Текст книги "Обет Ленобии (ЛП)"

Автор книги: Филис Кристина Каст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава 4

Следующие четыре недели Ленобия пребывала в странном состоянии, где-то между мирами тревоги, отчаянья и радости. Время играло с ней. Часы, что она сидела в своей каюте, ожидая сначала сумерек, затем ночи, а затем предрассветных сумерек, казалось, тянулись вечность. Но как только корабль засыпал, и она могла ходить в пределах своей добровольной тюрьмы, последующие время проносились мимо, заставляя ее затаить дыхание и тосковать еще больше.

Она бродила по судну, впитывая свободу вместе с соленым воздухом, наблюдала, как из-за водянистого горизонта прорывается солнце, а затем ускользала вниз, к той радости, которая ждала ее ниже палубы.

На некоторое время она убедила себя, что это серые – делают ее счастливой настолько, что хотелось мчаться в грузовой отсек, и печалиться, когда время пролетало слишком быстро; судно просыпалось, и она должна была возвращаться в свои каюты.

Это не могло иметь никакого отношения к широким плечам Мартина, или к его улыбке, или к блеску его оливкового цвета глаз, или тем, как он дразнил ее, вызывая смех.

– Серые не едят тот хлеб, который вы им принесли. Никто не будет есть эту дрянь, – сказал он, посмеиваясь, в первое утро, когда она пришла.

Она нахмурилась:

– Они должны есть его, потому что он соленый. Лошади любят соленое.

Она разломила твердый ломоть хлеба, оставляя по куску в каждой руке, и предложила его меринам. Они понюхали, а затем с удивительной, для таких крупных животных, бережностью, взяли хлеб и удивленно начали жевать его, покачивая головами, что рассмешило Ленобию и Мартина.

– Вы были правы, дорогая, – сказал Мартин. – Откуда леди, вроде вас, знают, что любят есть лошади?

– У моего отца было много лошадей. Я говорила вам, что люблю их. Я много времени проводила в конюшнях, – уклончиво ответила Ленобия.

– А ваш отец, он не был против, что его дочь ошивается в конюшнях?

– Мой отец не обращал внимания на то, где я нахожусь, – сказала она, думая, что по крайне мере, хотя бы это было правдой. – А что насчет вас? Где вы узнали, как обращаться с лошадьми? – сменила Ленобия тему.

– Плантация Рилье, недалеко от Нового Орлеана.

– Имя этого человека вы назвали, когда сказали, чьи эти серые. Значит, господин Рилье сильно доверяет вам, раз послал сопровождать своих лошадей от Франции до Нового Орлеана.

– Да. Господин Рилье – мой отец.

– Ваш отец? Но я думала… – Ленобия оборвалась, чувствуя, как к щекам приливает жар.

– Вы думали, что раз моя кожа коричневая, мой отец не может быть белым?

Ленобия подумала, что он казался скорее позабавленным, чем обиженным, так что она решила рискнуть и сказать то, что думала:

– Нет, я знаю, что один из ваших родителей белый. Командор назвал вас мулатом, и ваша кожа не такая коричневая. Она светлее. Больше похожа на крем, смешенный с маленьким кусочком шоколада.

Про себя Ленобия подумала, что его кожа более красива, чем могла бы быть белая, и ее щеки снова загорелись.

– Квартерон, дорогая, – улыбнулся глазами Мартин.

(примеч. переводчика: квартерон – человек с четвертью негритянской крови.)

– Квартерон?

– Да, это я. Моя мама была первым приобретением Рилье. Она была мулаткой.

– Приобретением? Я не понимаю.

– Богатые белые мужчины вступают с цветными женщинами в леворукий брак.

– Леворукий брак?

– Не признаваемый законом, но реальный в Новом Орлеане. Так было и с моемой мамой, только она умерла после моего рождения. Рилье держал меня рядом и отдал своим рабам на воспитание.

– Ты раб?

– Нет. Я креол. Свободный цветной человек. И я работаю на Рилье.

Когда Ленобия посмотрела на него, пытаясь взять в толк все, что только что узнала, он улыбнулся:

– Касательно вас, вы останетесь здесь, помогать мне ухаживать за серыми, или побежите назад, в свою каюту, как надлежит леди?

Ленобия задрала подбородок:

– Так как я здесь, я остаюсь. И я помогу вам.

Следующий час пролетел быстро. Мерины требовали серьезного ухода, поэтому Ленобия была очень занята, работая с Мартином и ни о чем кроме лошадей не разговаривая, обсуждая плюсы и минусы стыковок хвоста, хотя ее мысли все это время вертелись вокруг «приобретения» и леворуких браков.

И когда эти мысли уже стали оставлять Ленобию, она набралась мужества задать вопрос, давно кружившейся в ее голове:

– Приобретение…Есть у женщин возможность выбора, с кем они хотят быть, или это решают за них?

– Как много разных людей, дорогая, так много рзных соглашений, но исходя из того, что я видел, могу сказать, что скорее это выбор по любви или нет.

– Хорошо, – сказала Ленобия. – Я рада за них.

– У вас не было выбора, не так ли, дорогая? – спросил Мартин, пристально глядя на нее.

– Я сделала то, что сказала мне моя мать, – правдиво ответила она, а затем покинула грузовой отсек, унося с собой аромат лошадей и память об оливковых глазах, сопровождающих ее весь этот долгий день.

***

То, что началось, случайностью, что переросла в привычку и то, что она объясняла это – лошадьми, стало ее радостью, тем, что было ей необходимо, чтобы пройти через это бесконечное путешествие. Ленобия не могла дождаться, когда увидит Мартина, услышит, что он скажет, поговорит с ним о своих мечтах и даже страхах. Она не хотела доверять ему, любить его, заботится о нем во всем, но она так и делала. Как иначе? Мартин был смешным, умным и красивым – очень красивым.

– Вы выглядите отощавшей, – сказал он ей на пятый день.

– Что говорить? Я всегда была маленькой. – Ленобия сделала паузу, пока расчесывала запутанную гриву одного из меринов, и взглянула под его дугообразной шеей на Мартина.

– Я не худая, – твердо сказала она.

– Отощавшая, дорогая. Вот какая ты. – Он нырнул под шею мерина и вдруг оказался там, рядом с ней, близкий, теплый и крепкий. Он аккуратно взял ее запястье и легко обхватил его большим и указательным пальцами. – Видишь? Ты – одни кости.

Его прикосновение шокировало ее. Он был высоким и мускулистым, но нежным. Его движения были медленными, устойчивыми, почти гипнотическими. Это было, как если бы каждое его движение было заранее просчитанным, чтобы не пугать ее. Неожиданно он напомнил ей мерина. Его большой палец погладил ее запястье в точке пульса.

– Я должна претворяться, что не хочу есть, – услышала она себя с стороны.

– Почему, дорогая?

– Лучше, если я буду в стороне ото всех, а моя болезнь дает на это повод.

– Всех? Почему ты не хочешь быть подальше от меня? – смело спросил он.

Хотя ее сердце готово было выпрыгнуть из груди, она вытянула запястье из хватки и одарила его строгим взглядом:

– Я прихожу сюда к лошадям, а не к тебе.

– Ах, к лошадям. Конечно. – Он гладил шею мерина, но не улыбался, как она могла ожидать, и не шутил в ответ. Вместо этого он просто смотрел на нее, словно мог видеть ее сердце за жестким фасадом. Он больше ничего не сказал и вместо этого вручил ей одну из толстых щеток из соседнего ведра. – Ему больше всего нравится эта.

– Спасибо, – сказала она, начиная работать щеткой на широкой спине мерина.

Короткое неуютное безмолвие, а затем голос Мартина донесся из-за мерина, за которым он ухаживал:

– Итак, дорогая, какую историю тебе рассказать сегодня? О том, как все, что вы растите в черной грязи Новой Франции, становится больше, как эта маленькая лошадь или о жемчугах и женщинах-приобретениях, о том, как они прогуливаются по площади?

– Расскажи мне о женщинах-приобретениях, – попросила Ленобия, а затем жадно слушала, пока Мартин рисовал в ее воображении великолепных женщин, которые были достаточно свободными, чтобы выбирать, кого любить, и в тоже время недостаточно для того, чтобы сделать их союз законным.

На следующее утро, когда она бросилась в грузовой отсек, то нашла его уже ухаживающим за лошадьми. На чистой ткани, у бочки с овсом лежали ломоть сыра и кусок горячей свинины между двумя толстыми ломтями свежего хлеба.

Не глядя на нее, Мартин сказал:

– Ешь, дорогая. Тебе не нужно притворяться рядом со мной.

Возможно, этим утром все и изменилось для Ленобии, и она стала думать скорее о встрече с Мартином, чем о посещении лошадей на рассвете. Или, точнее, именно тогда она начала признавать в себе перемены.

И вот однажды для нее изменилось все, и Ленобия стала искать у Мартина признаки того, что она для него больше, чем просто друг, больше, чем дорогая, девушка, которой он приносил пищу и которой рассказывал о Новой Франции. Но она находила в его взгляде только доброту. А в голосе слышала только терпение и юмор. Раз или два она думала, что поймала проблеск большего, особенно, когда они вместе смеялись, и его зелено-оливковые глаза сверкали золотисто-коричневыми крапинами, но он всегда отворачивался, если она смотрела ему в глаза слишком долго, и у него всегда был готов веселый рассказ, если молчание между ними сгущалось.

Ее небольшой мирок покоя и счастья, что она нашла, разрушился и взорвался, наконец, Ленобия нашла в себе мужество задать вопрос, не дающей ей спать по ночам.

Это случилось, когда она отряхивала юбку, ласково шепча ближайшему мерину. Глубоко вздохнув, она сказала:

– Мартин, я должна кое-что спросить.

– Что такое, дорогая? – рассеяно отозвался он, собирая щетки и льняные тряпки, которыми они протирали меринов.

– Ты рассказываешь мне о женщинах, как твоя мама, – цветных женщинах, ставших приобретенными и живущих, как жены белых. Но что насчет цветных мужчин и белых женщин? Что насчет мужчин-приобретений?

Его пристальный взгляд от конюшни нашел ее, и она, увидев, что он удивлен и позабавлен, поняла, что он собирается дразнить и смеяться над ней. Тогда он действительно смотрел ей в глаза, и его ответ был не дразнящим, а мрачным. Он медленно покачал головой из стороны в сторону. Его голос звучал устало, а широкие плечи резко опустились.

– Нет, дорогая. Нет никаких мужчин-приобретений. Единственный способ для цветного человека быть с белой женщиной, это оставить Новую Францию и быть признанным белым.

– Признанным белым? – Ленобия чувствовала смелость в своем дыхании. – Ты имеешь ввиду…будто ты белый?

– Да, но не я, дорогая, – Мартин протянул ей руку. Она была длинной, мускулистой и в свете, проникающем с палубы, выглядела больше бронзовой, чем коричневой. – Эта кожа слишком коричневая, чтобы быть признанной, и я не думаю, что я нечто большее или меньшее, чем есть. Нет, дорогая. Я счастлив в своей собственной шкуре.

Они все еще пристально смотрели друг на друга, и Ленобия взглядом пыталась показать все, чего начинала желать и хотеть.

– Я вижу бурю в твоих серых глазах. Ты хочешь, чтобы она была. Ты сильна. Но не достаточно, чтобы сдвинуть мир с пути разума на путь веры.

Ленобия не ответила, пока не вышла из стойла меринов. Она подошла к Мартину, одернула юбку и посмотрела ему в глаза:

– Даже в Новом Свете? – ее голос опустился до шепота.

– Дорогая, мы не говорим об этом, но я знаю, что ты одна из дочерей с приданным. Ты обещана великому человеку. Правда, дорогая?

– Правда. Его зовут Тентон де Селине, – ответила она. – Он всего лишь имя, без лица, без тела, без сердца.

– Он имя с землей, дорогая. Я знаю его имя и его земли. Его плантация словно рай.

– Не рая я хочу, Мартин. Только те…

– Нет! – он остановил ее, прижав палец к ее губам. – Ты не можешь говорить этого. Мое сердце…оно достаточно сильное, но не настолько, чтобы бороться с твоими словами.

Ленобия сняла его руку со своих губ и провела по ней. Чувство тепла и грубости, как будто не было ничего, отчего она не смогла бы защитить или чего не могла бы победить.

– Я только прошу тебя слушать свое сердце.

– Ах, дорогая. Мое сердце, оно уже услышало твои слова. Твое сердце говорит с моим. Но тихий разговор это все, что мы можем позволить себе.

– Но я хочу большего.

– Да, моя маленькая душка, я тоже хочу большего. Но этого не может быть. Сесиль, нас не может быть.

За все визиты на рассвете, это был первый раз, когда он назвал ее этим именем, и его звучание застало ее врасплох так, что она сбросила его руку и отошла.

Он думает, что я Сесиль, законная дочь барона. Могу я сказать ему? Имеет ли это значение?

– Я… Я должна идти, – она споткнулась на этих словах, полностью поглощённая противоречивыми мыслями о своей жизни.

Мартин сказал ей вслед:

– Ты больше сюда не вернешься, дорогая.

Ленобия посмотрела на него через плечо:

– Ты говоришь, что не хочешь, чтобы я вернулась сюда?

– Я не могу сказать тебе эту ложь, – ответил он.

Ленобия долго выдохнула, дрожащий вздох облегчения, прежде чем сказать:

– Тогда, если это был вопрос, мой ответ да. Я вернусь сюда снова. На рассвете. Ничего не изменилось.

Ленобия уходила, когда эхом услышала его голос:

– Все изменилось, моя дорогая.

Мысли Ленобии были в смятении. Действительно ли все изменилось между ними?

Да. Мартин сказал, что его сердце слышит мои слова. Но что это значит?

Она поднялась по узкой лестнице и вышла в коридор, ведший из грузового отсека к каютам экипажа, с доступом на палубу, а затем кончающийся отведенными для женской четверти каютами. Она поспешило мимо дверей экипажа. Было позднее, чем обычно она возвращалась, и она услышала звуки и шелест – члены команды готовились начать свой день. Она должна была остановиться и прислушаться, но все что Ленобия слышала – собственные мысли, отвечающие на ее вопрос «Что это значит, что сердце Мартина услышало мои слова? Это значило, что он знает, что я люблю его».

Я люблю его. Я люблю Мартина.

И когда она призналась в этом самой себе, Епископ в пурпурном халате, закрученном вокруг его ног, вышел в коридор в двух шагах позади нее.

– Добрый день, мадемуазель, – сказал он.

Если бы Ленобия меньше отвлекалась, она бы сразу же наклонила голову, сделала бы реверанс и прыгнула бы обратно, в безопасность своих комнат. Вместо этого она сделала ужасную ошибку. Ленобия посмотрела на него.

Их взгляды встретились.

– Ах, вы та мадемуазель, что проболела все путешествие, – он сделал паузу, и она увидела смятение в его темных глазах. Он даже склонил голову и наморщил лоб, изучая ее. – Но я думал, что вы дочь барона д’Аверне… – Его голос затих от понимания и узнавания.

– Добрый день, Отец, – быстро проговорила она, склоняя голову и делая реверанс в попытке отступить. Но было слишком поздно. Рука Епископа изогнулась и схватила ее за руку.

– Я знаю твое милое личико, и оно не принадлежит Сесиль де Марсон Ла Тур д’Аверне, дочери барона д’Аверне.

– Нет, пожалуйста. Позвольте мне идти, Отец, – Ленобия попыталась отстраниться, но его горячая хватка была стальной.

– Я знаю твое милое симпатичное личико, – повторил он. Его удивление превратилось в жестокую улыбку. – Ты дочь барона, но ты его бастард. Каждый в Шато де Наварра знает маленький сочный плод, упавший с другой стороны дерева барона.

Его дочь бастард… сочный маленький плод… с другой стороны…

Слова задели ее, наполняя ужасом. Ленобия затрясла головой взад-вперед, взад-вперед.

– Нет, я должна вернуться в свою каюту. Сестра Мария Магдалина будет скучать по мне.

– Это действительно так.

Епископ и Ленобия были поражены звуком командного голоса сестры Марии Магдалины – он достаточно, чтобы Ленобия смогла вытянуть свою руку и отступить назад, в комнату, к монахине.

– Что здесь, Отец? – спросила Мария Магдалина. Прежде, чем епископ успел ответить, монахиня коснулась щеки Ленобии. – Сесиль, почему ты так дрожишь? Снова заболела?

– Вы называете ее Сесиль? Вы участвуете в этом нечестивом маскараде? – Епископ, казалось, заполонил весь коридор, нависая над двумя женщинами.

Не испугавшись, сестра Мария Магдалина шагнула вперед, становясь между епископом и Ленобией.

– Понятия не имею, о чем вы говорите, но вы пугаете это дитя.

– Это дитя бастард и самозванка! – проревел епископ.

– Отец! Вы сошли с ума? – спросила монахиня, отступая, словно он ударил ее.

– Вы знаете? Вот почему вы прятали ее все путешествие? – продолжал бушевать епископ.

Ленобия могла слышать звук открывающихся дверей, и она знала, что другие девушки вышли в коридор. Она не могла смотреть на них, она не будет смотреть на них.

– Это двойник! Я отлучу вас обеих! Святой Отец услышит об этом!

Ленобия видела любопытные взгляды экипажа, тирада епископа привлекла много внимания. А потом, далеко по коридору, за епископом, Ленобия увидела испуганное лицо Мартина, направляющегося к ней.

Это было ужасно уже потому, что сестра Мария Магдалина стояла здесь, защищая и веря в нее. Она не могла вынести, чтобы еще и Мартин ввязался в беспорядок, в который она превратила свою жизнь.

– Нет! – заплакала Ленобия, обходя сестру Марию Магдалину. – Я сделала это одна. Никто не знал, никто! Тем более, добрая сестра.

– Что это дитя сделало? – спросил Командор, выйдя в коридор и морщась с епископа на Ленобию.

Епископ открыл рот, чтобы возвестить о ее грехе, но прежде, чем он смог что-то сказать, Ленобия призналась:

– Я не Сесиль де Марсон Ла Тур д’Аверне. Сесиль умерла в то утро, когда за ней приехал экипаж, чтобы отвезти ее в Гавр. Я другая дочь барона д’Аверне – его дочь бастард. Я заняла место Сесиль, без чьего бы то ни было ведома в замке, потому что хотела лучшей жизни для себя. – Ленобия все это время смотрела на монахиню. – Я сожалею, что солгала тебе, Сестра. Пожалуйста, прости меня.

Глава 5

– Нет, джентльмены, я настаиваю, чтобы вы оставили девочку мне. Она все еще невеста с приданным, и таким образом находится под защитой урсулинских монахинь, – Сестра Мария Магдалина остановилась в дверях своих комнат, держа дверь полузакрытой перед собой.

Она сказала Ленобии немедленно пойти к ее алтарю, а затем смело встретила Епископа и Командора, толпившихся в прихожей. Епископ все еще был с красным лицом и бушевал. Командор, казалось, не знал, как себя вести и, похоже, колебался между гневом и юмором.

Поскольку монахиня говорила, военный пожал плечами и сказал:

– Да хорошо, она на вашем попечении, Сестра.

– Она бастард и самозванка! – рявкнул Епископ.

– Бастард – да, но больше не самозванка, – твердо сказала монахиня. – Она признала свой грех и попросила прощения. Разве сейчас наша задача не в том, чтобы, как добрым католикам, простить и помочь ребенку найти свой истинный путь в жизни?

– Не рассчитывайте, что я позволю вам выдать замуж за дворянина этого бастарда! – сказал Епископ.

– А вы не рассчитывайте, что я позволю вовлечь себя в обман и нарушить обет честности, – противопоставила монахиня.

Ленобия подумала, что она могла почувствовать высокую температуру гнева Епископа через всю комнату.

– Тогда что вы собираетесь с ней сделать? – спросил он.

– Я собираюсь закончить свои обвинения и быть уверенной, что она доберется до Нового Орлеана в безопасности и целомудренности. Оттуда мы отправимся к Урсулинскому Совету, где, конечно, ребенок решит свое будущее.

– Это звучит разумно, – сказал Командор. – Ну, Чарльз, оставим женщинам женские дела. У меня на этот случай есть превосходный непочатый портвейн. Давайте попробуем его и убедимся, что он пережил путешествие до сегодняшнего дня.

Наградив сестру поклоном, он похлопал Епископа по плечу, намекая, что пора уходить.

Человек в пурпурных одеждах не сразу последовал за Командором. Вместо этого он посмотрел мимо сестры Марии Магдалины, туда, где сидела Ленобия, обнимая себя руками.

– Божественный священный огонь сжигает лгунов, – проговорил он.

– Я думаю, что все же, священный огонь не карат детей. Хорошего вам дня, Отец, – сказала Мария Магдалина и закрыла дверь пред лицом священника.

В комнате было тихо, что Ленобия могла слышать взволнованные короткие вздохи Симонетты. Она встретила пристальный взгляд Сестры Марии Магдалины.

– Я сожалею.

Монахиня подняла руку:

– Давайте начнем с вашего имени. Вашего настоящего имени.

– Ленобия Уайтхолл, – на мгновение волна облегчения оттого, что она может вернуть свое имя из тени страха и стыда, позволила сделать глубокий, укрепляющий вздох. – Это мое настоящее имя.

– Как ты могла это сделать? Прикинуться бедной мертвой девочкой? – спросила Симонетта.

Она уставилась на Ленобию большими глазами, как будто та была необычной и пугающей разновидностью недавно обнаруженного существа.

Ленобия взглянула на монахиню. Сестра кивнула, сказав:

– Они все хотят знать. Ответь и пройди через это сейчас.

– Я не притворялась Сесиль, скорее просто сохраняла спокойствие, – Ленобия посмотрела на Симонетту, одетую в шелка, отделанные соболем, жемчугом и гранатами, мерцающими вокруг ее тонкой белой шеи. – Вы не знаете, что это такое, не иметь ничего, никакой защиты и будущего. Я не хочу быть Сесиль. Просто быть в безопасности и счастливой.

– Но ты – бастард, – сказала Авелин де Лафайетт, красивая белокурая младшая дочь маркиза де Лафаэтта. – Ты не заслуживаешь жизни законной дочери.

– Как можно верить такой ерунде? – удивилась Ленобия. – Почему несчастный случай рождения должен решать ценность человека?

– Бог решает нашу ценность, – вмешалась Сестра Мария Магдалина.

– В последний раз, как я проверяла, вы не были Богом, мадемуазель, – сказала Ленобия молодой де Лафаэтт.

– Это дочь шлюхи не будет говорить со мной в таком тоне! – ахнула Авелина.

– Моя мать не шлюха! Она женщина, которая была слишком красива и слишком доверчива!

– Конечно, ты так и скажешь, но мы уже знаем, что ты лгунья! – Авелин де Лафаэтт подняла юбки и пронеслась мимо Ленобии. – Сестра, я не буду жить в комнате с бастардом.

– Довольно! – резкость голоса монахини пересилила даже высокомерие де Лафаэтт. – Авелина, в женском монастыре Урсулины мы обучаем женщин. Мы не делаем различия между классами или расами. Важно то, что мы относимся ко всем с честностью и уважением. Ленобия дала нам честность. Мы вернем это с уважением. – Монахиня перевела пристальный взгляд на Ленобию. – Я могу услышать твои признания о грехе, но не смогу освободить тебя от него. Для этого необходим священник.

Ленобия содрогнулась:

– Я не буду каяться Епископу.

Выражение лица Марии Магдалины смягчилось:

– Начните каяться Богу, дитя. Тогда наш хороший отец Пьер выслушает ваше покаяние, когда мы прибудем.

Ее пристальный взгляд скользнул с Ленобии по каждой девушке в комнате.

– Отец Пьер выслушал покаяние каждой из вас, потому что все мы несовершенны и нуждаемся в отпущении грехов. – Она повернулась к Ленобии. – Дитя, вы не присоединитесь ко мне на палубе?

Ленобия молча кивнула и последовала за Сестрой наверх. Они шли коротким путем к кормовой части судна и остановились возле перил и витиеватых резных фигур херувимов, украшавших заднюю часть «Минервы». Обе молчали в течение нескольких минут, каждая думала о своем, смотря на океан. Ленобия знала, что ее раскрытие самозванки изменит ее жизнь и, наверное, в худшую сторону, но не могла избавиться от ощущения свободы от лжи, преследовавшей ее.

– Я ненавижу лгать, – услышала она, как говорит мысль вслух.

– Я рада это слышать. Вы не похожи на лживую девушку. – Мария Магдалина пристально посмотрела на Ленобию. – Скажи мне, действительно никто больше не знал о твоей уловке?

Ленобия отвела взгляд, не ожидая такого вопроса и не в состоянии сказать правду, но и не желая заменять ее ложью.

– Ах, вижу. Ваша маман знала, – мягко сказала Мария Магдалина. – Независимо от того, что сделано, э то уже нельзя отменить. Я не буду спрашивать тебя об этом снова.

– Спасибо, сестра, – тихо поблагодарила Ленобия.

Монахиня выдержала паузу, а затем резким тоном продолжила:

– Ты должна была прийти ко мне, когда впервые увидела Епископа, а не делать вид, что больна.

– Я не знала, что вы могли сделать, – честно сказала Ленобия.

– Не уверена, но знаю, что сделала бы все от меня зависящее, чтобы предотвратить отвратительно противостояние с Епископом, какое вышло у нас сегодня. – Взгляд монахини был четким и ясным. – Что происходит между вами двумя?

– С моей стороны ничего! – быстро сказала Ленобия, а потом, вздохнув, добавила: – Некоторое время назад моя мама, набожный человек, сказала, что мы больше не будим посещать мессу. Вместо этого она держала меня дома. Но это не помешало Епископу приезжать в поместье и искать взглядом меня.

– Епископ забрал твою девственность?

– Нет! Он не прикасался ко мне. Я до сих пор девушка.

Мария Магдалина перекрестилась:

– Благодарите за это Матерь Божью. – Монахиня протяжно выдохнула. – Епископ беспокоит меня. Он человек не такого типажа, какого я хотела бы видеть в Сент-Луисе. Но пути Господни неисповедимы. Путешествие закончится через несколько недель, и как только мы окажемся в Новом Орлеане, у Епископа будет много обязанностей, которые займут его и помешают думать о тебе. Только за эти недели мы должны держать вас подальше от глаз Епископа.

– Мы?

Мария Магдалина приподняла брови:

– Урсулинские монахини – слуги Божьей Матери, и Она не хотела бы, чтобы я праздно стояла в то время как одна из Ее дочерей оскорблена – пусть и Епископом. – Она отмахнулась от благодарностей Ленобии. – Теперь, когда ты узнана, тебя будут ожидать на обеде. Этого нельзя избежать, не навлекая на себя еще больше насмешек и презрения.

– Привлечь насмешки и презрение лучше, чем внимание Епископа, – сказала Ленобия.

– Нет, они сделают тебя более уязвимой для него. Ты будешь обедать с нами. Просто попробуйте быть незаметной. Даже он ничего не сможет сделать в нашем присутствии.

Кроме этого, хотя я уверена, ты устала симулировать болезнь и сидеть в своей каюте, но ты должна оставаться вне поля зрения.

Ленобия откашлялась, подняла голову и сделала решительный шаг:

– Сестра, в течение нескольких недель, я покидала наши каюте на рассвете и возвращалась прежде, чем большая часть судна проснется.

Монахиня улыбнулась:

– Да, дитя, я знаю.

– О. Я думала, вы молитесь.

– Ленобия, полагаю, ты откроешь для себя, что многие из моих добрых сестер в состоянии думать и молиться одновременно. Я действительно ценю твою честность. Где ты гуляла?

– Здесь. Ну, на самом деле, там, – Ленобия указала на темную часть палубы, где хранились спасательные шлюпки. – Я смотрю на восход солнца, немного прогуливаюсь, а потом спускаюсь в трюм.

Мария Магдалина удивленно моргнула:

– Грузовой отсек? Зачем?

– Лошади, – сказала Ленобия, а затем пояснила. – Я говорю правду, туда меня привлекли лошади. Пара першеронов. Я очень люблю лошадей и хорошо лажу с ними. Могу ли я продолжить посещать их?

– Ты когда-нибудь видела Епископа на своей рассветной прогулке?

– Нет, это было впервые, и то только потому, что я задержалась после рассвета.

Монахиня пожала плечами:

– До тех пор, пока ты осторожна, я не вижу причин оставлять тебя в ловушке собственной каюты. Но, действительно, будь осторожна, дитя.

– Я буду, благодарю вас, Сестра.

Ленобия порывисто обняла монахиню. Всего лишь мгновение ее окружало материнское объятие, а затем, отстранившись, монахиня похлопала ее по плечу.

– Не волнуйся, дитя, – утешительно пробормотала Мария Магдалина. – В Новом Орлеане большой дефецит хороших католичек. Не бойся, мы найдем тебе мужа.

Стараясь не думать о Мартине, Ленобия прошептала:

– Я предпочла бы, чтобы вы нашли мне способ зарабатывать на жизнь.

Монахиня все еще хихикала, пока они возвращались в женские каюты.

***

В частной гостиной Командора, непосредственно ниже того, где еще так недавно говорили Ленобия и Мария Магдалина, епископ Чарльз де Бомон стоял у открытого окна, тихий, как смерть, неподвижный, как статуя.

Когда Командор вернулся из камбуза с двумя пыльными бутылками портвейна в мускулистых руках, Чарльз сделал вид, что его заинтересовал год и виноградник. Он притворился, что наслаждается богатым вином, но вместо этого пил запоем и без дегустации, хотя оно должно было погасить пламя его гнева, горящее внутри него, в то время как его вскипяченный ум подслушал обрывки беседы. «Что это между вами двумя? Епископ взял вашу девственность? Насмешки и презрения не так страшны, как внимание Епископа. Действительно, будь осторожна дитя…»

Командор бушевал по поводу приливов, боевой стратегии и о других таких же банальных предметах, и гнев Чарльза, расхоложенный вином, кипел медленно и тщательно, готовясь в соках ненависти, вожделения и приправленный огнем.

***

Ужин был бы катастрофой, не будь сестры Марии Магдалины. Симонетта оказалась единственной девушкой, разговаривающей с Ленобией, и она заговаривала в неловких паузах и неуклюжих моментах, словно пятнадцатилетняя забыла, что ей, как полагается, Ленобия больше не должна ей нравиться.

Ленобия сосредоточилась на еде. Она думала, что это все равно что оказаться на небесах, чтобы быть в состоянии плотно поужинать, но пристальный взгляд Епископа заставил почувствовать ее себя настолько плохо и испугал, что она отодвинула от себя большую часть восхитительного морского окуня и гоняла вокруг него по тарелке маслянистый картофель.

Сестра Мария Магдалина выполняла свою работу. Она заняла Командора дискуссий об этике войны, которая затрагивала и Епископа с его духовным мнением. Он не мог проигнорировать монахиню, когда она проявляла такой очевидный интерес к его мнению. И намного раньше, чем Ленобия могла себе представить, Сестра попросила извинить их.

– Так скоро, мадам? – Командор мутно мигнул, обратив на нее красное от портвейна лицо. – Я весьма наслаждался нашей беседой!

– Дествительно простите меня, Командор, но мне бы хотелось пойти, пока вечернее небо еще дает немного света. Мне и мадмуазелям очень хотелось бы совершить несколько кругов по палубе.

Мадмуазели, явно потрясенные предложением монахини, смотрели на нес с той или иной степенью ужаса и удивления.

– Прогулка? По палубе? И зачем вам это, Сестра? – резким тоном осведомился Епископ.

Монахиня спокойно улыбнулась Епископу:

– Да, я думаю, что мы слишком долго сидели взаперти в наших каютах, – она посмотрела на Командора. – Разве не вы много раз говорили о преимуществах морского воздуха? И только посмотрите, господин, какой вы крепкий сильный селовек. Мы хотели бы подражать вашим привычкам.

– Ах, да, да. – И без того массивная грудь Командора увеличилась еще больше.

– Отлично! Тогда с вашего позволения, я собираюсь рекомендовать девушкам частые прогулки по кораблю в разное время дня. Мы все должны помнить о нашем здоровье, и теперь, когда последняя из морских болезней распалась, нет ничего, чтобы держать нас в наших каютах. – Мария Магдалина сказала последнее, бросив быстрый знающий взгляд на Ленобию, сопровождаемый примерительным взглядом Командору, словно делясь с ним досадой на поведение девушки. Ленобия подумала, что сестра Мария Магдалина совершенно блестяща.

– Очень хорошо, мадам. Первоклассная идея, действительно, первоклассная. Вы так не думаете, Чарльз?

– Я думаю, что Сестра очень мудрая женщина, – лукаво ответил Епископ.

– Это любезно с вашей стороны, – сказала Мария Магдалина. – И не позволяйте нам пугать вас, поскольку теперь вы не будете знать, где может быть любая из нас!