Текст книги "Чудо в аббатстве"
Автор книги: Филиппа Карр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
Без промедления я отправилась в лесную избушку. Как и прежде, в очаге горел огонь и на нем стоял черный от копоти котелок. У огня сидела матушка Солтер. Казалось, она не изменилась с тех пор, как я впервые увидела ее. Возле нее у очага сидела Хани. Лицо ее было грязным, платье запачкано. Я вскрикнула от радости и подбежала к ней. Я хотела обнять ее, но она отстранилась. Я чувствовала, что за нами наблюдает матушка Солтер.
– Хани! – воскликнула я. – Где ты была? Я так испугалась.
– Ты думала, что потеряла меня?
– О, Хани, я думала, что с тобой случилось что-нибудь ужасное.
– Тебе все равно. У тебя есть Кэтти и еще будет маленький. Я сказала:
– О, Хани, я не смогу пережить разлуку с тобой. Она угрюмо произнесла:
– Переживешь. Кэтти ты любишь больше.
– Хани, я люблю вас обеих.
– Ребенок так не думает, – сказала матушка Солтер надтреснутым голосом.
– Она ошибается. Я была вне себя от беспокойства.
– Тогда забирай ее. И люби ее больше.
– Пойдем, Хани, – сказала я, – ты ведь хочешь пойти домой, не правда ли? Ты ведь не хочешь остаться здесь?
Хани оглядела комнату, и я видела, что она очарована тем, что увидела.
– Рекин любит меня.
– Спот и Падинг тоже тебя любят, – сказала я, назвав клички двух наших собак.
Хани, довольная, кивнула. Я взяла ее за руку, и она не сопротивлялась. Она продолжала разглядывать комнату, и поскольку она не умела скрывать своих чувств, я поняла, что она сравнивает ее со своей уютной детской в Аббатстве. Она хотела вернуться домой, но не желала так легко уступить мне победу. Она была маленькой ревнивой собственницей. Некоторое время я принадлежала только ей, и она не желала ни с кем делиться.
– Когда дети подрастают, всегда так, – сказала я матушке Солтер.
– Лучше заботься о Хани.
– Я и так это делаю.
– Для тебя же будет лучше, если ты будешь делать так и впредь.
– В угрозах нет необходимости. Я люблю Хани. Подобная ревность – обычное дело. Как она попала сюда?
– Я слежу за этим ребенком. Она убежала и заблудилась в лесу. Я узнала об этом и послала мальчика разыскать ее. Он привел ее ко мне.
Взгляд старухи был затуманен. Рот улыбался, но глаза оставались холодными.
– Я узнаю, если она в чем-либо будет нуждаться, – продолжала она.
– В таком случае, вы знаете, как хорошо заботятся о ней.
– Забирай ребенка. Она устала. Она знает, как найти меня, если ей понадобится.
– Ей никогда это не понадобится, пока я забочусь о ней.
Когда мы покидали избушку, я крепко сжимала руку Хани.
– Никогда, никогда больше не убегай, – сказала я.
– Я не буду, если ты будешь меня любить, любить больше всех, больше, чем Кэт больше, чем нового малыша.
– Я не могу любить тебя больше, Хани. Нет такой любви на свете. Я могу любить тебя также.
– Я не хочу нового ребенка и рассказала об этом бабуле Солтер.
– Но тогда вас будет трое. Трое лучше, чем двое.
– Нет, – твердо ответила Хани, – лучше всего, когда ты – единственная.
Я отвела ее домой, смыла с нее грязь, дала большой кусок хлеба с орехами, только что испеченного для нее Клементом, который сделал наверху большую букву «Х». Это обрадовало ее, она вновь была счастлива.
Но, когда Хани легла спать, у меня начались схватки, и той же ночью произошел выкидыш.
Моя матушка, узнав о случившемся, тотчас же пришла и привела с собой повитуху.
– Это был бы мальчик, – сказала повитуха. Я не хотела ей верить. Она относилась к тому типу женщин, которые все превращают в трагедию. Она знала, что мы ждали сына.
Повитуха сказала, что это большое счастье, что я вообще выжила, и этим я обязана ее искусству. В течение недели я была прикована к постели, и у меня было время подумать. Я не могла забыть лицо Бруно, когда он узнал, что случилось. Наверное, у короля был менее грозный вид, когда он склонялся над постелью бедной королевы. Мне даже показалось, что в этот момент Бруно ненавидел меня.
Я много думала о Бруно. Я вспоминала о том, как ночью из окна видела его возвращающимся из подземелья. Но зачем он ходил туда в тот день, когда я искала Хани? Если там в любой момент может произойти обвал, то для него это так же опасно, как и для любого другого.
К апрелю следующего года я опять ждала ребенка. Перемены, происшедшие с Бруно, когда он узнал об этом, были удивительны. Он всегда страстно хотел иметь детей, но, когда родилась Кэтрин, он относился к ней безразлично. Хани же он просто не замечал. Как он поведет себя, если я рожу мальчика? Не захочет ли отнять его у меня?
Временами во мне просыпалось недоверие к Бруно. Что я вообще знаю об этом странном человеке, моем муже? Он был воспитан в Аббатстве как ребенок, посланный с небес. Потом он столкнулся с действительностью. Теперь же, похоже, он готов потратить свою жизнь на то, чтобы доказать, что он и на самом деле не такой, как все.
Мне казалось, что я понимаю заботы Бруно, и это рождало во мне нежность к нему. Переустройство нашего маленького мира было грандиозным проектом. Мы дали работу многим людям, и в округе все стало процветать. Соседи начинали смотреть на Аббатство с уважением, как и в прежнее время. Какой бы счастливой и полезной могла бы стать наша жизнь, если бы Бруно не был одержим идеей доказать, что он сверхчеловек.
Во время своей беременности я реже видела его. Он работал как одержимый. Бруно предполагал перестроить дом так, чтобы тот походил на замок, и на время работ мы переехали из него в кельи монахов.
В жилище монахов было что-то жуткое. В этом строении не было достаточно большой комнаты для нас, и мы занимали отдельные спальни. У Хани и Кэтрин была одна келья на двоих, я боялась, что по одиночке им будет страшно. Мне самой все время казалось, что я слышу крадущиеся шаги в ночи, и часто, поднимаясь по винтовой лестнице, думала, что увижу призрак. Конечно, это была игра воображения, но часто, лежа без сна, я думала о монахах, которые здесь жили почти двести лет. Мне хотелось знать, о чем они думали по ночам в своих кельях. У меня, как у многих беременных женщин, разыгралось воображение, и я спрашивала себя о том, не оставляли ли умершие после себя какие-нибудь знаки для тех, кто придет после них. В то время я чаще, чем прежде, думала о тех днях, когда появился Ролф Уивер. Я представляла себе ужас монахов, когда они узнали о том, что Ролф и его люди уже в Аббатстве. Мне хотелось поскорее вернуться в перестроенный дом.
Иногда я подымалась ночью и через дверную решетку смотрела на детей, просто для того, чтобы убедиться в их безопасности. Когда я ждала ребенка, то все, что происходило вне моей маленькой вселенной, не имело большого значения. Я относилась к тому типу женщин, которые в первую очередь матери. Даже мои чувства к Бруно были материнские. Возможно, если бы это было не так, я бы лучше понимала, что происходит вокруг.
Изменения затронули и Кейсман-корт.
Я не часто бывала там, потому что не хотела встречаться с Саймоном Кейсманом. Матушка моя, женщина бесхитростная, ненароком рассказала мне, что часть украшений нашей часовни продана и в тайнике в часовне хранится Библия, переведенная на английский.
Если Саймон Кейсман принял доктрины реформаторов, то он был в не меньшей опасности, чем Бруно.
Я часто думала, вспоминая при этом отца, почему такое значение придают тому, как люди поклоняются Богу. Ведь верующему надо просто выполнять заветы Христа, главный из которых: «Возлюби ближнего своего как самого себя».
Это было странное лето. Целыми днями слышался шум строительных работ, и я видела Бруно все меньше и меньше. Я нередко размышляла о том, что в то время, как рабочие строят стены нашего обширного дома, он быстро возводит преграду между нами, и стена эта становилась такой высокой, что грозила совсем скрыть его от меня.
Время от времени до меня доходили новости из внешнего мира. Парламент провозгласил нашего государя защитником веры и верховным главой церкви Англии и Ирландии, королем Англии, Ирландии и Франции. То, что у Его Величества появилось желание воевать и он начал войну во Франции, меня интересовало мало. Все обрадовались, когда в один из сентябрьских дней услышали о том, что король взял Булонь и, несмотря на болезнь, вошел в город во главе войск. По всей стране отслужили молебны, и архиепископ Кранмер, сочувствовавший реформаторам, заметил королю, что, если люди смогут возносить хвалу Господу по-английски, они будут понимать, за что они молятся, и их молитвы будут более пылкими. Простые люди, произнося молитвы, не знают, что желают благополучия королю, так как не понимают латыни. Король оценил справедливость этих слов и позволил архиепископу составить несколько молитв по-английски, они и были произнесены в церквях.
Я представила себе ликование в Кейсман-корте. В нашем же доме настроение было прямо противоположным. Даже Клемент был несколько подавлен.
Если бы я не была столь поглощена детьми, я бы почувствовала назревающий в стране конфликт, который столь явно отражался на наших двух домах.
Потом мы узнали, что французский дофин двинул свою армию на нашего короля, отбил Булонь и государь вынужден был отступить в старые английские владения в Кале, так что он не много приобрел в этой военной кампании.
Я слышала, как Клемент говорил:
– Все повернулось бы иначе, если бы не вмешивался архиепископ Кранмер со своими реформаторскими идеями. Бог явно недоволен.
В старое время отец обсудил бы эти перемены со мной. Без сомнения, мы бы оценили достоинства старой и новой веры. Может быть, мы бы даже лрочли Библию на английском. Я знала, что такая Библия есть в Кейсман-корте, и надеялась, что ее не найдут, потому что она представляла огромную опасность для матушки и ее близнецов. До Саймона Кейсмана мне дела не было.
По мере приближения родов я начала чувствовать себя все хуже и хуже.
Ноябрь был мрачным и ненастным, мне не хотелось встречать Рождество в монашеской келье. Я следила за преображением дома аббата, который с каждым днем все больше и больше напоминал замок Ремуса, но был еще более величественным.
Потом в один из ноябрьских дней, на два месяца раньше срока я родила ребенка – мертвого мальчика.
Я не знала об этом еще целую неделю, потому что сама находилась на грани смерти.
* * *
Бруно написал Кейт и попросил ее приехать. Лорд Ремус в это время защищал Кале от французов, и Кейт приехала без промедления.
Она была потрясена, увидев меня.
– Ты очень изменилась, Дамаск, – сказала Кейт. – Ты похудела, у тебя заострилось лицо. Ты стала взрослой. Ты выглядишь так, словно многое пережила, и это изменило ту Дамаск, которую я знала.
– Я потеряла двоих детей, – ответила я.
– Многие женщины теряют детей, – промолвила Кейт.
– Возможно, это и меняет их.
– Если они такие же, как ты. Ты – вечная мать, Дамаск. Понимаешь ли ты, какие мы разные?
– Ты имеешь в виду всех людей?
– Я говорю о… нас четверых… тех, кто на ветке, о которой я тебе рассказывала раньше. Там нас было четверо – ты, я, Руперт и Бруно, все вместе.
– Бруно не был одним из нас.
– О нет, он все-таки один из нас. Не под нашей крышей, но он часть нашего квартета. Ты – вечная мать, я – шалунья, Руперт – пай-мальчик, – Кейт сделала паузу. – А Бруно? Бруно – это тайна. Ну, например, что ты знаешь о Бруно?
– Мне кажется, я знаю его все меньше и меньше.
– Так всегда с тайнами. Чем глубже заходишь в лабиринт, тем больше опасность заблудиться. Тебе не следовало влюбляться в Бруно. Ты все слишком остро воспринимаешь. Тебе надо было выйти замуж за Руперта. Почему ты не послушалась моего совета?!
– Откуда ты можешь знать, что мне следует делать?
– Потому что в некоторых вещах я разбираюсь лучше, чем ты, Дамаск. Мне недостает твоих познаний в латыни и греческом, но я знаю о других, более важных вещах. Ты была очень больна. Услышав об этом, я чуть не сошла с ума. Такого со мной никогда не было.
– Ты очень добра, Кейт.
– Да нет, совсем нет! Я – интриганка, ты ведь знаешь это, и ничто меня не изменит. Теперь я полечу тебя… но не настоями трав и горячим питьем. Это я предоставлю твоей матери. Я оживлю тебя своей непрестанной болтовней. Признайся, Бруно любит тебя?
– Он и любит не так, как другие люди.
– Бруно страстно любит… себя. У него гипертрофированная гордыня. Поэтому он и строит такой большой дом. Он ждет сына, который станет его наследником. Бруно станет господином этого замкнутого мира. Он восстановит Аббатство.
– Это государственная измена.
– Короли не вечны. Но наша беседа становится опасной. И раз уж мы помянули о монархе, то скажу, что, прежде чем отправиться в Кале, Ремус был очень любезно принят королевой.
– Расскажи мне о ней.
– Она добра и спокойна и совсем не похожа на тех женщин, что прежде привлекали внимание короля. Она очень заботлива. Я слышала, что никто лучше нее не может перевязать ногу короля. Но она увлечена религией реформаторов.
– Кейт, как ты думаешь, много ли сторонников у этой религии?
– С каждым днем все больше и больше. Но я должна тебе сказать, что и шестая жена государя рискует головой.
– Как, ты ведь говорила, что она хорошо о нем заботится?
– Вполне возможно, что это ее и спасает. Епископ Гардинер плетет интриги против нее. Ты слышала об Анне Аскью?
– Конечно, я слышала об Анне Аскью, которая открыто объявила себя сторонницей новой религии и за это была отправлена в Тауэр. Ее жестоко пытали и в конце концов отправили на костер.
– Известно, – продолжала Кейт, – что, пока Анна Аскью была в тюрьме, королева посылала ей еду и теплую одежду.
– Акт великодушия, – промолвила я.
– Который был истолкован сторонниками старой веры как измена. Говорят, что ее часы сочтены и жене короля суждено быть обезглавленной.
Меня охватила дрожь.
– Как близки к смерти королевы! – сказала я.
– Как близки к могиле все мы! – ответила Кейт.
Вскоре после этого Кейт покинула нас, и я удивилась, когда посыльный принес мне письмо, в котором она сообщала, что ждет ребенка.
– «Ремус вне себя от радости, – писала она. – Что до меня, то я не столь обрадована. Мне жаль, что придется провести эти долгие месяцы, чувствуя себя неуклюжей, ожидая развязки столь же болезненной, сколь и унизительной. Как бы мне хотелось, чтобы существовал какой-нибудь другой способ обзаводиться детьми. Насколько приличнее было бы их покупать, как мы приобретаем замок или поместье, выбирая то, что хотим. Разве это было бы не более цивилизованно, чем этот животный процесс?».
Признаю, я почувствовала зависть. Я подумала о моем мальчике, которому суждено было умереть, о том, как страстно я его желала. А Кейт ждет ребенка, хотя никогда не хотела стать матерью.
В течение следующих шести месяцев я посвятила себя своим девочкам, стараясь не горевать по погибшему ребенку. Я наблюдала, как постепенно растет замок, удивляясь тому, что Бруно так богат, что в состоянии построить такой дом.
Когда я спрашивала его об этом, он выражал явное неудовольствие. Его отношение ко мне изменилось. Разочарование, связанное с потерей сына, было очень сильным, и он не скрывал этого. А я все думала о бедной Анне Болейн, которой не удалось родить мальчика, и как Кейт сравнивала Бруно с королем.
Где тот страстный юноша, который так очаровал меня? Иногда мне казалось, что тогда он просто притворялся. Намеренно играл роль. Ведь все, что он делал после своего возвращения, имело определенную цель. Поскольку я не ходила в Кейсман-корт, матушка часто навещала меня.
– Твой отчим дивится великолепию нового дома, который вы строите. Он говорит, что твой муж должен быть бесконечно богат, – как-то сказала она.
– Это не так, – быстро возразила я. – Ты же знаешь, что Аббатство было ему подарено. У нас есть все необходимые материалы. Мы используем кирпич из разобранных зданий, так что строительство обходится не так уж и дорого.
– Твой отчим говорит, что в стране ширится движение за возвращение монастырей и что монахи вновь собираются и живут вместе, как прежде. Он считает, что это очень опасно.
– Еще более опасно, мама, увлекаться новыми идеями.
– Почему люди так неразумны и не живут только ради своих семей? вздохнула матушка.
Я согласилась с ней.
Она привела с собой близнецов, дети играли вместе, а мы с любовью наблюдали за ними и смеялись их проказам. Я поняла, что имела в виду Кейт. В конце концов, и моя мать, и я были похожи – вечные матери, как сказала бы Кейт.
В должное время Кейт родила сына. Она писала: «Он крепкий, здоровый мальчуган. Ремус горд, как павлин».
Когда я рассказала об этом Бруно, его мраморная кожа слегка порозовела.
– Мальчик! – промолвил он. – Некоторые женщины рожают мальчиков.
Это был упрек, и я воскликнула:
– Разве моя вина, что ребенок родился мертвым? Или ты думаешь, что меня это обрадовало?
– Истеричка! – холодно произнес он. Я испытывала зависть к Кейт, и сердце мое было полно негодования от того, что мой ребенок умер, в то время как у Кейт, которая никогда не желала быть матерью, был сын.
Она хотела, чтобы я приехала на крестины. «Привози с собой детей. Кэри все время вспоминает Хани и Кэтрин. Он изобрел множество новых способов их дразнить», – писала Кейт.
Бруно не пытался помешать моей поездке в замок Ремуса, поэтому через некоторое время я отправилась туда с двумя малышками.
Ребенка Кейт окрестили Николасом.
– В честь святого, – сказала она. Позднее Кейт сократила имя до Колас.
Еще до моего возвращения домой до нас дошли вести о смерти государя. Странно, но я была опечалена. Сколько я себя помнила, король Генрих все время был на троне. Я вспомнила тот день, когда мой отец обнимал меня, а я смотрела, как мимо проплывали король и кардинал. Тогда король был золотоволосым молодым человеком, а не монстром и кардинал, ныне давно покойный, путешествовал с ним вниз по реке в Хэмптон. С тех пор король убил двух жен и по крайней мере, двух сделал несчастными. А теперь и сам был мертв.
На обратном пути в Аббатство я встретила похоронную процессию, направлявшуюся из Вестминстера в Виндзор. Катафалк с 80 тонкими восковыми свечами, каждая их которых была высотой в два фута, и вышитые золотом на алом фоне хоругви, балдахин из серебряной ткани с оборками из черного и золотого шелка – все это производило сильное впечатление. Уходила целая эпоха. Мне хотелось знать, что ждет нас в будущем. Я вспоминала своего отца, арестованного и брошенного в мрачный Тауэр, и мне чудились крики тех, кто был осужден королем на сожжение или, еще хуже, на повешение и четвертование. Мы долго жили под гнетом тирана и, конечно, надеялись на лучшее.
Новому королю Эдуарду исполнилось всего десять лет, он был слишком юн для того, чтобы управлять страной, но рядом с ним были два могущественных и честолюбивых дядюшки.
Я добралась до Аббатства. Оно угрожающе возвышалось надо мной, и я не почувствовала уверенности в будущем.
БЕЗМЯТЕЖНЫЕ ГОДЫ
Все Аббатство было в ужасе. Джеймс, один из наших рыбаков, ходил в город продавать излишки соленой рыбы. Назад он вернулся с известием о том, что видел, как изображения святых изымаются из церквей и сжигаются на улицах. В Чипе он слышал зловещие разговоры:
– Пришел конец папистам. Скоро их вытащат из церквей и повесят.
Новый король сочувствовал идеям реформаторов и был окружен ими. В его часовне молитвы читались на разном языке, и теперь не считалось грехом иметь дома Библию на английском.
Матушка пришла навестить нас и принесла первые весенние цветы из своего сада.
– Король умер. Упокой, Господи, его душу, – сказала она и добавила:
– Кажется, сейчас начинается новое славное правление.
Я знала, что она повторяет услышанное, и догадывалась, что Саймон Кейсман не принадлежал к числу тех, кто недоволен нынешним поворотом событий.
На душе у меня стало тревожно. Бруно следовало быть поосторожнее. Если государь доброжелательно относится к религии, то власть предержащие станут коситься на общины вроде той, что пытается создать Бруно. И даже если бы он и пытался сделать вид, что является обыкновенным владельцем поместья, он все равно попал бы под подозрение.
Поскольку король был слишком молод, чтобы управлять страной, его дядя, граф Хартфорд, был назначен регентом и немедленно удостоен титула графа Сомерсета. Он стал самым могущественным человеком в стране. Он был честолюбив и продолжил войну, начатую еще покойным королем, и меньше чем через шесть месяцев после смерти Генриха VIII повел войска в Шотландию. Ремус был с ним и участвовал в решающем сражении, где победа досталась регенту дорогой ценой.
Так война коснулась и нас, хотя шла слишком далеко от нашего дома. Дело в том, что в этой битве был убит Ремус.
Кейт писала, что скорбит по своему дорогому смелому Ремусу, но я догадывалась: она не будет долго сетовать на судьбу.
Наш замок был закончен. Я говорю о нем, как о замке, потому что, хотя он и назывался аббатство Святого Бруно, в его серых каменных стенах, возведенных в готическом стиле, таилось нечто средневековое. На месте резиденции аббата возвышалось величественное сооружение, напоминавшее замок Ремуса своими круглыми башнями, по одной в каждом углу. По обеим сторонам ворот были построены укрепления со стоками для кипящего масла и укрытиями для лучников, напоминавшие о старых норманнских крепостях, своего рода анахронизм в наши дни. Но, по мнению Бруно, так как мы строили из старого камня, который уже использовали для строительства Аббатства двести лет назад, мы должны придерживаться старомодного стиля. Внушительного вида здание с зубцами и бойницами походило на средневековую крепость, но внутри были все те роскошь и изящество, которые, по-моему, можно было встретить только в местах, подобных королевскому двору в Хэмптон-корте.
Каждая шестиугольная башня, подобная небольшому дому, состояла из четырех этажей. В них можно было жить изолированно от остального замка. Бруно обособился в одной из башен и проводил там довольно много времени. Самая верхняя комната служила ему спальней, и с тех пор, как мы переехали в новое жилище, я видела его очень редко.
Некоторые комнаты старого дома аббата были сохранены, но появилось так много новых, что в замке было легко заблудиться.
Его большой банкетный зал украшали красивые гобелены. Бруно ездил за ними во Фландрию. В конце зала находилось возвышение, на котором располагался Бруно и его почетные гости, в то время как все остальные ели за большим столом.
Я так и не поняла, зачем Бруно выстроил такой огромный дом. Иногда мне казалось, что он хочет жить как знатный лорд, а иногда, – что пытается основать монашеский орден.
Когда мы переехали в новый дом, Бруно устроил большой прием и пригласил многих наших соседей. Пришли Саймон Кейсман с моей матушкой, и приехала Кейт.
Огромный зал был украшен зеленью и цветами из нашего сада, я стояла с Бруно и принимала гостей. Я редко видела его таким взволнованным.
На возвышении я сидела по правую руку от него, Кейт – по левую, там же были Саймон Кейсман и моя матушка. Бруно велел мне пригласить нескольких богатых людей, которые были знакомы с моим отцом, и я сделала это. Они все пришли. Они жаждали посмотреть, действительно ли верны доходившие до них слухи о перестройке Аббатства.
Клемент превзошел самого себя. Это был настоящий пир. Я никогда не видела такого количества пирогов, тортов и огромных бараньих и говяжьих ног. Там были молочные поросята и кабаньи головы, а также всевозможная рыба. Матушка была изумлена, она пробовала то одно, то другое, пытаясь угадать, что придает блюдам особый вкус.
Потом были танцы. Бруно и я открывали бал. Позднее моим партнером оказался Саймон Кейсман.
– Я и понятия не имел, – сказал он, – что ты вышла замуж за такого богатого человека. По сравнению с ним я нищий.
– Если тебя это злит, то лучше не сравнивай. Бруно танцевал с Кейт, и мне хотелось знать, о чем они говорят.
Во время бала случилось странное происшествие – неожиданно появилась одетая в длинный черный плащ женщина, ее лицо скрывал капюшон.
Все, уверенные, что это вестница зла, отпрянули назад, с удивлением глядя на нее.
Бруно быстро направился к новой гостье.
– У меня нет приглашения на бал, – сказала она с хриплым смешком.
– Да, я вас не знаю, – заметил Бруно.
– А следовало бы знать, – последовал ответ. Я узнала в старой женщине матушку Солтер, поэтому подошла к ней и сказала:
– Добро пожаловать. Могу я предложить вам что-нибудь?
Она улыбнулась мне в ответ, и я увидела ее желтые зубы.
Я подумала: «У нее есть полное право быть здесь. Она прабабка Бруно и Хани».
– Я пришла, чтобы либо благословить, либо проклясть этот дом.
– Вы не можете проклясть его, – возразила я. Матушка Солтер засмеялась, потом воздела руки и что-то пробормотала.
– Благословение это или проклятье, вы узнаете позже.
Полная дурных предчувствий, я попросила принести вина, так как помнила, что после того, как Хани заблудилась в лесу, я потеряла своего ребенка.
Старуха выпила вино, обошла зал, и гости отступали, когда она проходила мимо. Подойдя к двери, она произнесла: «Благословение или проклятье. Позже вы об этом узнаете». И с этими словами исчезла.
Наступила тишина. Потом все заговорили разом.
– Это, наверное, розыгрыш, – говорили гости. – Просто актер, переодетый ведьмой.
Но были и те, кто узнал матушку Солтер, лесную ведьму.
Спустя несколько месяцев после бала Хани простыла. Обычная простуда, но я всегда беспокоилась, когда кто-нибудь из детей болел. Детская находилась около нашей спальни. Эта комната стала теперь только моей, ибо Бруно жил у себя в башне. Хани сильно кашляла и от этого просыпалась. Возле ее кровати стояли бутылки с микстурой, которую приготовила моя матушка. Когда Хани начинала кашлять, я приходила в детскую и давала ей лекарство.
В эту холодную январскую ночь я еще не легла спать и пошла в детскую, услышав, что Хани проснулась. Кэтрин мирно спала в своей кроватке, а Хани при моем появлении бросила на меня взгляд, полный любви.
Я дала ей лекарства, поправила подушки и обняла, полусонную и счастливую.
Мне кажется, Хани была почти рада своей болезни, ведь она дарила ей мое внимание.
– Кэт уже заснула, – радостно прошептала она. – Давай не будем ее будить.
Хани поудобнее устроилась подле меня. Я взглянула на нее сверху вниз. Частые ресницы отбрасывали темный полукруг на бледной коже. Густые темные волосы рассыпались по плечам. Скоро она станет настоящей красавицей. Кэтрин была жизнерадостной и беспечной. Хани – впечатлительной и страстной. Когда что-то сердило ее, чаще всего она ревновала к Кэтрин и Хани могла несколько дней быть угрюмой. Кэтрин же, разбушевавшись, через несколько минут могла забыть о своих огорчениях. Они росли абсолютно непохожими.
Кэтрин со светло-каштановыми ресницами, золотистыми на концах каштановыми со светлыми прядками волосами, нежной кожей. Кэтрин была хорошенькой. Хани обещала превратиться в красавицу. Она продолжала беспокоить меня тем, что постоянно следила, не Уделяю ли я Кэтрин больше внимания, чем ей. Я была центром ее вселенной. О своих успехах она мне рассказывала первой, для меня она собирала цветы из нашего сада. Она следила за мной и хотела, чтобы я всегда помнила о том, что она появилась у меня раньше, чем Кэтрин.
Мне оставалось только надеяться, что с возрастом это пройдет, что она еще ребенок. Однако ей исполнилось уже семь лет. Говорят, что в этом возрасте характер почти сложился. Когда Хани исполнилось четыре года, я стала учить ее читать, помня слова моего отца, что дети не бывают слишком малы для этого. Я была согласна с ним и решила дать моим: девочкам, если у них будет склонность, образование.
Мне следует устроить так, чтобы их обучал Валериан. Я уже говорила с ним, и эта идея пришлась ему по душе. Обо всем этом я размышляла, пока мы шептались с Хани. В конце концов, она затихала, и я, поняв, что она уснула, тихонько высвободила руки и проскользнула к себе в комнату.
Ночь была лунной, и, все еще думая о своих детях, я подошла и выглянула в окно. Вид Аббатства никогда не переставал волновать меня, я не могла привыкнуть жить в его стенах. Я принялась размышлять о странностях жизни и о своем муже. Мне хотелось разобраться в своих чувствах к нему, но у меня ничего не вышло. Возможно, потому что я боялась вывода, к которому приду. Он стал мне чужим. Мы были еще молоды и все еще оставались любовниками, но я ничего не знала о том, что у него происходит в душе. Мне было интересно, знает ли он о моих мыслях, если они его вообще интересуют. Я разочаровала Бруно, потому что не родила сына, на что мы всегда надеялись.
Неожиданно я вспомнила Руперта и нежность, которую он выказывал мне. Должна признать, что именно этого мне не хватало в Бруно.
Сама я испытывала нежность к Бруно, когда чувствовала, что он во мне нуждается. Но ведь он нуждался во мне только для того, чтобы что-то доказать.
Я запретила себе думать об этом, боясь неожиданных открытий.
Внезапно я увидела появившуюся в лунном свете фигуру Бруно – он шел со стороны подземных галерей. Я увидела, как он вошел в башню, потом зажегся свет в его окне.
Уже второй раз я наблюдала, как он возвращается из подземелья. Меня мучило любопытство, почему он ходит туда ночью. Может быть, потому, что не хочет, чтобы кто-нибудь знал об этом?
Я вернулась в постель и ждала, что Бруно придет ко мне.
Он не пришел, а утром сказал, что ему необходимо съездить на континент. На этот раз он хотел купить гобелены для комнат.
Много позже мне пришло в голову, что каждый раз после того, как я видела Бруно ночью у подземных галерей, он почти немедленно уезжал за границу.
Мне хотелось разобраться, есть ли в этом какой-нибудь смысл, но я не считала возможным спросить об этом его самого.
* * *
Матушка навестила меня в Аббатстве, принеся мне корзинку, полную настоев и, мазей.
– Моя дорогая, – промолвила она. – Я тревожусь за внучек. Один из слуг вернулся из города и говорит, что в Чипе чума. Он видел трупы на барже у Вестминстерского причала. Пришли трудные времена.
Я встревожилась за детей, поила их лекарствами моей матери и запрещала выходить из имения, но все-таки боялась, что кто-нибудь принесет смертельную болезнь в Аббатство.
Хани находила удовольствие в моих страхах. Она льнула ко мне, будто боялась, что меня отберут у нее. Кэтрин отнеслась к известию об эпидемии равнодушно и норовила улизнуть, как только могла. Я бранила ее, она делала вид, что раскаивается, но я знала, что через минуту она забудет об этом.
На помощь пришла Кейт.
«Я слышала, что в Лондоне свирепствует чума, – писала она. – Вы слишком близко от города, поэтому я беспокоюсь о вас. Ты должна привезти детей в замок Ремус. Здесь вы будете в безопасности».
Я обрадовалась и стала готовиться к отъезду.
Вдовство шло Кейт. Все знали, что она богата, и хотя пока никто не просил ее руки – муж умер совсем недавно – было двое воздыхателей, которые ждали благоприятного момента. Правда, они могли бы и не ждать так долго, потому что покойный король подал пример, поспешно женившись на Джейн Сеймур, не дав Анне Болейн остыть в могиле.
