Текст книги "Подкидыш"

Автор книги: Филиппа Грегори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– А он неплохо устроился, – заметил Фрейзе, глядя на высокие стены замка, на подвесной мост и трепещущие на ветру флаги. Из конюшни знатного дона доносился лай его многочисленных гончих. – Неплохо ему тут живется. И, видать, богатства на все удовольствия хватает – охоться себе в собственном лесу на собственных оленей да собственную дичь стреляй, а захочешь развлечься, так и на путешествие в Рим денежек хватит. А уж в подвалах замка небось самых лучших вин не счесть.

– Спаси ее, Господи, и помилуй, она ведь наверняка страшно по родному дому тоскует! – воскликнул Лука, глядя на высокие башни этого прекрасного замка, на широкие дороги, проложенные от него через леса за дальние озера, холмы и реки. – Из такого-то богатства, из такой вольной жизни в один миг перенестись в монастырь, и теперь ей до самой смерти торчать там, запертой в четырех стенах! Как мог любящий отец, который растил свою дочь на свободе и учил быть независимой, приказать, чтобы после его смерти ее отослали в монастырь?

– Ну, монастырь все же лучше, чем плохой муж, который начал бы ее избивать, как только брат перестал бы интересоваться ее жизнью. И это лучше, чем умереть родами, – рассудительно заметил брат Пьетро. – Лучше, чем искалеченная каким-нибудь охотником за невестами жизнь, когда не только все приданое молодой жены оказывается растраченным в течение какого-то года, но и само ее доброе имя бывает опозорено.

– Это зависит от того, какой охотник за приданым мог бы ей достаться, – высказал свое мнение Фрейзе. – Даже если б он оказался человеком алчным, но все же не лишенным обаяния, брак с ним вполне мог бы вызвать у нее на щечках румянец и заставить ее мечтать о чем-то весьма приятном.

– Довольно, – остановил его Лука. – Ты не смеешь говорить о ней в таком тоне.

– Похоже, нам с тобой даже думать о ней как о хорошенькой девчонке не разрешается, – недовольно пробормотал Фрейзе, склоняясь к уху своей лошадки, но Лука его отлично расслышал и повторил:

– Я сказал, довольно. Откуда ты знаешь, что она хорошенькая? Ты же понятия не имеешь, как она выглядит. Как, впрочем, и я.

– Ха! Ну это-то и по ее походке определить можно! – тихо заметил Фрейзе, продолжая обращаться к своей лошади. – Я, например, всегда хорошенькую девушку по походке могу отличить. Хорошенькая девушка идет так, словно весь мир ей принадлежит!

* * *

Изольда и Ишрак, стоя у окна, видели, когда трое молодых людей вернулись и въехали в монастырские ворота.

– Господи, да у них даже одежда пахнет свободным миром, неужели ты не чувствуешь? – прошептала Изольда. – Когда мы с ним беседовали, он наклонился ко мне, и я сразу почувствовала запах леса и свежего ветра, что дует с гор.

– Мы тоже могли бы выйти отсюда, Изольда.

– Ты же знаешь, что я не могу.

– Можно было бы сделать это тайно, – возразила Ишрак. – Ночью, через маленькую заднюю калитку. Мы могли бы просто погулять по лесу при свете звезд. Если ты так страстно тоскуешь по свободе, нам совершенно не обязательно вечно сидеть взаперти, чувствуя себя пленницами.

– Ты же знаешь, что я принесла обеты и никогда не смогу этот монастырь покинуть…

– И ты говоришь это, когда столько обетов уже нарушено? – не уступала Ишрак. – Когда наше с тобой появление в аббатстве все здесь перевернуло вверх тормашками? Да здесь же царит настоящий ад! Так какое значение имеет теперь еще один маленький грех? Какое имеет значение, чем мы с тобой вообще в тот или иной момент заняты?

Изольда с упреком посмотрела на подругу; ее синие глаза потемнели от чувства вины.

– Я не могу просто так сдаться, – прошептала она. – Что бы люди обо мне ни думали, что бы они обо мне ни говорили, какие бы деяния мне ни приписывали – я ни за что не сдамся и сама себя не предам! Я сдержу данное мною слово.

* * *

Вечером молодые люди отправились к мессе – служили повечерие, после которого в монастыре обычно ложились спать [7]7
  Повечерие обычно служат около шести часов вечера, а в семь действительно принято отходить ко сну, ибо вставать к следующей мессе, полунощнице, полагается уже часа в два ночи, а то и раньше.


[Закрыть]. После службы все трое немного постояли на крытой галерее – и Фрейзе с затаенной мечтой поглядывал в сторону кладовой сестры Урсулы, – а потом собрались расходиться по своим комнатам.

– Чего бы я не дал сейчас за стаканчик сладкого вина перед сном, – пробормотал Фрейзе, прощаясь с Лукой и Пьетро. – Или двух стаканчиков. Или трех.

– Нет, ты действительно безнадежен и совершенно не годишься в слуги человеку, тесно связанному с церковью, – заметил клирик. – Тебе бы в пивной служить.

– А как бы тогда мой маленький господин без меня обходился? – возмутился Фрейзе. – Кто бы за ним с раннего детства в монастыре присматривал и оберегал его? Кто стал бы его подкармливать, когда он еще на длинноного воробушка смахивал? И кто сейчас следует за ним повсюду, куда бы он ни направился? Кто охраняет его дверь и спит на пороге, как верный пес?

– А что, он и впрямь за тобой в монастыре присматривал? – несколько удивленно спросил Пьетро, поворачиваясь к Луке.

Лука рассмеялся.

– Он присматривал за моим обедом и доедал все, что после меня оставалось. А еще выпивал вино, которое мне как послушнику полагалось. В этом отношении он и впрямь весьма внимательно за мной присматривал.

Фрейзе, разумеется, тут же горячо запротестовал, но Лука, дружески хлопнув его по плечу, поспешил оправдаться:

– Да ладно, не сердись! Действительно и присматривал, и оберегал! – И, повернувшись к Пьетро, пояснил: – Когда я поступил в монастырь, он всегда следил, чтобы меня старшие мальчишки не обижали. А когда меня несправедливо обвинили в ереси, он засвидетельствовал, что это не так, хотя сам никак не мог разобраться, в чем меня обвиняют и где хвост, а где голова, уж больно много всего мне приписывали. Фрейзе и впрямь всегда был мне верен, всегда, с самой нашей первой встречи, когда я был маленьким перепуганным новичком, а он – ленивым поваренком. А когда мне поручили эту миссию, он попросил, чтобы его отпустили из монастыря и позволили отправиться вместе со мной.

– Вот именно! – торжествующе воскликнул Фрейзе.

– Но почему он называет тебя «маленький господин»? – спросил Пьетро.

Лука пожал плечами:

– Кто его знает? Понятия не имею.

– Потому что Лука был ребенком в высшей степени необычным, – охотно пояснил Фрейзе. – Такой умница! И хорошенький, прямо как ангел небесный! Глядя на него, все вокруг твердили, что, мол, на земле таких не делают…

– Ну, хватит тебе! – оборвал его Лука. – По-моему, он так называет меня в угоду собственному тщеславию. Он бы с удовольствием всем говорил, будто какому-нибудь принцу прислуживает, да у него такой возможности нет.

– Вот увидишь, – сказал Фрейзе, важно кивая брату Пьетро, – наш Лука – юноша действительно необычный.

– Жду не дождусь, когда наконец эти его исключительные способности проявятся, – сухо заметил клирик. – И лучше бы пораньше, если это возможно. Впрочем, теперь я иду спать.

Лука распрощался с ними и повернул к себе, точнее, к тем покоям, которые были специально отведены для наезжавшего порой в монастырь священника. Войдя, Лука первым делом стащил с себя сапоги и сунул под подушку кинжал, который всегда носил спрятанным за голенище. Затем он выложил на стол манускрипт, в котором трактовалось понятие «нуль», и рядом с ним – стопку бумаг с показаниями монахинь, скрупулезно записанными братом Пьетро. Он собирался сперва просмотреть эти записи, а затем вознаградить себя работой с манускриптом, после чего намерен был непременно пойти к первой мессе.

Однако часа в два ночи тихий стук в дверь заставил его вскочить из-за стола. Он выхватил из-под подушки кинжал и тихо спросил:

– Кто там?

– Одна из твоих сестер во Христе.

Заткнув кинжал за пояс на спине, Лука чуть приоткрыл дверь и увидел на пороге монахиню. Она молчала; лицо ее было полностью скрыто кружевным покрывалом. Лука быстро глянул в оба конца пустынной галереи и чуть отступил, жестом приглашая ее войти. Где-то на заднем плане у него, правда, мелькнула мысль, что он, пожалуй, рискует, намереваясь беседовать с нею без свидетелей и без помощи брата Пьетро, который мог бы записать то, что она расскажет. Но ведь и она тоже рисковала, нарушив обет, да еще и явившись к нему ночью. Должно быть, ее желание излить душу было настолько сильным, что она все же решилась одна прийти в комнату к мужчине.

Лука обратил внимание на то, как странно она все время сжимает пальцы, словно пряча в ладони какой-то маленький предмет.

– Ты хотел меня видеть, брат? – спокойно спросила она. Голосок у нее был тихий и нежный. – Ты хотел видеть вот это?

И она протянула к нему руки. Лука вздрогнул от ужаса, увидев в центре обеих ладоней аккуратные неглубокие раны, которые обильно кровоточили.

– Господи, спаси и помилуй нас грешных!

– Аминь, – тут же сказала она.

Лука достал чистую тряпицу и оторвал от ее края полоску. Затем плеснул на нее воды из кувшина и нежно промокнул каждую рану. Она слегка вздрогнула при его прикосновении, и он перепугался:

– Ох, прости, прости…

– Ничего, мне не очень больно, ранки ведь неглубокие.

Лука стер с ладоней кровь и с удивлением увидел, что кровь из ранок тут же течь почти перестала и обе они начинают затягиваться.

– Когда это случилось?

– Только что. Я проснулась, и раны на ладонях уже появились.

– А что, это случалось и раньше?

– Да. Например, прошлой ночью. Мне приснился жуткий сон, и когда я проснулась, то увидела, что по-прежнему нахожусь у себя в келье и лежу в собственной постели, но мои ноги почему-то все в грязи, а ладони перепачканы кровью.

– Значит, это тебя я тогда видел? – сказал Лука. – Ночью у ворот? Неужели ты ничего не помнишь?

Она покачала головой, и кружевная накидка затрепетала, но лица она так и не открыла.

– Нет, ничего такого я не помню. Я просто проснулась и увидела у себя на ладонях новые отметины. Это ведь случалось и раньше. Порой я только утром обнаруживала у себя стигматы, уже почти переставшие кровоточить, словно они появились несколько часов назад, ночью, но я при этом даже не проснулась. Раны ведь неглубокие, как ты и сам видишь, и полностью исчезают в течение нескольких дней.

– А видения у тебя тоже бывают?

– О да, ужасные! – со страхом воскликнула она. – И я никак не могу поверить, что промысел Божий в том, чтобы я просыпалась среди ночи с кровавыми ранами на ладонях. У меня никогда не возникало ощущения священного чуда, я каждый раз испытывала только ужас. Не может быть, чтобы сам Господь протыкал мне руки до крови! Все это, должно быть, происки дьявола.

– Но, возможно, Господь таким образом дает тебе некий тайный знак? Или хочет через тебя послать миру некое предупреждение? – попытался объяснить столь загадочное явление Лука.

Монахиня покачала головой.

– Скорее, пожалуй, мне кажется, что Он за что-то меня наказывает. Наверное, за то, что я живу здесь и хожу к мессе, как все, но тем не менее чувствую себя проклятой, ибо наделена непокорным сердцем.

– И много тут таких, как ты? Кто оказался здесь против собственной воли?

– Кто знает? Кто знает, что думают люди, что творится у них в душе, если они день за днем проводят в молчании и молитвах? Если они покорно исполняют волю Господа, если ходят, как полагается, к мессе, если поют псалмы, как им приказано свыше? Нам ведь не разрешается даже разговаривать друг с другом в течение дня; вслух мы можем разве что повторить данное нам приказание или же помолиться. Кто знает, что таится в мыслях у каждой из нас? Кто знает, о чем мы мечтаем, оставшись наедине с собой?

Она говорила так горячо и так разумно, что Лука в очередной раз убедился: этот монастырь действительно полон неразрешимых тайн. Он чувствовал, что больше не может задавать ей бессмысленные вопросы, и предпочел действовать: взял чистый листок бумаги и попросил:

– Пожалуйста, приложи к этому листку руки – сперва правую, а потом левую.

У нее был такой вид, словно ей очень не хочется этого делать, но все же она подчинилась его просьбе, и оба они с ужасом уставились на два аккуратных кровавых отпечатка треугольной формы, оставшиеся на бумаге; вокруг них были видны более бледные очертания ее перепачканных кровью ладоней.

– Брат Пьетро тоже должен увидеть твои руки, – решил Лука. – Тебе придется все же зайти в нашу рабочую комнату, чтобы он смог записать твои показания.

Он ожидал, что она станет возражать, но она лишь покорно склонила голову в знак согласия.

– Тогда завтра с утра первым делом приходи туда, где мы ведем допросы, – сказал Лука. – Сразу после хвалитн.

– Хорошо, – легко согласилась она и, открыв дверь комнаты, выскользнула на галерею.

– Как твое имя, сестра? – спросил Лука, бросившись следом за нею, но она уже исчезла. Только тут до него дошло, что ни в какую комнату для допросов она не придет и никаких свидетельских показаний давать не будет. А он даже имени ее не узнал!

* * *

После хвалитн Лука с нетерпением ждал ее, но она так и не пришла. Он так на себя разозлился, что даже не смог объяснить Фрейзе и Пьетро, почему никого не желает видеть, а просто сидит в отведенной ему комнате за столом, распахнув настежь дверь и разложив перед собой бумаги.

В итоге Лука сообщил, что ему необходимо проветрить мозги, и отправился на конюшню. Одна из служительниц-мирянок как раз убирала в стойлах, так что сразу же вывела Луке уже оседланного коня, и он уже в который раз удивился, что здесь даже самую тяжелую работу выполняют женщины. Он слишком долго прожил в мире, женщин вообще лишенном, и ему было странно видеть все это. Собственно, женщины в монастыре вели вполне самодостаточную жизнь, со всем справлялись сами, даже мессы сами служили, и мужчины здесь никогда не бывали, если не считать приходящего священника. Тем сильнее Луке казалось, что он оказался не в своей тарелке. Эти женщины жили тесным сообществом и так, словно мужчин вообще не существует на свете, словно Господь их и не создавал и не приказал им стать в мире хозяевами и повелителями. Да этим женщинам совершенно никто и не был нужен, а управляла ими молодая девушка. Все это полностью расходилось с тем, что Лука прежде знал и видел, и с тем, чему его учили в монастыре и потом. «Ничего удивительного, – думал он, – что здесь у меня все идет наперекосяк».

Поджидая, пока работница выведет к нему оседланного коня, Лука увидел, что к нему направляется Фрейзе на своей пегой, кое-как оседланной лошадке, и сердито ему крикнул:

– Я поеду один!

– Да пожалуйста! Я тоже поеду один, – миролюбиво ответил Фрейзе.

– Я не хочу, чтобы ты ехал со мной.

– А я с тобой и не поеду.

– В таком случае мы отправимся в разные стороны.

– Как скажешь.

Фрейзе неторопливо подтянул подпругу и выехал за ворота, с изысканной куртуазностью раскланявшись с престарелой привратницей, но она лишь мрачно на него посмотрела. Потом он остановился и дождался, когда Лука рысцой минует его.

– Я же сказал тебе, что хочу прогуляться в одиночестве!

– Именно поэтому я тебя и дожидался, – терпеливо объяснил Фрейзе. – Мне же нужно было понять, какое направление ты выберешь, чтобы уж наверняка поехать в противоположном. Хотя в лесу, конечно, могут встретиться и волки, и воры, и бандиты с большой дороги, и разбойники, так что я бы не возражал, если б ты составил мне компанию хотя бы в первый час или два.

– Ладно, заткнись и дай мне спокойно подумать, – нелюбезно буркнул Лука.

– Ни словечка, – тут же согласился Фрейзе, обращаясь при этом к своей лошадке, которая в ответ дернула коричневым ухом. – Буду нем, как могила.

Ему действительно удалось хранить молчание в течение нескольких часов, пока они ехали на север, быстро удаляясь от аббатства, от замка Лукретили и от той маленькой деревушки, что приютилась под его стенами. Они выбрали широкую ровную дорогу с примятой травой между колеями, и Лука пустил своего коня легким галопом, вряд ли замечая мелькавшие по сторонам редкие крестьянские домишки, пасшиеся в полях отары овец и ухоженные виноградники. Но к полудню, когда солнце начало припекать, Лука осадил коня и внезапно понял, что они уехали, пожалуй, слишком далеко от аббатства.

– Наверное, пора назад поворачивать, – сказал он.

– А ты не хочешь сперва немного подкрепиться? Глоток легкого пива, кусочек хлеба и ломтик ветчины? – попытался соблазнить его Фрейзе.

– Неужели ты все это с собой прихватил?

– Да, все припасы в седельной сумке. Я подумал, что прогулка может и затянуться и тогда нам, возможно, захочется выпить пивка и съесть по куску хлеба.

Лука невольно улыбнулся.

– Спасибо тебе, – сказал он. – И за то, что поесть с собой прихватил, и за то, что вместе со мной поехал.

Фрейзе кивнул, явно очень довольный собой, и свернул в сторону от дороги к небольшой тенистой рощице, где можно было укрыться от палящих лучей солнца. Спешившись, он просто перебросил поводья через седло, и его послушная пегая лошадка тут же опустила голову и принялась щипать жидкую траву под деревьями. Фрейзе расстелил на земле свой плащ, чтобы Лука мог сесть, и извлек из седельной сумки глиняный кувшин с легким пивом и два каравая хлеба. Мужчины молча и с явным наслаждением поели, а потом Фрейзе с самодовольной усмешкой вытащил из сумки наполовину полную бутылку чудесного красного вина.

– Вот это да! – искренне восхитился Лука.

– Между прочим, это самое лучше из здешних вин! – гордо сообщил Фрейзе, когда бутылка опустела, и вытряхнул себе в рот последнюю капельку.

Лука встал, стряхнул с колен хлебные крошки, отвязал от куста коня и взялся за повод, готовясь отправляться обратно.

– Лошадей хорошо бы напоить, прежде чем назад ехать, – заметил Фрейзе.

И они повели коней в поводу вдоль тропы, но воды поблизости не обнаружили, так что им пришлось вновь вскочить в седла и некоторое время ехать по дороге в сторону аббатства, прежде чем они услышали журчание ручья, доносившееся из лесу слева от дороги. Они повернули туда и вскоре выехали к широкому ручью или речке, а затем еще немного спустились по течению и оказались у довольно большого и глубокого озера. Болотистые берега были так сильно утоптаны, словно люди часто приходили сюда за водой, что показалось путникам довольно странным, если учесть, сколь безлюдными выглядели эти места. Лука сумел разглядеть на мягкой земле множество отпечатков грубых деревянных сабо, скрепленных металлическим кольцом, – такие сабо монахини надевали прямо поверх сандалий, когда работали в саду, на огороде или в полях.

Фрейзе, поскользнувшись в грязи, чуть не упал и сердито вскрикнул, поскольку нога его угодила прямо в темно-зеленую лужицу гусиного помета.

– Нет, ты только посмотри, как она здесь нагадила, проклятая птица! Вот ей-богу, поставлю силки, поймаю ее и съем!

Лука взял обеих лошадей под уздцы и повел к воде, а Фрейзе, наклонившись, принялся вытирать сапоги листьями конского щавеля.

– Ничего себе! Да чтоб меня черти съели! – воскликнул он вдруг.

– Что там еще? – спросил Лука.

Фрейзе, не говоря ни слова, протянул ему перепачканный лист щавеля.

– Что это? – Лука поморщился и невольно отстранился.

– Да ты внимательней смотри! Недаром люди говорят: где навоз, там и деньги. И вот вам, пожалуйста! Да ты посмотри, посмотри! А я, по-моему, теперь богачом стал!

Лука вгляделся и увидел в темно-зеленом гусином помете ярко поблескивающие крошечные песчинки.

– Что это?

– Это золото, маленький господин! – Фрейзе чуть не лопался от восторга. – Смотри, гуси кормятся в прибрежных тростниках, а речка выносит туда крупинки золота, вымывая его где-то в горах из золотоносной жилы. Возможно, никто и не знает, где эта жила расположена. Гуси эти крупинки вместе с водой проглатывают, пропускают сквозь себя, и они выходят наружу вместе с их дерьмом, на котором я и поскользнулся. Теперь мне только и нужно, что выяснить, кто владеет этими землями вдоль ручья, выкупить их за гроши и начать золотоносный песок промывать, и вскоре я буду богат, заведу себе красивого коня и целую стаю гончих!

– Это если владелец земель захочет их тебе продать, – предостерег своего приятеля Лука. – Только, по-моему, мы все еще находимся во владениях дона Лукретили. Возможно, он и сам тут золото мыть захочет.

– А я выкуплю у него этот участок, но про золото ничего ему не скажу, – возбужденно заявил Фрейзе. – Я объясню, что давно мечтал жить на берегу такого ручья, что у меня, может, призвание такое – как у этой бедной девочки, его сестры. Я скажу, что сам Господь повелел мне стать отшельником, жить на берегу этого озера и целыми днями молиться.

Лука рассмеялся, представив себе, сколь велика склонность Фрейзе к отшельничеству и молитвам, но тот вдруг предупреждающим жестом поднял руку, призывая его к молчанию.

– Тише, кто-то идет. Давай-ка спрячемся неподалеку и посмотрим.

– А с какой стати нам прятаться? Мы же ничего плохого не делаем.

– Кто его знает, – прошептал Фрейзе. – Мне что-то не хочется, чтобы меня на берегу золотоносного ручья обнаружили.

Они быстро увели коней поглубже в лес и подальше от тропы и стали ждать. Лука даже плащ на голову своему коню набросил, чтобы тот не заржал случайно, а Фрейзе, прижавшись губами к уху своей лошадки, шепнул ей какое-то словечко, та кивнула, словно отлично его поняла, и притихла. Притаившись за деревьями, они увидели, что к ручью по скользкой грязи гуськом пробираются полдюжины монахинь в темно-коричневых рабочих одеяниях. Фрейзе на всякий случай все же нежно прикрыл рукой нос своей лошадке, чтобы та не вздумала их приветствовать.

Последние две монахини вели в поводу ослика, нагруженного тюками грязных шерстяных оческов. Фрейзе и Лука продолжали наблюдать, а монахини тем временем разложили очески в воде по течению ручья, чтобы хорошенько промыть, закрепили их и, развернув осла, отправились в обратный путь. Покорные данному обету, они работали молча, но на обратном пути все же затянули псалом «Господь – Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться…» [8]8
  Псалтирь, псалом Давида (22/23):
  Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях И водит меня к водам тихим. Подкрепляет душу мою; Направляет меня на стези правды Ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, Не убоюсь зла, Потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – Они успокаивают меня.


[Закрыть].

– «Ни в чем не буду нуждаться!» – пробормотал Фрейзе, когда они выбрались из укрытия. – Да пропади они пропадом, я, например, все время нуждаюсь! И очень хочу забыть о нужде! И никогда не перестану мечтать о богатстве. Я всегда буду в чем-нибудь нуждаться! И никогда не перестану мечтать. Так, видно, и буду вечно мечтать да вечно разочарование терпеть, раз уж судьба у меня такая.

– Почему ты так говоришь? – удивился Лука. – Они же просто принесли к ручью очески, чтобы их промыть. Ты по-прежнему можешь купить себе землю вместе с этим ручьем и преспокойно мыть здесь золото.

– Да они совсем не за этим сюда притащились! – возразил ему Фрейзе. – Ох уж эти хитрые лисички! И никакие очески они не моют. С какой стати они потащатся бог знает куда только для того, чтобы овечью шерсть промыть? Ведь между этим ручьем и аббатством еще по крайней мере с полдюжины других ручьев! Нет, мой дорогой, они тут на золото охотятся. Это очень старый способ. Видел, как они разложили принесенные очески по всему течению ручья, чтобы сквозь них протекало как можно больше воды? Крупинки золота оседают в спутанной шерсти, очески улавливают даже мельчайшую золотую пыль, которую несет вода. А через недельку можно снова прийти сюда и попросту собрать «урожай»: в мокрых оческах будет полно золотых крупинок. Очески они отнесут в аббатство, высушат их, а потом вычешут из них золото. И вот вам пожалуйста – целое состояние на полу! Маленькие воровки!

– Сколько же золота смогут удержать шерстяные очески? – спросил Лука. – И много ли они сумеют за него выручить?

Но Фрейзе ему не ответил: его волновало другое.

– И ведь ни одна из них даже не упомянула о тех делишках, которыми они в своем монастыре занимаются! – возмущался он. – Интересно, знает ли об этом благородный дон, хозяин этих земель? Вот уж была бы шутка так шутка: он свою сестрицу в монастырь отправил, а она стала у него из-под носа его золото красть, причем с помощью тех самых монахинь, над которыми он же ее и поставил!

Лука растерянно посмотрел на Фрейзе.

– Ты что говоришь?

– Да ничего, я же просто шучу…

– Но это, вполне возможно, вовсе не шутка. Что, если она действительно обнаружила здесь золото, как это только что сделал ты, а потом заставила монахинь на себя работать? А потом представила дело так, словно ее монастырь наказан за какие-то грехи и приходить туда небезопасно, вот люди и перестали туда приходить, потому что нельзя верить молитвам обезумевших монахинь, а значит…

– А значит, за руку ее никто не схватит и вскоре, даже оставаясь настоятельницей монастыря, она снова сможет жить, как знатная дама, – закончил за него Фрейзе. – И будет счастлива, целыми днями купаясь в золотой пыли.

– Вот проклятье! – со злостью выругался Лука. Они с Фрейзе еще некоторое время постояли молча, глядя на разостланные в ручье шерстяные очески. Потом Лука, так и не сказав ни слова, вскочил на коня и, ударив его пятками в бока, пустил галопом, постепенно осознавая, насколько он потрясен увиденным и сколь серьезно преступление, совершаемое обитательницами женского монастыря во главе с госпожой аббатисой. Ее поведение он воспринимал как личную обиду – ведь он-то решил, что может хоть чем-то помочь ей! А ведь его искреннее обещание помочь для нее ровным счетом ничего не значило! Ей, собственно, от него ничего и не требовалось – только чтобы он полностью поверил в рассказанную ею трогательную историю. – Проклятье! – снова выругался он.

Говорить им было не о чем: Фрейзе только головой качал, сожалея о том, что воображаемое богатство от него ускользнуло, а Лука бесился, чувствуя себя последним дураком, которого обвели вокруг пальца. Когда впереди показался монастырь, Лука, натянув поводья, попридержал лошадь и, когда Фрейзе с ним поравнялся, спросил:

– Ты действительно думаешь, что это она все затеяла? Мне-то показалось, что она – самая несчастная женщина на свете. Она до сих пор оплакивает покойного отца – и это искреннее горе, я совершенно уверен. Но если она, глядя мне в глаза, лгала, если просто выдумала всю эту душещипательную историю… Неужели она способна на такую подлость? Неужели она была нечестна со мной? Как ты думаешь? Я, например, этого совершенно не почувствовал.

– А может, она ничего и не знает? – предположил Фрейзе. – Может, все это делается у нее за спиной? Хотя внезапно возникшее среди монахинь безумие – отличный способ всех держать от монастыря подальше. Но если предположить, что аббатисе ничего не известно о том, что именновызвало это безумие… В общем, для начала надо бы выяснить, кому из торговцев они сбывают золотую пыль. А уж оттуда цепочка приведет и к тому, кто на этом себе состояние делает. А еще хорошо бы узнать, давно ли они этим занимаются. Может, все началось задолго до того, как тут новая аббатиса появилась.

Лука кивнул.

– Но ты пока брату Пьетро ничего не говори, – предупредил он.

– Вот еще, стану я этому шпиону докладывать! – весело заверил его Фрейзе.

– Сегодня ночью мы попробуем потихоньку пробраться в их кладовые и выяснить, нет ли там каких-нибудь свидетельств преступного промысла. Может, нам сушащиеся очески там найти удастся или даже какое-то количество золота.

– А что, и проберемся. Можно особенно не стараться: у меня и ключ от кладовых имеется.

– Где ж ты его раздобыл?

Но Фрейзе лишь хитро усмехнулся:

– А откуда, как по-твоему, у нас к обеду было такое великолепное вино?

Лука не стал допытываться, только головой покачал, глядя на своего слугу, и тихо сказал:

– Ладно, встретимся ночью, в два часа.

И они поехали дальше, а следом за ними бесшумно двинулась Ишрак; шаги ее полностью заглушал шелест листвы на ветру.

* * *

Изольда лежала в постели и, точно пленница, была привязана к четырем столбикам балдахина за ноги и за руки. Ишрак заботливо укрыла ее одеялом, аккуратно его разгладила и со всех сторон подоткнула.

– До чего же я ненавижу, когда приходится тебя вот так привязывать! – с отвращением сказала она. – Это становится просто невыносимым, Изольда! Ради бога, давай наконец покинем это место. Ты только скажи, что нужно, и я все сделаю. Не могу же я каждый вечер привязывать тебя к кровати, точно какую-то безумицу.

– Я понимаю, как тебе это неприятно, – ответила Изольда, – но рисковать не могу: вдруг я снова начну ходить во сне? Мне этого не вынести. Я не допущу, чтобы и меня охватило безумие. Я не желаю бродить по ночам, точно лунатик, и не хочу снова кричать во сне, потому что мне привиделось нечто ужасное. Но учти, Ишрак: если я сойду с ума, если я действительносойду с ума, тебе придется меня убить. Это станет последней каплей. Такого, повторяю, мне не вынести.

Ишрак склонилась к подруге и прижалась своей смуглой щекой к ее бледной щеке.

– Этого я никогда сделать не смогу. Нет, не смогу. Но мы станем бороться, и мы обязательно их победим!

– А как быть с этим следователем?

– Он беседует со всеми сестрами по очереди и уже успел довольно много узнать. Даже чересчур много. Его отчет попросту уничтожит аббатство, а вместе с аббатством и твое доброе имя. Все, о чем ему рассказывают монахини, ставится в вину нам с тобой; они постоянно упоминают твое имя и отождествляют начало здешних бед с моментом нашего появления в монастыре. Нам нужно как-то перехватить инициативу. Нам нужно остановить его.

– Остановить? – переспросила Изольда, испуганно глядя на решительное лицо Ишрак.

Та с мрачным видом кивнула.

– Да. Непременно остановить – тем или иным способом. Любым. Мы должны пойти на все, но только прекратить это расследование.

* * *

Взошла луна, точнее, пол-луны, да и небо скрывала пелена легких облачков, так что света было маловато, когда Лука осторожно пересекал вымощенный булыжником двор монастыря. Впереди из густой тени выступил знакомый силуэт Фрейзе с ключом наготове, заранее смазанным маслом, чтобы не производить ни малейшего шума. Ключ бесшумно повернулся в замке, и дверь с легким скрипом отворилась. Лука и Фрейзе замерли на месте, услышав этот скрип, но все узкие окна, выходившие во двор, остались темны, и лишь в окне госпожи аббатисы по-прежнему горела свеча. Впрочем, если не считать мерцающего огонька этой свечи, никаких иных признаков того, что аббатиса бодрствует, не было.

Выждав немного, молодые люди проскользнули в кладовую и осторожно прикрыли за собой дверь. Фрейзе высек кремнем искру и, раздув пламя, зажег тонкую свечу, которую вытащил из кармана; они огляделись.

– Вино вон там, – указал Фрейзе на солидную решетку. – Ключ прячут высоко на стенном выступе, где его любой дурак найти может; можно сказать, это почти что приглашение. Между прочим, они тут собственное вино делают. И пиво тоже здесь варят, оно вон там. А продукты в этом углу. – Он указал на мешки с пшеницей, рожью и рисом. Под потолком висели копченые окорока, завернутые в льняную ткань, а вдоль холодной внешней стены тянулись полки, заваленные круглыми сырами.