Текст книги "Чудо в аббатстве"

Автор книги: Филиппа Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

– Ты поступила нехорошо, – сказал отец, – но, может быть, в этом был свой резон. Дамаск, этот мальчик все еще верит в свою святость.

Он был прав. Никто не мог относиться к Бруно, как к слуге. Отец сказал всем домашним, что мальчик пришел к нам от его друзей. Он будет учиться вместе с другими детьми.

Бруно принял такое объяснение. Он не потерял самоуверенности, которая внушала благоговейный страх мне и так пугала и раздражала Кейт.

Он настаивал на том, что Кезая солгала под пыткой и Амброуз тоже. Он предвидел все, что случилось. Это было частью божественного плана, и мы увидим, как со временем весь план осуществится; и хотя, оставаясь одна, я понимала, что он рассуждал так, потому что не может иначе, но, находясь рядом с ним, я уже не была так уверена в этом.

Люди короля уехали. Так как с крыши Аббатства содрали свинец, там стали гнездиться совы и летучие мыши. Разлагающийся труп сняли с виселицы по приказу моего отца и надлежащим образом похоронили.

После этого в течение нескольких недель мы дрожали от страха, что это будет истолковано как измена. Мы ждали, что кто-нибудь появится и предъявит права на Аббатство и его земли. Но никто не пришел.

Аббатство стояло, как скелет какого-то большого чудовища, как воспоминание о жизни, которая уже прошла и никогда не вернется.

ЛОРД РЕМУС

Перемены были везде. Было небезопасно выходить на улицу с наступлением темноты, потому что дороги и леса изобиловали грабителями, которые не останавливались даже перед убийством, чтобы добыть хоть немного денег. Еще недавно нищие и бродяги были уверены, что в стенах Аббатства они всегда найдут еду и кров, теперь они были лишены этого. К нищим прибавились монахи, выбитые из привычной жизненной колеи. Им оставалось или просить милостыню, или умирать с голоду. Правда, некоторые могли работать, но желающих взять монахов в свое хозяйство, как это сделал мой отец, было мало, ибо Саймон Кейсман был прав, сказав, что это может быть истолковано как измена.

Брат Клемент легко приспособился к жизни в усадьбе, и никто не догадался бы, что большую часть своей жизни он провел в монастыре. Иногда во время работы он начинал петь своим прекрасным баритоном. Никогда раньше мы не ели таких вкусных булочек с орехами и белых хлебцев. Брат Юджин также был доволен работой в пивоварне; он варил сливовый джин и вино из одуванчиков и бузины. Он постоянно возился с ягодами, чтобы улучшить свои напитки. Когда они узнали, что в доме живет Бруно, радости их не было предела. И я поняла, что нам не удастся сохранить в секрете, кто он такой.

Когда Клемент и Юджин были вместе, они шептались о былых днях и каждый раз при упоминании Амброуза торопливо крестились. Я не знаю, что пугало их больше, – знание о его грехе, который заключался в том, что он зачал сына, а потом положил его в ясли, чтобы объявить о чуде, или его насильственная смерть.

Что касается обитателей дома, то все, казалось, съежились под ударом, который так внезапно обрушился на нас. Отец стал каким-то покорным, словно чего-то ждал. Я знала, долгие часы он проводит на коленях в молитве. Он уходил в нашу маленькую часовню в западном крыле дома и оставался там часами. Можно было подумать, что он готовит себя для какого-то тяжелого испытания. Матушка лихорадочно работала в саду, и на ее обычно спокойном лице нередко появлялось изумленное выражение. Казалось, она все больше и больше полагалась на Саймона, который всякий раз, когда у него было свободное время, носил за ней корзину и помогал высаживать рассаду. Даже Кейт была подавлена. Ее натура нуждалась в переживаниях, но не таких, какие выпали на нашу долю. Казалось, меньше всего это повлияло на Руперта. Спокойно и тихо продолжал он обрабатывать землю, как будто ничего не случилось.

Больше всего меня беспокоил Бруно. Глаза его гневно сверкали, если Кейт или я говорили, что в ясли его положил брат Амброуз. Он отвечал нам, что это клевета, и когда-нибудь он докажет это.

Кейт быстрее, чем я, оправилась от ужаса последних событий, а с тех пор, как Бруно появился в нашем доме, она старалась постоянно держать его в поле зрения. Иногда мы собирались втроем, как делали это в былые дни на земле Аббатства, и все казалось по-старому, когда еще было Аббатство и мы тайком бегали туда.

Кейт дразнила Бруно. Если он святой, то почему, хотела она знать, не призвал кару с небес на людей Кромвеля?

Глаза Бруно гневно сверкали, но только Кейт могла вызвать в нем чувства, которые, я уверена, он ни к кому больше не испытывал.

Он настаивал, что служанка и монах лгали. И, как я уже говорила, в его присутствии я верила ему.

Руперту было уже двадцать лет. Ему следовало бы работать на собственной земле, но оказалось, что у них ничего нет. После смерти его родителей их владения были проданы за долги, и осталось совсем немного.

Это немногое мой отец отложил для Руперта, когда он достигнет совершеннолетия, но он так и не сказал ни Кейт, ни Руперту об истинном положении дел, так как не хотел, чтобы они думали, что живут из милости.

Руперт сказал это сам, встретив меня однажды в орешнике. Я сидела с книгой на своем любимом месте под деревом, когда он подошел и растянулся рядом со мной на траве. Он поднял орех и ленивым движением отбросил его; потом заговорил со мной, и я поняла, что это было предложение руки и сердца.

– Мой дядя – самый замечательный человек, – начал Руперт. И, конечно, он выбрал хорошее начало, чтобы польстить мне. Я горячо с ним согласилась.

– Иногда я боюсь, что он слишком хорош, – сказала я.

Разве можно быть слишком хорошим? Руперт был удивлен. И я ответила, да, потому, что такие люди подвергают себя опасности ради других. Мой отец принял монахов, а это может быть расценено как не очень разумный поступок. Был еще сэр Томас. Разве он забыл его? Это был слишком хороший человек – и что случилось с ним? Он лишился головы, тогда его счастливая семья стала несчастной.

– Жизнь иногда жестока, Дамаск, – произнес Руперт. – И всегда хорошо иметь кого-то рядом. Я согласилась.

– Я думал, – продолжал он, – что наступит день, когда мне придется уехать отсюда и заняться собственным имением, но узнал, что имения у меня нет. Твой отец не хотел говорить нам, что мы бедны, и сделал так, чтобы мы думали, что наши земли не ушли к кредиторам после смерти родителей. Но я знаю, Дамаск, у меня ничего нет.

– Но у тебя есть мы. Это твой дом.

– Я надеюсь, так будет всегда.

– Мой отец говорит, что земля наша никогда раньше не была так ухожена. Люди работают на тебя как ни на кого другого.

– Я люблю заниматься землей, Дамаск, этой землей. Я знаю, твой отец надеется, что я останусь здесь навсегда.

– И ты останешься?

– Это зависит…

– От чего? – спросила я.

– Может быть, от тебя. Однажды все это станет твоим… и твоего мужа. Когда этот день придет, ты не захочешь, чтобы я был здесь.

– Ерунда, Руперт. Я всегда буду рада видеть тебя здесь… тебя и Кейт. Вы мне как брат и сестра.

– Кейт выйдет замуж, нет сомнения.

– Ты тоже женишься, Руперт. И ты приведешь свою жену сюда. А что, дом достаточно большой, и его можно сделать еще больше. У нас так много земли. Ты выглядишь печальным.

– Теперь мой дом здесь, – проговорил он. – Я люблю землю. Люблю животных. Твой отец заменил мне отца.

– А я тебе такая же сестра, как Кейт. Я не вынесла бы, если бы это все исчезло… как исчезло Аббатство. Он поднял еще орех и отбросил его.

– Думаю, твой отец надеется, что мы поженимся, – сказал он. Я резко ответила:

– Это не то, что следует сделать только потому, что это будет удобно для всех.

– О нет, нет, – быстро возразил Руперт.

Мне было немного неловко. Ведь это было своего рода предложение. Первое в моей жизни, и этот брак позволял разумно решить вопрос в отношении земель отца.

Я пробормотала, что мне еще надо закончить упражнение по латыни, и Руперт, слегка покраснев, поднялся и ушел.

Я думала о браке с Рупертом, о детях, растущих в этом доме. Я хотела бы иметь большую семью; я покраснела, потому что отцом своих детей я представляла не Руперта.

Я пошла в свою комнату, села на подоконник и долго смотрела в зарешеченное окно. Я видела Кейт и Бруно, идущих рядом. Они серьезно о чем-то говорили. Мне сделалось грустно, потому что со мной так серьезно Бруно никогда не разговаривал. Фактически он ни с кем так не говорил – только с Кейт.

* * *

Когда Кезая услышала, что Амброуза повесили у ворот Аббатства, она пошла к виселице и стояла там, глядя на него. Невозможно было увести ее оттуда. Один из слуг привел ее домой, но она вновь ушла и всю первую ночь, что он висел там, провела возле него.

На второй день Дженнет, одна из наших служанок, привела ее и сказала мне, что Кезая показалась ей одержимой, а поступки ее необъяснимы. Я отправилась к Кезае и нашла ее в странном состоянии. Я уложила Кезаю в постель. Так она пролежала целую неделю. Рубцы на ее бедрах воспалились. Я не знала, как их лечить, и пошла к матушке Солтер в лес попросить совета. Матушка Солтер была довольна, что я ухаживаю за Кезаей, и дала мне несколько составов для примочек на больные места и настой из трав, который Кезае надо было пить.

Я сама ухаживала за Кезаей. Это было хоть каким-то занятием для меня в эти страшные дни. Думаю, отчасти ее горе усугубилось тем, что она боялась встречаться с людьми. Амброуз был мертв, она осталась одна и, чувствуя себя виновной в этом злом обмане, боялась смотреть людям в глаза.

Когда я сидела у постели, она начала что-то бессвязно бормотать. Она очень много говорила об Амброузе и о том, как она его соблазнила, во всем винила себя, повторяя, что это она была порочной.

– О, Дамаск, – шептала она, – не думай обо мне слишком плохо. Для меня это было так же естественно, как дышать, и нельзя было удержаться. С нами это так происходит… хотя, может быть, с вами так не будет… и с госпожой Кейт. Мужчины должны остерегаться госпожу Кейт… это сверху огонь, а под ним лед… а это опасно. А ты, госпожа Дамаск, будешь хорошей и преданной женой, попомни мое слово, и это самое лучшее.

Потом она говорила о мальчике.

– Он не смотрит на меня, Дамаск… а когда смотрит, то с презрением. Он никогда не простит меня за то, что я его мать. Он весь в мечтах, этот мальчик. Он поверил, что послан небесами. Он думал, что он святой, и вдруг узнает, что он плод греха распутной служанки и монаха, нарушившего обет.

Я просила ее успокоиться. Что было, то было. Жизнь нужно начать сначала.

– Боже милосердный, – сказала она, улыбнувшись, как в былые времена. – Ты говоришь, как твой отец, госпожа Дамаск.

– Это единственный человек, на кого я хотела бы походить, – уверила я ее.

Как ни странно, но я была для нее утешением. Я перевязывала ее раны, прикладывала мази, которые мне дала ее бабушка. Обязанности Кезаи я поручила другой служанке, чтобы она в уединении могла отдохнуть и набраться сил для встречи с людьми.

Она садилась у окна в надежде увидеть Бруно. Думаю, он знал, что она сторожит его, но никогда не поднимал глаз на ее окно.

Однажды я сказала ему:

– Кезая смотрит, как ты проходишь мимо. Если бы ты посмотрел на ее окно и улыбнулся, это ее подбодрило бы.

Он холодно посмотрел на меня:

– Она порочная женщина.

– Она твоя мать, – напомнила я ему.

– Я не верю.

Губы его плотно сжались, в глазах был лед. И я поняла, что он заставлял себя не верить. Он не смел верить этому. Он так долго жил с мыслью о том, что он был не такой, как все, что не мог допустить, чтобы стало иначе.

Я попыталась как можно мягче внушить ему:

– Надо смотреть правде в глаза, Бруно.

– Правде! Так ты называешь слова, произнесенные порочным монахом и распутной служанкой?

Я не стала говорить ему, что слышала их беседу с Амброузом за несколько минут до того, как убили Ролфа Уивера.

– Это ложь! – истерично закричал Бруно. – Ложь, ложь, все ложь!

Я подумала, что он в чем-то похож на Кезаю. Она боялась встретиться с людьми, а он не мог мужественно принять правду.

* * *

Как быстро человек привыкает к переменам! Прошел только месяц с того дня, как последняя вьючная лошадь с сокровищами покинула Аббатство, а мы уже приспособились к нашему новому образу жизни.

Листья на деревьях совсем распустились, обильно рос папоротник, кусты зазеленели, розы в том году цвели как никогда, и матушка весь день проводила в саду. Бруно помог ей сделать теплицу для выращивания лекарственных трав, потому что Амброуз передал ему свои знания в этой области. Матушка воодушевилась такой перспективой, и Бруно работал с ней в молчании, которого она, кажется, и не замечала.

В саду Аббатства уже появились сорняки, но никто не ступал на земли монастыря, так как не знал, как будет расценен такой поступок. Каждый день мы ждали каких-нибудь событий, но, казалось, об аббатстве Святого Бруно все забыли. В конце каждого дня у наших ворот появлялось несколько нищих, по распоряжению отца в саду поставили длинную скамью, и каждый бедняк получал кварту пива и неограниченное количество фруктовых лепешек.

Однажды я сидела в розарии матушки – замечательное место, окруженное стеной, куда можно было попасть через железную калитку – и думала: «Так не может дальше продолжаться. Это временное затишье.

Скоро что-нибудь произойдет». Кезая больше не могла оставаться в своей комнате, она должна была двигаться, чем-то заниматься. Отец мой вернулся к своему обычному распорядку дня и уже не проводил так много времени в уединении и молитве. Кто-то должен был получить Аббатство. Я слышала, что король дарил монастырские земли своим фаворитам. И в Аббатстве произойдут перемены.

Размышляя об этом, я вдруг услышала, как щелкнул замок в калитке и в сад вошли Бруно и Кейт. Я заметила, что они держались за руки и говорили о чем-то серьезном. Потом они увидели меня.

– Здесь Дамаск, – излишне торопливо сказала Кейт. Я заметила, что глаза ее блестели, а выражение лица удивительно мягкое. И мне стало грустно, потому что с Кейт Бруно был совсем другим. Я почувствовала себя отторгнутой из того магического круга, куда так хотела попасть.

– В этом году розы замечательные, – сказала я. Я понимала, что они хотят побыть наедине, но я осталась на месте.

– Идите, садитесь, – предложила я. – Здесь очень хорошо.

К моему удивлению, они подчинились, и Бруно сел между нами.

Я заметила:

– Совсем как в старые времена в Аббатстве.

– И совсем не так, – резко ответила Кейт. – Это розовый сад моей тети, а не аббатская земля.

– Я имела в виду нас троих.

– Те дни давно прошли, – сказал Бруно. Я хотела вернуть те часы, когда нас было трое и я была частью этого трио. Я продолжала:

– Я никогда не забуду того дня, когда мы были в Аббатстве… все трое, и ты показал нам Мадонну в драгоценностях.

Щеки Бруно слегка порозовели. Кейт была необычно молчалива. Я догадалась, что они, как и я, думали о том моменте, когда открывалась большая железная дверь, ее скрип был такой громкий, что мог разбудить мертвого. Я вспомнила запах сырости, исходящий, казалось, от больших каменных плит, покрывающих пол, почувствовала тишину. Я сказала:

– Я часто думала, что случилось с Мадонной. Эти люди, наверно, забрали ее и все драгоценности отдали королю.

– Они не взяли ее, – ответил Бруно. – Произошло чудо.

Мы обе повернулись к нему, я поняла, что он впервые говорит о Мадонне, даже с Кейт.

– Что произошло? – спросила Кейт.

– Когда они вошли в священную часовню, Мадонны там не было.

– Где же она была? – настаивала Кейт.

– Никто не знал. Она исчезла. Было сказано, что она вернулась на небеса, чтобы не достаться грабителям.

– Я не верю этому, – сказала Кейт. – Кто-то спрятал ее заранее.

– Случилось чудо, – ответил Бруно.

– Чудеса! – воскликнула Кейт. – Я не верю в чудеса.

Бруно встал, лицо его покраснело, стало сердитым. Кейт поймала его руку, но он вырвался и побежал из сада. Кейт бросилась за ним.

– Бруно! – повелительно позвала она. – Вернись! А я осталась сидеть, понимая, что никогда не буду так близка ему, как Кейт, и почувствовала себя одинокой из-за этого.

И тут в сад пришел Саймон Кейсман. Я подумала, что он ищет матушку, и сказала ему, что она, наверно, в теплице с травами.

– Но я пришел к тебе, госпожа Дамаск, – ответил он и сел рядом. Он так пристально смотрел на меня, что я смутилась под этим взглядом, особенно после встречи с Бруно и Кейт, которая расстроила меня. Он продолжал:

– А ты становишься красавицей.

– Я не верю этому.

– И скромной к тому же.

– Нет, не скромной, – возразила я. – Если бы я думала, что я красавица, то, не колеблясь, признала бы это, ибо красота – не та вещь, которую можно ставить себе в заслугу, она от Бога.

– И умная, – добавил он. – Признаюсь, что немного теряюсь в твоем присутствии. Твой отец постоянно говорит о твоей эрудиции.

– Ты должен относиться к этому как к проявлению родительской гордости. Для отца его гуси – лебеди.

– В этом случае я полностью согласен с твоим отцом.

– Тогда я только могу сказать, что ты потерял свою способность здраво мыслить. Я боюсь за твои обязанности в суде.

– Что за радость говорить с тобой, госпожа Дамаск!

– Ты легко соглашаешься, господин Кейсман.

– С твоего разрешения я хотел бы задать один вопрос.

– Разрешаю.

– Ты уже не ребенок. Приходила ли тебе в голову мысль, что когда-нибудь ты выйдешь замуж?

– Я думаю, вполне естественно для молодых женщин думать о браке.

– Тот, кому ты отдашь свою руку, будет вдвойне вознагражден. Красивая и умная жена. Чего еще может желать мужчина? Он будет самым удачливым из всех людей.

– Я не сомневаюсь, что любой, кто попросит моей руки, подумает и о моем наследстве.

– Моя дорогая госпожа Дамаск, он будет слишком ослеплен твоими прелестями, чтобы думать о таких вещах.

– Или так ослеплен моим наследством, что может заблуждаться по поводу моей красоты и знаний, не правда ли?

– Это будет зависеть от мужчины. Если это так, то он заслуживает быть…

– Ну? Повешенным, утопленным, четвертованным?

– Хуже. Отвергнутым.

– Я и не подозревала, что у тебя такой талант к изысканным речам.

– Если и так, то ты являешься вдохновительницей.

– Интересно, почему?

– Ты не знаешь? Такая умная, могла бы догадаться о моих намерениях.

– В отношении меня?

– И больше никого.

– Господин Кейсман, так значит, это предложение?

– Да. Я был бы счастливейшим из мужчин, если бы мог пойти к твоему отцу и сказать ему, что ты согласна стать моей женой.

– Боюсь, я не могу доставить тебе такого удовольствия.

Я поднялась. Сердце мое отчаянно билось, потому что я испугалась. Я не знала, почему у меня вдруг возникло желание, убежать. Я была здесь, в мирном розарии моей матушки с человеком, который был членом нашей семьи, другом моего отца. Отец был о нем высокого мнения, и все же я внезапно ощутила отвращение.

Саймон Кейсман тоже поднялся и встал возле меня. Он не был высокого роста, дюйма на два повыше меня, его лицо было наравне с моим. Взгляд его золотисто-карих глаз был теплым, но настороженным. Волосы рыжеватые. Линии его рта, расположенного так близко передо мной, показались мне маской лисы. В тот же момент я поняла, что я боюсь его.

Я повернулась, чтобы уйти, но он поймал меня за руку и крепко сжал ее, спрашивая:

– О чем ты подумала, госпожа Дамаск? Выйти замуж за кого-то другого?

Против моей воли краска бросилась мне в лицо. Я ответила ему:

– Я вообще еще не думала о браке.

– Может быть, ты думаешь поступить в монастырь? – Губы его слегка скривились. – Это было бы неумно… в это время, когда многие женские монастыри постигла участь мужских.

Я выдернула руку и холодно возразила:

– Я еще не достигла того возраста, когда думают о браке.

Он слегка провел рукой по моему платью.

– О, госпожа Дамаск, ты уже стала женщиной. И ты не должна надолго откладывать наслаждение женской зрелостью, уверяю тебя. Умоляю, не отвергай меня сразу. Поистине, я верю, что твой отец не будет возражать против нашего союза. Я знаю, что он хочет видеть тебя под защитой того, кому доверяет. Мы живем в тревожное время.

– Я сама сделаю выбор, – сказала я и вышла из сада.

Я была потрясена. Мне еще не было семнадцати, а я уже получила два предложения, в то время как красавица Кейт, бывшая на два года старше меня, еще ни одного. А может, ей уже сделали предложение? Но кто?

Странно было, что у меня появились подобные мысли о Кейт, потому что спустя неделю или около того после сцены в розовом саду в нашем доме появился лорд Ремус.

Мы знали, что он собирается к нам, поскольку отец удачно решил какое-то дело для него. Он был очень богатым, могущественным и знатным, и матушка решила устроить целый праздник в его честь.

Весь тот день Клемент работал в пекарне: он напек пирогов с фигурными корочками, а один даже был сделан в форме герба Ремусов. Клемент был в восторге: в аббатской кухне он не мог позволить себе такие вольности. Матушка была в своей стихии, ибо, если и было что-то, что она любила больше, чем работу в саду, – это принимать гостей в доме. Было ясно, что она желала, чтобы мы больше развлекались.

Кейт и я из окна комнаты Кейт наблюдали за приездом гостей. Мы разочаровались в лорде Ремусе, жирном, опирающемся на палку; он тяжело дышал, поднимаясь по склону от пристани. Однако одет он был очень богато и, несомненно, являлся очень важным человеком.

Отец провел его в зал, где мы все собирались приветствовать гостей. Сначала отец представил матушку – с ней лорд Ремус был очень галантен, потом меня как дочь хозяина дома, затем других – Руперта, Кейт, Саймона и Бруно (я радовалась, что Бруно тоже присутствовал).

– Моя семья, – представил нас отец.

Кейт склонилась в великолепном реверансе, который она тренировала целый день. Кейт с длинными волосами, уложенными в золотую сетку, была неотразима.

То, что лорд Ремус такого же мнения, было очевидно, ибо взгляд его задержался на ней, – факт, не ускользнувший от Кейт.

В честь знатного гостя сначала подали рыбу – плотву, усача, голавля, запеченую в травах, выращенных в саду. Лорд Ремус поздравил ее с хорошим поваром, и она была счастлива. Потом принесли молочного поросенка, говядину, баранину; блюда запивали молочным пуншем – матушкино изобретение. Выпили много эля, вина. Глаза матушки сияли от удовлетворения, и я подумала, как же мало ей надо, чтобы стать счастливой, и как странно, что совсем недавно мы жили в страхе, не зная, что произойдет в следующую минуту. У меня из головы не выходил брат Амброуз на виселице у ворот Аббатства.

Кейт задала вопрос лорду Рему су, когда он в последний раз был при дворе. Лорд Ремус ответил, что был там неделю назад. Он рассказал о дворе короля и о недовольстве монарха своим окружением, что нрав у короля крутой: стоит кому-нибудь сказать против, и он тут же выходит из себя.

– Ручаюсь, что вы, милорд, сама тактичность, – произнесла Кейт.

– Дорогая моя барышня, у меня есть желание сохранить свою голову на плечах, ибо я считаю, что ее место там.

Кейт рассмеялась. И я заметила, как матушка посмотрела на нее, и подумала, что потом она сделает ей выговор за развязность; но лорд Ремус, казалось, ничего не имел против.

Лорд Ремус выпил довольно много настойки бузины, которая, как заметила матушка, особенно удалась в этом году, и был не прочь поговорить.

– Королю нужна жена, – сказал он. – Он не может быть счастливым без супруги, даже когда ищет себе новую.

Кейт много смеялась, остальные только улыбались; я чувствовала, что моих родителей беспокоило присутствие слуг при таких разговорах.

– На этот раз, – произнес лорд Ремус, – он ищет принцессу на континенте, но не все горят желанием. Он взглянул на Кейт:

– Как и я, барышня, они хотят сохранить свои головы, помня о том, что произошло с несчастной Анной Болейн и даже с королевой Екатериной, и это можно понять.

– Это как сказки Шехерезады, – сказала Кейт. – Может быть, удастся найти королеву, которая смогла бы развлечь короля и тем самым сохранить себе жизнь.

– Именно к этому и должна стремиться новая принцесса, – сказал лорд Ремус. – Я слышал, что сестра герцога Киевского привлекла внимание короля. Художник Гольбейн сделал с нее красивый портрет, и король уже объявил, что он влюблен в нее.

– Значит, новая королева выбрана.

– Так говорят при дворе. Господин Кромвель очень заинтересован в этом браке. Я никогда не любил этого человека – низкого человека, но король считает его умным. Говорят, этот брак будет хорош с политической точки зрения. Готов поклясться, что скоро вы увидите еще одну коронацию.

– Это будет четвертая жена короля, – сказала Кейт. – Хотелось бы мне посмотреть на нее. Наверно, она очень привлекательна.

– Принцессы редко бывают так красивы, как о них говорят, – сказал лорд Ремус. – Ручаюсь, те, у кого нет королевской власти, всегда могут возместить ее властью красоты. – Он улыбнулся Кейт и посмотрел на нее немного затуманенным взором. В тот год наша настойка из бузины была довольно крепкая. В противном случае он не говорил бы так свободно.

Я думаю, отец облегченно вздохнул, когда обед закончился; матушка пригласила лорда Ремуса в музыкальный салон и исполнила ему прелестную песенку. Лорд Ремус с удовольствием ей аплодировал. Потом Кейт взяла лютню и тоже спела.

Она пела про любовь, временами бросая взгляд на лорда Ремуса и улыбаясь ему. Ее длинные волосы выбились из золотой сетки и рассыпались по плечам. Она, якобы раздраженно, откинула их назад, но я-то знала, что это был способ привлечь к ним внимание.

Когда лорд Ремус собрался уезжать, мы пошли проводить его до пристани и долго смотрели, как его барка плывет вверх по реке.

Я заметила, что Кейт чему-то загадочно улыбалась.

В тот вечер она появилась в моей комнате. Когда ей нужно было выговориться, она всегда приходила ко мне.

Она, как обычно, вытянулась на моей постели. Мое же место было на диване у окна.

– Ну, – начала она, – что ты думаешь о милорде?

– Что он очень много ест, очень много пьет и слишком много смеется над своими шутками и слишком мало – над шутками других.

– Я знаю очень многих, к кому можно отнести эти слова.

– Что свидетельствует о том, что милорд ничем не отличается от других и о нем ничего оригинального сказать нельзя.

– Можно сказать, что он богат, что у него большое имение за городом и должность при дворе.

– И все это может сделать его желанным в глазах расчетливых молодых девиц.

– Сейчас ты рассуждаешь здраво, дитя мое.

– Умоляю, не называй меня так. Мне уже сделали предложение, в отличие от тебя. Она прищурилась.

– Господин Кейсман? Я кивнула.

– Он хочет жениться не на тебе, Дамаск… а на всем этом – твоих землях, твоем доме, на всем, что ты унаследуешь от отца.

– Именно это я и подумала.

– А ты не такая уж глупая.

– И больше не ребенок, поскольку уже считаюсь потенциальной невестой, особенно если к этому добавить мое наследство.

– Счастливая Дамаск! А что есть у меня? Кроме красоты и обаяния?

– Которые, кажется, уже дают результаты. Они даже действуют на людей, у которых есть должность при дворе и имение за городом.

– Значит, ты думаешь, что я произвела на него впечатление?

– Без сомнения. Но, может быть, ты зря тратила на него свои таланты?

– Вот уж нет. Он мог бы завтра же сделать меня своей женой – он хотел этого. У него было две жены, и он сохранил обет.

– Клянусь честью, – сказала я, – он почти столько же раз был женат, сколько и король. Но, Кейт, он же старый.

– А я молодая женщина без наследства, в противоположность тебе. Твой отец даст мне приданое, я не сомневаюсь, но это не пойдет ни в какое сравнение с тем, что принесет своему мужу его любимая доченька Дамаск.

– Давай не будем говорить о свадьбах. Мне это кажется грустной темой.

– Почему?

Я не ответила. Я подумала о лисьей маске, которую вдруг увидела на лице Саймона Кейсмана, и о плане Кейт заставить лорда Ремуса жениться на ней, потому что у него был звучный титул, имение за городом и должность при дворе.

– Узы брака должны соединять молодых, тех, кто любит друг друга, а не мирские блага и титулы, – сказала я.

– И это говорит моя романтичная кузина, – насмешливо произнесла Кейт. Кто сказал, что ты повзрослела? Ты еще ребенок. Ты мечтательница. Часто случается так, что за тех, кого мы любим, мы не можем выйти замуж. Так что будем веселиться. Будем радоваться, пока можем.

Она уже не шутила. В ее глазах было задумчивое выражение, которое я поняла много позже.

* * *

Перемена произошла и в Кезае. Она вышла из состояния транса и взяла на себя свои старые обязанности. Раз или два я слышала, как она напевала про себя. Она похудела, и я часто замечала, как она смотрит на Бруно с выражением глубокой тоски. Но Бруно, даже если и обращал на это внимание, делал вид, что не замечает ее. Я пыталась поговорить с ним, так как считала такое поведение жестоким. Но как только я начинала говорить на эту тему, его взгляд становился таким сердитым, а я чувствовала себя такой несчастной, когда он был холоден со мной, что стала избегать этой темы.

Бруно тоже чуть изменился с того дня, как рассказал нам о Мадонне. Одна из служанок говорила мне, что просила его возложить на нее руки и он сделал это, в результате тяжелейший ревматизм ног, которым она страдала, исчез. Простые люди знали, кем он был на самом деле, но легенда о том, что он святой, Продолжала жить. Я решила, наверное, Клемент слишком много говорит в пекарне. Я удивлялась, что он раньше соблюдал обет молчания. Среди домочадцев распространилось убеждение, что Кезая и монах оклеветали себя под пыткой, и это было то, чего желал Бруно.

Отец сказал мне, что дал Бруно немного времени привыкнуть к большой перемене в своей жизни, прежде чем обсуждать с ним вопрос о его возможной карьере. Бруно получил хорошее образование и действительно был похож на ученого. Может быть, он захочет принять сан или стать юристом. Я знала, что отец очень хотел, чтобы Бруно поступил в один из университетов. До сих пор Бруно ни с кем не обсуждал свое будущее. Казалось, что ему нужны были только Кейт и я.

Но я не могла забыть его отношение к Кезае.

– Ты мог бы быть помягче к ней. Говорить с ней дружелюбно, – увещевала я его.

– Почему я должен это делать? – спрашивал он.

– Потому что она твоя мать и очень хочет, чтобы ты ей улыбнулся.

– Она мне отвратительна, она не моя мать.

– Ты к ней жесток, Бруно.

– Может быть, – ответил он. – Я отказываюсь верить, что она родила меня.

* * *

Бедный Бруно. Ему было тяжело вынести это. Жить с верой, что он не такой, как все, что он чудо, и вдруг обнаружить, что он сын простой служанки. И все-таки он был жесток. Теперь я видела это так же ясно, как и лисью маску на лице Саймона Кейсмана.

Я не раз заговаривала с Бруно о его будущем, но со мной он не хотел обсуждать эту тему. Интересно, обсуждал ли он это с Кейт, ведь они так много времени проводили вместе.