Текст книги "Чудо в аббатстве"

Автор книги: Филиппа Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Когда лорд Ремус нанес нам второй визит, Кейт совсем не удивилась. Она сказала, что ожидала этого. Он пообедал с нами и сообщил новости о дворе. Теперь уже можно было определенно сказать, что свадьба с сестрой герцога Клевского состоится. У короля было отличное настроение. Он ходил по детской с юным принцем Эдуардом на руках и казался очень довольным. Няня принца, госпожа Пенн, охраняла младенца, как дракон, и не, позволяла даже малейшему ветерку дунуть на принца. Впервые со дня женитьбы на Анне Болейн король был в хорошем настроении.

Но лорда Ремуса интересовали не король и не двор. Его интересовала Кейт. Когда он уехал, она пришла в мою спальню. Растянувшись на моей постели, она, хихикая, сказала:

– Думаю, его светлость попался на крючок, скоро он его проглотит.

Она была права. Через неделю лорд Ремус приехал к моему отцу с официальным предложением госпоже Кейт.

Отец, рассказала Кейт мне, послал за ней и сказал, что лорд Ремус сделал ей предложение. Отец не верил, что Кейт будет даже помышлять об этом замужестве. Она не должна думать, объяснил ей отец, что он насильно заставит ее выйти за лорда Ремуса замуж.

– Заставить меня! Можно подумать, – воскликнула она, – что не я сама загнала лорда Ремуса в угол! Представь, Дамаск, должность при дворе. Я буду там, прямо в центре событий. Я буду танцевать в Хэмптоне и Гринвиче. Я буду кататься верхом в Виндзоре. Кто знает, может быть, сам король бросит взгляд в мою сторону. У меня будет много драгоценностей, красивые платья и свои собственные слуги.

– А от тебя только и требуется – взять лорда Ремуса в мужья.

– Я могу это сделать, Дамаск.

– Ты же не любишь его, Кейт.

– Я люблю то, что он может мне предложить.

– Ты расчетливая.

– Расчетливая – значит мудрая, потому я и расчетливая.

– Значит, ты действительно выйдешь замуж за этого старика?

– Ты будешь на моей свадьбе, Дамаск.

* * *

Кейт была помолвлена. Она носила один большой изумруд на пальце, другой на шее. Ее настроения поражали всех. То она была лихорадочно весела, то вдруг ею овладевала меланхолия. Иногда она намекала, что не хочет выходить замуж, потом начинала презрительно высмеивать саму идею отказа.

Однажды я вошла к ней в комнату и застала ее лежащей на кровати лицом вниз и пристально смотрящей перед собой.

– Кейт, – сказала я, – ты несчастна.

Она рассматривала кольцо с огромным изумрудом.

– Посмотри, как он сверкает, Дамаск. И это только начало.

– Но счастье не в блеске камня, Кейт.

– Нет? А где тогда, скажи мне?

– В глазах того, кого ты любишь и кто любит тебя. Она откинула назад голову и рассмеялась. Но я видела, что она вот-вот заплачет.

Я рассердилась на нее. Почему она должна это делать? Я ненавидела саму мысль о том, что она уйдет к этому старику, а с тех пор как я узнала о похождениях Кезаи, в голову лезли всякие мысли.

– Возможно, – сердито заметила я, – это и не имеет значения, потому что ты не способна любить.

– Как ты смеешь говорить это!

– Я смею, – ответила я, – потому что ты готова продать себя за изумруды. Она опять рассмеялась:

– И рубины, и сапфиры, и бриллианты, и должность при дворе.

– Это омерзительно.

– Добродетельная Дамаск, которой не надо продавать себя, ее наследство выберет для нее мужа.

Но улыбка ее была натянутой, а смех на грани слез. Я знала, что она не так счастлива, как хотела бы показать мне.

Два месяца спустя лорд Ремус и Кейт поженились. В нашем доме готовилось большое торжество по этому поводу, и Клемент и его поварята работали целыми днями на кухне.

Вечером перед свадьбой произошло неприятное событие. Я отправилась в комнату Кейт, потому что очень хотела поговорить с ней. Но Кейт там не было.

Так как в доме уже все уснули, я села и стала ждать ее, но она не появлялась. Я испугалась, что она убежала, и уже подумывала, чтобы поднять домашних, но что-то внутри удерживало меня. Она пришла в четыре часа утра, волосы ее были распущены.

– Дамаск! – удивилась она. – Что ты здесь делаешь?

– Я пришла в полночь, когда все уснули, чтобы поговорить с тобой. Я беспокоилась о тебе. Я уже хотела поднимать домашних.

– Надеюсь, ты никому не сказала, что меня не было в спальне?

Я покачала головой.

– Нет. Я решила, что ты убежала накануне своей свадьбы со знатным лордом. Но если убежала, подумала я, то эта новость может подождать до утра. Кейт, где ты была?

– Ты задаешь слишком много вопросов.

– Кейт, ты была с любовником.

– Ну, госпожа Добродетель, что ты скажешь на это?

– Завтра же твоя свадьба.

– А сегодня я свободна. Шпионь сколько хочешь сегодня, кузина, ибо сегодня твой последний шанс.

– Ты нарушила брачный обет.

Кейт смеялась так, что я подумала, у нее истерика.

– Господи, какая же ты умница! Тебе сделали предложение Руперт и Саймон. И это делает тебя такой всезнайкой. Но есть один, о котором ты не говоришь. Бруно. А как Бруно?

– Что… как Бруно? – медленно переспросила я.

– Ты не знакома с Бруно? – насмешливо спросила она. – Неужели? Подумай о нем. Святое Дитя – и вдруг узнает, что он – плод греховного союза блудливого монаха и служанки, не отличающейся добродетелью. Зачат на монастырской траве… под забором. О, да, конечно, они были достаточно скромны, чтобы спрятаться от людских глаз.

– Кейт, что с тобой? – поразилась я.

– А ты не знаешь, Дамаск? – сказала она. – В конце концов, ты так мало знаешь.

– Я знаю, что ты не любишь человека, за которого выходишь замуж. Ты продала себя за изумруды и за место при дворе.

– Ты все драматизируешь. Тебе легко! О да, действительно просто сказать «все ради любви», когда при этом ничего не теряешь.

– Где ты была сегодня? Ты поступаешь нечестно с лордом Ремусом.

– Я не собираюсь удовлетворять твое любопытство. Я думаю, ты меня ревнуешь, Дамаск. Я сделала свой выбор. И думаю, правильный. Завтра я буду принадлежать лорду Ремусу и буду делать все, что он пожелает.

Я вернулась к себе, но не могла уснуть и все думала, как понять слова Кейт. Но кто может понять другого человека?

На следующий день состоялось бракосочетание в нашей домашней часовне. Лорд Ремус шествовал в сопровождении двух молодых холостяков, которых привез в своей свите. Кейт была великолепна. Швеи работали несколько недель над ее платьем из парчи из шитой серебряными нитями материи. Волосы невесты струились по плечам. Когда процессия проследовала в часовню, Руперт нес перед Кейт серебряную чашу, а я шла за ней как ее подружка, за нами следовали члены нашего семейства, потом музыканты, несколько девушек несли большой свадебный пирог.

В конце церемонии, когда всех обносили серебряной чашей, Саймон Кейсман, стоящий позади меня, шепнул:

– Следующая очередь твоя.

Бруно тоже был среди гостей. Он держался в стороне с надменным видом. А на следующий день после свадьбы Кейт исчез так же таинственно, как и появился в рождественских яслях.

– Я всегда знал, – сказал Клемент, – что он необычное существо.

РОЖДЕНИЕ РЕБЕНКА

О Бруно не было никаких известий. Теперь уже все говорили, что он действительно был Святое Дитя, что Амброуз солгал под пыткой и за богохульство был убит. У Кезаи тоже были свидетельства того, что она подвергалась пыткам. Раны на ее бедрах не заживали, и она немного тронулась головой после своего «признания».

Люди всегда охотно верили всяким фантазиям. Клемент постоянно говорил о чуде, о том, как изменился монастырь, что Дитя имело дар лечить больных.

Даже отец верил этим слухам.

– Но если это так, – сказала я, – почему Бруно не смог спасти Аббатство?

– Единственным объяснением может быть только то, что он предназначен для чего-то большего, – ответил отец.

Мне тоже хотелось так думать, но больше всего я желала, чтобы он вернулся. Я не могла понять своего чувства к нему и постоянно думала о Бруно. Вспоминала, как мы беседовали с ним в те дни, когда Аббатство еще процветало, в какой восторг я приходила, когда удавалось хотя бы ненадолго привлечь его внимание. Я была одержима им. Вспоминала, какие намеки делала Кейт. Однажды она сказала, что для нас обеих Бруно важнее всех на свете, и не ошиблась хотя бы в отношении меня, а для нее, я уверена, все-таки главным было мирское величие.

Как ни странно, после исчезновения Бруно Кезае стало лучше. Она опять легко чувствовала себя среди других слуг, а так как те боялись говорить обо всех этих странностях с ребенком в яслях, о Бруно никогда не вспоминали.

Я узнала еще одну причину происшедшей в Кезае перемены.

Ее послали взбивать масло на маслобойне, а она пришла ко мне. Я удивилась, увидев ее в такой ранний час. Кезая объяснила:

– Я вдруг подумала, госпожа, что должна с тобой поговорить.

– О чем? – спросила я.

Она улыбнулась и тихо сказала:

– У меня будет ребенок, госпожа.

– Нет, Кезая!

– Это так, госпожа. Я знаю об этом уже почти месяц, и у меня сейчас такое ощущение счастья, какое приходит только с таким событием. О, я каждый раз так себя чувствую.

– Это не правильно. Ты не должна ощущать себя счастливой. У тебя нет мужа. Какое ты имеешь право родить ребенка?

– Право, которое дается каждой женщине госпожа. Я не могу дождаться, когда буду держать на руках мое дитя. Я всегда хотела иметь ребенка. Но внутри меня какой-то голос всегда говорил: «Нет, ты не можешь родить незаконнорожденного, Кезая. Ты должна идти к бабушке».

– Ты должна думать об этом, прежде чем…

– Наступит день, и ты поймешь. Об этом не думают заранее. Думают потом. Три раза я ходила в лес к бабушке. И дважды она делала то, что просили, но чего не хотела я. Но в самый первый раз… – Лицо Кезаи сморщилось. Она пыталась убедить себя, что у нее и Амброуза никогда не было ребенка. – На этот раз, – быстро заговорила она, – я не пойду к ней. Я хочу это дитя. Наверное, это мой последний шанс иметь ребенка. Ведь я уже немолодая. А малышка даст мне то, чего я никогда не имела раньше.

– Кто отец этого ребенка?

– О, я в этом не сомневаюсь, госпожа. Это был он. Так должно было быть. Даже тени сомнения нет. Эта малышка принадлежит Ролфу Уиверу.

– Кезая! Этот человек! Этот… преступник!

– Нет, госпожа, это монах был убийцей. Мой Ролф… он был жертвой.

Я пришла в ужас. Я смотрела на увеличившийся живот Кезаи. Семя этого человека! Это было ужасно.

Я сказала:

– Нет, Кезая. В этом случае у тебя есть оправдание. Ты должна пойти к бабушке. Кезая возразила:

– Успокойтесь, госпожа. Неужели ты убила бы мое дитя? Я хочу этого ребенка так, как никогда не хотела раньше… я горевала по всем им. Когда я увидела того мальчика, мое сердце потянулось к нему, но он с презрением отверг меня. Но когда я узнала, что во мне есть семя, я успокоилась. У меня будет ребенок.

Кезая была в какой-то странной экзальтации и ничего не хотела слушать.

Я не могла забыть того человека, с его низким лбом, я не могла выбросить из памяти то, что он сделал с Кезаей и с нашими жизнями.

Я думала, что с ним покончено навсегда, когда он, безжизненный, лежал на траве. И для меня было потрясением узнать, что он продолжает жить в теле Кезаи.

* * *

Мне очень недоставало Кейт. Жизнь стала скучной как никогда. Я все время чувствовала на себе внимательный взгляд Саймона. Я знала, он поставил целью заставить изменить меня свое решение.

Однажды матушка сказала мне:

– Ты становишься взрослой, Дамаск. Пришло время выходить замуж. Твоему отцу и мне будет приятно увидеть внуков. Теперь, когда Кейт устроена, настал твой черед.

Отец слишком хорошо меня знал, чтобы вновь говорить о браке, но хотел, чтобы у меня был защитник. Передо мной стоял выбор – Руперт или Саймон. Я знала, что ни против кого возражений не будет, хотя, конечно, родители предпочитали Руперта, который был нашим родственником. Никто их них не мог предложить мне больших богатств. Руперт умел обращаться с землей; у Саймона появилась репутация преуспевающего юриста. И оба они выгадали бы от моего приданого. Может, поэтому я и колебалась. Я хотела, чтобы меня выбрали ради меня самой, как выбрали Кейт.

– Не такая уж я взрослая, – заметила я матушке.

– Я встретила твоего отца, когда мне было шестнадцать лет, – возразила она. – Я тогда еще занималась с учителями. Но я никогда не пожалела о том, что мы сыграли свадьбу.

– Но ты же вышла замуж за отца.

– Ты боготворишь его, – произнесла она, срезая розу. О чем бы матушка ни говорила, я всегда чувствовала, что более половины своего внимания она уделяла цветам, за которыми ухаживала.

* * *

Кейт приехала навестить нас. Как всегда, шумная и веселая. Замужняя жизнь устраивала ее. Обожающий ее Ремус не мог на нее насмотреться. Я заметила, что супружество сделало Кейт еще более привлекательной. Во-первых, она была роскошно одета: платье из дамасской ткани, верхняя юбка из бархата, на ногах бархатные туфли с гранатовыми пряжками, на шее сверкали новые драгоценности.

Кейт приняли при дворе. Она видела короля. Монарх был великолепен огромный, царственный, внушающий ужас. Он изъявлял свои желания, и все мгновенно повиновались ему. Он славился невыносимым характером и вспышками гнева, особенно когда болела нога. Его одежда была усыпана драгоценностями. Каждый квадратный дюйм его тела был царственно великолепен. Король улыбнулся Кейт и похлопал ее по руке. Фактически, если бы он не был совершенно опьянен этой молодой и легкомысленной племянницей лорда Норфолка, кто знает, что могло бы случиться? Кейт немного жалела об упущенных ею возможностях. Но каждый понимал, насколько рискованно привлечь пристальное внимание короля. Поэтому лучше всего и значительно спокойнее, если тебе просто улыбнутся и потреплют по руке.

Ее распирала радость от того, что она принесла удивительные новости.

Королю ужасно не понравилась Анна Клевская. И поговаривали, что Кромвель может лишиться головы за организацию этого брака. Шептались, что герцогиня тоже не в восторге от короля и что в брачную ночь так ничего и не было.

Монарх был в ярости от того, что Ганс Гольбейн написал красивый портрет некрасивой женщины, которая не пришлась ему по душе. При дворе появилась некая Кэтрин Говард, смотревшая на короля глазами, полными благоговения: «О, Ваше Величество, неужели вы действительно посмотрели в мою сторону?» – и обещания всевозможных любовных утех. У нее был застенчивый взгляд, чего нельзя было сказать о ее манерах. Сплетничали, что герцог Норфолк доволен, несмотря на то, что одна из его племянниц, Анна Болейн, попала в беду вскоре после того, как была коронована.

Король стал старше, его постоянно мучили боли в ноге, и так как Кэтрин была молода и уступчива, то казалось возможным, что ей удастся удержать внимание короля. А если, кто знает, она еще принесет ему сына, то монарх будет просто счастлив. Хотя это не имело такого важного значения, поскольку в королевской детской уже жил принц Эдуард.

Так Кейт болтала о райской жизни в Виндзоре, об охоте в Грейт-парке, о бале в Гринвиче и банкете в Хэмптоне.

– Помнишь, как мы плыли мимо Хэмптона, Дамаск, и говорили о большом дворце?

– Я хорошо это помню, – ответила я. Мне никогда не забыть кардинала, стоявшего рядом с королем на проплывающей мимо нашей пристани барке.

У Кейт была еще одна новость для нас. Она скоро родит ребенка. Лорд Ремус был в восторге. Он уже не верил в такую возможность; но его красивая, умная Кейт способна на все. Он не может наглядеться на нее, восхищаясь ее грацией и красотой. Кейт упивалась этим. Она смеялась и весело флиртовала со своим мужем. И только со мной она могла говорить свободно.

Кейт сказала, что ей хочется побывать в своей старой комнате, и я пошла с ней. Когда мы пришли и она закрыла дверь, ее первый вопрос был:

– Дамаск, ты видела его? Он приходил хоть раз? Мне не надо было спрашивать, кого она имеет в виду. Я сказала:

– Конечно, нет, он не вернулся.

– Он ушел, потому что я вышла замуж. Он сказал мне, что сразу уйдет и не вернется, пока не будет готов к этому. Что он хотел этим сказать, Дамаск?

– Ты его знала лучше меня.

– Да. Я думаю, что по-своему он любил меня. – Кейт взглянула на меня. – Ты ревнуешь, Дамаск. Ты всегда хотела его, да? Не отрицай. Я понимаю. Он был не такой, как все, – отличался от других. Никогда нельзя было понять, святой он или дьявол.

– Я никогда не думала об этом.

– Нет, ты всегда считала его святым, да? Ты слишком открыто его обожала. Ты в нем не сомневалась, как я. Он должен был убеждать меня. Тебя он уже завоевал. Поэтому он любил меня, но мне это не подходило.

– Ты хотела богатства. Я это хорошо знаю.

– Смотри, каким счастливым я сделала мужа. Ребенок. Он никогда не думал, что сможет… в таком возрасте. Он так горд. Господи, как он вышагиваем! Что касается меня – я – чудо; я такое же чудо для Ремуса, как Бруно для монахов Аббатства. Мне нравится быть чудом. Поэтому я очень хорошо понимаю Бруно. Я чувствую так же, как он. И я понимаю его горькое разочарование.

– Но ты недостаточно его любила, чтобы выйти за него замуж.

Она печально улыбнулась:

– Вообрази меня женой бедняка… если сможешь. Я согласилась, что не могу.

– Ты не можешь быть счастливой, – сказала я.

– Я всегда чувствую себя счастливой, когда получаю то, чего хочу, – резко ответила она.

* * *

Кезая становилась все более и более странной. Я поговорила о ней с отцом.

– Бедная женщина, – сказал он, – она платит за свои грехи.

Меня всегда трогало отношение отца к людям, ибо я не встречала никого, кто был таким добрым и так жалел грешников.

Однажды одна из служанок пришла ко мне и сообщила, что Кезая исчезла. В эту ночь она не ночевала у себя. И сначала я подумала, что, она нашла себе любовника, но потом засомневалась, так как до родов осталось всего около месяца. Я встревожилась, и какое-то внутреннее чутье подсказало мне пойти в лачугу ведьмы в лесу.

Кезая была там.

Матушка Солтер пригласила меня войти. Я почувствовала странную дрожь, как всегда, когда попадала в ее дом. Он был невелик – одна комната внизу, из которой наверх вела маленькая винтовая лестница. Здесь не было свободного места: кабалистические знаки на стенах и на бутылках, в которых старуха держала свои настойки. На полках стояли горшки с мазями, с балок свисали пучки целебных трав и каких-то незнакомых мне растений. Всегда горел огонь, а над ним на цепи висел весь в саже котел. По обе стороны очага стояли два табурета, и, когда бы я ни пришла, матушка Солтер всегда сидела на одном из них.

Требовалось большое мужество прийти сюда; больные приходили, чтобы излечиться, а влюбленные – за любовным напитком; я набралась смелости, потому что очень волновалась за Кезаю.

Матушка Солтер указала на свободное сиденье возле огня и улыбнулась мне. Она была очень старой, но глаза ее были живые и молодые. Маленькие и темные, они напоминали глаза обезьяны, окруженные морщинками, лукавые и знающие.

Я сказала:

– Я беспокоюсь за Кезаю.

Она ткнула пальцем в потолок. Я вздохнула с облегчением.

– Значит, Кезая здесь.

Матушка Солтер улыбнулась мне и кивнула.

– Ее время уже близко, – сказала она.

– Так скоро?

– Ребенок просится в мир. Она придет раньше времени.

– Это будет девочка?

Матушка Солтер не ответила. Она была вещунья и часто правильно предсказывала пол ребенка.

– А Кезая?

Матушка Солтер покачала головой:

– Ее время на исходе.

– Вы можете спасти ее.

– Нет, ведь пришло ее время.

– Этого не может быть! – воскликнула я. – Вы можете что-нибудь сделать.

Она усмехнулась, и мне стало не по себе. В усмешке, приоткрывшей почерневшие зубы, было что-то недоброе. Потом старуха встала и знаком позвала меня. Она стала подниматься по винтовой лестнице, и я последовала за ней.

Я вошла в комнату с маленьким зарешеченным окном. Хотя было темно, я узнала фигуру, лежащую на соломенном тюфяке.

– Кезая, – позвала я и опустилась на колени рядом с постелью.

– Ты пришла, малышка Дамми, – прошептала Кезая.

– Да, я здесь, Кезая. Я испугалась за тебя. Я не знала, что с тобой случилось.

– Ничего уже не случится со мной на этой земле, малышка.

– Что за глупые слова, – сказала я резко. – С тобой все будет хорошо… и как только ты родишь малыша…

– Ролф Уивер собирался убить меня, – промолвила Кезая. – А теперь меня убьет его ребенок. Но что это был за мужчина! И такой человек пошел на корм червям, куда и я скоро отправлюсь.

– Что за разговоры! – воскликнула я возмущенно. Матушка Солтер фыркнула. Она стояла рядом и взирала на нас, как ястреб.

– Кезая, – позвала я. – Не уходи. Я буду ухаживать за тобой. Буду ухаживать за ребенком…

Кезая схватила меня за руку. Ее рука была горячей.

– Ты присмотришь за ребенком, Дамми? Ты присмотришь за моей малышкой? Ты обещаешь мне?

– Я обещаю тебе, Кезая, мы присмотрим за ребенком.

– И ее будут воспитывать как маленькую леди. Она будет сидеть за столом, где сидели вы с госпожой Кейт и мистером Рупертом. Как бы я хотела это увидеть. И было бы хорошо, если бы она училась по книгам, как мой мальчик. Но он так и не посмотрел на меня. Он не захотел признать меня своей матерью. Он не верит этому. Я хочу, чтобы она была леди. Я буду звать ее моя маленькая Хани. Я хорошо это помню… Ролф был рядом, и никогда мне не было так хорошо, а в окно доносился запах жимолости… в этот день и был зачат мой ребенок. Жимолость, сладкая и липучая. Я назову ее Хани-медовая.

И тут я поняла, что Кезая часть моей жизни, и, если ее не станет, я потеряю эту часть. В детстве после отца я любила Кезаю, и даже матушка никогда не была мне так близка.

А теперь Кезая лежала с каплями пота, сверкающими на ее верхней губе, и вместо румянца на щеках была сеточка тонких красных линий. В ней уже не было прежней веселости, жизнерадостности. Она уже не была влюблена в жизнь, а это могло означать только одно – она готовилась покинуть ее.

Я старалась убедить ее:

– Кезая, у тебя все будет хорошо. Так должно быть. Что я буду без тебя делать? Она сказала:

– Вы справитесь. Вы уже давно не нуждаетесь во мне.

Я возразила:

– Ты будешь нужна ребенку. Твоей Хани. Она крепко сжала мою руку.

– Госпожа Дамаск, вы возьмете ее. Вы будете ухаживать за ней так, как будто она ваша младшая сестра. Обещайте мне, Дамаск.

Я сказала:

– Обещаю.

Подошел кот по кличке Рекин и стал тереться о мою ногу и мурлыкать. Матушка Солтер кивнула:

– Клянись, – сказала она. – Клянись, девочка. Я и Рекин будем свидетелями.

Я молчала, переводя взгляд со зловещего лица той, которую мы называли ведьмой, на странно изменившееся лицо Кезаи. Я понимала важность момента. Я должна была поклясться в том, что буду заботиться о малыше, ребенке служанки и человека, чьей смерти стала свидетельницей и которого считала животным. Даже хуже, потому что зверь убивает от страха или из чувства голода. А Ролф Уивер находил радость в том, что пытал других. Когда я думала о непонятной тяге Кезаи к этому нечеловеку, меня охватывало глубокое омерзение. И я должна была поклясться заботиться об их ребенке! Но сухая рука Кезаи сжимала мою. И в ее глазах я увидела страдание.

Я наклонилась и поцеловала Кезаю. Я сделала это не из страха перед матушкой Солтер, а из любви и жалости к Кезае, которые заставили меня произнести:

– Клянусь.

Странная это была картина. Кезая умирала, а старуха стояла рядом и не испытывала горя.

– Ты пришла сюда и будешь благословлять эту ночь, – сказала она, – если сдержишь свое слово. Если нет – ты проклянешь эту ночь.

Кезая зашевелилась на постели. Она застонала. Матушка Солтер сказала мне:

– Теперь уходи. Когда время придет, ты узнаешь. Я вышла из хижины и что было сил побежала домой.

* * *

Я знала, что должна рассказать отцу о своем обещании. Если я расскажу матушке, она скажет:

– Да, девочку можно принести к нам, она будет воспитываться со слугами.

Потом она забудет об этом, и ребенок станет частью домашней прислуги. В помещении для слуг теперь жили и дети. Двое служанок родили, и отец не мог выставить на улицу покинутую мать.

Но это было совсем другое. Я поклялась, что ребенок Кезаи будет воспитываться в доме, ему дадут образование. Я знала, что должна сдержать обещание.

Я рассказала отцу о случившемся и добавила:

– Кезая была мне как мать.

Отец нежно сжал мою руку. Он сознавал, что моя мать, примерным образом следящая за моими физическими потребностями, иногда была немного рассеянна, будучи полностью поглощена своим садом.

– И это ведь ребенок Кезаи, – продолжала я. – Я знаю, она служанка, но ребенок, который родится, будет братом или сестрой Бруно… если правда то, что он ее сын.

Отец молчал. Выражение муки появилось на его лице. Мы редко упоминали в разговоре о несчастье с Аббатством. Исчезновение Бруно глубоко ранило нас. Отец был склонен верить, что Кезая и Амброуз солгали под пыткой, будто Бруно это Мессия или, по меньшей мере, пророк. Я быстро продолжила:

– Я дала слово, отец. Я должна его сдержать.

– Ты права, – сказал он. – Ты должна сдержать свое обещание. Но пусть Кезая принесет ребенка сюда и заботится о нем. Почему бы ей этого не сделать?

– Она не вернется сюда. Поэтому они и заставили меня поклясться. Кезая… и матушка Солтер… считают, что Кезая умрет.

– Если это случится, – промолвил отец, – принеси ребенка сама.

– И ее можно воспитать как члена нашей семьи?

– Ты поклялась и должна сдержать слово.

– О, отец, ты такой замечательный.

– Не думай обо мне слишком хорошо, Дамаск.

– Но я так думаю и всегда буду так думать. Потому что я знаю, какой ты хороший, – намного лучше тех, кого считают святыми.

– Нет, нет, ты не должна так говорить. Ты не можешь заглянуть в сердца людей, Дамаск, и ты не должна судить их слишком строго. Пойдем к реке, там мы можем спокойно поговорить. Ты не скучаешь по Кейт?

– Скучаю, отец, и по Кезае тоже. Все изменения произошли к лучшему. Все успокоилось.

– Разве ты не замечала, что иногда затишье бывает перед бурей? Мы всегда должны быть готовы к переменам. Кто бы поверил несколько лет тому назад, что там, где стояло процветающее Аббатство, окажутся руины. И все же что-то ведь предвещало эти события, а мы не замечали.

– Но теперь нет Аббатства, у короля новая жена, и Кейт сказала, что теперь он обратил внимание на некую девицу по имени Кэтрин Говард.

– Будем молиться, Дамаск, чтобы этот брак был удачным, потому что ты сама видела, какие несчастья могут принести народу браки монарха.

– Разрыв с папой римским. Без сомнения, это самое важное событие из всех, что случилось в этой стране.

– Я тоже так думаю, дитя мое. И это имеет далеко идущие последствия и в будущем, без сомнения, принесет много бед. Но когда ты говоришь мне о воспитании ребенка Кезаи в нашей семье, мне интересно знать, когда ты заведешь своих собственных.

– Отец, ты так сильно хочешь, чтобы я вышла замуж?

– Мне доставит большую радость, Дамаск, прежде чем я умру, увидеть тебя рядом с хорошим мужем, которому я могу доверять, который станет заботиться о тебе и которому ты подаришь детей. Мне хотелось иметь много детей, но у меня только одна дочь. Ты для меня драгоценнее всего мира. Ты знаешь это. Но почему бы мне не увидеть мой дом, полный внуков, которых ты принесешь мне и которые станут отрадой моей старости, Дамаск?

– Я чувствую, что без промедления должна выйти замуж, чтобы доставить тебе удовольствие.

– Поскольку мое желание увидеть тебя счастливой превосходит желание иметь внуков, вопрос так не стоит. Я очень хочу видеть тебя замужем, но, чтобы я был удовлетворен, ты должна быть счастливой женой и матерью.

Я ласково сжала его руку. Я уверена, что если бы в этот момент Руперт попросил меня выйти за него замуж, я бы согласилась, потому что больше всего на свете хотела доставить удовольствие моему дорогому доброму отцу.

* * *

Служанка принесла мне записку, в которой матушка Солтер просила к ней прийти.

Когда я появилась, старуха, как обычно, сидела на своем месте у очага, Рекин лежал у ее ног, покрытый сажей котел кипел над огнем.

Матушка Солтер поднялась и направилась к винтовой лестнице. Я пошла за ней. На кровати под простыней лежало тело. На простыне ветка розмарина. Я ахнула, старуха кивнула в ответ.

– Все было так, как я и предсказывала, – тихо сказала она.

– О, бедная моя Кезая! – Голос мой дрожал, старуха положила руку мне на плечо. Пальцы ее были костлявые, ногти, как когти.

Я спросила:

– А ребенок?

Она стала спускаться вниз. В углу комнаты стояла кроватка, которую я не заметила, когда вошла. В ней лежал ребенок. Я удивленно уставилась на малыша. Матушка Солтер тихонько подтолкнула меня к кроватке.

– Возьми ее на руки, – сказала она. – Она твоя.

– Девочка, – прошептала я.

– А разве я не говорила?

Я взяла ребенка на руки. Она была незапеленатая, только завернутая в шаль. Личико было розовое, сморщенное; ее беспомощность наполнила меня жалостью и любовью.

Старуха забрала от меня девочку.

– Не сейчас, – сказала она. – Не сейчас. Я буду воспитывать ее. Когда придет время, она будет твоя. – Она положила ребенка в кроватку и повернулась ко мне. Ее ногти впились в мою руку:

– Не забудь о своем обещании.

Я покачала головой. Потом вдруг почувствовала, что плачу. Я не знала, о ком я плачу, – то ли о Кезае, чья жизнь закончилась, то ли о ребенке, чья жизнь только начиналась.

– Она ведь была еще молодой, – сказала я.

– Ее время пришло.

– Но так быстро.

– Она прожила хорошую жизнь. Но любила шалости. Она не могла отказать мужчине. Так и должно было случиться. Мужчины являлись для нее смыслом существования. В ее судьбе записано, что они принесут ей смерть.

– Этот человек… отец ее ребенка… я ненавидела его.

– Да, добрая моя госпожа, – сказала старуха, – но как мы можем знать, кто наши отцы?

– Я знаю, кто мой отец! – ответила я.

– Ах, да, ты, а кто еще? Кезая и не ведала, кто ее отец и ее мать тоже. Моя дочка была такая же, как Кезая. Видишь ли, они обе не могли отказать мужчинам, обе умерли при родах. Ты добрая госпожа и такой же воспитаешь Хани. – Старуха Солтер стиснула мою руку. – Ты должна, правда? Ты не посмеешь сделать иначе? Помни, ты дала слово. И если ты не сдержишь его, моя маленькая славная госпожа, тебя будет преследовать всю жизнь проклятие Кезаи и, что еще хуже, матушки Солтер.

– У меня и в мыслях нет не сдержать обещания. Я исполню его. Я хочу, чтобы ребенок был со мной. Отец сказал, что я могу ее воспитывать как своего ребенка.

– И ты должна захотеть. Но не сейчас… Она еще маленькая и останется со мной, но придет время и я отдам ее тебе.

Старуха принесла ветку розмарина, которую сунула мне в руку.

– Помни, – сказала она.

Я покинула лачугу ведьмы, горюя о Кезае, вспоминая многочисленные происшествия моего детства, и в то же время думая о малышке, как буду счастлива, когда у меня будет ребенок, о котором буду заботиться. Я очень хотела иметь собственных детей. Я подумала, может быть, отец прав, говоря, что я должна выйти замуж.