Текст книги "Любовь и честь"

Автор книги: Флора Спир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Любовь моя, ну будь же серьезным, – урезонила его Йоланда. – Дядя Эмброуз живет в том же доме. Он не общается с этими женщинами, но знает, что они находятся там и для какой цели. Их присутствие оскорбляет его. Я уверена, что он никогда не пожалуется дяде Георгиосу, и он ничего не сказал мне, но я же видела, как он растерян. Думаю, дядя Эмброуз хотел бы переехать куда-нибудь, наверное, в какое-то монастырское убежище, но это трудно сделать, потому что Рожер не позволяет католической церкви строить на Сицилии большие сооружения.

– И по вполне основательной причине, – сказал Пирс. – Рожер утверждает, что католические священники нетерпимы к другим религиям и что если он даст им разрешение строить на Сицилии монастыри или аббатства, они настоят на том, чтобы все православные греческие церкви были разрушены, а мусор сметен в море. То же самое было бы сделано со всеми мечетями и синагогами, а вместо них поставлены латинские католические церкви. А это будет означать конец мирного королевства Рожера. Если дядя Эмброуз хочет покинуть дом Георгия, то, за исключением католического собора в Кефалу, очень мало мест, где он будет чувствовать себя как дома.

– Это я и хотела с тобой обсудить, – откликнулась Йоланда. – Дяде Эмброузу есть куда переехать. У нас просторный дом. Я не думаю, что почтенный аббат станет возражать против скромных любовных отношений мужа и жены. Как ты считаешь? И еще подумай, Пирс, вот о чем: когда ты вернешься в Италию, а это тебе вскоре предстоит, дядя Эмброуз составит мне компанию. Это будет так чудесно.

– Ты готова пойти на это? Взять его сюда? – переспросил Пирс.

– Что это значит – «взять его сюда»? – возмутилась Йоланда. – Как ты можешь говорить столь пренебрежительно? Дядя Эмброуз часть твоей семьи, а значит, и моей. Как можно сомневаться, «взять» его или нет. Словно он ищет укрытия от преследования! Разумеется, я хочу, чтобы он к нам переехал. Днем ему будет легко пользоваться библиотекой дяди Георгиоса, а ночью ему не придется непрерывно молиться, чтобы не думать о том, что вытворяет на склоне лет дядя Георгиос со своими двумя любовницами. Пирс, прекрати надо мной смеяться!

– Я смеюсь не над тобой. Я смеюсь от чистого удовольствия. Какая ты замечательная женщина! Дядя Эмброуз переедет к нам. Завтра я с ним поговорю. А теперь повтори-ка мне, – попросил он и нежно коснулся ее груди, – что это ты говорила о скромных любовных отношениях мужа и жены?

ГЛАВА 13

Дни становились короче, предвещая конец жаркого сицилийского лета. В Италии не было никаких признаков столь долгого ожидаемого вторжения армии императора Лотаря, но, несмотря на это, пришло время Пирсу возвращаться туда. Да и пора было навестить пожалованное ему владение в Асколи. В последний вечер перед отъездом они с Йоландой ужинали, как обычно, вместе с отцом Эмброузом. Как только трапеза закончилась, Эмброуз извинился и удалился в свою комнату, сказав, что ему надо поработать.

– До чего же милый человек, – Йоланда любовно поглядела ему вслед, – хочет дать нам еще побыть наедине.

– Так давай же возможно лучше используем это время. – Пирс встал из-за стола и протянул ей руку. – Милая моя жена, пора идти в постель.

– Пирс, солнце еще не садилось. – Она бросила чувственный взгляд ниже его пояса. – Какой же ты ненасытный.

– Ты пойдешь со мной или нет?

Он не сомневался в ее согласии, но не знал, как она себя поведет. У Йоланды была очаровательная и соблазнительная манера дразнить его вплоть до того момента, когда они, обнаженные, оказывались в постели. Она падала в его объятия пылко и страстно. Но не всегда они предавались любви в постели. Как-то днем она в нетерпении объявила, что до постели слишком далеко, и, не думая долго, села к нему на колени в саду на скамейке, заметив, что ее пышные юбки прекрасно скроют их интимные утехи. Они помнили одно событие, когда отправились на холмы и она остановила лошадь именно в том месте, где когда-то он отказался обладать ею. Теперь, сказав, что у нее осталось невыполненное обещание, она невозмутимо сняла с себя одежду и, опустившись на плащ, раскрыла ему объятия. Воспоминания об этом полном страсти, пронизанном солнцем дне позволило его возбужденной плоти испытать неслыханное блаженство.

Пирс с каждым днем убеждался, что ему повезло несравненно больше, чем многим молодым мужчинам. Любовь Йоланды оказалась для него целительным волшебным бальзамом, воскресившим его к новой жизни. Странно, но в этот вечер она не стала шутить и поддразнивать его. В ответ на приглашение она просто вложила в его руку свою и бок о бок с ним поднялась по лестнице наверх.

Заходящее солнце заливало спальню, озаряя их обнаженные тела золотистым светом. Солнечные лучи зажгли красноватые огоньки в распущенных волосах Йоланды. Ее пылкость и отзывчивость пленяли Пирса. Но он слишком хорошо знал свою жену, чтобы не заметить: она чем-то озабочена. Йоланда выждала спокойный момент, когда лежала в его объятиях на белоснежных простынях.

– Пирс, я колебалась, стоит ли говорить тебе. Я не хочу, чтобы ты тревожился там, вдали от меня, но убеждена – ты должен знать. Если я хочу, чтобы ты был честен со мной, то и сама не должна иметь от тебя тайн.

– Что ты такое натворила? Купила какой-нибудь кошмарный лишний предмет из обстановки для дома? – сонно пробормотал он, уткнувшись в ее атласную шею. – Или ты пригласила папу римского погостить у нас? Эти неуемные римляне доставляют бедняге кучу хлопот и неприятностей, так что он, наверное, сразу примет твое приглашение. Но как объясним мы его визит Рожеру?

– Пирс, я серьезно.

– Правда?

Его не слишком тревожило, что она собирается сказать. У нее каждый день бывали какие-нибудь новости: то она подобрала бродячую кошку, то привела домой какого-то нищего, чтобы выучить его, как стать слугой, а то пригласила пожить у них растерянного путешественника-иностранца. Пирс уже привык к тому, что он называл заботой о раненых птицах. Любящее сердце, которое так нежно заботилось о нем, сострадало всему живому. Он не мог упрекать ее за эту слабость и не смел ревновать к удивительной щедрости ее души и сердца. Пирс знал, что самой глубокой и страстной любовью она любит только его одного.

– У меня будет ребенок от тебя.

Его затуманенному желанием сознанию понадобилось несколько мгновений, чтобы понять сказанное ею. Когда до него наконец дошло, в чем она только что призналась, он поднял голову, лежавшую у нее на плече, и убрал руки с ее груди.

– Повтори, что ты сказала?

– Почему ты так удивлен? Когда мужчина и женщина каждый день предаются любви, такое должно случиться поздно или рано.

– Ты уверена?

– Неужели ты не заметил, что со дня нашей свадьбы у меня только один раз были месячные? Или ты решил, что все само устроилось для твоего удобства? – Она подшучивала над ним, наблюдая, как ошеломила его неожиданная новость. – А может, ты думаешь, что и грудь у меня увеличилась тоже для твоего удовольствия?

– И ты собиралась разрешить мне сегодня любить себя и, возможно, повредить ребенку?

– Если близость прошлой ночью, или перед этим, или все ночи с того момента, как мы поженились, не повредила ребенку, почему же она повредит сегодня? Только потому, что теперь ты об этом знаешь? – съязвила она.

– Йоланда. – Он бережно взял в ладони ее лицо и заглянул в глаза. – Дорогая моя, каким же счастливым ты меня сделала. Тебе плохо? Как ты себя чувствуешь?

– Вовсе не плохо. По правде говоря, именно поэтому я тебе ничего и не говорила раньше. Я не была уверена в своем состоянии, потому что меня ни разу не тошнило по утрам. Но сегодня я повидалась с Лезией и описала ей, что чувствую. Она сказала мне, что все верно: ребенок родится вскоре после Рождества.

– Я немедленно отправлю посланца к Рожеру. – Пирс сел на постели, готовясь одеться. – Я теперь не могу тебя оставить.

– Не глупи. – Йоланда схватила его за руку, чтобы остановить. – Ты обещал встретить Рожера в Асколи и сделаешь это. Поезжай завтра, Пирс, как и собирался, а потом вернись ко мне на Рождество и оставайся до рождения нашего ребенка. Лезия предупредила меня, что ближе к концу срока настанет пора, когда я буду слишком полной и неуклюжей для любви. Так что ты спокойно можешь пробыть это время в Асколи.

– Я не хочу покидать тебя. – Снова откинувшись на кровать, Пирс оперся на локоть, а другую руку положил на ее округлый живот, касаясь его с благоговейным трепетом. – Здесь лежит наше дитя. Я ведь так хорошо изучил твое тело, я должен был это заметить!

– Пирс. – Она погладила его по щеке и прикоснулась к его губам нежными пальцами. – Люби меня. Сейчас. Люби меня всю ночь напролет, чтобы я помнила твою всепокоряющую мужественность, когда ты уедешь. О, Пирс, после этой ночи столько времени пройдет до того, как мы снова будем вместе. Я буду скучать по тебе.

– Еще не время – прошептал он. – Я же не уехал. Все еще не придя в себя от этой чудесной новости, он притянул ее к себе крепче и прижался к ее губам. Она сразу же приоткрыла свой розовый, похожий на жемчужную раковину рот, пока он не отдался во власть страсти, пламенем пробежавшей между ними. Когда ее пальцы коснулись его мужского естества, он отвел их, и подняв ее руки и бережно заведя ей за голову, придержал.

– Нет, – произнес он, – не трогай меня. Попозже делай со мной, что захочешь, но этот первый раз все очарование любви я приношу тебе. – Не опуская рук из-за головы, он поцеловал по очереди обе ее ладошки, мелкими поцелуями покрыл внутреннюю сторону рук. Он почти добрался до подмышек, когда она воскликнула, вырываясь:

– Пирс, я хочу тебя обнять.

– Оставайся так, – приказал он. – Или мне придется наказать тебя. – Он завершил эту угрозу долгим нежным поцелуем в губы, заставив ее замолчать. Через несколько мгновений он достиг ее плеч, шеи, груди, осыпая поцелуями ее пылающее тело. Извиваясь под его руками, она умоляла его:

– Пирс, позволь мне касаться тебя.

– Позже, – не сдавался Пирс, зная, что, если она тронет его хоть одним пальцем, он взорвется тут же, так как все, что он делал, чтобы возбудить ее, возбуждало и его. В эту благословенную ночь больше, чем во все другие, он хотел, чтобы она получила несказанное наслаждение. Он провел губами вниз по ее животу, бережно лаская ее и теперь уже ясно сознавая, что под ее кожей цвета слоновой кости дышит их дитя. Они любили друг друга, сознавая, что между ними происходит нечто прекрасное и священное и что это угодно небесам.

– Ненаглядная, драгоценная моя, – шептал он, переполненный нежностью, зная, что его слова относятся и к матери, и к будущему ребенку.

Он спустился ниже в своем поклонении ее несравненному телу, и бедра ее медленно разомкнулись. Он целовал ее продолговатые колени, потом поцелуями осыпал нежную внутреннюю сторону бедра и поросли темных кудрей, закрывавших вход в рай для мужчины.

– Пожалуйста, ну пожалуйста. – Она тянулась навстречу ему. Глаза ее были закрыты, губы трепетали от ожидания, а на лице застыло выражение блаженства. Пирсу передалось это ощущение. Его тело не могло больше ждать. Оно стало литым, как сталь для клинков. Никогда еще не испытывал он такого жгучего желания; если он будет сдерживаться, то лишь навредит себе и близкой к состоянию экстаза Йоланде.

Пока он размышлял, Йоланда уже испытывала миг наивысшего блаженства, дарованного Женщине и Мужчине. Пирс уловил этот миг, чтобы проникнуть в ее лоно. Глаза ее широко распахнулись от мощи его сладостного вторжения. И в это мгновение Пирс признался в том, что зрело уже давно.

– Я… люблю… тебя, – простонал он. И выговорить эти слова было для него даже физически больно. Произнести во второй раз оказалось легче: – Йоланда, я люблю тебя.

– О, Пирс. – Она готова была зарыдать, услышав слова, о которых так мечтала и молилась.

Оба они не могли произнести ни звука. Вал страсти и упоения унес их за пределы будней в царство разделенной человеческой любви. За всю свою жизнь Пирс ничего подобного не испытывал. Это был дар Йоланды, ее великого сердца, несущего радость и счастье.

– Я очень люблю тебя, – повторил он ей на следующее утро. – Я давно должен был сказать тебе это. Задолго до прошлой ночи. Ты мое сердце и моя жизнь. Если с тобой что-то случится, я умру.

– Постараюсь быть осторожной. Буду делать все, что велит мне повитуха. – Она откинулась на подушки, наблюдая, как Пирс аппетитно потягивается, собираясь вставать. – Неужели ты должен ехать так скоро? Может, мы успеем в последний раз предаться любви, забыв обо всем на свете?

– Даже если бы еще было время, – улыбнулся он, глядя сверху вниз на нее, – сомневаюсь, что у меня хватило бы на это сил. После минувшей ночи я совершенно опустошен. Ты, моя дорогая жена, обладаешь на редкость пылким и своеобразным воображением. – Он замолчал, вспоминая что-то очень интимное, исходящее от Йоланды.

– Это ты вымотал меня, – возразила Йоланда, уютно устроившись в его объятиях. – Я никогда не переставала надеяться, что ты полюбишь меня. Знать, что это произошло!.. Это сделало нашу прошлую ночь незабываемо прекрасной. Ты был просто великолепен, настоящий лев. – Она провела по нему рукой вниз, и, к своему изумлению, Пирс почувствовал, что плоть его твердеет.

– Вот видишь, – прошептала она. – Это все-таки возможно. Тебя нужно было лишь немного возбудить.

– Йоланда… – Но губы ее нашли его рот, заставив замереть слова предосторожности. Пирс не смог устоять. Желание разыгралось с новой силой. Ее нежные теплые груди скользили по его могучей груди, возбуждая все больше и больше. Он опять проник в ее заповедное лоно, отдавая возлюбленной жене всю огненную страсть своей цветущей молодости. Ее прелестное лицо светилось. Она принадлежала ему – и это было восхитительно!

– Я люблю тебя, – шептал он снова и снова, и признания Пирса звучали над ними как заклинание, как дыхание самой жизни. – О, Йоланда, я люблю тебя, люблю тебя…

Ребенок Йоланды родился на Крещение. Дочка, такая же изящная, хрупкая и очаровательная, как ее мать, с шапочкой гладких черных волосиков, как у отца.

– Тебе следовало назвать ее Эпифанией в честь Крещения Христова, – сказал Георгий Антиохийский, поспешивший приехать к ним сразу, как только узнал, что у Йоланды начались роды. Он провел в ожидании всю ночь бок о бок с Пирсом и Эланом. – Раз уже ты попросил меня быть крестным, отцом, я должен участвовать в выборе имени.

– И я должен, если я тоже буду крестным отцом, – ревниво заявил Элан, глядя на крошечное существо, уютно лежавшее на руках матери. Он слегка коснулся пальцем ее маленькой ручки, и она открылась и закрылась, словно розовая морская звездочка. – Как ты хочешь зваться, малышка?

– Элан, ты мог бы назвать ее Марией в честь Пресвятой Богородицы, – предложил отец Эмброуз.

– Мы с Йоландой думали назвать ее Самирой, – сказал Пирс.

– Но разве это не мусульманское имя? – покачал головой Эмброуз. – Хотя, думаю, оно подойдет для ребенка, родившегося на Сицилии. С условием, что у нее будет еще и христианское имя.

– Я доставлю удовольствие всем вам. – Йоланда была так же бледна, как простыня, и под глазами у нее были темные круги после долгого испытания. Но улыбка ослепительно сверкала, и лицо светилось счастьем. Пирс несколько раз говорил ей, что ему неважно, если их первый ребенок будет девочкой. Пирс так любил ее, что она не сомневалась: у них будут еще дети, дочери и сыновья, которые наполнят их дом радостью и смехом. Улыбаясь окружавшим ее постель мужчинам, она подняла ребенка так, чтобы они смогли увидеть миниатюрное личико. – Добрые господа, разрешите мне представить вам Эпифанию-Марию-Самиру.

– Какое длинное имя для такой маленькой девочки, – улыбнулся в ответ Элан.

– Но хорошее. Йоланда выучилась дипломатии у меня, – доверительно сообщил Георгий отцу Эмброузу.

Эпифания-Мария-Самира была крещена на следующий день отцом Эмброузом. Георгий и Элан были восприемниками, а крестными матерями три знатные женщины, жены высокопоставленных чиновников Палермо. По окончании празднования родители тут же забыли ее длинное имя и стали звать свою дочь просто Самирой. Она была веселым, общительным ребенком, и вскоре и Георгий, и Элан, и все домашние обожали ее.

– У нее нормандские глаза, – говорил Элан шесть месяцев спустя. – Йоланда, ты заметила, как изменился их цвет: из голубых в прелестный серо-зеленый? Как могло это случиться, если у тебя и у Пирса темные глаза?

– Если бы ты не проводил столько времени в море, то давно уже слышал бы споры об этом, – ответила Йоланда. – Мой отец был нормандским бароном, и мать часто рассказывала мне о его красивых серо-зеленых глазах. Мы сделали вывод, что Самира унаследовала цвет глаз от него.

– По-моему, она унаследовала и его нормандскую цепкость, – засмеялся Элан. – Смотри, как она ухватилась за мой палец и не отпускает. Я верю, что она помнит меня с последнего раза, четыре месяца назад.

– Тебе надо иметь своих детей, Элан, – сказала Йоланда, сидя рядом с ним на садовой скамье, пока он пытался высвободить палец из сжатых пальчиков Самиры. Она пристально посмотрела на него. – Ты должен жениться. Я знаю несколько прекрасных девушек из хороших семей.

– Нет! – Элан позволил Самире затащить его палец в рот и начать сосать. Его негодующий взгляд впился в глаза Йоланды. – Я не возьму в жены сицилианку. Это чудесное дитя будет моей дочерью. Вы с Пирсом мне как брат и сестра. Вы единственная семья, которая мне нужна.

На радость любящим родителям Самира росла здоровой и сообразительной. К несчастью, после первого ребенка последующие беременности Йоланды оканчивались выкидышами или мертворожденными детьми. Ее неспособность подарить Пирсу сильных сыновей стала огромной печалью для Йоланды, хотя муж никогда не обмолвился, что винит ее. Наоборот, они еще больше сближались после каждой потери, и любовь их не уменьшалась.

Жизнь их текла по заведенному порядку: Пирс каждый год уезжал на какое-то время с Рожером в Италию. Он не просил Йоланду сопровождать его, потому что императоры Священной Римской империи с отвратительным постоянством снова и снова нападали на южноитальянские земли. Да и неприязнь Йоланды к морю и морской болезни была ему хорошо известна. Она никогда не видела его владений в Асколи и вассальных земель Рожера.

Пирс не страдал от того, что Йоланда оставалась дома. Обстановка в Палермо была куда роскошней, чем в Италии. Кроме того, ему было приятно представлять себе, как его жена ведет хозяйство, ухаживает за садом, а Самира спит рядом в колыбели или, когда она стала постарше, играет около матери. Эту картину он вызывал перед своим мысленным взором, если ему было одиноко или он готовился к битве. Сознание того, что близкие в безопасности, успокаивало его, а желание вернуться к ним побуждало на большее мужество и отвагу, чем бы отличился Пирс, будь он холост. Он заслужил новые высокие титулы, и Рожер наградил его за преданность еще более обширными землями.

Элан тоже многого достиг во время блистательного царствования Рожера. Теперь у него был титул эмира и земли в Италии, а также владения на Сицилии в Трапани и около Таормины. Благодаря связям Георгия он вложил деньги в дела с несколькими греческими купцами, плававшими с товарищами по Средиземноморью. И Элан и Пирс стали настолько богаты, что их состояние превзошло самые смелые мечты молодых людей.

Пробыв на Сицилии почти десять лет, восемь из которых он прожил с Пирсом и Йоландой, занимаясь наукой и будучи их домашним священником, отец Эмброуз собрался в Англию. Его туда позвали высшие духовные чины.

– Меня избрали возглавить аббатство Святого Юстина, в котором я жил перед тем, как уехать сюда, – объяснил Эмброуз друзьям. – Подозреваю, что выбор пал на мою скромную персону только потому, что я долго пробыл вдалеке и не участвовал в склоках, раздиравших аббатство в последние годы. Оказывается, даже монахи и священники не в силах уберечь себя от соблазна не вмешиваться в недостойные ссоры правителей. Мы ведь наслышаны о гражданской войне, разразившейся в Англии. Аббатство Святого Юстина – не тот пост, которого бы я желал, но чувствую, что обязан сделать все от меня зависящее, чтобы принести мир в этот Божий дом.

– Я уверена: вам это удастся, – сказала Йоланда, – но как мы справимся здесь без вас? Какой другой священник так будет радоваться нашим радостям и горевать вместе с нами в наших печалях? Дорогой дядя Эмброуз, кто будет выслушивать мои исповеди?

– Я знаю одного или двух священников, прибывших, как я когда-то, а Палермо изучать греческий и арабский, – успокоил ее Эмброуз. – Я до отъезда найду уважаемого святого отца, чтобы он заботился о вашей духовной жизни.

– Аббатство Святого Юстина, – задумчиво произнес Элан. – Оно ведь неподалеку от замка Бэннингфорд.

– Вообще-то оно ближе к Хафстону, – сказал Эмброуз. – Я обязательно по приезде пошлю вам известие о том, что поделывают наши старые друзья.

– И наши враги, – добавил Элан.

Эмброуз покинул Сицилию ранней весной лета Господня 1144. Однако лишь два года спустя первое его письмо из Англии дошло до Элана. В нем говорилось:

«Я прибыл благополучно к Рождеству, но застал аббатство в печальном запустении, так что праздновать не пришлось. На пути сюда я увидел, как разорена Англия этой ужасной войной между Стефаном и Матильдой. Все деревни в округе постоянно уничтожались, так что теперь у селян нет никакого желания снова все восстанавливать. Крестьяне боятся сеять, потому что воюющие армии крадут рожь и пшеницу до того, как их уберут с полей, оставляя крестьян голодать. Я все время молюсь о мире.

Барон Рэдалф все еще правит в Бэннингфорде и также в Хафстоне. Я выяснил, что леди, чье имя навсегда хранит твое сердце, остается до сих пор в башне, заточенная в своей комнате по приказу отца. Большего мне узнать не удалось, потому что, хотя земли Рэдалфа расположены не слишком далеко от Святого Юстина, но полностью изолированы и тем самым недоступны для соседей. Рэдалф почти не принимает гостей, жена его никогда не покидает замка. Люди, живущие на его землях, с чужаками не разговаривают. Каким-то образом, несмотря на все ужасы войны и перемены власти, Рэдалфу удалось сохранить свою независимость и, пожалуй, стать даже сильнее, укрепившись как на своих землях, так и на граничащих с ними, принадлежавших ранее Криспину».

Эмброуз заканчивал письмо прочувствованной молитвой о благополучии своих друзей в Палермо, особенно Элана, Пирса, Йоланды, Самиры и Георгия Антиохийского.

Не желая отягощать Пирса своими заботами, Элан не показал ему это письмо и не вспоминал Англию. Йоланда поправилась, разродившись очередным мертворожденным ребенком, и Пирс был очень встревожен состоянием ее здоровья. Да он и сам болел: воспалилась рана, полученная в сражении.

В это лето, находясь в море, Элан часто думал о возвращении в Англию. Джоанна, заключенная отцом в башню, взывала к любимому чуть ли не с другого края света. В его памяти образ ее слегка потускнел за годы, прошедшие со времени их последней встречи, но он собирался выполнить свою клятву и вернуться к возлюбленной. Элан набрался отваги и предложил Рожеру отправить его с посольской миссией в Англию.

– С какой целью? – осведомился Рожер. – Разве может король Англии поддерживать меня в моих постоянных битвах со Священной Римской империей? Или с византийцами, которым так хотелось бы убрать меня с Сицилии? Нет, друг мой, твои соотечественники ничем не могут мне в этом помочь, так что нет нужды в посольстве к властителю этой несчастной страны. Однако, если ты готов выполнить одно щепетильное задание, я пошлю тебя в Рим переговорить с папой, в чьей поддержке я очень нуждаюсь.

Так еще раз возвращение в Англию было отложено. Шли годы, и, верный своей присяге Рожеру, Элан плавал с его флотом под командованием Георгия в Италию, на Корфу, даже на Греческий полуостров. Кампании проходили успешно. Его награды и богатство накапливались. Будучи дома, в Палермо, он часто навещал Пирса и Йоланду. Самира звала его дядя Элан. Если бы не гнетущее чувство вины и любовь к узнице Рэдалфа Джоанне, он мог бы чувствовать себя почти счастливым.

Постепенно все в королевстве Рожера начало меняться. Поддавшись настойчивым уговорам своих советников, Рожер решил снова жениться.

– Тебе тоже надо подумать о браке, – сказал он Элану. – Ты, знаешь ли, не молодеешь, а мужчина не должен прожить свою жизнь в одиночестве. Никто никогда не займет в моем сердце место Эльвиры, но Сибилла Бургундская – женщина хорошая, и я буду с ней счастлив. Элан, ты должен, как я, жениться ради здоровой спокойной жизни, окруженной любовью жены и детей.

Но Элан не мог смириться с браком без любви и все чаще жалел о том, что клятва верности Рожеру удерживает его на Сицилии.

Женившись, Рожер больше, чем раньше, проводил времени в Палермо. Георгий также оставался дома. Оба старели, Георгий недомогал особенно часто, страдая от камней в почках и какой-то болезни, которая постепенно подтачивала его жизненные силы. Йоланда выхаживала Георгия во время частых болезней и оставалась в его доме иногда по нескольку дней.

В пасхальное воскресенье лета Господня 1154 в кафедральном соборе Палермо Рожер короновал своего старшего сына Вильяма соправителем Сицилии. Это был верный признак того, что старый воин понимал, как слабо его здоровье. На этом торжественном событии присутствовали вся знать королевства, а также многие из иностранных сиятельных гостей.

Вскоре после коронации и сопровождающих ее торжеств Георгий Антиохийский серьезно заболел. Долгие дни проводила Йоланда у его постели, но ни ее постоянная забота, ни искусство врачей не смогли его спасти. Георгий продержался с тяжкими муками до ранней осени и умер, когда старый год близился к концу. Похоронили великого Эмира аль-Бахра дождливым и ветреным декабрьским днем. Стоявшая между Пирсом и Эланом, Йоланда не переставала дрожать от горя и сознания невосполнимой потери.

– Тебе не надо было приходить на кладбище, – попенял ей Пирс. – Ты промокла и замерзла.

– Разумеется, я должна была прийти сюда, – отозвалась Йоланда. – А теперь мне надо позаботиться о поминках в его доме. Я принимала гостей дяди Георгиоса всю свою юность. Сегодня я приму их в последний раз.

Когда она отошла от мужа поговорить с членом Королевского совета, Пирс и Элан обменялись тревожными взглядами.

– Я позабочусь о том, чтобы Йоланда не забеременела снова, – тихо сказал Пирс. – Есть много способов любви, чтобы избежать этого. После недавнего случая я не хочу больше подвергать ее такой опасности. Но я не могу помешать ей заботиться о тех, кого она любит. Это в ее доброй натуре проявлять заботу о других, и она доводит себя этим до изнеможения, как было с Георгием.

– Быть может, теперь, когда Георгия нет на свете, ты сможешь заставить ее отдохнуть, – предложил Элан.

Но беспокойство Пирса было не напрасным. Незадолго до Рождества, утомленная долгими часами бдений у постели Георгия, Йоланда заболела. Ей становилось все хуже и хуже.

– Я объяснил Рожеру, почему ты не, был при дворе, – сказал Элан ранним утром нового года. – Он понял, что ты не хочешь оставлять Йоланду. Как она сегодня?

– Не лучше. – Они находились в личной комнате Пирса, которую Йоланда обставила сама. Там стоял большой письменный стол с удобными креслами с множеством мягких подушек. Вдоль одной стены шли полки, на которых расположились свернутые свитки, карты Южной Италии и Сицилии, и несколько книг в дорогих кожаных переплетах. Два высоких окна выходили в сад. Пирс крепко потер ладонями лицо. – С ней сейчас Самира. Мы там находимся по очереди, так что Йоланда никогда не бывает одна. Боже мой, Элан, что я буду делать, если она… Нет, я не могу даже думать об этом. Не могу. Йоланде станет лучше! Когда придет весна, когда снова солнце согреет землю, мы поедем на холмы, будем есть медово-миндальное печенье, смеяться и предаваться любви. Как делали всегда.

Элан ничего не мог ответить ему в утешение. Нет таких волшебных слов, которые можно бы было сказать человеку, теряющему любимую женщину. Но их соединяла крепкая мужская дружба. В молчаливом сочувствии Элан положил руку на плечо Пирса, и так они недвижно стояли в грустном раздумье.

– Папа. – В дверях появилась Самира. – Мама спрашивает тебя.

– Прости, Элан. – Пирс мгновенно исчез из комнаты.

– Дядя Элан, – подошла к нему Самира. Ее ясное юное личико было встревожено. Голос звучал надтреснуто. Элан увидел, как повзрослела девочка. – Я думаю, что вам тоже надо пойти к маме. Она любит вас, как брата.

– Ей хуже?

– Я послала за священником… Он сейчас с ней. – Губы Самиры дрогнули, она пошатнулась, и Элан обнял ее. Девочка прислонилась к нему, и он ощутил происходившую в ней внутреннюю борьбу – стремление силой воли подавить рвущиеся наружу слезы. Через какое-то время Самира расправила плечи и попыталась улыбнуться ему. – Пойдемте со мной, дядя Элан. Пожалуйста. Она захочет, чтобы вы там были, и папе вы будете нужны.

Они застали Пирса сидевшим на постели, он обнял жену, чтобы ей было легче дышать. За эти годы Элан видел достаточно смертей, чтобы понять по белому как мел лицу Йоланды и лихорадочно блестящим глазам, что конец близится. В углу перед висевшим на стене распятием замер на коленях в молитве священник.

– Элан, друг дорогой. – Задыхающийся голос Йоланды был еле слышен, движения пальцев едва заметны. Элан взял ее за руку и поцеловал в холодную щеку.

– Я здесь, – проговорил он. – Я останусь с тобой и Пирсом столько, сколько ты захочешь.

– Не… не уходи, – прошептала Йоланда.

Но он посторонился, давая место Самире, которая села на противоположной стороне постели и взяла мать за руку. Элан стал в ногах, где Йоланда могла его видеть. И здесь он ждал, а дыхание Йоланды становилось все более затрудненным, поверхностным и мучительным. Пирс шептал ей слова любви и не переставая гладил лицо, в то время как Самира держала руку матери у теплой щеки, словно пытаясь влить свою юную жизнь в умирающую женщину.

Элан молился, как не молился никогда раньше, хотя и не только за жизнь Йоланды. Он ясно видел, что это конец и ничего нельзя поделать, чтобы ее спасти. Он молился за Самиру, которая была ему почти что дочерью. Он молился за душу Йоланды, которая, если Бог судит по благородству, любви, доброте сердца, должна была бы сразу после смерти оказаться в раю. Но жарче всего он молился за Пирса, за то, чтобы его дорогому другу и родственнику хватило сил и мужества.

Пробило полночь, когда Йоланда долго и мучительно вздохнула.

– Пирс, – ясно выговорила она. – Я так люблю тебя.

Йоланда вздохнула еще раз, прислонилась головкой к плечу Пирса и закрыла глаза.