Текст книги "Сивилла"

Автор книги: Флора Рита Шрайбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Взгляд Сивиллы упал на страницу лежавшей перед ней раскрытой тетради. Она решила сосредоточиться на этой странице и забыть про всю эту чепуху. Но сделать этого ей не удалось, потому что на странице была какая-то бессмыслица и в нынешнем ее настроении тетрадь вызвала еще больше страха. Там было множество записей, но она их не делала. Там была выполненная домашняя работа, которую Сивилла не делала, но она заметила, что работа оценена на «отлично». Чем больше она принуждала себя не придавать всему этому значения, тем больше пугалась.

Она изо всех сил старалась закрыть глаза на чужую учительницу, на классную комнату, окна которой выходили не туда, куда надо, на детей, выросших сверх нормального размера и одетых в странную одежду, которой они никогда прежде не носили. Ничего не получалось.

Сивилла почувствовала странное желание исследовать себя. Неужели и у нее «другая» одежда? Не стала ли и она больше? Глаза ее опустились на собственное платье. Оно было из желтого муслина с зеленой и фиолетовой отделкой, столь же незнакомое, как и одежда на других детях. У Сивиллы такого не было, она не помнила, чтобы мать покупала его. Она не носила его раньше и не надевала сегодня с утра. На ней было платье, которое ей не принадлежало, и она сидела в классной комнате, в которой не должна была сидеть.

Никто, видимо, не считал, что происходит что-то необычное. Третьеклассники продолжали отвечать на вопросы о вещах, о которых Сивилла никогда не слышала. Она не понимала ни слова из сказанного.

Часы над учительским столом показывали без двух минут двенадцать. Скоро ее должен спасти звонок. В ожидании его она сидела охваченная паникой. Наконец прозвенел звонок и она услышала высокий нервный голос учительницы:

– Класс свободен.

Сивилла решила остаться на месте. Она боялась двигаться, боялась думать о возвращении домой. Остальные же дети, суетясь и смеясь, побежали в раздевалку. Мальчики пробирались вперед, расталкивая девочек локтями.

Сивилла видела, как дети уходят, быстро покидая раздевалку. Она была уверена в том, что они расхватали свои плащи как попало, не соблюдая никакого порядка. То, как они вели себя, пугало и ошеломляло.

И без того напряженная, она еще больше напряглась, наблюдая за ними. Мисс Торстон умела поддерживать дисциплину, и в ее классе не случилось бы такой безумной суматохи. Зато Сивилла всегда слышала, что мисс Хендерсон не умеет держать в руках класс. Судя по поведению детей, ей вдруг показалось, что это, в конце концов, и должен быть класс мисс Хендерсон.

Все это пролетало в ее сознании с такой скоростью, что она была не в состоянии сделать какие-то разумные выводы и совершить единственный осмысленный поступок – отправиться домой. Когда она пришла в себя, классная комната была пуста. Уверившись в том, что остальные дети действительно ушли, Сивилла медленно встала и еще медленнее потащилась в раздевалку.

В раздевалке выяснилось, что она не одна: мисс Хендерсон надевала там свой плащ. Слишком поздно отступать.

Помещение это было точно таким же, как третий класс, только на противоположной стороне здания. Вообще, все классные комнаты и все раздевалки были похожи. Ничего незнакомого здесь не было.

На вешалке оставалась висеть лишь какая-то плотная куртка из клетчатой ткани. Сивилла никогда не видела ее раньше, но подошла, чтобы рассмотреть поближе. Она поискала метку с именем, чтобы выяснить, кому принадлежит куртка. Мисс Торстон всегда требовала, чтобы дети приносили в школу метки со своими именами: одна из них пришивалась к одежде, а другая приклеивалась под крючком на вешалке. Ни под крючком, ни на куртке метки не было. Мисс Хендерсон собралась выходить.

– Сивилла, – спросила она, – почему ты не надеваешь куртку? Что случилось? Ты не собираешься домой на ланч?

Вместо того чтобы ответить, Сивилла продолжала смотреть на незнакомую куртку, думая, что нет ничего удивительного в том, что мисс Хендерсон знает ее имя. В таком маленьком городке, как Уиллоу-Корнерс, все знают всех.

Мисс Хендерсон повторила:

– Ты не собираешься домой на ланч?

Тогда, чувствуя на себе взгляд мисс Хендерсон, Сивилла наконец надела куртку. Куртка сидела на ней отлично. Мисс Хендерсон вышла. Но Сивилла еще некоторое время слонялась по помещению, пока не уверилась в том, что учительница ушла достаточно далеко и не встретится с ней на лестнице.

Сивилла медленно покинула старинное школьное здание из красного кирпича. На ближайшем углу через дорогу стоял большой дом с черными ставнями. Ее дом. Прежде чем пересечь проезжую часть, она осмотрелась – не видит ли ее кто-нибудь. Удостоверившись, что никто на нее не смотрит, она перешла улицу.

Топ, поджидающий на парадном крыльце, рыкнул в знак приветствия. Сивилла быстро потрепала его по загривку и проскользнула в дом. Ей хотелось оказаться внутри, среди знакомых вещей. Не терпелось убедиться в том, что все это замешательство, происшедшее в школе, как-то затухнет дома.

Однако в небольшой прихожей ее надежды рухнули. Когда она вешала клетчатую куртку в стенной шкаф, выяснилось, что она не помнит ни одного из предметов одежды, которые там висели. В глаза лезло что-то незнакомое – красное, зеленое и желтое. Резко отвернувшись от шкафа, Сивилла стала подниматься по лестнице к верхней спальне, где жили бабушка с дедушкой во время последней болезни бабушки. Дополнительная дверь в эту комнату была заложена кирпичом и заштукатурена; странно, что они сделали это так быстро. В гостиной обнаружилось, что некоторая бабушкина мебель перекочевала сюда. Как быстро все переставили! А что это на полке? Радио! Они колебались по поводу покупки радио, так как дедушка говорил, что оно – дело рук дьявола.

Из кухни ее окликнула мать:

– Это ты, Пегги? Поздно ты сегодня.

Опять это прозвище. Мать, которой не нравилось имя Сивилла, придумала звать ее Пегги Луизиана. Когда она была послушной или веселой, то есть нравилась матери, мать называла ее Пегги Луизиана, Пегги Лу, Пегги Энн или просто Пегги. Видимо, сегодня она нравилась матери.

Сивилла с тревогой отметила, что кухня выкрашена в светло-зеленый цвет. Когда она в последний раз видела ее, кухня была белой.

– Мне нравилась белая кухня, – сказала Сивилла.

– Мы все переделали в прошлом году, – ответила мать.

«В прошлом году?» – удивилась Сивилла.

Отец в ожидании ланча сидел на застекленной террасе и читал журнал по архитектуре. Сивилла подошла, чтобы поговорить с ним. Здесь, на террасе, было ее место для игр. Возле окна она держала своих кукол. Куклы, как всегда, находились на своем месте. Но их стало больше. Откуда взялась эта большая красивая кукла со светлыми волосами, веселым лицом и белозубой улыбкой? Это была не ее кукла.

Отец оторвал взгляд от журнала.

– Сивилла, – сказал он, впервые обратив на нее внимание, – ты не слишком поздно?

– Папа, – пробормотала она, – а что это за большая кукла?

– Ты решила со мной поиграть? – ответил он. – Ее зовут Нэнси Джин. Ты выиграла ее на конкурсе и очень этому радовалась.

Сивилла ничего не ответила.

В столовой обеденный стол был накрыт на четверых, а не на троих. Кем мог быть этот четвертый? Гостей у них, судя по всему, не было. На сей раз, однако, она решила не задавать вопросов. Она была слишком потрясена этой куклой – Нэнси Джин.

Раздался стук деревянной ноги, знакомый стук, всегда предвещавший окончание ее визита к бабушке, – эти «тук-тук-тук», которые всегда пугали ее. Дедушка во все сто восемьдесят сантиметров своего роста, со своей лысой головой и козлиной бородкой. Что он здесь делает? Зачем ему сидеть за их столом? Бабушка с дедушкой, жили ли они наверху или внизу, всегда питались отдельно. Обе семьи ели сами по себе и не лезли друг к другу. Такое было правило у бабушки. Но бабушка умерла. Только что умерла, а правила уже нарушили.

Отец произнес благодарственную молитву. Мать принесла еду. Блюдо с жареной картошкой дважды обошло стол. Немножко картошки осталось. Отец Сивиллы взял блюдо и сказал своему отцу:

– Папа, вот еще немножко картошки.

– Ему предложили уже дважды, – язвительно заметила мать.

– Он тебя услышит, – сказал отец, болезненно покривившись.

– «Он тебя услышит», – передразнила его мать. – Никого он не услышит. Он совершенно глух, и ты об этом знаешь.

Действительно, дедушка ничего не услышал. Он продолжал очень громко говорить, рассказывая все ту же старую историю про Армагеддон, про последнюю битву на земле, которая произойдет перед концом света. Он говорил про альфу и омегу, про начало и конец. Он говорил про семь казней Божьих, про войну, которая грядет из Китая, и про то, как Соединенные Штаты объединятся с Россией против Китая. Он говорил про то, как католики войдут в силу и как в один ужасный день у них появится президент-католик.

– Католика-президента у нас никогда не будет, – отрезала Хэтти.

– Запомни мои слова, – сказал дедушка Сивилле. – Это время настанет. Если мы не уследим, католики станут править миром. Эти католики втянут нас в бесконечные неприятности, которые будут продолжаться до конца света!

Мать сменила предмет разговора.

– Уиллард, – сказала она, – я сегодня получила письмо от Аниты.

– И что же она пишет? – спросил отец. Повернувшись к Сивилле, он заметил: – Я никогда не забуду, каким молодцом ты была, когда взяла на себя заботы о маленькой Анитиной Элли на эти несколько недель после бабушкиных похорон, пока они жили у нас.

Недель после похорон? Заботы об Элли? О чем он говорит? Она абсолютно ничего не делала с Элли. И она ничего не знает про эти недели после похорон. Сивилла впала в замешательство. Когда же происходили эти похороны? Разве не только что?

Тогда Сивилла взглянула прямо на мать и сделала то, что посчитала смелым ходом.

– Мама, – спросила она, – в каком классе я учусь?

– «В каком классе я учусь?» – эхом откликнулась мать. – Это глупый вопрос.

Они не ответили ей, не поняли, как это для нее важно. Их это не озаботило. Но что она могла бы рассказать им, если бы они что-то почувствовали? Даже если бы она попробовала, то не знала бы, с чего начать.

Мать повернулась к ней и сказала:

– Что с тобой случилось? Ты ужасно тихая. Ты сегодня какая-то другая.

Дедушка, увидев, какой подавленной стала внучка после этих слов матери, заявил:

– Христиане должны всегда улыбаться. Грешно не улыбаться.

Отец собрался уходить:

– Я обещал миссис Крамер вернуться на склад к половине второго.

Отец Сивиллы работал в хозяйственном магазине с тех пор, как они вернулись назад с фермы, где прожили недолгое время в качестве экономической меры, потеряв деньги во время Великой депрессии. Сивилла с матерью вернулись раньше, чтобы она могла начать ходить в детский сад. Потом отец поступил работать в магазин миссис Крамер. Они опять жили в своем старом доме с бабушкой и дедушкой, пользуясь отдельными лестницами. Теперь, похоже, дедушка жил вместе с ними.

Дедушка встал, чтобы отправиться к себе наверх.

– Взбодрись, Сивилла, – сказал он. – Если ты будешь веселой и улыбающейся, жизнь перестанет пугать тебя.

Он стукнулся об угол обеденного стола.

– Такой неуклюжий, – сказала мать. – Стукается обо все. Он так часто ударяется о дверной косяк, что там уже пооблетела штукатурка.

Сивилла сидела и помалкивала.

– Не знаю, что такое сегодня с тобой случилось, – сказала ей мать. – Ты сама не своя. Буквально сама не своя.

Сивилла подошла к стенному шкафу. Продолжая искать свой красный шерстяной плащ, который так и не нашелся в школьной раздевалке, она, по-видимому, попусту теряла время.

Мать последовала за ней.

– Кстати, – сказала она, – я хотела бы, чтобы ты после школы забежала к миссис Шварцбард. Она хочет что-то передать мне.

– Кто такая миссис Шварцбард? – спросила Сивилла.

– Ты прекрасно знаешь, кто она такая, – ответила мать.

Сивилла, которая никогда в жизни не слышала этого имени, боялась углубляться в дискуссию. Она просто смотрела на этот пугающий ее шкаф с множеством незнакомых вещей, зримых символов непонятных событий, окружавших ее в этот загадочный день.

– Чего ты ждешь? – спросила ее мать. – Мисс Хендерсон рассердится, если ты опоздаешь.

Мисс Хендерсон? Мать знала, что она в классе у мисс Хендерсон!

– Надень ту клетчатую куртку, которую надевала утром, – посоветовала ей мать.

Сивилла послушно надела куртку. Мать, похоже, не находила ничего странного во всем происходящем.

Выйдя из дома, Сивилла увидела на противоположной стороне улицы Кэролайн Шульц и Генри фон Хофмана. Она дождалась, пока они войдут в школу. Когда она сама вошла в нее, то не знала, куда ей идти – в помещение для третьего класса или для пятого? Мать знала, что ее учительница – мисс Хендерсон, но Сивилла все еще считала себя третьеклассницей. Для начала она попробовала пойти в третий класс.

Мисс Торстон сидела за столом и разбирала контрольные.

– Как мило, что ты пришла с визитом, – сказала она, увидев Сивиллу. – Я люблю, когда мои девочки приходят навещать меня.

Приходят навещать! Сивилла отправилась в комнату пятого класса. Робко войдя в класс, она вернулась на место, где оказалась сегодня с утра.

Первым уроком была арифметика. Проходили дроби, но Сивилла не умела умножать цифры больше троек и четверок. Последнее, что она помнила, – это тройки и четверки, которые они проходили весной в третьем классе.

Потом пошли десятичные дроби, и в них Сивилла тоже не могла разобраться. Мисс Хендерсон сказала что-то насчет умножения. Сивилла не умела умножать. Учительница вытерла доску, написала на ней новые примеры на умножение и дала задачи на завтра.

Сивилла переводила взгляд со своего чистого листка бумаги на доску и обратно. Мисс Хендерсон наблюдала за ней. Потом она подошла к столу Сивиллы и склонилась над ее плечом.

– Ты ничего не написала, – удивилась мисс Хендерсон. – Давай-ка берись за работу.

Сивилла ничего не сделала, и учительница, еще более раздраженная, указала на доску и требовательно спросила:

– Что это там такое?

Сивилла покачала головой.

– Ну же, Сивилла, – сказала учительница, – что там такое?

Другие дети рассмеялись. Кэролайн Шульц захихикала.

– Сивилла, – настаивала учительница, – дай правильный ответ.

– Я его не знаю. Не знаю, – сдавленно произнесла Сивилла.

Мисс Хендерсон набросилась на нее:

– Но ты же всегда была отличницей. Я не понимаю, что на тебя нашло. – Учительница пришла в бешенство. – Вам, моя юная леди, следует взяться за себя. Или вы желаете играть со мной в игры?

Ответа на этот риторический вопрос не последовало. В полном недоумении, уже направляясь к доске, озадаченная учительница бросила через плечо:

– Вчера ты это знала.

Вчера? Сивилла молчала. Она начинала осознавать, что для нее «вчера» не существовало. Происходили какие-то события, которые должны быть ей известны, но о которых она не имела ни малейшего понятия.

Это не было совершенно новым ощущением. Иногда кусочки прожитого времени стирались у нее так, как мисс Хендерсон стирала с доски цифры. Однако на сей раз кусок времени оказался очень длинным. Случилось гораздо больше всякого, чего Сивилла не могла понять.

Сивилла никогда никому не упоминала об этом странном ощущении. Это была тайна, которой она ни с кем не решалась поделиться.

Но сколько же времени прошло? Этого она до сих пор не знала. Она была в пятом классе и не помнила, как ходила в четвертый. Никогда раньше у нее не пропадало столько времени. С нею происходили вещи, о которых она ничего не знала и над которыми не имела власти.

– Тебя что-то беспокоит? – спросила мисс Хендерсон, вновь подойдя к ее столу.

– Нет-нет, – храбро ответила Сивилла, демонстрируя уверенность. – Но я не могу сделать это упражнение.

– Вчера ты могла, – холодно заметила мисс Хендерсон.

Никакого «вчера» не существовало. Сивилла не помнила ничего с момента пребывания на кладбище.

Чего она не могла понять, так это почему другие люди не знают, что она ничего не знает. Мисс Хендерсон все время говорила про вчерашний день так, словно вчера Сивилла сидела за этим столом. Но ее здесь не было. «Вчера» было провалом.

На перемене дети выбежали на игровую площадку. Мальчики и девочки разобрались по уже сложившимся компаниям для игры в бейсбол и в софтбол. Они стали набирать членов команд, а Сивилла все стояла в одиночестве, никем не выбранная. В прошлом ребята никогда не отлучали ее от себя, и она не могла понять, почему сейчас они так поступают.

Когда занятия закончились, Сивилла дождалась ухода всех детей и стала собираться домой. Она и не думала идти к миссис Шварцбард – кем бы та ни была – и забирать пакет для матери. Мать будет в бешенстве. Но Сивилла ничего не могла с этим поделать, разве что, как всегда, покорно принять взрыв ярости.

В главном вестибюле школы, отделанном холодным полированным мрамором, Сивиллу окликнул Денни Мартин. Денни, мальчик на год старше Сивиллы, был ее близким другом. Они вели с ним долгие разговоры на ступеньках парадного крыльца белого дома с черными ставнями. С Денни она могла говорить так, как ни с кем другим. Он был и на похоронах ее бабушки. Может быть, стоит расспросить его о событиях, которые произошли с тех пор? Но какой дурой она ему покажется, если спросит об этом впрямую! Нужно найти какие-нибудь более изощренные способы для выяснения всего происходящего.

Денни перешел через дорогу вместе с ней. Они сели на ступеньках ее дома и стали болтать. Одна из новостей, которую он сообщил, звучала так:

– На этой неделе умерла миссис Энгл. Я ходил с Элен, чтобы отнести похоронные цветы инвалидам и пациентам больницы. Точно так же, как ходил с тобой, когда умерла твоя бабушка.

Когда Денни сказал это, Сивилла вспомнила что-то вроде сна про девочку, которую все называли Сивилла, но которая на самом деле не была Сивиллой, про то, как она ходила с Денни Мартином раздавать цветы с похорон бабушки больным и беднякам города. Как во сне, она припоминала, что наблюдала за этой девочкой. Создавалось такое ощущение, будто она находилась возле той, другой Сивиллы, ходила с ней рядом. И уверенности в том, сон это или не сон, у нее не было. Но хотя она теперь знала, что с момента похорон прошло время, не вошедшее в счет, это было единственным воспоминанием, которое вернулось к ней. Все остальное оставалось пустотой – огромной, пещерообразной пустотой между моментом, когда чья-то рука схватила Сивиллу за плечо на кладбище, и моментом, когда она обнаружила себя сидящей в пятом классе.

Может быть, ей приснилась эта девочка с цветами? Или все происходило на самом деле? Если это был сон, то каким образом Денни знал о его содержании? Сивилле это было непонятно. Но ей были непонятны и многие другие вещи, которые происходили в течение этого времени – холодного, голубого, неуловимого. Забывать было стыдно, и она стыдилась.

10. Похитители времени

Туманные воспоминания о девочке, раздававшей цветы с кладбища, дали Сивилле предлог узнать у Денни обо всем, что изменилось. Были выстроены новые дома. Магазины сменили владельцев. Город стал другим. Сивилла знала, что может спросить Денни о чем угодно или обо всем сразу.

– Как получилось, что семья Гринов теперь живет в доме Майнерсов? – спросила Сивилла.

– Они переехали туда прошлым летом, – объяснил Денни.

– А что за ребенка Сьюзи Энн возит в коляске? – хотела узнать Сивилла.

– Это младшая сестра Сьюзи Энн, – ответил Денни. – Она родилась прошлой весной.

– Кто такая миссис Шварцбард?

– Портниха, которая переехала в наш город год назад.

Денни никогда не спрашивал: «А разве ты сама этого не знаешь?»

Сивилла чувствовала себя с Денни Мартином так свободно, как ни с кем другим, если не считать бабушки. Эта свобода в общении с Денни была тем более примечательна, что возникла она весной, летом и осенью 1934 года – в тот самый период, когда обманутая временем Сивилла погрузилась в какое-то тоскливое одиночество и укрепила свою обычную сдержанность в общении особой непробиваемой броней, предназначенной для защиты от всего мира.

Денни стал противоядием этому одиночеству и ранимости, которые стали спутниками Сивиллы после того, как она «появилась» в пятом классе. Необъяснимым образом она растеряла всех своих друзей. И хотя ее фундаменталистское вероисповедание всегда несколько выделяло ее из среды остальных детей, казалось, что они впервые заметили это. Теперь, поскольку из-за запретов ее веры она не имела права делать все то, что делали они, для нее придумали нехорошее прозвище – «белая еврейка».

Благодаря Денни менее болезненным оказался и холодный критический комментарий ее отца: «Тебе нужно научиться общению с людьми и правильно понимать жизнь». И вновь появившаяся у матери старая жалоба: «Я никогда не знаю, в каком настроении ты будешь завтра и вообще каким человеком завтра я тебя увижу».

Если бы не Денни, Сивилла наверняка не выдержала бы этого унижения в школе, где из-за проблем с математикой ее оценки резко упали. Без Денни Сивилла не выдержала бы и непрестанных обвинений матери: «Да ведь ты прекрасно знала таблицу умножения, знала ее наизусть. Ты просто делаешь вид, что забыла. Ты плохая девочка, плохая». Без Денни было бы невозможно выдержать бурные выяснения отношений с матерью по поводу выбывания из списка лучших учеников школы, регулярно публиковавшегося для всеобщего обозрения в «Корнерс курьер». «Ты всегда там была, – жаловалась мать. – Я не знаю, что мне делать, если окажется, что у меня тупой ребенок. Ты же все соображаешь и поступаешь так только назло мне. Ты плохая, плохая!»

Хотя Сивилла не пересказывала всего этого Денни, она чувствовала, что он каким-то образом все понимает. Сивилла ощущала такую близость с Денни, что иногда ей даже хотелось поговорить с ним о том, почему время такое «забавное», и о том, как она внезапно обнаружила, что ей одиннадцать лет и два месяца, хотя ей не исполнялось ни десяти лет, ни одиннадцати. Но в конце концов, говорить об этом было слишком больно даже с Денни. К тому же сдержанность Сивиллы возросла, когда ей припомнилось, что несколько лет назад она высказала эту мысль матери и та саркастически рассмеялась и проворчала: «Бога ради, почему ты не можешь вести себя как другие дети!» И все равно, несмотря на насмешки матери и боязнь рассказывать об этом Денни, Сивилла знала: время ведет себя странно.

Тем не менее порой Сивилла была способна забыть о странном, постоянно актуальном предмете – времени, когда сидела на ступеньках, болтая с Денни, или когда они играли на террасе и он сооружал для ее кукол шекспировские костюмы, превращая Пегги Энн в Порцию, Норму – в Розалинду, а безымянную куклу-мальчика – в шута из «Двенадцатой ночи». Таким же чудесным образом Денни умел превратить посещение вечеринки из ужаса в удовольствие. В то время как вечеринки в прошлом, на которые она ходила лишь по настоятельному требованию матери, остались забытыми, те вечеринки, которые они посещали вместе с Денни, запомнились навсегда.

Когда Сивилла была вместе с Денни, она забывала о том, что в противном случае ей пришлось бы гулять в одиночестве. А она была одинока. По утрам она старалась не выходить из дома до тех пор, пока не убеждалась, что поблизости не видно никого из ее одноклассников. После занятий она слонялась возле стола, ожидая, пока уйдут все остальные дети. Когда она шла по Мэйн-стрит, выполняя какое-нибудь поручение матери, ей приходилось на протяжении одного квартала переходить через дорогу шесть-семь раз, чтобы избежать встреч со своими земляками. Отвернувшись от всех остальных, она повернулась к Денни. Денни, не отгораживаясь барьерами от остальных детей, раскрылся Сивилле так же, как она ему. Сивилла и Денни, конечно, предполагали, что поженятся, когда достигнут подходящего возраста. Сивилла была твердо уверена в том, что, когда это случится, время перестанет валять дурака.

Однажды в ветреный октябрьский день Сивилла и Денни сидели на ступеньках крыльца, и Денни как-то боязливо сказал:

– Сивилла, мне нужно кое-что сказать тебе.

– Что? – тревожно спросила Сивилла, уловив его тон.

– Понимаешь, – продолжил Денни, – мой отец… ну, он купил бензоколонку в Вако, в Техасе, и… ну, мы переедем туда жить. Но ты приедешь ко мне в гости. Я тоже буду приезжать. Мы будем встречаться.

– Да, – ответила Сивилла, – будем.

Вечером Сивилла сообщила Хэтти Дорсетт о том, что Денни навсегда покидает Уиллоу-Корнерс. Хэтти пожала плечами и сказала, растягивая слова:

– Что ж, папе в любом случае не нравилось, что ты проводишь так много времени с этим мальчишкой. Папа считает, что тебе слишком много лет, чтобы играть вместе с мальчиками.

Когда Сивилла передала Денни слова матери, он тихо ответил:

– Твоя мать специально это сказала, чтобы сделать тебе больно.

Сивиллу удивили его слова.

Следующий месяц, пока семья Денни готовилась к отъезду из Уиллоу-Корнерса, выглядел как отсрочка приговора; они словно бы старались оттянуть миг расставания. Между Сивиллой и Денни ничего не изменилось, за исключением того, что их общение стало более интенсивным, поскольку они сознавали, что время истекает. Это было то же самое чувство, которое Сивилла испытывала во время своих мимолетных посещений бабушки.

В конце концов настал день разлуки. Сивилла, сидя с Денни на ступенях крыльца, которое так часто служило ареной их дружеского общения, была тихой и сдержанной.

– Ты приедешь ко мне в гости, – напомнил Денни.

– Приеду, – обреченно согласилась Сивилла.

– Мы будем видеться, – повторил Денни.

– Будем видеться, – эхом отозвалась Сивилла.

Денни встал, чтобы идти. Сивилла продолжала неподвижно сидеть.

– Ну, Сивилла, – начал он, – значит…

Ошеломленный нахлынувшими эмоциями, не в силах закончить фразу, он умолк и наклонился к сидевшей молча Сивилле. Он быстро поцеловал ее в щеку, отпрянул, развернулся и поспешил прочь.

Сивилла, с раннего детства не терпевшая даже мимолетных физических контактов, теперь испытала пронзительное чувство восторга. Поначалу она даже не осознала, что Денни больше нет рядом с ней. Затем это осознание пришло, она впала в панику и поспешно стала высматривать Денни. Вот он – его светлые волосы, хрупкая фигурка – идущий, удаляющийся.

Повернув с Вайн-стрит на Мэйн-стрит, он исчез из виду. Сивилла бессильно опустилась на ступеньки. Спасение, воплощавшееся в образе Денни, стало недоступно. Город опустел. Все, что осталось, – это безграничное одиночество.

И еще оставалось непонятное время, которое, как невидимое мыло в неощутимой воде, ускользнуло от нее.

«Небо синее», – подумала Вики, вставая со ступенек парадного крыльца и вступая во время, из которого только что ускользнула Сивилла.

Вики прошлась вокруг белого дома с черными ставнями, размышляя о том, как приятно владеть телом, которое впервые целиком принадлежит ей одной. Наконец-то она может этими глазами отчетливо видеть весь окружающий мир, это синее небо, ясное и чистое.

Добравшись до заднего крыльца, Вики решила войти в дом именно этим путем.

– Это ты, Пегги? – окликнула ее Хэтти из кухонного окна.

«Нет, – подумала Вики, – это не Пегги и не Сивилла, это персона, с которой вы не знакомы. На самом деле я не ваша дочь. Но я явилась сюда, чтобы занять место Сивиллы, и, хотя вы будете считать меня своей дочерью, вы поймете, что я вас не боюсь. Я знаю, как с вами управиться».

– Тот парень ушел? – спросила Хэтти, когда Вики вошла в кухню.

– Да, – ответила Вики.

– Не дело это – сидеть там на холоде. Подхватишь пневмонию. Ты же знаешь, что у тебя слабое здоровье.

– Я привыкла к нашим среднезападным зимам, и в сравнении с ними эта осенняя погода – просто детская игра, – ответила Вики.

– Не насмехайся надо мной, – предупредила Хэтти.

– Я всего лишь констатирую факт, – возразила Вики.

– Ладно, – сказала Хэтти, меняя тему разговора. – Я жду посылку из Элдервилля. Сходи-ка за ней на почту.

Вики вышла.

«Странно, что это случилось осенью. Время начала – это весна», – думала она, прислушиваясь к шороху сухих листьев, пока шла от заднего крыльца по дорожке, ведущей на Мэйн-стрит.

Осень вокруг – и весна внутри, весна, которая пришла после долгой утомительной зимы, длившейся более восьми лет тайного обитания в уголке бытия. Подавленная, тихая, безымянная, она существовала с осени 1926 года до этого октябрьского дня 1934 года – с того времени, как Сивилле исполнилось три с половиной года, до того времени, как ей перевалило за одиннадцать. Пассивная – да; бессильная – нет. В течение всего этого периода Вики, оставаясь безымянной, проявляла невидимую активность, различными способами оказывая внутреннее давление на Сивиллу и другие «я».

То, что она всплыла из скрытого уголка бытия на поверхность жизни, было мгновенным решением, которое она приняла, когда Денни Мартин пропал из виду. Однако в тот момент невозможен был никакой иной образ действий, поскольку Вики понимала: время подспудных влияний прошло и настало время для активного вмешательства. Она понимала, что для эффективности действий ей придется забрать у Сивиллы власть над этим телом, потому что Сивилла была явно слишком травмирована расставанием. Итак, окрестив себя именем, которым Сивилла в своих фантазиях, в своем выдуманном детском мире назвала девочку умную и бесстрашную, – именем Виктория Антуанетта Шарло, – это «я», до сих пор скрывавшееся, вышло на сцену.

Как здорово, думала Вики, идя по Мэйн-стрит, ощущать эти резкие безжалостные порывы ветра и контролировать тело, которое способно на такие ощущения. Хотя она была новичком в деле владения телом, которое шло по улице, на самой этой улице она чувствовала себя старожилом. Все это она уже много раз видела.

Вики знала обо всем, что происходило в жизни Сивиллы Изабел Дорсетт, независимо от того, знала об этом сама Сивилла или нет. Как ни парадоксально, но если для Сивиллы, жившей в этом мире, время было прерывистым, то для Вики, спрятанной в дальнем уголке бытия, оно оставалось непрерывным. Время, которое было капризным и часто исчезало для Сивиллы, для Вики оставалось постоянным. Вики, которая помнила все, служила тропинкой памяти в расчлененном внутреннем мире Сивиллы Дорсетт.

Эта крепкая память в сочетании с тем фактом, что, появившись на сцене, Вики объединила в себе все фантазии, сотворенные Сивиллой, и стала источником силы Вики. Виктория из фантазий, как и новая Вики, альтернативное «я», была уверена в себе, ничего не боялась, была устойчива к влияниям взаимоотношений, которые расстраивали Сивиллу.

Вики насмешливо подумала о людях, которые, увидев стройную фигурку Сивиллы Дорсетт, ожидают, что она будет без конца переходить дорогу туда-сюда, чтобы избежать встречи с ними. Так вот, этого они больше не увидят, думала Вики, входя в помещение почтового отделения.

Посылка из Элдервилля действительно пришла. Это добрый знак, решила Вики. Если бы посылка еще не пришла, миссис Дорсетт нашла бы в этом ее вину. Вики чувствовала, что очень хорошо знает эту женщину – вовсе не ее мать, справляться с которой она пыталась помочь Сивилле все эти годы.