Текст книги "Проклятие Неферет (ЛП)"

Автор книги: Филис Кристина Каст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Ф. К. Каст и Кристин Каст
Проклятие Неферет

Над переводом работали:

Переводчики: Kithara, Jersi, Kaia

Корректировка: _Anastasiya_

Перевод сайта http://house-of-night.ru/

15 января, 1893 год
Личный Дневник Эмили Вейлор

Запись первая

Это не совсем дневник. Мне ненавистна мысль о том, чтобы хранить свои поступки и мысли в закрытой книге, словно драгоценные камни.

Я знаю, что мои мысли – не драгоценности.

И я начинаю подозревать, что они совершенно безумны.

Именно поэтому я почувствовала, что должна записать их. Может быть, когда-нибудь в будущем, перечитав эти записи, я узнаю, почему со мной случился весь этот кошмар.

Или пойму, что действительно сошла с ума.

Если это так, в них будет зафиксировано, с чего началось мое параноидальное безумие, и это станет отправной точкой для поиска способа исцеления.

Хочу ли я вылечиться?

Наверное, на некоторое время решение этого вопроса стоит отложить.

Во-первых, позвольте мне начать с того момента, когда все изменилось. Не с этой, первой записи в моем дневнике. Это произошло два с половиной месяца назад, в первый день ноября, тысяча восемьсот девяносто второго года. В то утро, когда умерла моя мама.

Даже здесь, на безмолвных страницах этого дневника, я не решаюсь вспоминать то кошмарное утро. Моя мама умерла от потери крови, хлынувшей из ее тела вслед за появлением на свет тела моего маленького безжизненного брата, Баррета, названного в честь отца. И тогда, и сейчас мне казалось, что мама просто сдалась, увидев, что Баррет не дышит. Словно ее жизненной силы не хватило, чтобы пережить потерю ее драгоценного единственного сыночка.

Или правда заключалась в том, что она не могла смотреть отцу в лицо, потеряв единственного, драгоценного сыночка?

До того самого утра этот вопрос не приходил мне в голову. До того утра, когда не стало моей матери, чаще всего мои мысли сосредотачивались на том, как бы убедить её позволить мне купить еще один новый велосипедный костюм – из тех, что на пике моды, или как бы уложить волосы так, чтобы они выглядели в точности, как у «девушек Гибсона».

До этого утра, когда не стало моей матери, я думала об отце так же, как и большинство моих подруг – как о неприветливом и слегка пугающем главе семьи. Что обо мне, то отец хвалил меня только после замечания матери. На самом деле, до маминой смерти, мне казалось, что он меня вообще не замечает.

Отца не было в комнате, когда мама умерла. Доктор заявил, что процесс родов слишком вульгарен для присутствия мужчины, особенно мужчины такого статуса, как Баррет Х. Вейлор, президент Первого Национального Банка Чикаго.

А как же я? Дочь Баррета и Алисы? Доктор не говорил о вульгарности родов для меня. Он даже не заметил меня, до того момента, как умерла мама, а отец не удостоил меня вниманием.

–Не уходи, Эмили. Ты останешься со мной до прихода доктора, а потом посидишь вон там, на подоконнике. Ты должна узнать, что значит быть женой и матерью. Ты не должна идти вслепую, как я,― приказала мне мама своим нежным голосом, который заставлял всех недостаточно хорошо ее знавших людей поверить, что она не более чем прекрасное и бесполезное украшение на руке отца.

–Хорошо, мама, ― кивнула я и сделала все, как она велела.

Я помню, как сидела, неподвижно, словно тень, в темном оконном проеме напротив кровати в роскошной маминой спальне. Я видела все. Ей не потребовалось много времени, чтобы умереть.

Крови было очень много. Баррет родился в ней – маленькое, неподвижное, покрытое запекшейся кровью создание. Он был похож на нелепую сломанную куклу. После схваток, вытолкнувших его между ног матери, кровотечение не остановилось. Оно становилось все сильнее и сильнее, пока мама плакала, так же безмолвно, каким был ее сын. Я знаю, что она плакала, потому что она отвернулась от доктора, который завернул мертвого младенца в льняную простыню. Тогда мама встретилась со мной взглядом.

Я не могла оставаться на подоконнике. Я бросилась к ее кровати, и пока доктор с сиделкой тщетно пытались остановить хлынувшую из нее алую реку, я схватила ее за руку и откинула влажные волосы с ее лба. Сквозь слезы и страх, я пыталась шептать ей слова утешения, что все будет хорошо, что ей просто нужно отдохнуть.

Мама сжала мою руку и прошептала:

–Я так рада, что ты здесь, со мной, до конца…

–Нет! Мама, ты поправишься! ―запротестовала я.

–Тшш, ―успокоила она меня. ―Просто держи меня за руку. ―Тут ее голос ослаб, но мама не отрывала от меня взгляда своих глаз изумрудного цвета (все говорили, что у меня такие же), до тех пор пока ее покрасневшее лицо не стало ослепительно белым, а дыхание чуть слышным и прерывистым, и затем совсем прекратилось.

Я поцеловала ей руку, а потом побрела обратно к своему подоконнику, где плакала, никем не замеченная, пока сиделка выполняла свою нелегкую работу, меняя промокшее постельное белье и приводя маму в приемлемый для глаз отца вид. Но отец не стал ждать, пока маму для него подготовят. Он ворвался в комнату, игнорируя протесты доктора.

–Так вы говорите, сын? ― Отец даже не взглянул на кровать. Вместо этого он поспешил к плетеной колыбельке, где лежало завёрнутое в пелёнки тельце Баррета.

–Это действительно был мальчик, ―мрачно ответил доктор. ―Он родился слишком рано, как я уже говорил вам, сэр. Ничего нельзя было поделать. Его легкие были слишком слабыми. Он не мог как следует дышать и не издал ни единого звука.

–Мертвый… безмолвный… ―Отец устало провел рукой по лицу. ―Знаете ли вы, что когда родилась Эмили, она кричала так громко, что я услышал ее снизу из гостиной и подумал, что у меня сын?

–Мистер Вейлор, я знаю, что это слабое утешение, когда вы потеряли сына и жену, но у вас же есть дочь, а благодаря ей – и возможность появления наследников.

–Она обещала мне наследников! ―закричал отец, наконец повернувшись и посмотрев на маму.

Я, наверное, издала какой-то слабый сдавленный звук, потому что взгляд отца переключился на мой подоконник. Его глаза сузились, и на секунду мне показалось, что он не узнал меня. Затем он дернулся, словно пытаясь стряхнуть с себя нечто неприятное.

–Эмили, почему ты здесь? ― Голос отца звучал так сердито, словно его вопрос подразумевал гораздо большее, чем просто почему я оказалась в этой комнате именно в это время.

–М-мама велела мне ос-статься, ― заикаясь произнесла я.

–Твоя мать мертва, ―сказал он, сглаживая гневом бескомпромиссную правду.

–Но здесь не место для юной леди. ― Лицо доктора вспыхнуло, когда он посмотрел на отца. ―Прошу прощения, мистер Вейлор, я был так занят родами, что не заметил девочку.

–Это не ваша вина, доктор Фишер. Моя жена часто делала и говорила вещи, ставившие меня в тупик. Это была последняя из них. ―Отец пренебрежительно махнул рукой в сторону доктора, горничных и меня. ―А теперь оставьте меня с миссис Вейлор, все вы.

Мне хотелось выбежать прочь из комнаты как можно быстрее, но мои ноги затекли от долгого неподвижного сидения, поэтому, проходя мимо отца, я споткнулась. Он схватил меня за локоть. Удивившись, я подняла голову.

Выражение его лица вдруг стало мягким, когда он сверху вниз посмотрел на меня.

–У тебя глаза твоей матери.

–Да, ― единственное, что я сумела выговорить, задыхаясь и испытывая головокружение.

–Так и должно быть. Теперь ты – хозяйка Дома Вейлоров.

Тут отец отпустил меня и медленными, тяжелыми шагами пошел к окровавленной кровати.

Когда я закрыла за собой дверь, то услышала, как он плачет.

Вот так начался мой странный и одинокий период траура. На похоронах я шла молча, а затем совершенно упала духом. Я была словно в плену у сна. Я не могла от него освободиться. Целых два месяца я почти не выходила из своей спальни. Меня не волновало то, что я стала худой и бледной.

Мне не было дела до того, что звонки с соболезнованиями от маминых подруг и их дочерей остались без ответа. Я не заметила, как прошли Рождество и Новый год. Мэри, мамина горничная, ставшая теперь моей «по наследству», умоляла, упрашивала и ругала. Мне было совершенно наплевать.

Пятого января отец освободил меня из сонного плена. В моей комнате было холодно, так холодно, что я проснулась оттого, что дрожала. Огонь в моем камине погас и не разгорался заново, поэтому я потянула за шнурок колокольчика, чтобы вызвать Мэри. Он звенел так, что было слышно в комнатах слуг, находившихся где-то в глубине дома, но она не отвечала. Я помню, что надела свой халат и мельком подумала, каким большим он мне показался, я в нем просто утонула. Дрожа, я медленно спускалась по широкой деревянной лестнице из моей спальни на третьем этаже.

Я отправилась искать Мэри. Отец вышел из своего кабинета, когда я дошла до нижней ступеньки. В первый момент, когда он посмотрел на меня, его глаза были пустыми, затем его лицо приобрело удивленное выражение. Я почти уверена, что за удивлением последовало недовольство.

–Эмили, ты выглядишь несчастной! Худой и бледной! Ты больна? ― прежде, чем я успела ответить, появилась Мэри, спешащая к нам через фойе. ―Я уже вам говорила, мистер Вейлор. Она ничего не ест. Я бы сказала, что она не делает ничего, только спит. Чахнет, вот что она делает. ― Мэри говорила быстро, и ее легкий ирландский акцент был заметнее, чем обычно.

–Нет, нужно прекратить так себя вести, ― твердо сказал отец.

–Эмили, ты встанешь с постели. Ты будешь есть. Ты каждый день будешь гулять в саду. Я просто не позволю тебе выглядеть истощенной. В конце концов, ты хозяйка Дома Вейлоров, а моя хозяйка не может быть похожа на нищую подзаборную бродяжку.

Его взгляд был жестким. Его гнев пугал, особенно, когда я поняла, что мама не выйдет из своей гостиной, отвлекая своей энергичной болтовней, и не прогонит меня из комнаты, успокоив отца улыбкой и прикосновением.

Я непроизвольно шагнула от него назад, из-за чего его лицо стало еще мрачнее.

–Ты выглядишь, как твоя мать, но у тебя нет ее смелости. Сколько раз это раздражало, и сколько раз я восхищался ее храбростью. Я скучаю по ней.

–Я– я тоже скучаю по маме, ―услышала я свой голос.

–Ну конечно, милая, ―ласково произнесла Мэри. ―Прошло всего чуть больше двух месяцев.

–Значит, у нас все же есть нечто общее. ― Отец совершенно проигнорировал Мэри, и разговаривал, как будто ее, нервно дотрагивающейся до моих волос и поправляющей на мне халат, вообще здесь не было. ― Потеря Алисы Вейлор объединила нас. ―Тут он наклонил голову, изучая меня. ―У тебя ее глаза. ― Отец погладил свою жесткую темную бороду, и его взгляд перестал быть пугающе жестким. ― Знаешь, нам нужно сделать всё для того, чтобы она гордилась нами.

–Да, отец. ―Его мягкий голос принес мне облегчение.

–Отлично. Итак, я надеюсь, ты станешь ужинать со мной каждый вечер, как обычно это делали вы с мамой. Больше никаких пряток в своей комнате и никаких голодовок. ―Тут я улыбнулась, действительно улыбнулась.

–Мне нравится эта идея, ― ответила я. Он хмыкнул, хлопнул по газете, перекинутой через его руку, и кивнул.

–Значит, за ужином, ― сказал он и, пройдя мимо меня, исчез в западном крыле дома.

–Может быть, я к вечеру даже слегка проголодаюсь, ― сказала я Мэри, пока она кудахтала надо мной и помогала мне подняться по лестнице.

–Как приятно видеть, что он проявляет к вам интерес, ― радостно прошептала Мэри.

Я почти не обращала на нее внимания. Я думала только о том, что впервые за этот месяц меня ждали не только сон и печаль. Мы с отцом нашли общий язык!

В тот вечер я одевалась к ужину очень тщательно, впервые осознав, как сильно я похудела, когда мое черное траурное платье пришлось ушивать, чтобы оно не висело некрасивым мешком. Мэри расчесала мне волосы, собрав их в тугой низко уложенный пучок, из-за чего, как мне стало казаться, что мое осунувшееся лицо стало выглядеть гораздо старше, чем на мои пятнадцать лет.

Я никогда не забуду, с чего все началось, когда я вошла в столовую и увидела два места за столом: для отца, как всегда во главе стола, и мое, там, где раньше было мамино, по правую руку от отца.

Он встал и отодвинул для меня мамин стул. Я была уверена, что до сих пор чувствую запах ее шампуня с розовой воды и лимонными нотками, который она использовала для ополаскивания волос, чтобы роскошные огненные волосы сияли еще ярче.

Джордж – негр, прислуживавший нам за ужином, начал разливать суп. Я боялась, что молчание будет ужасным, но тут отец начал есть, и я услышала знакомые слова:

– Комитет по организации Колумбовской выставки[1]1
  Всемирная выставка 1893 года, проходившая в Чикаго, стала одной из самых масштабных в истории. Будучи посвящена 400-летию открытия Америки, она была наречена «Колумбовской» (англ. World's Columbian Exposition)


[Закрыть] единогласно высказался за Бернхэма, мы его полностью поддерживаем. Я сначала подумал, что возможно, этот человек сошел с ума – ведь он пытается создать нечто недостижимое, но его видение Чикагской Всемирной Колумбовской выставки вполне способно затмить великолепие Парижской. По крайней мере, его замысел обоснован – пусть экстравагантен, но обоснован. ― Он прервался, чтобы взять приличный кусок стейка с картофелем взамен опустевшей суповой тарелки, и в этой паузе мне послышался мамин голос.

– Разве не всем нужна подобная экстравагантность? ― Мне сложно было понять, я ли произнесла это, или и в самом деле, мамин призрак, пока отец не посмотрел на меня. Я замерла под острым, испытующим взглядом его темных глаз, и мне хотелось молчать и думать только о еде, как это было раньше так часто.

– А откуда ты знаешь, что нужно всем? ― Его проницательные темные глаза были строгими, но уголки губ слегка приподнялись в почти улыбке, обычно обращенной к маме.

Я помню, что почувствовала облегчение и от всей души улыбнулась ему в ответ. Такие вопросы он задавал маме столько раз, что я бы точно сбилась со счета. Я ответила ее словами.

– Я знаю, ты думаешь, что женщины только говорят, но они умеют и слушать. ― Я сказала это гораздо быстрее и тише, чем мама, но отец прищурился, выражая свое одобрение и изумление.

– В самом деле… ― произнес он, отрезав себе большой кусок стейка с кровью и жадно поглощая его, запивая большим количеством вина – такого же темно-красного, как сочащаяся из мяса жидкость. ― Но я должен не спускать глаз с Бернхэма и его своры архитекторов, действительно не спускать глаз. Они просто до абсурда раздули наш бюджет, а их рабочие… Вечные проблемы… Вечные проблемы… ― Говорил отец, продолжая жевать, роняя кусочки еды и капли вина в бороду. Мама ненавидела эту его привычку и часто делала ему замечания.

Я не стала делать замечаний, но мне и не была ненавистна эта давно укоренившаяся привычка. Я просто заставила себя поесть, издавая звуки, словно я понимаю, о чем речь, когда он все говорил и говорил о важности финансовых обязательств и беспокойстве всего Совета за хрупкое здоровье одного из ведущих архитекторов. В довершение всего, мистер Рут стал жертвой воспаления легких. Кое-кто считал, что он и являлся движущей силой всего проекта, а вовсе не Бернхэм.

Обед прошел быстро, и наконец отец наелся и наговорился. Затем он встал и произнес то, что говорил маме несчетное количество раз:

– Я должен уединиться в библиотеке с виски и сигарами. Приятного вечера, дорогая, скоро увидимся.

Помню, какую теплоту я почувствовала, подумав, что он относится ко мне как к взрослой женщине – настоящей хозяйке дома!

–Эмили, продолжил он, хотя довольно сильно пошатывался, и похоже, что был уже изрядно пьян, – давай договоримся, что недавно наступивший новый год станет началом для нас обоих. Давай попробуем идти вперед вместе?

Слезы навернулись мне на глаза, и я робко ему улыбнулась.

–Хорошо, отец. Мне бы очень этого хотелось.

Тут совершенно неожиданно он взял мою тонкую руку своей большой, наклонился и поцеловал ее – точно так же, как обычно целовал на прощание руку маме. Хотя его губы и борода были мокрыми от вина и еды, я продолжала улыбаться и ощущала себя настоящей леди, когда он встретился со мной взглядом, удерживая мою руку.

Тогда я в первый раз увидела взгляд, который можно было назвать горящим. Он смотрел на меня так пристально и неистово, что мне стало страшно, словно я могу воспламениться.

–У тебя глаза твоей матери, ― сказал он. Его слова звучали невнятно, и я чувствовала резкий запах его дыхания с сильной примесью вина.

Я не нашлась, что ответить. Просто задрожала и кивнула.

Отец отпустил мою руку и не твердой походкой вышел из комнаты. Не дожидаясь, пока Джордж начнет убирать со стола, я взяла льняную салфетку и вытерла тыльную сторону ладони. Стирая оставшуюся там влагу, я удивилась, откуда у меня где-то глубоко в желудке появилось это неприятное ощущение.

***

Маделайн Элкотт и ее дочь, Камилла, были первыми, позвавшими меня на светский визит, приглашение на который я получила два дня спустя. Мистер Элкотт был членом управления в банке отца, а госпожа Элкотт была хорошей подругой моей матери, хотя я действительно никогда не понимала почему. Мать была красива и очаровательна, и являлась известной хозяйкой. В сравнении с ней госпожа Элкотт казалась мне язвительной, сплетничающей и скупой. Когда она и мать сидели вместе на званых обедах, я раньше думала, что госпожа Элкотт была похожа на кудахчущего цыпленка рядом с голубем, но у нее была способность заставить мать смеяться, и смех матери был, таким волшебным что, это сделало причину ее дружбы с Маделайн незначительной. Я как-то подслушала отца, говорящего с матерью о том, что тут было, не очень интересно, потому что на званых обедах в особняке Элкотт было мало алкоголя, но за то много разговоров.

Если бы кто-нибудь спросил мое мнение на счет этого места – хотя вряд ли кто-нибудь сделал это – я бы искренне согласилась с отцом. Особняк Элкотов находился меньше чем в миле от нашего дома, и смотрелся величественно и красиво снаружи, но внутри был довольно мрачным, оформленным в спартанском стиле. Неудивительно, что Камилла так любила приходить ко мне!

Камилла была моей лучшей подругой. Мы были одного приблизительно возраста – она была всего на шесть месяцев младше. Камилла много говорила, но не сплетничала, как ее мать. Из-за близости наших родителей, Камилла и я выросли вместе, и мы были скорее сестрами, чем лучшими подругами.

– О, моя бедная, грустная Эмили! Какой худой и бледной ты выглядишь, ― воскликнула Камилла, когда зашла в комнату матери и обняла меня.

–Ну, конечно, она выглядит худой и бледной! – Миссис Элкотт отодвинула свою дочь в сторону и неуклюже взяла мои руки в свои, прежде чем сняла свои белые, кожаные перчатки. Вспоминая ее прикосновение, я почувствовала, что ее кожа была холодной как у рептилии. ― Эмили потеряла мать, Камилла. Подумай о том, какой несчастной была бы твоя жизнь, если бы ты потеряла меня. Я думаю, что ты выглядела бы так же ужасно, как и бедная Эмили. Я уверена, что дорогая Алиса сейчас смотрит с небес на свою дочь с пониманием и благодарностью.

Я не ожидала, что она будет говорить так легко про смерть моей матери, и была шокирована от таких слов госпожи Элкотт. Я попыталась поймать взгляд Камиллы, как только мы отошли друг от друга, и устроились на диване. Я хотела поговорить с ней и поделиться секретами как в тот раз, когда наши матери говорили ужасно стеснительные вещи, но Камилла, казалось, смотрела куда угодно, но только не на меня.

– Да, мама, конечно. Я прошу прощения, ― пробормотала она смущенно.

Пытаясь нащупать свой путь в этом новом социальном мире, который вдруг стал чужим, я испустила долгий вздох облегчения, когда горничная принесла чай с пирожными. Я налила себе чай. Миссис Элкотт и Камилла внимательно смотрели на меня.

– Ты действительно сильно похудела, ― произнесла, наконец, Камилла.

– Я скоро буду выглядеть лучше, ― сказала я, посылая ей одобряющую улыбку. ― Сначала я только спала, но отец настоял на том, чтобы я выздоровела. Он напомнил мне, что я теперь хозяйка Дома Вейлор.

Взгляд Камиллы быстро метнулся к матери. Я не смогла прочитать что-либо во взгляде госпожи Элкотт, но он заставил ее дочь замолчать.

– Это очень смело с твоей стороны, Эмили, ― в наступившей тишине произнесла госпожа Элкот. ― Я уверенна, что ты очень много значишь для своего отца.

– Мы пытались повидаться с тобой в течение двух целых месяцев, но ты не принимала нас, даже во время праздников. Было похоже на то, что ты просто взяла и исчезла! – Тараторила Камилла, когда я налила ей чай.―Я думала, что ты тоже умерла.

– Извини. ― Сначала, я подумала, что она раскаивается. ― Я не хотела расстраивать тебя.

– Конечно, ты не могла нас принять, ― нахмурившись, сказала госпожа Элкотт, глядя на свою дочь. ― Камилла, Эмили не исчезала, она была в трауре.

– Я до сих пор остаюсь в трауре, – тихо произнесла я. Камилла услышала меня, и кивнула, вытирая глаза от слез, ее мать была слишком занята, она отрезала себе кусок торта, и не обратила на кого-либо из нас внимание.

Пока мы пили чай, а я доедала торт, в комнате стояла тишина, но затем высоким, взволнованным голосом, госпожа Элкотт спросила:

– Эмили, ты действительно была там? В комнате с ней, когда Алиса умерла?

Я посмотрела на Камиллу, желая, чтобы та на мгновение, успокоила свою мать, но, конечно, это было глупым, бесполезным желанием. Лицо моей подруги отразило мой собственный дискомфорт, хотя она была не потрясена тем, что ее мать игнорировала конфиденциальность событий. Я поняла тогда, что Камилла знала о том, что ее мать собиралась расспросить меня, именно так, перед всеми. Я глубоко вздохнула, и правдиво ответила, хотя нерешительно:

– Да, я была там.

– Наверное, это было ужасно, ― быстро произнесла Камилла.

– Да, ― сказала я. Я поместила свою чайную чашку обратно на блюдце, до того, как кто-нибудь увидел то, что моя рука дрожит.

– Я уверена, что там было много крови, ― продолжила госпожа Элкотт, медленно кивая, как будто она согласилась с моим предварительным ответом.

– Было. ― Я плотно прижала руки к коленям.

– Когда мы узнали, что ты была в комнате во время ее смерти, нам всем стало очень жалко тебя, ― тихо и нерешительно сказала Камилла.

– Я была потрясена и сидела молча, я почти услышала имя матери, когда служащие сплетничали. Я была обижена, что смерть матери была темой для сплетен, но я бы также хотела поговорить с Камиллой, чтобы рассказать ей, как я была напугана.

Но прежде, чем я смогла взять себя в руки, достаточно для того, чтобы говорить, всё нарушил резкий голос ее матери.

– На самом деле, многие разговаривали об этом неделями. Твоя бедная матушка удивилась бы. На рождественском балу, на который ты не пришла, все говорили только о том, что ты присутствовала при смерти своей матери. ― Госпожа Элкотт вздрогнула. – Думаю, Алиса не подозревала тогда, что это будет так ужасно.

Мои щеки разгорячились и запылали. Я совершенно забыла о Рождественском бале, и моем шестнадцатом дне рождения. Оба этих события были в декабре, когда я провела несколько месяцев во сне.

– Все говорили обо мне на балу? ― Я хотела убежать обратно к себе в комнату и никогда не появляться.

Вдруг резко послышались быстрые слова Камиллы, она сделала неопределенное движение рукой, как будто поняла, какой трудной стала для меня эта беседа и попыталась отложить в сторону эту тему.

– Нэнси, Эвелин и Элизабет волновались за тебя. Мы все волновались за тебя и все еще волнуемся.

– Ты забыла про одного человека, который был особенно взволнован: Артур Симптон. Помнишь, как ты сказала о том, что он не мог говорить ни о чем, кроме того, насколько ужасно все это, должно быть, было для Эмили, даже в то время как он вальсировал с тобой. ― Госпожа Элкотт больше не казалась взволнованной. Она казалась, скорее всего, сердитой.

Я моргнула и почувствовала, как будто плыву вверх через глубокие, мутные воды.

– Артур Симптон? Он говорил обо мне?

– Да, в то время когда он танцевал с Камиллой. ― Тон госпожи Элкотт был жестким и раздраженным, и я внезапно поняла почему. Артур Симптон был старшим сыном богатой семьи владеющей железной дорогой, которая недавно переехала из Нью-Йорка в Чикаго из-за близких деловых связей с мистером Пулманом. Помимо того, что он богат, соответствующим образом воспитан, так же он очень красив. Камилла и я шептались о нем, когда его семья переехала в особняк на Южной Прери-Авеню. Мы наблюдали за ним, когда он катался на велосипеде вверх и вниз по улице.

Именно из-за Артура нам так хотелось получить свои собственные велосипеды для того, чтобы вступить в его клуб велосипедистов.

И именно из-за него наши матери докучали отцам, чтобы те позволили нам покататься на велосипедах, хотя Камилла рассказала мне, что она слышала, как ее отец говорил матери о том, что велосипедные панталоны могли привести молодую женщину в «жизнь пагубной похотливости».

Я хорошо помню, как Камилла заставила меня смеяться, поскольку она была под впечатлении от высказывания своего отца. Как только я засмеялась, она сказала, что была бы готова войти в «жизнь пагубной похотливости», если бы это значило то, что она войдет в неё с Артуром Симптоном.

Я ничего тогда не ответила. Это не казалось мне необходимым. Артур, довольно часто, смотрел на нас, но мы обе знали, когда мы впервые встретились, он посмотрел мне в глаза, снял свою шляпу и поздоровался со мной:

– Доброе утро, мисс Эмили.

Я медленно покачала головой, чувствуя себя дурно. Я повернулась к Камилле.

– Артур Симптон? Он танцевал с тобой?

– Большую часть вечера, ― ответила госпожа Элкотт вместо дочери, кивая головой так быстро, что перья на шляпке развевались с тревожным видом насилия, ее взгляд стал более похож, на взгляд курицы. ― По правде говоря, Камилла и я считаем, что Артур Симптон скоро подойдет ко мне и спросит разрешения на то, чтобы официально ухаживать за Камиллой.

Мой желудок чувствовал себя ужасно переполненным. Как он мог ухаживать за Камиллой? Всего более двух месяцев назад он, пожелал мне доброго утра. Может ли за такой короткий промежуток времени все так резко измениться?

Да, молча и быстро решила я. Да, за короткий промежуток времени все может кардинально измениться. Ведь, даже у меня все изменилось за короткий срок.

Я открыла рот, чтобы заговорить, хотя еще не была уверена в том, что именно собиралась сказать, и тут в комнату ворвался отец, он был без пиджака и выглядел уставшим.

– Ах, Эмили, ты здесь. ― Он кивнул рассеянно госпоже Элкотт и Камилле. ― Добрый день, леди. ― Затем он снова обратил свое внимание на меня. ― Эмили, какой жилет мне одеть этим вечером? Черный или бордовый? Мне снова нужно встретиться с этими адскими архитекторами, и я должен выглядеть солидно. Цвет должен быть подобран правильно. Их бюджет вышел из под контроля, и у нас слишком мало времени. Ярмарка должна открыться первого мая. А они не подготовлены. Они делают всё слишком медленно!

Я моргнула, пытаясь сосредоточить свое внимание на странной сцене. Имя Артура Симптона, связавшегося с Камиллой все еще чувствовалось в воздухе и витало вокруг нас, а мой отец стоял там, и его рубашка была не заправлена, и лишь частично застегнута. Он стоял и размахивал жилетом как развернутым флагом. Госпожа Элкотт и Камилла смотрели на него так, как будто он сошел с ума.

Я вдруг рассердилась, и автоматически перешла на защиту отца.

–Мама всегда говорила, что у черного цвета более официальный характер, но бордовый смотрится богаче. Надень бордовый, отец. Архитекторы должны видеть, что ты достаточно богат, чтобы управлять деньгами и, следовательно, их будущим. ―Я старалась изо всех сил, говорить тихо, чтобы сымитировать успокаивающий тон моей матери.

Отец кивнул.

– Да, да, это так, как говорила твоя мать. То, что выглядит богаче – намного лучше. Да, хорошо. ― Он быстро поклонился, двум другим женщинам, пожелав им хорошего дня, и после, поспешно вышел. Прежде чем дверь закрылась, я смогла увидеть его камердинера, Карсона, который присоединился к нему в коридоре и быстро забрал черный жилет.

Когда я повернулась к женщинам семьи Элкотт, я гордо подняла подбородок.

– Как видите, отец полностью зависит от меня.

Госпожа Элкотт приподняла бровь и фыркнула.

–Я действительно вижу. Что твой отец – удачливый человек, и думаю, что удачливым человеком будет тот, за которого ты, в конечном счете, выйдешь замуж, иметь такую хорошо опытную жену как ты просто везение.

Ее взгляд вернулся к дочери, а потом она вкрадчиво улыбнулась, и продолжала:

–Однако я полагаю, что ваш отец не захочет расставаться с вами в течение нескольких лет, так что о браке не может быть и речи в вашем обозримом будущем.

– Брак? ― Это слово было для меня потрясением. Конечно, мы с Камиллой разговаривали об этом, но, в основном, говорили об ухаживаниях, помолвке, роскошной свадьбе, а не о самом бракосочетании. Голос матери вдруг эхом раздался в моей памяти: Эмили, ты не оставишь меня… Ты должна знать, что это такое быть женой и матерью. Ты не должна идти слепо в это как я. ― Почувствовав приступ паники, я добавила: ― О, конечно я не могу думать о браке сейчас!

– Разумеется, ты не можешь думать о браке прямо сейчас! Никто из нас не должен. Нам шестнадцать. Мы еще слишком молоды. Разве не об этом ты всегда говорила, мама? Голос Камиллы уже звучал напряженно, почти испуганно.

– Вести беседы на эту тему и подготавливаться к свадьбе это разные вещи, Камилла. Возможность не должна быть упущена. Именно это я всегда говорила. ― Госпожа Элкотт смотрела на меня через свой длинный нос, и говорила с презрением.

– Ну, я думаю, что это хорошо, что я преданна своему отцу, ― ответила я, чувствуя себя ужасно неловко и не зная, что еще добавить.

– О-о, мы все согласны с этим! ― произнесла госпожа Элкотт.

Они не остались здесь надолго после прихорашивания отца. Госпожа Элкотт срочно отправила Камиллу прочь, не дав нам даже поговорить друг с другом наедине. Это было так, как будто она услышала то, для чего пришла и видимо, осталась удовлетворенной.

А я? Что получила я?

Я надеялась, что это была проверка. Даже, несмотря на привязанность к красивому, молодому Артур Симптону, который перешел от меня к моей подруге, я считала, что моей обязанностью дочери, было ухаживать за отцом. Я почувствовала, что Камилла и ее мать увидели, что я делала все, чтобы продолжать жить после смерти моей матери, что в течение двух месяцев я выросла из девочки в женщину. Я думаю, что каким-то образом смогу пережить потерю матери.

Но в те долгие, тихие часы после их посещения, мой ум начал переигрывать прошедшие события и рассматривать их по-другому, и в размышлениях о прошлом я чувствовала свою вторую точку зрения, которая была более настоящей, чем моя первая. Госпожа Элкотт хотела обосновать сплетни; она получила желаемое. Она также хотела открыть мне глаза на то, что Артур Симптон теперь не будет частью моего будущего и что никакой другой человек кроме отца не будет частью моего обозримого будущего. Она выполнила обе задачи.