Текст книги "Хорошего человека найти не легко (сборник рассказов)"

Автор книги: Фланнери О'Коннор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

ХОРОШЕГО ЧЕЛОВЕКА НАЙТИ НЕ ЛЕГКО

Бабушка не хотела ехать во Флориду. Ей хотелось навестить кое-кого из родственников на востоке Теннесси, и она не упускала случая навязывать Бейли свой план. Бейли был ее единственный сын, у него она и жила. Бейли сидел у стола на краешке стула, уткнувшись в оранжевую спортивную страницу «Джорнэла».

– Нет, ты только погляди сюда, Бейли, – сказала бабушка, – вот возьми, почитай. – И, упершись одной рукой в худое бедро, бабушка другой тряханула газету над лысиной сына. – Тот преступник, что себя Изгоем называет, убежал из федеральной тюрьмы и держит путь во Флориду. Нет, ты почитай, что тут пишут, как он с этими людьми расправился. Ты только почитай. Когда такой преступник гуляет на свободе, я бы сидела дома, а не везла детей туда, где он рыщет, меня б потом совесть замучила.

Ей не удалось оторвать Бейли от газеты, и она повернулась к нему спиной и принялась за невестку, молодую женщину с круглым, безмятежным, как капуста, лицом, в брюках и зеленом платке, торчавшем на макушке заячьими ушами. Невестка сидела на диване и кормила младенца абрикосами из банки.

– Во Флориде дети уже были, – говорила старушка, – и теперь их надо повезти куда-нибудь еще – пусть повидают свет, расширят свой кругозор. А в Теннесси они никогда не были.

Невестка, видно, пропустила ее слова мимо ушей, но Джон Весли, восьмилетний крепыш в очках, сказал:

– Не хочешь во Флориду, оставайся дома. – Он сидел на полу со своей сестренкой Джун Стар и читал комиксы.

– Да она ни денечка дома не останется, хоть ты ее озолоти, – сказала Джун Стар, не поднимая белесой головы.

– Ладно, ладно, а вот интересно, что вы будете делать, когда попадете Изгою в руки, – сказала бабушка.

– Я ему как врежу, – сказал Джон Весли.

– Да она ни денечка дома не останется, хоть ты ей мильон дай, – сказала Джун Стар. – Все боится, как бы чего не упустить. Куда мы, туда и она, без нее нигде не обойдется.

– Вот и отлично, мисс,– сказала бабушка,– только смотри, как бы не пришлось пожалеть, когда в другой раз попросишь меня волосы тебе завить.

Но Джун Стар сказала, что у нее волосы сами вьются.

Назавтра бабушка встала раньше всех и первой села в машину. Свой громоздкий черный саквояж она пристроила в углу, откуда он торчал, как голова гиппопотама, а под него спрятала корзинку с котом Питти Сингом. Она не намерена оставлять кота одного: за три дня кот без нее изведется, да и потом он может невзначай задеть кран у плиты и отравиться газом. Бейли, ее сын, не разрешал брать кота в мотели.

Бабушка села сзади, по бокам ее устроились Джон Весли и Джун Стар. Бейли, невестка и младенец разместились впереди; они выехали из Атланты в восемь сорок пять, и спидометр показывал 55 890 миль. Бабушка списала показания: когда они вернутся домой, всем захочется узнать, сколько миль они проехали, и тут-то она им и скажет. Через двадцать минут они очутились за городом.

Старушка уселась поудобнее, стянула белые нитяные перчатки и положила их вместе с ридикюлем к заднему стеклу. На невестке были те же самые брюки и зеленый платок, что и накануне, но бабушка нарядилась в темно-синюю соломенную шляпку с пучком белых фиалок и темно-синее же платье в белую крапинку. Воротничок и манжеты из белого органди заканчивались кружевными оборочками, а у выреза она приколола надушенный букет матерчатых фиалок. Так что случись с ними авария – кто бы ни нашел ее труп на шоссе, тут же поймет, что перед ним дама.

Бабушка сказала, что, по ее мнению, день для поездки будет удачный – не слишком жаркий, не слишком холодный,– и напомнила Бейли, что предельная скорость 55 миль в час и что за рекламными щитами и в кустах прячутся полицейские – ты не успеешь еще сбросить скорость, как за тобой уже погонятся. Она призывала их посмотреть, едва показывалось что-нибудь, по ее мнению, интересное: Стон-Маунтин, 1голубые громады гранита, вдруг встававшие по обеим сторонам дороги, рыжие глинистые склоны, кое-где прорезанные багровыми прожилками, всходы, рядами зеленых кружев поднимавшиеся на полях. Деревья купались в серебряно-белом солнечном свете, и даже самые невзрачные светились. Дети читали свои комиксы, а невестка уснула.

– Давай побыстрее проедем Джорджию, глаза б мои на нее не глядели, – сказал Джон Весли.

– Если б я была мальчиком, – сказала бабушка, – я не позволила бы себе так говорить о своем родном штате. Теннесси славен горами, а Джорджия – холмами.

– Теннесси – вонючая деревня, – сказал Джон Весли, – да и Джорджия – паршивый штат.

– Точно, – сказала Джун Стар.

– В мое время, – сказала бабушка, сплетая тонкие узловатые пальцы, – дети больше уважали и свой штат, и родителей, да и вообще все. Тогда люди жили как полагается. Нет, вы только поглядите, какой хорошенький. – И она показала на негритенка, стоящего на пороге хижины. – Прямо хоть картинку с него пиши, верно? – сказала она, и все обернулись и поглядели через заднее стекло на мальчика. Он помахал им рукой.

– А на нем нет штанишек, – сказала Джун Стар.

– У него, наверное, вообще нет штанишек, – объяснила бабушка,– у деревенских негритят есть далеко не все, что есть у нас. Умей я рисовать, я бы его нарисовала,– сказала она.

Дети обменялись комиксами.

Бабушка предложила подержать ребенка, и невестка передала его через спинку сиденья. Бабушка качала ребенка на коленях и рассказывала ему про все, мимо чего они проезжали. Она закатывала глаза, вытягивала губы трубочкой и тыкалась худым морщинистым лицом в его безмятежную атласную мордашку. Иногда он одарял ее отрешенной улыбкой. Они проехали большое хлопковое поле, посреди которого островком выделялись пять или шесть могил, обнесенных оградой.

– Глядите,– сказала бабушка и показала на кладбище,– тут в прежние времена хоронили семью плантатора. При каждой плантации было свое фамильное кладбище.

– А где сама плантация? – спросил Джон Весли.

– Все «Унесено ветром», ха-ха, – сострила бабушка. Дети прикончили комиксы, вынули коробку с завтраком и принялись за еду. Бабушка съела бутерброд с арахисовым маслом и оливку и не разрешила детям выкинуть коробку и бумажные салфетки на дорогу. Больше делать было нечего, и дети затеяли игру: один выбирает себе облако, другой угадывает, на что оно похоже. Джон Весли выбрал облако, похожее на корову, и Джун Стар отгадала, но Джон Весли сказал: нет, это автомобиль, а Джун Стар сказала, так не играют, и они подрались, обмениваясь тумаками перед бабушкиным носом.

Бабушка сказала, если они будут сидеть смирно, она им расскажет интересную историю. Рассказывая, она закатывала глаза, качала головой и представляла всех в лицах. Когда она еще была барышней на выданье, рассказывала бабушка, за ней ухаживал мистер Лоренс Оливер Пай из Джаспера, в Джорджии. Он был хорош собой, настоящий джентльмен, и каждую субботу преподносил ей арбуз и вырезал на нем ножом Л. О. ПАЙ. Ну так вот, как-то в субботу мистер Пай привез ей арбуз, но никого дома не застал, положил арбуз на крыльцо, сел в свой шарабан и уехал к себе в Джаспер, но арбуз ей так и не достался, рассказывала бабушка, потому что один негр прочел надпись: ЛОПАЙ, – и слопал арбуз. Джона Весли рассказ насмешил, и он хохотал до упаду, но Джун Стар сочла, что ничего смешного тут нет. Она сказала, что никогда б не пошла за человека, который только и дарит что арбузы по субботам. И напрасно, сказала бабушка, потому что мистер Пай был настоящий джентльмен, и к тому же он купил акции «кока-колы», едва их выпустили на рынок, и умер несколько лет назад богачом.

Они остановились у «Башни» полакомиться поджаренными сандвичами. «Башня», частью оштукатуренное, частью дощатое строение, где помещались бензоколонка и танцевальный зал, стояла на прогалине, сразу по выезде из Тимоти. Хозяйничал в ней толстяк по прозвищу Рыжий Сэмми Баттс, и само здание, и шоссе на много миль в обе стороны пестрело плакатами: «Приезжайте отведать прославленной кухниРыжего Сэмми», «Толстому Сэмми-весельчаку нет равных», «Сэмми-ветеран», «Наведайтесь к Рыжему Сэму – не пожалеете».

Когда они подъехали к «Башне», Рыжий Сэм лежал под грузовиком прямо на земле, а неподалеку от него верещала серая обезьянка не выше фута ростом, прикованная цепью к мыльному дереву. Дети выскочили из машины и рванулись к обезьянке, но она мигом прыгнула на дерево и взлетела на верхнюю ветку.

Войдя в «Башню», они оказались в длинном темном зале – в одном его конце располагалась стойка, в другом – столы, а посредине еще оставалось место для танцев. Они уселись за дощатый стол поближе к музыкальному автомату, и жена Рыжего Сэма, долговязая и до того загорелая, что глаза и волосы ее были светлее кожи, тут же приняла у них заказ. Невестка опустила монетку, автомат заиграл «Теннессийский вальс», и бабушка сказала: «Едва услышу этот вальс, у меня ноги так и просятся танцевать». Она спросила Бейли, не хочется ли ему танцевать, но Бейли только пронзил ее взглядом. Он не унаследовал ее беспечного и жизнерадостного характера и в поездках всегда нервничал. Карие глаза бабушки блестели. Она мотала головой из стороны в сторону и делала вид, будто танцует, не вставая со стула. Джун Стар сказала: «Сыграйте такую музыку, под которую можно отбить чечетку». Невестка опустила еще одну монету в автомат, он заиграл что-то быстрое, и Джун Стар вышла из-за стола и отбила чечетку.

– Какая милашка,– сказала жена Рыжего Сэма, ложась грудью на стойку. – Пойдешь ко мне в дочки?

– Еще чего! – сказала Джун Стар. – Да я и за мильон в такой развалюхе жить не стану,– и побежала на свое место.

– Какая милашка,– повторила женщина, натянуто улыбаясь.

– И тебе не стыдно? – прошипела бабушка.

Тут вошел Рыжий Сэм и сказал жене, что хватит прохлаждаться, пора выполнять заказ. Брюки цвета хаки держались у него на бедрах, а под рубашкой, как куль с мукой, колыхалось брюхо. Он подошел к ним, уселся за ближний столик и испустил глубокий переливчатый вздох.

– Как ни крутись, все равно в дураках останешься,– сказал он и утер распаренное красное лицо грязным платком, – такие времена пошли, никому верить нельзя, – сказал он. – Что, не правду я говорю?

– Да, вы правы, в прежние времена люди были куда приличнее, – сказала бабушка.

– Вот на прошлой неделе заявились ко мне два парня, подкатили на «крайслере». Машина старая, побитая, но дорогая, ну я им и поверил. Они сказали, что работают на лесопилке, и хотите верьте, хотите нет, а я отпустил им бензину в долг. Вот вы мне объясните почему?

– Потому что вы хороший человек, – не задумываясь, ответила бабушка.

– Да, мэм, не иначе, как поэтому, – сказал Рыжий Сэм, будто пораженный бабушкиным ответом.

Тут в зал вошла его жена: она несла пять тарелок без подноса разом – по две в каждой руке и одну на согнутом локте.

– На всем белом свете никому нельзя верить, – сказала она. – Ни одной живой душе,ну ни единой, – повторила она и метнула взгляд на Рыжего Сэма.

– А вы читали про этого преступника, про Изгоя, который убежал из тюрьмы? – спросила бабушка.

– Он к нам как пить дать пожалует. Прослышит про нас – и пожалует, – сказала жена Сэма. – Прослышит, где хоть два цента в кассе есть, и как пить дать…

– Хватит, – сказал Рыжий Сэм, – иди принеси гостям «кока-колу». – И женщина ушла.

– Хорошего человека найти не легко, – сказал Рыжий Сэм. – Жизнь пошла хуже некуда. А ведь я еще помню времена, когда можно было уйти из дому и даже дверь не запирать. Не то, что теперь.

Рыжий Сэм и бабушка потолковали о прежних временах. Старушка сказала что, по ее мнению, во всем виновата Европа: в Европе, наверное, думают, у нас денег куры не клюют. Рыжий Сэм сказал, что верно, то верно. Дети выбежали из «Башни» на белый слепящий солнечный свет и стали смотреть на обезьянку, затаившуюся в кружеве мыльного дерева. Обезьянка сосредоточенно вылавливала блох и каждую аккуратно раскусывала, словно деликатес.

Палящим полднем они снова двинулись в путь. Бабушка клевала носом и чуть не каждую минуту просыпалась от собственного храпа. По-настоящему она проснулась уже за Тумсборо и вдруг вспомнила, что здесь по соседству есть старая плантация, куда она приезжала как-то раз еще до своего замужества. Она сказала, что по фасаду дома шли шесть белых колонн, и вела к нему дубовая аллея, и по бокам ее стояли две увитые плющом беседки, где можно было отдохнуть, когда нагуляешься по саду с кавалером. Она ясно помнила, куда надо свернуть, чтобы проехать к плантации. Она знала, что Бейли будет жалко тратить время на какой-то старый дом, но чем больше она говорила про дом, тем больше ей хотелось снова увидеть его и проверить, сохранились ли те беседки. «И еще там есть тайник, – схитрила бабушка: она лгала, но ей очень хотелось, чтобы это была правда. – Я слышала, что, когда здесь проходила армия Шермана, фамильное серебро спрятали в тайник, а потом так и не отыскали…»

– Ой, ой! – закричал Джон Весли, – поедем туда, поглядим! Найдем клад! Простучим все доски и обязательно найдем! Кто там живет? Куда надо сворачивать? Эй, пап, можно, мы туда свернем?

– Мы в жизни не видели дома с тайником, – вмешалась Джун Стар.– Поедем к этому дому, посмотрим на него! Эй, пап, можно посмотреть на этот дом?

– Он отсюда недалеко,– сказала бабушка,– минут двадцать езды, не больше.

Бейли смотрел прямо перед собой. Челюсть у него выступила вперед подковой.

– Нет, – отрезал он.

Дети вопили и визжали: вынь да положь им дом с тайником. Джон Весли лягал ногами переднее сиденье, а Джун Стар повисла над матерью и надсадно ныла ей в ухо, что ничего хорошего они никогда не видят, даже на каникулах, и ничего никогда не бывает по-ихнему. Тут разревелся младенец, и Джон Весли так лягнул сиденье, что удар отозвался у отца в почках.

– Ладно! – крикнул Бейли, свернул к обочине и остановил машину. – Замолчите вы или нет? Если вы не помолчите хоть минуту, мы вообще никуда не поедем.

– Такая поездка будет очень полезной для их развития, – вставила бабушка.

– Ладно, – сказал Бейли, – но учтите, я делаю крюк один раз. И это будет первый и последний раз.

– Та грунтовая дорога, на которую надо свернуть, примерно в миле отсюда, – объяснила бабушка. – Я заметила, когда мы проезжали.

– Грунтовая! – простонал Бейли.

Пока они разворачивались и ехали назад, бабушка успела припомнить еще много интересного про дом – оказывается, там было красивое цветное окно над входом, а в зале люстра на много свечей. Джон Весли сказал, что тайник наверняка в камине.

– В дом войти нельзя, – сказал Бейли, – неизвестно, кто там живет.

– Вы останетесь на пороге – заговаривать зубы хозяевам, а я обегу дом и влезу в окно, – нашелся Джон Весли.

– Никто не выйдет из машины, – сказала его мать. Они свернули, и машина, вздымая клубы красной пыли,

запрыгала по грунтовой дороге. Бабушка вспомнила, как в прежние времена, когда мощеных дорог еще не было, за день еле-еле проезжали тридцать миль. Дорога шла по бугристой местности, на ней то и дело попадались водомоины, а на крутых насыпях она внезапно поворачивала. Они то взлетали на бугор, и на много миль под ними простирались голубые верхушки деревьев, то сверзались в красную котловину – и пропыленные деревья возвышались над ними.

– Если усадьба сейчас не покажется, – сказал Бейли, – я поворачиваю.

Видно было, что по дороге давным-давно никто не ездит.

– Тут уже близко, – сказала бабушка, и не успела она закончить фразу, как ее пронзила страшная мысль. Мысль эта ее так обескуражила, что кровь хлынула старушке в лицо, глаза расширились, а нога, непроизвольно подскочив, толкнула саквояж. Саквояж упал, газета, прикрывавшая корзинку, с рыком поднялась, и кот Питти Синг вспрыгнул к Бейли на плечо.

Детей бросило на пол, невестку, прижимавшую к груди младенца, через дверцу выбросило на землю, бабушку швырнуло на переднее сиденье. Машина перевернулась и рухнула под откос. Бейли усидел на месте, и шею ему гусеницей обвил кот – серый, с круглой белой мордой и оранжевым носом.

Едва дети убедились, что руки-ноги у них целы, как они выскочили из машины с воплем: «Авария! У нас авария!» Бабушка, скорчившаяся под приборным щитком, мечтала оказаться раненой: тогда Бейли не сможет обрушить на нее свой гнев. А страшная мысль, что пришла ей в голову перед аварией, была вот какая: дом, который она так живо помнила, находился не в Джорджии, а в Теннесси.

Бейли обеими руками оторвал от себя кота и шваркнул его о дерево. Потом вылез из машины и поискал глазами жену. Она сидела, привалясь спиной к склону красного, вымытого дождями овражка, и прижимала к груди разрывающегося от крика младенца. Плечо у нее было сломано, по лицу тянулся глубокий порез, но в остальном все было в порядке. «А у нас авария!» – захлебывались от восторга дети.

– Только никого не убило, – разочарованно протянула Джун Стар, когда увидела, что бабушка выкарабкалась из автомобиля и, прихрамывая, отошла от него. Шляпку удержала на ее голове булавка, но поломанные поля встали дыбом и букетик фиалок повис над ухом. Бейли и бабушка тоже спустились в овражек – посидеть, прийти в себя. Всех била дрожь.

– Может, кто-нибудь проедет мимо, – хрипло сказала невестка.

– Я чувствую, я себе что-то повредила, – сказала бабушка, прижимая рукой бок, но никто не отозвался. У Бейли стучали зубы. Он был в желтой рубашке навыпуск, по которой прыгали ядовито-синие попугаи, и лицо его было едва ли не желтее рубашки. Бабушка решила не говорить им, что тот дом в Теннесси.

Дорога шла футах в десяти над ними, так что они видели лишь верхушки деревьев по ту ее сторону. Прямо за овражком тоже стоял лес, черный, высокий, непроглядный. Через несколько минут на дальнем холме показался автомобиль, он приближался так медленно, словно те, кто в нем сидел, рассматривали их. Бабушка встала и отчаянно замахала руками, чтобы привлечь к себе внимание. Машина так же медленно скрылась за поворотом, показалась снова и еще медленнее поднялась на холм, с которого они свалились. Машина была черная, видавшая виды, и напоминала катафалк. В ней сидели трое мужчин.

Машина затормозила прямо у них над головой, водитель уперся в них твердым непроницаемым взглядом и молча смотрел так несколько минут. Потом обернулся к своим спутникам, сказал что-то вполголоса, и те вылезли из машины. Первым вылез жирный парень в черных брюках и красной футболке, по груди которой скакал серебряный жеребец. Парень зашел справа и остановился, распустив рот в глуповатой ухмылке. Второй был в армейских штанах и синем полосатом пиджаке, надвинутая на лоб серая шляпа закрывала его лицо. Он не спеша зашел справа. Оба молчали.

Водитель вылез из машины и остановился, по-прежнему не сводя с них глаз. Этот был постарше. Волосы его уже тронула седина, очки в серебряной оправе придавали ему ученый вид. Его длинное лицо прорезали глубокие морщины, и ни рубашки, ни майки на нем не было. Он был одет в тесные джинсы и в руках держал черную шляпу и револьвер. Парни тоже были вооружены.

– А у нас авария! – заорали дети.

Бабушку не покидало странное ощущение, что она знает человека в очках. Лицо его казалось ей таким знакомым, будто она знала его всю жизнь, только не могла припомнить, кто он. Он отошел от машины и стал спускаться под откос, осторожно ступая, чтобы не оскользнуться. Обут он был в коричневые с белым туфли, из которых торчали тощие красные лодыжки, и носков на нем не было.

– Добрый день, – сказал он. – Вижу, вы перевернулись.

– Целых два раза! – сказала бабушка.

– Разок, – поправил он, – мы видали. Загляни в машину, Хайрам, погляди, исправна она или нет, – сказал он тихо парню в серой шляпе.

– Зачем вам револьвер? – спросил Джон Весли. – Что вы с ним будете делать?

– Дамочка, – сказал старший невестке, – покличьте ребятишек, велите им рядышком с вами сесть. А то они мне на психику действуют. Все, все рядком, вон там, где и сидите.

– Чего это вы нам указываете, что нам делать? – спросила Джун Стар.

Позади черной пастью зияли леса.

– Подите сюда, – сказала невестка.

– Послушайте, – вдруг сказал Бейли. – С нами случилась беда. С нами…

И тут бабушка вскрикнула. Она вскочила и вперилась в старшего взглядом.

– Вы Изгой, – сказала она, – я вас сразу узнала.

– Да, мамаша, – сказал старший, чуть улыбаясь: видно было, что известность, невзирая ни на что, радует его,– только лучше вам было б не узнавать меня. Для вас для всех же лучше.

Бейли резко обернулся и так обругал старушку, что даже дети смутились. Она расплакалась, а Изгой покраснел.

– Мамаша, – сказал он, – не горюйте. С мужчинами бывает: иной раз они сказанут такое, чего и не думают. Он небось не хотел вас так обзывать.

– Вы ведь не станете убивать даму, правда? – сказала бабушка, вытащила из-за манжеты чистый платочек и промокнула глаза.

Изгой уперся носком в землю, выковырял ямку, потом засыпал ее.

– Не хотелось бы.

– Послушайте, – чуть не кричала бабушка, – я знаю, вы хороший человек, сразу видно, что вы не из простых. Я знаю, вы из приличной семьи.

– Да, – сказал он, – приличней не бывает, – и оскалил в улыбке крепкие белые зубы. – Лучше моей матери не рождалось на свет женщины, а уж отец и вовсе золотой был человек,– сказал он. Парень в красной футболке встал за ними и прижал револьвер к бедру. Изгой присел на корточки.– Пригляди за ребятишками, Бобби Ли,– сказал он,– ты же знаешь, они мне на психику действуют,– и обвел взглядом сбившуюся в кучкушестерку. На лице его было написано смущение, словно он растерялся и не знает, что бы им сказать.– Небо-то какое, ни облачка, – заметил он, поднимая глаза. – Солнце, правда, спряталось, зато и облаков не видать.

– Да, прекрасная погода! – сказала бабушка. – Послушайте, – сказала она. – Вы себя напрасно Изгоем назвали, потому что в душе вы хороший человек. Я как вас увидела, так сразу поняла.

– Тише! – гаркнул Бейли. – Всем молчать и не вмешиваться. – Он сидел на корточках, как бегун перед стартом, но не двигался с места.

– Спасибо на добром слове, мамаша,– сказал Изгой и рукояткой револьвера нарисовал на земле кружок.

– Я их телегу за полчаса в порядок приведу, – сказал Хайрам из-за поднятого капота.

– Вот и ладно, только сперва вы с Бобби Ли возьмите его и парнишку ихнего, – сказал Изгой, указывая на Бейли и Джона Весли, – и сведите в тот лесок. У ребят просьба к вам, – сказал он Бейли. – Не откажите прогуляться с ними в лесок, а?

– Послушайте, – сказал Бейли. – Мы попали в страшную беду. Вы все ничего не понимаете.– Голос его сорвался. Глаза были такими же пронзительно-синими, как попугаи на рубашке, и он не трогался с места.

Бабушка поднесла руку к шляпе – опустить поля, будто собиралась на прогулку с сыном, но соломка осталась у нее в руке. Она минуту смотрела на нее, потом уронила на землю. Хайрам поддержал Бейли за локоть, казалось, он помогает подняться немощному старику. Джон Весли ухватил отца за руку. Бобби Ли замыкал шествие. Так они дошли до темной опушки, и тут Бейли оглянулся, вцепился в голый серый ствол сосны и крикнул: «Мама, я сейчас вернусь. Жди меня».

– Возвращайся сию минуту! – крикнула бабушка, но мужчины уже скрылись в лесу.

– Бейли, сынок, – скорбно позвала бабушка, при этом она не отрываясь смотрела на Изгоя; тот по-прежнему сидел перед ней на корточках. – Я чувствую, что вы хороший человек, – сказала она, чуть не плача. – Вы не из простых.

– Нет, мамаша, нехороший я человек, – повременив, будто он обдумывал ее слова, ответил Изгой, – но и хуже меня люди бывают. Отец мой говорил: ты, видно, другого помета, чем твои братья и сестры. А разница та, говорил отец, что одни всю жизнь проживут и не подумают зачем, а другим всенепременно надо знать, что да почему, и малец этот из таковских. Он всюду встревать будет. – Изгой надел черную шляпу, поднял на бабушку глаза, потом отвел их вглубь леса, словно его снова что-то смутило. – Извините, что я при вас без рубашки, дамочки, – сказал он, чуть ссутулясь, – только мы одежу, в которой удрали-то, зарыли, ну и пробавляемся, пока чего получше не подберем. Эту вот, что на нас, у встречных заняли, – объяснил он.

– Не беспокойтесь, – сказала бабушка, – у Бейли должна быть запасная рубашка.

– Там разберемся, – сказал Изгой.

– Куда они его повели? – закричала невестка.

– Отец мой тоже был парень не промах, – сказал Изгой. – Но с властями умел ладить, у него все было шито-крыто.

– И вы бы могли стать честным человеком, если б только постарались, – сказала бабушка. – Вы только подумайте, как хорошо остепениться, зажить спокойно, не бояться, что за тобой гонятся по пятам.

Изгой все ковырял землю рукояткой револьвера; казалось, он обдумывает бабушкины слова.

– Да, это вы точно сказали, мамаша, уж кто-нибудь да обязательно за тобой гонится, – тихо сказал он.

И тут бабушка – она смотрела на него сверху – заметила, какие тощие у него лопатки.

– Вы когда-нибудь молитесь? – спросила она.

Он покачал головой. Но бабушка увидела только, как заколыхалась черная шляпа над лопатками.

– Нет, мамаша, – сказал он.

В лесу раздался выстрел, за ним второй. И снова наступила тишина. Старушка судорожно обернулась. Было слышно, как по верхушкам деревьев долгим довольным вздохом прошелестел ветер.

– Бейли, сынок! – позвала она.

– Я ведь когда-то по дорогам ходил, псалмы распевал,– говорил Изгой, – чего только я не перепробовал в жизни. В армии служил, на суше и на море, здесь и за границей, женат был два раза, и в похоронном бюро, и на железной дороге работал, матушку-землю пахал, как-то в смерч попал, раз видал, как человека живьем сожгли, – и он поглядел на невестку и девочку: они прижались друг к другу, и лица у них были белые, а глаза остекленели, – а раз видал даже, как женщину засекли насмерть, – сказал он.

– Молитесь и молитесь, – начала бабушка, – молитесь и молитесь.

– Плохим я в детстве не был, не помню такого,– продолжал Изгой чуть не баюкающим голосом,– но разок я оступился, и засадили меня в тюрьму, и похоронили заживо.– Он поднял глаза и уставился на бабушку, не давая ей отвести взгляд.

– Вот вы бы тогда и начали молиться, – сказала она. – За что вы в первый раз попали в тюрьму?

– Направо взгляни – перед тобой стена, – сказал Изгой и снова поднял глаза к безоблачному небу, – налево взгляни – тоже стена. Наверх взгляни – потолок, вниз взгляни – пол. Забыл я уже, мамаша, что я сделал. Я уж там сидел-сидел, вспоминал-вспоминал, что я сделал, и так до сих пор и не вспомнил. Иной раз померещится – вот-вот вспомню, да нет, куда там.

– А может быть, вас по ошибке посадили, – нерешительно сказала бабушка.

– Нет, мамаша, – сказал Изгой, – не могло тут быть ошибки. У них бумага на меня была.

– Вы, наверное, что-нибудь украли, – сказала бабушка. Изгой криво ухмыльнулся.

– Ни у кого такого не было, на что б я позарился,– сказал он. – Мне доктор, какой психов лечит, говорил, будто меня за то посадили, что я отца убил, только врал он. Отец мой еще в девятьсот девятнадцатом помер от испанки, и я к тому касательства не имел. И схоронили его в Маунт-Хопвеле, на кладбище баптистском, можете туда поехать – своими глазами на могилку поглядеть.

– Если б вы молились, – сказала старушка, – Иисус бы вас спас.

– Так-то оно так, – сказал Изгой.

– Тогда почему же вы не молитесь? – спросила бабушка, и ее вдруг заколотила дрожь восторга.

– А меня спасать нечего, – сказал он, – только я сам себя спасти могу.

Бобби Ли и Хайрам вышли из лесу и побрели к ним. Бобби Ли волочил за собой желтую рубашку в ядовито-синих попугаях.

– Кинь мне рубашку эту, Бобби Ли, – сказал Изгой. Рубашка взлетела, опустилась ему на плечо, и он натянул ее. Бабушка не смогла бы объяснить, что напоминает ей эта рубашка.– Нет, мамаша,– сказал Изгой, застегивая рубашку,– я так понимаю, что не в злодействе суть. Чего ни сделаешь, убьешь ли человека, колесо ли с машины снимешь – все равно забудешь потом, что ты сделал, а наказание так и так понесешь.

Невестка широка открывала рот, словно ей не хватало воздуха.

– Дамочка,– попросил Изгой,– пройдитесь в лесок с девчоночкой вашей. Бобби Ли и Хайрам вас к мужу проводят.

– Спасибо, – сказала невестка еле слышно. Левая рука ее висела плетью, и уснувшего младенца она держала правой.

– Подсоби дамочке подняться, Хайрам, – сказал Изгой, вида, с каким трудом невестка поднимается по откосу.– А ты, Бобби Ли, возьми за руку девчоночку.

– Вот еще, не хочу я держаться с ним за руки, – сказала Джун Стар, – он на свинью похож.

Толстый парень побагровел, засмеялся, схватил Джун Стар за руку и потащил вслед за Хайрамом и невесткой в лес.

Оставшись с Изгоем наедине, бабушка обнаружила, что ей отказал голос. В небе не было ни облачка, но и солнца не было. Вокруг чернел лес. Бабушка хотела сказать Изгою, чтоб он молился. Она открывала и закрывала рот, но не могла произнести ни звука. И наконец: «Господи Иисусе, Господи Иисусе», – услышала она свой голос, она хотела сказать: «Господи Иисусе, спаси его», – но произнесла это так, будто поминала имя Божье всуе.

– Да, мамаша,– сказал Изгой, словно соглашаясь с ней. – Иисус все перевернул вверх тормашками. Прямо как я. Разница только, что он зла не делал, а я делал, это они доказали, потому как у них бумага на меня была, хотя бумагу ту, – сказал он, – мне и не показывали. Так что теперь я везде подпись свою ставлю. Я тогда еще решил: завести подпись, и все, что ни сделал, записывать, и делам своим учет вести. Чтоб знать, что ты сделал, и сравнить злодейство свое с наказанием, тебе назначенным, и посмотреть, по злодейству ли наказание. Тогда на Страшном суде доказать можно, что обошлись с тобой несправедливо. Я себя Изгоем потому назвал, – сказал он, – что совсем один остался и так и не пойму, по справедливости я от людей терпел или нет.

Из лесу послышался отчаянный вопль, за ним выстрел.

– А вы как считаете, мамаша, по справедливости это, когда одного наказывают – меры не знают, а другого вовсе не наказывают.

– Господи Иисусе! – закричала бабушка. – Вы же из хорошей семьи. Я знаю, у вас рука не поднимется на даму. Я знаю, вы не из простых! Молитесь! Господи, не станете же вы стрелять в даму. Я отдам вам все деньги!

– Мамаша! – сказал Изгой, глядя мимо нее в лес – Слыханное ли дело, чтоб покойник давал на чай гробовщику.

Раздались еще два выстрела, и бабушка вытянула шею – как индюшка, которая томится жаждой,– и закричала: «Бейли, сынок!» – так, словно у нее разрывалось сердце.

– Только Иисус мог воскрешать мертвых, – продолжал Изгой, – да и он зря это затеял. Он все перевернул вверх тормашками. Если так было, как он говорит, тогда ничего не остается, как все бросить и идти за ним, а если не так, тогда те считанные часы, что тебе жить предназначено, надо получше провести – убивать, дома жечь или другие паскудства делать. Слаще паскудства ничего нет, – почти прорычал он. – Только и есть счастья в жизни.