покинуть госпиталь, они взяли с меня слово, что я и Бинней как только сможем покинуть постели, приедем поправляться в Грейстон.

И действительно, через два дня Биннею стало несколько лучше, что мы могли занять места в санитаром автомобиле и нас отвезли в виллу, расположенную на окраине стоявшего на берегу Атлантического океана городка Салем.

Бинней продолжал быть прикованным к постели, а я, по прошествии нескольких дней оправился настолько, что мог разгуливать при помощи палки.

В доме находились несколько слуг американцев, но в большинства своем служебный персонал состоял из молчаливых китайцев, безмолвно выполнявших приказания желтолицего дворецкого. Несмотря на то, что у ворот стояли часовые и сад был обнесен высокой стеной, мы себя не чувствовали пленниками. Мы были вправе располагать временем по своему усмотрению, и никто не следил за нами и не докучал нам. Наши тюремщики были уверены в том, что нам некуда убежать из этого дома.

Миллионы солдат Карахана, сражавшиеся на этом фронте, лишали нас возможности мечтать о бегстве по суше. Красный флот бдительно следил за побережьем и водами, и все же в моей голове, неустанно роились различные планы бегства. С Биннеем я не говорил об этом, – прежде всего ему следовало восстановить свои силы.

Бойер не раз навещал нас в Грейстоне. На третьей неделе пребывания в плену – это было 18 января 1938 года – он сообщать нам, что Карахан возвращается на Восток.

– Вот человек, энергия которого неисчерпаема, – сказал он. – Из Бостона он направился на Бермудские острова, оттуда в Тринидад, затем на Панамский перешеек. Затем он возвратился назад в свою ставку, успев проинспектировать все три фронта и флот. И вы увидите, какие последствия будет иметь его поездка. Он вдохнул в людей энтузиазм, готовность умереть за него. Через неделю он явится сюда.

Вечером, когда мы сидели в библиотеке и грелись у камина, я рассказал Лин о предполагающемся посещении Карахана.

– Я хочу его видеть и в то же время я испытываю страх перед его приездом, – ответила она. – Я всегда буду принадлежать ему, но он более не принадлежит мне. За последние месяцы я заметила в нем разительную перемену. Его необузданная энергия и честолюбие стремятся ко все новым завоеваниям. Для него выигранное сражение – нечто, что кануло в прошлое и за что не приходится больше бороться. Воспоминанием об этом прошлом являются наши дети. Мне кажется, я была первой женщиной в его жизни и единственной, на которой он женился. Теперь он хочет развестись со мной. Его обуревает его честолюбие.

– Откуда вам известно обо всем этом? – спросил я.

– Хоть он мне ничего и не говорил об этом, но я разгадала его планы. Он сильно изменился за последнее время. От не признает, ничьей воли кроме своей, ничьей власти, кроме его власти. Теперь его мозг пленен мыслью о династии, касте, крови, предках, – всей этой бутафорией карточных королей.

Для того, чтобы удовлетворить свое честолюбие он вывел свой род от Чингиз-Хана. Если и дальше так пойдет, то скоро мы будем свидетелями зарождения твой желтой и цвенвой аристократии. Мы снова придем к кастами, к разграничению на высокородных и плебеев. Он все более становится схожим с Наполеоном, а мне отводится роль Жозефины.

Теперь вам понятно, в каком я нахожусь состоянии, и почему надо мной безпрестанно витает опасность. Я не знаю, кто явится моей преемницей, – я знаю, что преемницей его не будет ни одна из женщин, до сих пор привлекших его внимание. Рано или поздно появится женщина, которая станет для него заветной целью.

Я не знаю, где он отыщет ее, но я уверена, что в поисках за ней он переберет всю аристократию старого мира, пока не найдет какого-нибудь знатного рода, достойного разделить его славу, славу потомка Чингиз-Хана.

И что ужаснее всего, этот величайший в мире властелин, ныне властвующий над четырьмя пятыми всего земного шара, повторяет ту же ошибку, которую допускали все властелины доселе. Он утрачивает самообладание! Он опрокинул все троны Европы, изгнал все династии, заставил всех монархов искать убежища в демократической Америке, а теперь он сам ослеплен этой пышной бутафорией старого мира, и хочет связать свою судьбу с одной из представительниц этого мира! Я знаю Карахана! И я знаю, к чему он стремится.

Мгновение мы помолчали, уставившись в огонь.

– Кто же интересует его? – спросил я.

– Этого я не знаю, – ответила Лин. – Да я и не хочу этого знать. Должно быть, ей будет кто-нибудь из бостонского общества. Я никогда не видела ее. В последние месяцы у меня была хоть радость, заключавшаяся в том, что порой он приезжал ко мне. Он приезжал ко мне в сопровождении нескольких офицеров штаба, с которыми он выезжает обыкновенно на верховые прогулки.

Не раз и я, и Марго сопровождали его на прогулку. – Он рад случало побывать в ее обществе и я заметила, каким дьявольским блеском загораются его глаза при взгляде на нее. И его внимание к ней, ставшей моею лучшей подругой, все возрастает.

– А Марго осведомлена об этом?

– Мне кажется, да… Ей очень неприятно его внимание, но она мужественно переносит его и не теряет самообладания. К ней я питаю больше доверия, чем к кому бы то ни было, и я твердо решила не допустить, чтобы Карахан овладел ей.