Текст книги "Хорошего человека найти не легко (сборник рассказов)"

Автор книги: Фланнери О'Коннор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– А может быть, он и не воскрешал мертвых. – Старушка сама не сознавала, что говорит; голова у нее закружилась, колени подогнулись, она села наземь.

– Меня там не было, когда он людей воскрешал, так что зря говорить не стану, – сказал Изгой, – а хотелось бы мне там быть, – сказал он и стукнул кулаком по земле. – По справедливости должен был я там быть, уж тогда б я знал наверняка, воскрешал он мертвых или нет. Слышь, мамаша, – чуть не визжал он, – будь я там, я б все вызнал наверняка и, может, совсем другим человеком бы стал.

Казалось, голос его вот-вот сорвется, и тут бабушку озарило. Она увидела его перекошенное лицо рядом со своим, и ей показалось, что он сейчас заплачет. «Ты ведь мне сын, – забормотала бабушка. – Ты один из детей моих». Она протянула к нему руку и коснулась его плеча. Изгой отскочил, словно его ужалила змея, и всадил бабушке в грудь три пули. Потом положил револьвер на землю, снял очки и стал протирать стекла.

Хайрам и Бобби Ли вернулись из лесу и остановились на краю овражка поглядеть на бабушку – она не то сидела, не то лежала в луже крови, по-детски поджав ноги, и улыбалась безоблачному небу.

Без очков глаза Изгоя – воспаленные и водянистые – казались беззащитными.

– Забери ее и брось туда же, куда и других, – сказал он и подхватил на руки кота, который терся об его ногу.

– Болтливая старушка была, – сказал Бобби Ли и с гиком прыгнул в овражек.

– Хорошая была бы женщина, если б в нее каждый день стрелять, – сказал Изгой.

– Тоже мне удовольствие, – сказал Бобби Ли.

– Заткнись, Бобби Ли, – сказал Изгой. – Нет в жизни счастья.

РЕКА

Угрюмый, сонный ребенок стоял посреди темной комнаты, а отец натягивал на него клетчатое пальто. Правый рукав не налезал, но отец кое-как застегнул пальто доверху и подтолкнул мальчика к приоткрытой двери, откуда к нему протянулась бледная, веснушчатая рука.

– И одели-то его не по-людски, – раздался громкий голос с лестничной площадки.

– О господи… так оденьте его сами, – буркнул отец. – Наверно, и шести еще нету. – Он был в халате и босиком.

Он хотел закрыть дверь за мальчиком, но в двери стояла она – конопатые мощи в гороховом пальто и фетровом шлеме.

– А деньги на троллейбус? Ему и мне, – сказала она. – В оба конца.

Он пошел в спальню за деньгами, а когда вернулся, она с мальчиком стояла посреди комнаты. Она осматривала обстановку.

– Окурков-то, окурков – не продохнуть. Не дай бог мне тут за тобой присматривать, в два счета угоришь, – заметила она, с силой одергивая пальто на мальчике.

– Вот вам мелочь, – сказал отец. Он подошел к двери, распахнул ее и стал ждать, чтобы они вышли.

Пересчитав деньги, она сунула их в пальто и подошла к висевшей над проигрывателем акварели.

– А сколько времени – это мы знаем,– сказала она, вплотную разглядывая изломанные, пронзительных цветов плоскости, расчерченные черными полосами.– Невелика премудрость. Смена у нас с десяти вечера и до пяти, да на трамвае час.

– Ну да, конечно, – сказал он. – Так мы ждем его вечером, часов в восемь-девять.

– Может, позднее,– сказала она.– Мы на реку пойдем. Там нынче будет исцеление. Этот проповедник редко заглядывает в наши края… Не стала бы я деньги платить за такое добро, – заметила она, кивнув на акварель. – Сама бы лучше нарисовала.

– Хорошо, миссис Конин, до вечера, – сказал он, барабаня пальцами по двери.

Из спальни послышался вялый голос:

– Принеси мне пузырь со льдом.

– Никак хворает его мамочка? – сказала миссис Конин. – Вот беда-то. А что с ней?

– Мы не знаем, – пробормотал он.

– Попросим проповедника за нее помолиться. Он многих исцелил. Преподобный Бивел Самерс. Ей бы самой к нему сходить.

– Может быть, может быть, – сказал он. – До вечера. – И ушел от них в спальню.

Мальчик смотрел на нее молча; из носу у него текло, глаза слезились. Ему было года четыре или пять. Лицо у него было длинное, с торчащим подбородком, а глаза – широко расставленные и опухшие. Он казался терпеливым и бессловесным, как старая овца.

– Он тебе понравится, наш проповедник,– сказала она.– Преподобный Бивел Самерс. Ты только послушай, как он поет.

Дверь спальни вдруг распахнулась, и отец высунул голову:

– Пока, старик. Гуляй. Веселись.

– Пока, – сказал мальчик и подскочил как ужаленный. Миссис Конин бросила прощальный взгляд на акварель.

Потом вышла на лестницу и вызвала лифт.

– И рисовать бы ее не стала, – сказала она.

На улице, стиснутое стенами темных, неживых домов, занималось серое утро.

– Распогодится еще, – сказала она. – Да все равно в нынешнем году это, видно, последняя проповедь у нас на реке. Вытри нос, золотко.

Он завозил рукавом по носу, но она его остановила.

– Так не годится. Где у тебя платок?

Он сунул руки в карманы и притворился, будто ищет платок. Она ждала.

– Им лишь бы сбыть ребенка с рук, – сказала она своему отражению в витрине кафе. – Постой-ка. – Она вытащила из кармана красный, в синих цветах платок и принялась тереть ему нос. – А ну, сморкнись, – сказала она, и он сморкнулся. – Возьми себе. Положи в карман.

Он старательно сложил платок, спрятал в карман, потом они дошли до угла и, прислонившись к стене запертой аптеки, стали ждать троллейбус. Миссис Конин подняла воротник, и он уперся в поля ее шляпы. Глаза у нее начали мало-помалу закрываться, словно она засыпала стоя. Мальчик потянул ее за руку.

– Как тебя звать? – спросила она сонным голосом.– Я только фамилию знаю. А как имя – позабыла у него спросить.

Звали его Гарри Ашфилд, и до этого дня ему и в голову не приходило менять свое имя.

– Бивел, – сказал он.

Миссис Конин отпрянула от стены.

– Бывают же чудеса на свете! – изумилась она. – Я же тебе говорила – нашего проповедника так зовут.

– Бивел, – повторил он.

Она разглядывала его, словно он и в самом деле был каким-то чудом.

– Надо ему тебя показать. Он не простой проповедник. Он целитель. А вот мужу моему не помог. Мистер Конин хоть и не верит сам, а говорит – надо попробовать, попытка не пытка. Желудком он мучается.

Вдалеке, на пустой улице, желтым пятнышком показался троллейбус.

– А теперь он в городской больнице, – сказала она, – и третью часть желудка у него отняли. Я говорю: ты благодари Бога, что хоть столько-то оставили. А мне, говорит, некого благодарить. Ну, скажи на милость, Бивел, – пробормотала она.

Они сошли на мостовую.

– А меня он исцелит? – спросил Бивел.

– А у тебя-то что?

– Есть хочу, – подумав, сказал он.

– Ты разве не завтракал?

– А мне раньше неохота было, – ответил он.

– Вот придем домой и покушаем, – пообещала она. – Я сама проголодалась.

Они влезли в вагон, сели невдалеке от водителя, и миссис Конин взяла Бивела на колени.

– Будь хорошим мальчиком,– сказала она.– Сиди смирно, не слезай. А я посплю.

Она откинула голову на спинку, веки у нее стали потихоньку опускаться, рот открылся, показались длинные, редко натыканные зубы – где золотые, где темные, темнее лица, и она принялась сопеть и подсвистывать – настоящий скелет с музыкой.

Кроме них, в вагоне никого не было, и, увидев, что она уснула, мальчик вытащил цветастый платок и стал внимательно его рассматривать. Потом сложил его, расстегнул молнию в подкладке пальто, спрятал туда платок и вскоре тоже уснул.

Дом ее стоял в полумиле от конечной остановки, недалеко от дороги. Дом был из желтого кирпича, с железной кровлей и террасой по всему фасаду. На террасе их встретили трое мальчиков разного роста, но с одинаковыми конопатыми лицами, и долговязая девочка, в волосах у которой было столько алюминиевых бигуди, что голова сверкала, как каска.

Мальчики вошли за ними в дом и окружили Бивела. Они глядели на него молча, не улыбаясь.

– Это Бивел, – сказала миссис Конин, снимая пальто. – Бывают же такие чудеса. Тезка нашему проповеднику. А это мои ребята: Д. С, Спиви и Синклер, а на террасе – Сара-Милдред. Сними пальто, Бивел, повесь на кровать.

Мальчики стояли и смотрели, как он расстегивает и снимает пальто, смотрели, как он вешает его на спинку кровати, а потом смотрели на пальто. Вдруг они повернулись, вышли на террасу и стали там совещаться.

Бивел огляделся.

Комната была и кухней и спальней. Весь дом состоял из двух комнат и двух террас. Из щели в полу высунулся светлый собачий хвост – собака залезла под дом и чесалась спиной о доски. Бивел прыгнул на хвост, но собака, видно, была ученая и успела его поджать.

Стены комнаты были облеплены картинками и календарями. Среди них висели овальные фотографии старика и старухи с запавшими ртами и карточка мужчины, у которого брови вырывались из зарослей на висках и сбивались в лохматый ком на переносице, а остальная часть лица глыбилась как голый и, по-видимому, неприступный утес.

– Это мистер Конин, – сказала миссис Конин, на миг оторвавшись от плиты, чтобы тоже полюбоваться на портрет. – Только теперь его не узнать.

Бивел перешел к цветной картинке над кроватью, где был нарисован длинноволосый человек в белой простыне. Вокруг головы у него было золотое колечко; он пилил доску, а рядом стояли дети и смотрели на него. Бивел собрался спросить, кто это такой, но тут вошли мальчики и поманили его. Он хотел было спрятаться от них под кровать и уцепиться там за ножку, но мальчики просто стояли, ожидая его, конопатые и молчаливые, и, помешкав, он двинулся следом за ними через террасу за угол дома. Они пошли по полю, по жухлой желтой траве, к загону для свиней – обнесенному дощатым забором, утоптанному хряками двухметровому квадрату земли, куда ребята хотели столкнуть Бивела. Подойдя к загону, они повернулись, прислонились к стенке и уставились на него, не произнося ни слова.

Он приближался очень медленно, нарочно цепляя ногой за ногу, как паралитик. Однажды в парке нянька забыла про него, и его избили какие-то ребята, но в тот раз он ничего не подозревал до самой последней минуты. А теперь он почуял сильную вонь и услышал возню за забором. Он остановился в нескольких шагах от загона и помедлил – бледный, но полный решимости.

Трое мальчишек не двигались. Казалось, с ними что-то произошло. Они смотрели поверх него, как будто сзади к нему кто-то подкрадывался, но он боялся повернуть голову, оглянуться назад. Веснушки у них были бледные, а глаза – серые и застывшие, как из стекла. Только уши у них подергивались. Наконец тот, что стоял посередке, сказал:

– Она нас убьет. – Потом разочарованно отвернулся, влез на забор, перевесился через край и заглянул внутрь.

Бивел сел на землю и с облегчением улыбнулся ребятам. Тот, что сидел на заборе, свирепо на него уставился.

– Эй ты, – сказал он, – погляди на поросят, а не можешь влезть, так подыми нижнюю доску, оттуда позырь. – Тон у него был очень великодушный.

Бивел видел поросят только на картинках, он знал, что это толстые розовые зверушки с бантиками, круглыми улыбчатыми мордами и загнутыми хвостиками. Он нагнулся и нетерпеливо дернул доску.

– Тащи сильнее,– сказал младший.– Она хорошая, гнилая. Гвоздь вытащи.

Он вытянул из мягкого дерева длинный бурый гвоздь.

– Теперь подними доску и посмотри ей в… – начал спокойный голос.

Бивел отодвинул планку, и чья-то харя, серая, мокрая, смрадная, просунулась в дыру, толкнула его в лицо, опрокинула на спину. Что-то захрапело над ним, навалилось на него, перевернуло, поддало в зад, отбросило прочь в желтую траву и затопало.

Трое Конинов смотрели на него, не трогаясь с места. Тот, что сидел на заборе, прижал ногой к дыре оторванную доску. Их серьезные лица не то чтобы повеселели, а разгладились, словно ребята немного отвели душу.

– Мамка ругаться будет, что он хрюшку выпустил,– сказал самый маленький.

Миссис Конин была на заднем крыльце, и Бивел угодил ей прямо в руки.

Боров, пыхтя, забежал под дом и там затих. А мальчик ревел минут пять и все не мог остановиться. Наконец она его успокоила и принесла ему завтрак; ел он, сидя у нее на коленях. Боров влез на крыльцо и заглядывал в дом сквозь стеклянную дверь, угрюмо нагнув голову. Он был долгоногий, горбатый, с обгрызенным ухом.

– Пошел вон! – крикнула миссис Конин. – Ну прямо копия мистера Парадайза, у которого бензоколонка. Ты его сегодня увидишь. У него рак над ухом. Каждый раз туда приходит, все доказывает, что его не исцелили.

Свинья постояла на крыльце, глядя на них заплывшими глазками, и медленно отошла.

– Не хочу я его видеть, – сказал Бивел.

Они шли к реке – миссис Конин с Бивелом впереди, за ними трое мальчишек в ряд, а позади – длинная Сара-Милдред, которая покрикивала на ребят, когда те выбегали на дорогу. Казалось, по обочине шоссе плывет остов лодки с раздвоенным носом. А в отдалении плыло белое воскресное солнце и торопливо пробиралось сквозь пенное серое облако, будто желая их догнать. Бивел шел по самому краю дороги, держа миссис Конин за руку и глядя в оранжево-красный кювет.

Он думал: хорошо, что нашли миссис Конин, она будет забирать его на целый день, а не сидеть с ним дома или в парке, как обыкновенная нянька. Когда уходишь из дому, больше узнаёшь нового. Сегодня утромон уже узнал, что его сделал плотник по имени Иисус Христос. А раньше он думал, что не плотник, а доктор Слейдуол, толстяк с желтыми усами, который делал ему уколы и звал его Гербертом, но это, наверно, была шутка. Дома все время шутили. Раньше, – если бы Бивел над этим задумался, – он решил бы, что Бог – такое же слово, как «ой», «тьфу», «черт», или что так зовут человека, который их когда-то надул. А сегодня, когда он спросил у миссис Конин, кто это такой на картинке, одетый в простыню, – она посмотрела на него, разинув рот. Потом сказала:

– Это Бог, Иисус Христос, – и опять разинула рот. Минут через пять она встала и принесла из другой комнаты книжку.

– Гляди, – сказала она, – ее моя прабабушка читала. Я с ней ни за какие миллионы не расстанусь. – Она провела пальцем по бурым буквам на замусоленной странице.

– Эмма Стивене Окли, тысяча восемьсот тридцать второй год, – сказала она, – другой такой нигде не сыщешь. И каждое слово здесь – чистая евангельская правда. – Она перевернула страницу и прочла название: – «Жизнь Иисуса Христа. Для детей». – И начала читать вслух.

Книжка была маленькая, светло-коричневая, с золотыми краями; пахло от нее замазкой. В ней было много картинок; на одной плотник выгонял из человека стадо свиней. Это были настоящие свиньи, серые, немытые, и миссис Конин сказала, что все они сидели в одном человеке. Кончив читать, она дала ему книжку; он примостился на полу и снова стал разглядывать картинки.

Перед тем как отправиться на реку, он незаметно спрятал книгу в подкладку пальто. Теперь одна пола свисала ниже другой. По шоссе он шел задумчиво и спокойно, а когда они свернули на глинистый, красный, вьющийся среди жимолости проселок, он принялся скакать, тянуть ее за руку, словно хотел вырваться и поймать катившееся впереди солнце.

Они сошли с проселка, пересекли поросшее рыжей травой поле и вступили в тенистый лес, где земля была мягкая от опавших сосновых игл. Он никогда не бывал в лесу и шел осторожно, оглядываясь по сторонам, словно в незнакомом городе. Тропа, усыпанная хрусткими красными листьями, петляя, сбегала с холма. Раз поскользнувшись, он схватился за ветку, и из черноты дупла на него глянули два застывших золотисто-зеленых глаза. У подножия-холма лес вдруг расступился, и открылось пастбище, испещренное белыми и черными фигурками коров, уходящее вниз, ярус за ярусом, к широкому оранжевому потоку, посреди которого, словно алмаз, было вправлено отражение солнца.

У берега, сгрудившись, стояли люди и пели. Позади них были расставлены длинные столы, а на дороге, ведущей к реке, ждали грузовики и легковые машины. Миссис Конин, заслонив ладонью глаза от солнца, увидела, что проповедник уже стоит в воде, и прибавила шагу. Она кинула корзинку на стол и подтолкнула сыновей вперед, в гущу народа, чтобы они не околачивались возле еды. Держа Бивела за руку, она стала проталкиваться к реке.

В воде, шагах в пяти от берега, стоял проповедник – высокий парень с красным платком на шее, без шляпы, в голубой рубашке и брюках защитного цвета, закатанных выше колен. У него были светлые волосы и на впалых щеках – светлые курчавые бачки. Река бросала на его костлявое лицо багровые отсветы. На вид ему было лет девятнадцать. Он пел, сцепив руки за спиной, запрокинув кверху голову, и его высокий гнусавый голос поднимался над разноголосицей толпы.

Он закончил гимн на высокой ноте и замолчал, потупившись, переступая с ноги на ногу. Потом окинул взглядом людей на берегу. Они сбились тесной толпой, и лица их были торжественны и полны ожидания. Он снова переступил с ноги на ногу.

– Знаю я, зачем пришли вы, или не знаю? – сказал он. – Если вы пришли не к Иисусу, вы не ко мне пришли. Если вы пришли омыть в реке свои язвы, вы пришли не к Иисусу. Не оставить вам вашу боль в реке. Я никогда никому не сулил исцеления. – Он замолчал и поглядел на свои колени.

– Я видал, как ты исцелил женщину, – закричал вдруг пронзительный голос из толпы. – Видал, как она поднялась и ушла, а пришла она хромая!

Проповедник поднял ногу, потом другую. Казалось, он вот-вот улыбнется.

– Ступайте домой, если вы пришли за этим,– сказал он. Потом поднял руки и закричал: – Слушайте, что я скажу вам, люди! Только одна есть река – Река Жизни, и течет в ней кровь Христова! В нее сложите боль вашу, люди,– в Реку Веры, в Реку Жизни, в Реку Любви, в могучую Реку Крови Иисусовой!

Голос его стал мягким и напевным.

– Все реки выходят из нее и возвращаются в нее, как в океан-море. Если веруете, то сложите боль вашу в эту Реку – и очиститесь, ибо Река создана, чтобы смыть грехи ваши. И Река эта полна боли, и течет она медленно в Царство Божье, медленно, как этот древний красный поток у ног моих.

– Слушайте, люди, – говорил он. – Я читал у Марка о прокаженном, я читал у Луки о слепом, я читал у Иоанна о мертвом. Вы слышите, люди? Река эта красна от крови – той крови, что очистила прокаженного, отверзла очи слепому, подняла с одра мертвого! Вы, страждущие! – закричал он. – Сложите страдания ваши в Реку Крови, в эту Реку Боли, и смотрите, как понесет она их в Царство Господне.

Во время проповеди Бивел сонно водил глазами по небу, глядя, как в безмолвной высоте кружат две птицы. На другом берегу стояла низкорослая, красная с золотом лавровая роща, а за ней – холмы темно-синего леса, откуда кое-где выбивались в небо одинокие стволы сосен. А еще дальше, на склоне горы, бородавчатым наростом лепился город. Птицы кругами спустились на верхушку самой большой сосны и сидели там, нахохлившись, словно подпирая спинами небо.

– Если в Реку Жизни хотите вы сложить вашу боль, придите, – сказал проповедник. – Сюда сложите скорбь вашу. Но не надейтесь избавиться от нее навсегда, ибо эта древняя красная Река не кончается здесь. Нет, люди! Эта древняя красная Река страданий течет в Царство Божье. Креститесь в ней, сложите в нее вашу веру и боль вашу, но знайте – не эта мутная вода спасет вас. На этой неделе я объездил всю реку. Во вторник я был в Форчун Лейке, на другой день – в Айдиле, в пятницу мы с женой поехали в Лулавиллоу, навестить одного больного. И люди там не увидели исцеления,– сказал он, и лицо его побагровело.– Я им этого и не сулил.

В это время из толпы выступила старуха и, дергаясь, трепыхаясь как бабочка, заковыляла к реке: руки и голова у нее дрожали так, словно вот-вот должны были оторваться. Она кое-как опустилась на берег и сунула руки в воду. Потом наклонилась, окунула лицо, поднялась, залитая водой с головы до ног, и слепо закружилась на месте, пока кто-то не схватил ее и не утянул обратно в толпу.

– Тринадцать лет у ней эта штука, – закричал грубый голос. – Пустите шапку, соберем парню деньжонок. Он за тем и приехал.

Слова эти относились к проповеднику и исходили от старика, который сидел на буфере древней, длинной серой машины, огромный и сутулый, словно валун. Шляпу свою он надел набекрень, чтобы видна была росшая на левом виске большая пурпурная опухоль. Он сидел сгорбившись, свесив руки меж колен, щуря маленькие глазки.

Бивел глянул на него и быстро спрятался в складках пальто миссис Конин.

Парень, стоявший в воде, бросил взгляд на старика и поднял кулак.

– Либо Христу верьте, либо дьяволу! – крикнул он. – Присягайте Христу, либо дьяволу.

– Я знаю по собственному опыту,– напряженно зазвенел в ответ женский голос.– Я знаю по опыту, что этот проповедник может исцелять. Мои глаза открылись. Я присягаю Христу!

Проповедник быстро поднял руки и начал повторять все, что говорил раньше о Реке и о Царстве Божьем, а старик сидел на буфере, сверля его прищуренными глазками. Время от времени Бивел испуганно поглядывал на старика из-за миссис Конин.

Человек в комбинезоне и коричневом пальто наклонился, окунул руку, поболтал ею в воде и выпрямился, а какая-то женщина подняла ребенка и стала плескать воду ему на ноги. Еще один мужчина отошел в сторонку, сел на берегу, разулся, вошел в реку, постоял там несколько минут, запрокинув голову, потом вышел из воды и обулся. Проповедник пел, ни на что не обращая внимания.

Как только он замолчал, миссис Конин подняла Бивела и сказала:

– Слушай, проповедник. Вот этого мальчонку, который у меня на руках сидит, я привезла из города. Мама у него заболела, он хочет, чтобы ты за нее помолился. И главное дело, его тоже Бивелом зовут! Бивелом,– повторила она и обернулась к людям: – Тезки они. Бывают же чудеса на свете!

Люди вокруг зашушукались, и Бивел улыбнулся им через плечо миссис Конин.

– Бивел, – сказал он бойко.

– Слушай, Бивел, – сказала миссис Конин, – тебя крестили?

Он только улыбнулся.

– Сдается мне, что его даже не крестили, – подняв брови, сказала миссис Конин проповеднику.

– Кидай его сюда,– ответил проповедник и, шагнув вперед, поймал мальчика.

Он посадил его себе на согнутую руку и глянул в его улыбающееся лицо. Бивел потешно закатил глаза и сунулся носом к самому лицу проповедника.

– Меня зовут Бив-в-у-у-у-л, – сказал он глухим голосом и провел кончиком языка по губам.

Проповедник не улыбнулся. Его тощее лицо окаменело, а в узких серых глазах отразилось бесцветное небо. Старик на буфере захохотал, и Бивел вцепился в воротник проповедника. Улыбка сошла с его лица. Он вдруг почувствовал, что все это – не шутки. Дома у него только и знали что шутить. А сейчас по лицу проповедника он понял вдруг, что тот говорил всерьез.

– Меня мама так назвала,– быстро сказал он.

– Тебя крестили? – спросил проповедник.

– Это как? прошептал он.

– Если я окрещу тебя,– сказал проповедник,– ты сможешь попасть п Царство Божье. Ты омоешься в Реке Страданий, сын мой, и глубокая Река Жизни унесет тебя. Хочешь ты этого?

– Да, – сказал ребенок и подумал: «Тогда мне не надо будет возвращаться домой, я спрячусь в реку».

– Ты станешь другим человеком,– сказал проповедник.– Ты будешь что-то значить.

Потом он повернулся к народу и снова начал проповедовать, а Бивел смотрел через его плечо на рассыпанные по поде осколки белого солнца. Вдруг проповедник сказал:

– Ладно, сейчас я тебя окрещу, – и, не сказав больше ни слова, прижал мальчика к себе, перевернул вверх ногами и сунул головой в воду.

Он держал его под водой, пока не произнес всех слов обряда. Потом выдернул полузадохшегося мальчика из воды и строго на него посмотрел. Глаза у мальчика были широко раскрыты и темны.

– Теперь ты что-то значишь, – сказал проповедник. – Раньше ты ничего не значил.

Мальчик был так ошеломлен, что даже не плакал. Он выплюнул грязную воду и стал тереть мокрым рукавом глаза и щеки.

– Не забудь про его маму, – сказала миссис Конин. – Он хочет, чтобы ты помолился за его маму. Она больна.

– Господи,– сказал проповедник,– мы молимся за страждущую, которой нет с нами. Твоя мать в больнице? – спросил он.– Она страждет?

Ребенок смотрел на него.

– Она еще не встала, – сказал он тонким, удивленным голосом. – У нее перепой.

Стало так тихо, что слышно было, как сыплются на воду осколки солнца.

Проповедник опешил и рассердился. Краснота сошла с его лица, а небо, отражавшееся в его глазах, как будто потемнело. С берега послышался хохот, и мистер Парадайз закричал:

– Ха, исцели, исцели страждущую с перепою! – и стал колотить кулаком по колену.

– Длинный у него сегодня был день,– сказала миссис Конин, стоя с мальчиком в дверях и хмуро заглядывая в комнату, где полным ходом шла вечеринка.– Ему, поди, давно пора спать.

Один глаз у Бивела уже спал, другой тоже слипался, из носу текло, и дышал он ртом. Одну полу мокрого клетчатого пальто что-то оттягивало.

«Вот эта, в черных портках, это, наверное, она и есть, – решила миссис Конин, – в длинных черных портках из атласа и сандалиях, с крашеными ногтями на ногах».

Она лежала на диване, закинув ногу на ногу, подперев голову рукой.

– Здравствуй, Гарри, – сказала она и не думая вставать. – Ну как, хорошо погулял? – Лицо у нее было длинное, бледно-матовое, неподвижное, а прямые, мягкие, цвета картошки волосы зачесаны назад.

Отец вышел за деньгами. В комнате были еще две пары. Один из мужчин, блондин с синими глазками, сидевший в кресле, наклонился к мальчику:

– Привет, Гарри. Как погулял, старик?

– Его не Гарри зовут, а Бивел, – сказала миссис Конин.

– Его зовут Гарри, – сказала мать с дивана. – Какой там еще Бивел?

Мальчик, казалось, засыпал на ходу, голова его клонилась все ниже и ниже. Вдруг он вздернул ее и открыл один глаз, другой так и не разлепился.

– Он мне утром сказал, что зовут его Бивел, – растерянно произнесла миссис Конин. – Как нашего проповедника. Мы весь день на реке были, на проповеди. Сказал, что звать его Бивелом, как нашего проповедника. Он мне сам сказал.

– Бивел! – сказала мать. – Боже мой! Надо же придумать такое имя!

– Нашего проповедника зовут Бивел. А лучше его не сыщешь во всей округе, – возразила миссис Конин. И с вызовом добавила: – Так что учтите – сегодня утром он окрестил вашего ребенка.

Мать села.

– Какая наглость! – пробормотала она.

– И еще скажу, – продолжала миссис Конин, – он, целитель, молился, чтобы вы исцелились.

Исцелилась? Господи Боже мой, это от чего же? От слабости от вашей, – ледяным голосом ответила миссис Копии.

Отец им нес деньги и стоял рядом с миссис Конин. Белки глаз у него были в красных прожилках.

– А ну-ка, ну-ка, интересно,– сказал он.– Расскажите поподробней про эту самую слабость. Характер ее нам не совсем ясен… – Он помахал деньгами и пробормотал: – А дешево, черт возьми, обходится лечение молитвами.

Миссис Конин постояла секунду, тощая как скелет, глядя на них с таким выражением, будто она видит все насквозь. Потом, не взяв денег, повернулась и захлопнула за собой дверь. Отец поглядел ей вслед, неопределенно улыбнулся и пожал плечами. Остальные смотрели на Гарри. Мальчик поплелся к спальне.

– Гарри, поди сюда, – сказала мать. Он послушно, как заводной, повернул к ней, но глаз не открыл. – Расскажи, что там было, – сказала она, когда он подошел, и начала стаскивать с него пальто.

– Не знаю, – тихо ответил он.

– Нет, знаешь, – сказала она и почувствовала, что одна пола чем-то оттянута. Она расстегнула подкладку и подхватила вывалившуюся книжку и грязный платок. – Где ты это взял?

– Не знаю, – сказал он и хотел схватить книгу. – Мое. Она мне дала!

Платок она бросила, а книжку раскрыла и подняла выше, чтобы мальчик не мог достать. На лице ее появилась насмешливая гримаса. Остальные столпились сзади и смотрели в книгу из-за ее плеча. «Бог мой», – сказал кто-то. Мужчина в очках пристально глядел на книгу.

– Ценная штука,– сказал он.– Библиографическая редкость. – И взяв книгу, отошел и сел в кресло.

– Смотрите, чтобы Джордж ее не увел, – сказала его девушка.

– Говорю тебе – это редкость, – сказал Джордж. – Тысяча восемьсот тридцать второй год.

Бивел снова побрел к спальне. Он закрыл за собой дверь, медленно подошел в темноте к кровати, сел, снял ботинки и залез под покрывало. Минуту спустя в светлом прямоугольнике двери возник высокий силуэт матери. Она на цыпочках пересекла комнату и присела на край кровати.

– Что там про меня говорил этот олух? – прошептала она. – Что ты наболтал проповеднику, детка?

Он закрыл глаза; голос матери слышался издалека, словно сам он был в реке, под водой, а она – где-то сверху. Она тряхнула его за плечо.

– Гарри, – шепнула она ему на ухо, – скажи, что он говорил. – Она подняла его, посадила, и ему показалось, будто его вытащили из реки. – Скажи, – прошептала она, густо дохнув сивухой.

В темноте перед ним маячил бледный овал ее лица.

– Он сказал, что я теперь другой человек, – пробормотал мальчик. – Я теперь значу.

Держа за рубашку, она опустила его на постель и, наклонившись, скользнула губами по лбу. Потом встала и, покачивая бедрами, исчезла в светлом прямоугольнике двери.

Проснулся он не рано, но в квартире было душно и темно. Он полежал немного, ковыряя в носу и вытирая уголки глаз. Потом сел на кровати и поглядел в окно. Через мутное стекло светило бледное солнце. На другой стороне улицы из верхнего окна гостиницы, подперев подбородок руками, высовывалась негритянка-уборщица. Мальчик встал, надел ботинки, пошел в ванную, а оттуда – в гостиную. На столе лежали два крекера, намазанные рыбной пастой. Он съел их, запил остатками пива и посмотрел, не валяется ли где его книга, – но ее не было.

В комнате стояла тишина, только чуть слышно гудел холодильник. Он отправился в кухню, нашел там две горбушки хлеба с изюмом, густо намазал их толченым арахисом и, взгромоздясь на высокий табурет, стал жевать. Доев бутерброд, выпил шоколадного молока. Он предпочел бы пиво, но открывалка была запрятана слишком высоко, и достать ее он не смог. Потом он поглядел, не осталось ли чего-нибудь в холодильнике, но там были только вялые овощи, бурые апельсины, которые она купила и забыла выжать, сыр трех или четырех сортов, какая-то рыбина в бумажном мешке и свиная кость. Не закрыв холодильника, он отправился в темную гостиную и сел на диван.

Он подумал, что очухаются они только к часу, а потом вместе с ним пойдут завтракать в ресторан. До стола он там но достает, и официант, как всегда, принесет ему детский стульчик, а ему уже неудобно сидеть на детском стульчике. Он сидел па диване и колотил по нему пятками. Потом метал, обошел комнату, заглядывая, словно по старой привычке, и каждую пепельницу. У него в детской было много кубиков и книжек с картинками, но почти все порванные: он обнаружил, что лучший способ получить новые – это испортить старые. Развлечений у него было мало – разве что еда, да и та не шла ему впрок.

Он решил высыпать несколько пепельниц на пол, но не псе – тогда взрослые решат, что пепельницы упали сами. Он опорожнил две пепельницы и старательно втер пальцем пепел в ковер. Потом полежал на полу, разглядывая задранные ноги. Ботинки все еще были мокрые, и он стал думать о реке.